Текст книги "Дворец утопленницы"

Глава 19

Время шло, но дождь не заканчивался.

Фрэнки, заточенная в палаццо, наблюдала, как темнеет небо. Вода в канале подернулась металлическим глянцем – бензиновым, догадалась она, убедившись, что это не обман зрения. Мимо то и дело проплывали разношерстные предметы. Кресло, чемодан. Доски. Отрезы ткани. Каждый раз, завидев что-то вдали, Фрэнки на мгновение замирала с колотящимся сердцем – не Гилли ли это.

Вернувшись к бару, она прикончила остатки виски, принесенного девушкой накануне. Затем отыскала в глубине буфета початую бутылку джина, уже на три четверти опустевшую. Пила быстро, жадно, торопясь забыться. Зашла в ванную, отыскала пластырь, заклеила раны на руке – красные, вспухшие, расцарапанные болячки, от которых разбегались ручейки запекшейся крови.

К вечеру она осталась наедине со своими мыслями, с навязчивыми картинками в голове: Гилли в образе Офелии или волшебницы Шалот[41]41
  Героиня одноименной баллады (1833) английского поэта Альфреда Теннисона, которая, в свою очередь, является интерпретацией легенды из цикла о короле Артуре. По сюжету Шалот пускается в путь к Камелоту на лодке и умирает, не успев туда добраться.


[Закрыть], мертвое тело Гилли, посиневшее, вспухшее от воды. Один раз Фрэнки попыталась выйти во двор, но, спустившись до середины лестницы, остановилась – вода прибывала, окружала. Уже, наверное, по шею. Трясясь от холода, то и дело спотыкаясь на ходу, она побрела назад; вода хватала за ноги, пальцы онемели, зубы стучали. В холле ее согнуло пополам и стошнило, желчь обожгла горло. Она уставилась на свои бледные руки, на пальцы, сморщенные от воды и соли.

Вернувшись в гостиную, она не находила себе места, не знала, куда себя деть. Схватила телефонную трубку, будто собираясь звонить кому-то, да только поговорить было не с кем. О таком никому не расскажешь. В ушах прошелестел шепот: ты одна. Фрэнки пыталась отмахнуться, заставить его замолчать, но он все звучал, размеренно и настойчиво, бился в голове назойливым ритмом. Гудка в трубке не было – она поняла это в ту же секунду, как услышала где-то вдали корабельную сирену.

И немедленно представила себе, что произойдет, если вызвать карабинеров, представила, какой они ее увидят – раскрасневшейся, с трясущимися, расцарапанными в кровь руками. Они все поймут не так, все переврут. Обвинят ее. Скажут, что она сделала это умышленно, убила девчонку. Наденут на нее наручники и бросят в камеру, из которой ей уже никогда не выбраться.

А можно просто никому не говорить.

Фрэнки опустила трубку обратно на рычаг. Сердце бешено колотилось, и она прижала влажную ладонь к груди, точно надеясь усмирить его усилием воли. К горлу снова подкатила тошнота, но на этот раз хватило времени добежать до туалета. Она решительным движением вытерла губы. Нет, нельзя никому говорить. Нужно дождаться, пока закончится дождь, и сразу уехать. Придумать бы только куда. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем найдут тело? Фрэнки мельком глянула в зеркало. Отражение ее неприятно удивило: волосы облепили лицо, под глазами темные впадины. Вид чудовищный. Впрочем, разве она не чудовище?

Да, обе цеплялись друг за друга, сражаясь, но толкнула она Гилли в последний момент или, наоборот, попыталась спасти? Фрэнки напрягала память, точно эта деталь просто-напросто забылась, но каждый раз, когда казалось, что ответ близко, что наконец получилось разобраться, где правда, а где вымысел, воспоминания перемешивались в голове, и она снова была уверена лишь в одном: что ни в чем по-настоящему не уверена.

Расцарапанные болячки на руке пульсировали. Фрэнки снова вывернуло, и на этот раз ей почудился запах каналов, будто ее тело исторгало саму Венецию.

Она поднялась на третий этаж, опасаясь, что вода, уже поглотившая двор, скоро доберется и до гостиной. Боялась она не столько утонуть, сколько застрять внизу, с Гилли. Из переговорной трубки у кровати доносились странные звуки, и сперва Фрэнки решила, что это всего лишь отголоски дождя или ветра, завывавшего у противоположного конца трубки, но вскоре заподозрила, что дело в другом. Безвыходно запертая в собственной спальне, наедине с собственными мыслями, она уверилась, будто что-то или, вернее, кто-то поджидает ее во дворе. И без конца хрипит, словно мучается одышкой или, хуже того, вовсе не может вдохнуть.

Поднявшись с кровати, она медленно приблизилась к трубке. Металл был обжигающе ледяным на ощупь. Прижимаясь к нему ухом, Фрэнки прислушалась, уверенная, что вот-вот различит мольбу о помощи. Затем повернулась и припала к раструбу ртом, ощущая на языке кровяной привкус меди.

– Гилли? – хрипло прошептала она, шевеля растрескавшимися губами. – Гилли, вы там?

Ровно мгновение стояла тишина, а затем из трубки раздался звук – свист, с нарастающим ужасом поняла Фрэнки, – и она отпрянула, оступилась, упала, лодыжку обожгло болью. Она выругалась и, не обращая внимания на протестующее сухожилие, снова подкралась к трубке. Недавние страх и смятение сменились чем-то новым – уверенностью, что во дворе ее действительно караулит некая сущность, неважно, облеченная плотью или бестелесная. Призрак. Эхо. Но точно не Гилли. Нет, Гилли исчезла навсегда, сгинула в мутной воде. Но что-то осталось. Напоминало о себе ранами на руке, царапинами от ногтей. Фрэнки вспомнила о моэке, которые становились мягкими в воде, и побледнела при мысли о том, что ледяные прикосновения лагуны размягчат тело Гилли, сделают одутловатым, пастозным.

Она спустилась в пиано нобиле. Отыскала в одном из кухонных шкафов полотенце, вернулась в спальню и заткнула раструб. Но все равно слышала хриплое дыхание – ветра ли, дождя ли, того ли, что взывало к ней с глубины. Закрыв руками уши, она завыла, заголосила так пронзительно, что вопль этот наверняка разнесся по всему стремительно уходящему под воду острову.

Глава 20

Дождь перестал на следующий день.

На улице Фрэнки расспрашивала прохожих, карабинеров, всех, кто готов был что-то рассказать и знал хотя бы пару слов по-английски, а те отвечали, что ночью вода отступила. Наконец-то ушла с сильным отливом, оставив после себя изуродованный город. Стены в черных пятнах. Мусор на каждом углу: стулья, вымокшие матрасы, мертвые крысы, а порой и голуби. Последнее особенно удивляло Фрэнки: почему же они не улетели? Зачем вообще иметь крылья, если те не спасают в трудную минуту? Пострадали магазины, целые здания. Вода уничтожила все, что располагалось на нижних этажах. Электроснабжение до сих пор не восстановили. Раны от этого наводнения затянутся не скоро.

Выйдя утром из палаццо, Фрэнки несколько часов бродила по городу, не зная, куда идти, что делать. Тела во дворе не оказалось. Она обыскала каждый уголок, спустилась по ступенькам у ворот, огляделась, стоя по щиколотку в грязной, вонючей воде. Затем зажмурилась, вздохнула с облегчением и ровно на секунду позволила себе поверить, что события вчерашнего дня были игрой воображения. Ночным кошмаром. Но, открыв глаза, тут же уцепилась взглядом за раны на предплечье, оставленные ногтями Гилли. Пластыри успели отклеиться, обнажилась воспаленная, изодранная кожа. Неопровержимое доказательство.

Тогда Фрэнки отправилась в город. Без конца сворачивала из одного переулка в другой, желая быть поближе к людям, к жизни, убедиться, что сама еще жива, а не канула вместе с Гилли в разлившиеся воды Венецианской лагуны.

Через пару часов бесцельных скитаний она вышла к «Даниэли». Первое потрясение потихоньку уступало место панике: что я натворила, что со мной будет? Фрэнки не была глупа и понимала, что с рук ей это не сойдет, но, быть может, получится хотя бы отсрочить расплату.

В фойе отеля было пустынно. Без электричества там царил полумрак, красные ковровые дорожки и золоченые завитушки смотрелись тоскливо и обыденно. Будто все чары рассеялись. В воздухе висела затхлая вонь – сюда наводнение тоже добиралось. Фрэнки подошла к стойке и тронула звонок, смутно удивившись, что он еще на месте – приколочен, что ли? Он тоненько звякнул, и через пару мгновений из-за соседней двери показалась голова коридорного, вид у него был загнанный.

– Sì?

Фрэнки через силу растянула губы в улыбке и спросила, говорит ли он по-английски. Тот покачал головой, но затем сказал:

– Да, может быть, чуть-чуть.

Она с облегчением выдохнула, радуясь, что консьержа на месте нет, а коридорный, совсем еще мальчик, явно растерян и перепуган, как и большинство прохожих, попадавшихся ей по пути.

– Прекрасно, – начала она. – Понимаете, я потеряла ключ. Все кругом затопило, а я…

Фрэнки умолкла на полуслове, широко распахнула глаза, изо всех сил изображая невинную овечку. Коридорный глядел участливо. Может, оттого что оба они, пусть и видели друг друга впервые в жизни, только что пережили стихийное бедствие. Так или иначе, после секундного замешательства он повернулся к висящим на стене ключам, трогать которые ему, вероятно, запрещалось под страхом сурового наказания. Впрочем, день сегодня был исключительный – так, по-видимому, рассудил и коридорный, протянув руку за ключом.

– Какой номер? – спросил он.

Фрэнки запнулась. Щекотливый момент.

– Триста четвертый, – ответила она уверенно. – Хотя нет, секунду… – Она сконфуженно поморщилась. – Вечно у меня все из головы вылетает.

Что-то подобное наверняка сказала бы Гилли. Будь она еще жива.

Лицо у коридорного сделалось озабоченное.

– Имя?

Теперь оставалось только надеяться. Что в большом отеле постояльцев не помнят по именам и лицам – если, конечно, Гилли и вправду здесь остановилась. Кто знает, девчонка вечно врала и недоговаривала.

– Гилли, – сказала Фрэнки и тут же поспешно добавила: – Гилли Ларсон.

Коридорный кивнул и открыл лежавший на стойке журнал. Бумага вымокла, но каким-то чудесным образом записи уцелели.

– Да, вижу. Синьорина Ларсон. Номер триста семь. – Он с улыбкой поднял взгляд: – Почти угадали.

Фрэнки, готовая к тому, что и номер в «Даниэли» окажется ложью, от удивления покраснела.

– Да.

Коридорный снова обернулся. Крючок с номером «307» пустовал.

– Подождите здесь, – сказал он. – Я принесу запасной.

И скрылся за дверью. Пока его не было, взгляд Фрэнки упал на ящичек с бумажными карточками. Еще через минуту ей сделалось любопытно, что это за ящичек и что в нем лежит. И тут же она поняла: регистрационные формы. Не оставив себе времени на сомнения, она наклонилась и принялась торопливо перебирать их – пальцы неловко ворошили толстую стопку, карточки липли одна к другой, – пока не наткнулась на нужную. Мисс Джиллиан Ларсон. Имя, национальность, номер паспорта. Не успев задуматься ни о последствиях этой кражи, ни о причинах, по которым на нее решилась, Фрэнки сунула карточку в карман.

Секунду спустя вернулся коридорный.

– Вот. – Он вложил ей в ладонь ключ, большой и тяжелый. Ощутив горячее прикосновение его пальцев, Фрэнки едва не дернулась. – Если вам нужна помощь, пожалуйста. С любым вопросом. Обращайтесь, пожалуйста. – Его взгляд упал на предплечье Фрэнки. – Вы ранены, мэм?

Она посмотрела на красные, воспаленные отметины на коже. Но ничего не ответила. Лишь молча развернулась, направилась к лестнице и стала торопливо подниматься, не останавливаясь перевести дух.

Комната Гилли оказалась весьма скромной и до того пропахла плесенью, что Фрэнки помедлила на пороге, прежде чем войти. Из вещей обнаружился только небольшой чемоданчик с одеждой, без единой метки или именной бирки. Фрэнки проверила все карманы, но паспорта нигде не нашла. Возможно, Гилли носила его с собой, в сумочке, или же оставила на стойке при регистрации – некоторые отели предпочитали держать документы постояльцев у себя. Наполовину использованный кусок мыла в ванной источал запах Гилли – гвоздика, корица, мускатный орех. Фрэнки швырнула его в мусорное ведро.

Уже собираясь уходить, она заметила кое-что.

На полке в шкафу лежала пачка страниц. Оригинал рукописи, вздрогнув, догадалась Фрэнки. Она сунула рукопись под пальто, взяла чемодан и направилась к двери.

Когда она выходила из отеля, у нее внезапно закружилась голова, пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Виски сдавило тупой болью. Та же боль поселилась в теле, в руках и ногах, которые постоянно хотелось встряхнуть, согнуть, вытянуть, что угодно, лишь бы прогнать эту зудящую ломоту. Стараясь не обращать на нее внимания, Фрэнки направилась к причалу, где ей удалось нанять гондолу – учитывая обстоятельства, это было едва ли не чудом, – чтобы отплыть подальше от берега, в открытое море.

Лодка, раскачиваясь из стороны в сторону, заскользила прочь от пристани, и Фрэнки прижала к себе чемодан, некогда принадлежавший Гилли, гадая, не ждет ли ее первый в жизни приступ морской болезни.

Когда от Венеции остались лишь смутные очертания на горизонте, она приказала гондольеру остановиться, беспокойно огляделась по сторонам и, убедившись, что вокруг ни души, открыла чемодан и опрокинула его содержимое за борт. Гондольер разразился руганью и угрозами, с патетическим жаром замахал руками, но Фрэнки не обратила на него ни малейшего внимания. Поняв, что толку от криков не будет, он уселся на корму и принялся сверлить ее возмущенным взглядом. Фрэнки перегнулась через борт и, высунувшись как можно дальше, начала топить разметавшуюся по поверхности лагуны одежду, не жалея ледяных, синеющих на глазах пальцев, – пусть все это скорее уйдет под воду, глубоко-глубоко. Сидя в гондоле, трясясь от холода, от перенесенного ужаса, она наблюдала, как пожитки Гилли потихоньку ныряют следом за хозяйкой. Гондольер пару раз хватал весло и порывался грести к берегу, но Фрэнки останавливала его, удерживая за руку, – она хотела убедиться, что утонуло все, ни следа не осталось. В последний момент она вспомнила о романе, который спрятала под пальто и которому готовила ту же участь, занесла было руку, но вдруг замерла, держа пачку страниц над водяной могилой. Зубы стучали, лицо горело, щеки, должно быть, пылали лихорадочным румянцем. Она снова убрала рукопись под пальто. Гондольер, похоже, почувствовал ее смятение и горе: на обратном пути он протянул ей плед, и лишь когда Фрэнки плотно завернулась в него, снова поднял весло.

На берегу она вложила в его ладонь приличную сумму и зашагала прочь. Гондольер что-то кричал ей вслед, весь его гнев испарился. Она не обернулась.

Глава 21

Фрэнки поехала в Рим.

Дожидаясь первого утреннего поезда на выстуженном вокзале, дрожа от чего-то пострашнее холода, она точно знала, что сядет в этот поезд, что не вернется в Лондон, не продолжит жить как прежде. Это невозможно – рано или поздно за ней придут. И она не хотела, чтобы карабинеры явились в ее квартиру, в ее сад, забрали ее на глазах у соседей и Джек. В Риме она всем чужая. Фрэнки купила билет в один конец, зашла в вагон вместе с другими, настолько же ошалелыми пассажирами. По крайней мере, горячечный румянец и беспокойный блеск в глазах не привлекали внимания – лица попутчиков, вместе с которыми поезд уносил ее по мосту на материк, прочь из Венеции, выглядели ничуть не лучше.

Дорогой она задремала, а когда проснулась, Гилли сидела рядом, улыбалась, говорила, что Рим ей непременно понравится. Фрэнки дернулась, очнулась, хватая ртом воздух. Пассажиры бросали на нее встревоженные взгляды. Глаза застилал пот, и она провела ладонью по лицу, а потом заверила попутчиков, что с ней все в порядке, помощь не нужна. Сжимая ручку чемодана, она сошла с поезда. Пересекла здание вокзала Термини, не отрывая глаз от пола. Вышла на улицу и резко остановилась.

Побродив по незнакомым улицам, она выбрала отель в самом центре района Монти, недалеко от Колизея. Консьерж за стойкой с чрезмерным восторгом известил ее, что в здании, построенном много веков назад, некогда размещался женский монастырь, и указал на сохранившиеся с тех времен деревянные балки под потолком. Фрэнки с улыбкой кивнула, притворяясь, будто ей есть до этого дело. Услышав, откуда она приехала, консьерж прищелкнул языком, уточнил, в порядке ли она, в порядке ли Венеция, правда ли все так ужасно, как пишут в газетах. Фрэнки старательно отвечала, делала вид, что находится здесь и сейчас, участвует в разговоре, хотя на самом деле душой и телом была где-то далеко, застряла среди вони разбухших каналов. Консьерж, словно заметив это, посоветовал ей принять горячую ванну и сам распорядился, чтобы ей в номер принесли чай. Его доброта была мучительна.

Лежа в номере, разглядывая деревянные балки, Фрэнки размышляла, нельзя ли и ей навсегда заточить себя в этих стенах. Спрятаться среди них от мира, как делали когда-то монахини.

Будто отвечая на собственный вопрос, она подняла руку и уставилась на красные отметины на коже.

Вскоре Фрэнки стала замечать запах.

Сперва она решила, что Рим, как и Венеция, не может сладить с канализацией. Но позже осознала, что характерный, густой, гнусный дух, в Венеции сопровождавший ее повсюду, здесь ощущается лишь в номере. Стоило выйти за дверь, от него не оставалось и следа. Если же она запиралась внутри и закрывала окна, запах немедленно разливался по комнате, такой тяжелый и плотный, что она едва не давилась, пытаясь вдохнуть. Фрэнки обыскала каждый уголок, пытаясь обнаружить его источник, и пришла к выводу, что дело в ней самой и в маленьком чемоданчике, привезенном из Венеции.

Она спустилась на стойку с охапкой одежды в руках и сдала в стирку все, что у нее было, не заботясь о круглой сумме, в которую это обойдется. Консьерж кивнул, забрал вещи и пообещал вернуть их тем же вечером. Если он и учуял запах, то, на удивление, не подал виду.

Выйдя из отеля, Фрэнки с облегчением глотнула свежего воздуха.

Постояла у фонтана Треви, разглядывая монетки, посверкивающие со дна, наблюдая за редкими туристами, которые, не испугавшись холода, загадывали желания и швыряли мелочь в воду. Добравшись до храма, где убили Цезаря, она попыталась припомнить, сколько раз его ударили кинжалами, – двадцать три, вот сколько. Фрэнки переходила от одного музея или памятника к следующему, сворачивала с одной мощенной булыжником улицы на другую, толком не разбирая дороги, моментально забывая, где была и что видела. Все казалось иллюзорным. Будто ее настоящая жизнь, самая ее суть так и остались в Венеции, а здесь маячила всего лишь тень, неспособная осознать, что ее окружает.

Наткнувшись на англоязычную экскурсию, она остановилась послушать. Гид объяснял толпившимся вокруг туристам, что исторические эпохи в Риме веками наслаивались друг на друга и поэтому все здесь многогранно, многолико. Сами улицы служат тому подтверждением: копни на несколько ярдов – и под современной булыжной мостовой обнаружится средневековая дорога. Даже здания не так просты, как кажется на первый взгляд, за архитектурой эпохи барокко или Возрождения нередко скрываются более ранние постройки. Туристы пришли в восторг, Фрэнки же неприятно поразило такое притворство. Она поспешила прочь, глядя под ноги, гадая, в каком веке сейчас звучат ее шаги.

Не обращая внимания на боль в ногах, за день проделавших немало миль и преодолевших немало крутых подъемов, она все шла и шла, но вдруг ее внимание привлек странный шум. Сперва она решила, что это галлюцинация, что слух обманывает ее, терзает почем зря, но, шагая все дальше, с одной улицы на другую, от одной площади к другой, поняла, что ей не мерещится – ее и впрямь всюду преследовало журчание воды. Блуждая по кривым улочкам Монти, то в горку, то под горку, и вечно оказываясь не там, куда ей было нужно, Фрэнки наконец обнаружила источник звука. Вода лилась из назоне, римского питьевого фонтанчика, – вроде венецианской фонтанеллы, с той только разницей, что фонтанеллы не были включены постоянно, – бежала по мостовой и стекала сквозь решетки в канализацию.

Когда она подошла ближе, у фонтанчика остановилась старушка. Фрэнки понимала, что бессовестно пялится, но не могла отвести глаз. Заметив ее, старушка указала на кран, но не туда, откуда лилась вода, а чуть выше, на небольшое отверстие у основания. Она закрыла кран пальцем, из отверстия брызнула тонкая струйка, и старушка, наклонившись, долго пила. Затем протянула руку, ухватила Фрэнки за запястье и привлекла к себе.

Фрэнки попыталась вырваться, не обидев старушку. Толком не зная почему, понимая, что на то нет никаких разумных оснований, она жутко боялась подходить ближе, словно холодной водой из фонтанчика можно было обвариться. Когда цепкие пальцы задели рану на предплечье, она вскрикнула от боли. Старушка отпрянула и разразилась сердитой тирадой, в которой не было и следа прежнего добродушия. Фрэнки стряхнула ее руку. Ей казалось, что люди смотрят, сверлят ее осуждающими взглядами, и, пожалуй, заслуженно – вела она себя более чем странно, но ничего не могла с собой поделать, ей не терпелось отойти подальше от проклятого назоне, от воды. Резко развернувшись, она едва ли не бегом бросилась прочь, с каждым шагом все отчетливее различая фоновый шум, которого не должно быть в городе, окруженном сушей, – будто вода нарочно преследовала ее, сводила с ума.

До отеля она добралась разбитой, перед глазами все плыло.

Хотя одежду уже выстирали и сложили аккуратной стопкой в изножье кровати, в номере стояла все та же удушливая вонь.

Фрэнки дождалась ночи, прежде чем снова выйти на улицу. Собирая вещи в охапку, – на секунду кольнуло сожаление, до того все было безупречно отглажено – она опять уловила тошнотворный запах, выдававший ее с потрохами, и с омерзением отвернулась. Весь свой гардероб, распространявший нестерпимую вонь венецианских каналов, она швырнула в один из мусорных баков, что стояли вдоль дороги, а затем вернулась в номер.

И стала ждать. Телефонного звонка. Стука в дверь. Суровых голосов, выкрикивающих что-то по-итальянски. Команды, по которой ее закуют в наручники и бросят в тюрьму, навсегда отделив от привычного мира холодной металлической решеткой. Скоро все выяснится. Скоро тело найдут – Гилли найдут, повторила Фрэнки про себя, точно боялась забыть имя – и обо всем догадаются. Отыщут доказательства ее вины.

Заснуть она не смогла, всю ночь просидела в углу, сжавшись в комок, раз за разом проживая ту последнюю секунду, когда канал поглотил Гилли и сомкнулся над ней, навсегда запирая под водой. Она чувствовала, как губы Гилли шевелятся у самого уха, как ее пальцы хватают за предплечья, тянут, толкают, цепляются, да кто их разберет. Я не хотела, пробормотала Фрэнки, сперва тихонько, чтобы никто не услышал, а затем еще раз, громче, почти надеясь, что хоть кто-то да слышит. Вечно прятаться не выйдет, сказала она своему отражению в зеркале, висевшем над крохотной раковиной. Фрэнки и не собиралась – знала, что виновна. Это ее руки, ее пальцы, хватая и отпихивая, обрекли девушку на смерть или не сумели спасти. Поразительно, насколько это было просто. Как легко Гилли ушла под воду. Как быстро все закончилось.

Но закончилось ли? Слишком уж просто, так не бывает.

На следующий день у нее не хватило сил даже выйти из отеля. Она осталась лежать в постели, среди холмистого ландшафта подушек и покрывал. Не ела, почти не пила, только один раз, когда удалось подняться и добрести до туалета, подставила ладони под кран и сделала пару глотков. Наверняка это была всего лишь игра воображения, но вода обожгла горло. Дрожа, она вернулась в постель, руки и ноги ныли от напряжения.

Никак не получалось поймать убегавшее время, хотя нет, время ведь не ловят, его проводят, за ним следят. Так или иначе, минуты и секунды утратили смысл. Время измерялось переходами от одного состояния к другому. Сперва ее лихорадило, бросало в жар, простыни намокали от пота. А затем вдруг остывали, и тело пронизывало холодом, а кости ныли от резкой перемены. В такие моменты не получалось лежать смирно, Фрэнки вертелась с боку на бок в бесплодных попытках прогнать боль, пульсирующую в мышцах.

В коридоре раздался шум, в дверь долго и настойчиво стучали, что-то строго говорили по-итальянски. Услышав этот стук, Фрэнки обмякла от облегчения – наконец-то пришли. Она уже толком и не помнила, кого ждала, знала лишь, что поймет, когда они явятся. И что мучения закончатся с их приходом. Все встанет на свои места.

Но тем не менее она не нашла в себе сил ни выбраться из постели и открыть, ни даже просто отозваться. И пусть, пронеслось в голове, они придут. Фрэнки вяло кивнула, доверившись внутреннему голосу. И осталась лежать. Голоса снаружи тем временем делались все настойчивее, а в следующее мгновение раздался грохот и двери распахнулись.

Фрэнки успела сообразить, что в номер ворвались вовсе не те, кого она рассчитывала, кого хотела увидеть. Над кроватью возникли лица – консьерж, тот самый, что выдал ей ключ, и незнакомая женщина, видимо горничная, – оба встревоженно хмурились.

Женщина, приблизившись, положила прохладную, сухую ладонь на лоб Фрэнки.

Та, почувствовав прикосновение, блаженно вздохнула, закрыла глаза и наконец провалилась в сон.

Фрэнки очнулась с ощущением, что прошло много времени – не часов, дней. Было до того ярко, что она не сразу поняла, где находится. Солнечный свет заливал комнату, бил в глаза, пришлось отвернуться от окна. Тогда она вспомнила все – Венецию, Гилли, Рим – и издала еле слышный стон. Пошевелилась в постели, медленно осознавая, что одежда на ней чужая. На предплечье обнаружилась свежая повязка.

– В рану попала инфекция, – произнес чей-то голос. – Вы еще легко отделались.

Судя по акценту, по раскатистому «р», принадлежал этот голос англичанину родом откуда-то из Уэст-Кантри – вот уж редкая птица в Риме. Может, это сон?

В поле зрения возник незнакомый мужчина, врач, судя по виду, – он как раз поднимался со стула и выглядел вполне настоящим. Фрэнки попыталась заговорить.

– Не надо. – Врач поднял руку. – Не стоит напрягаться.

– Давно? – выдавила она, указав сперва на себя, затем на постель.

– Три дня.

Фрэнки было встрепенулась, но доктор снова успокоительно выставил вперед ладонь.

– Странно, что вы дольше не проспали. После такой-то лихорадки. Когда меня вызвали, вы бредили. К тому же, как я уже упоминал, раны на руке были инфицированы. Повезло, что обошлось без сепсиса. – Он помолчал. – На стойке сообщили, что вы застали наводнение в Венеции. Не удивлюсь, если дело в тамошней воде.

Врач рассказал, что Фрэнки пару дней не выходила из номера и не отзывалась на стук горничной. Найдя ее свежевыстиранную одежду в мусорном баке, горничная решила рассказать обо всем консьержу. Вдвоем они выбили дверь и обнаружили постоялицу почти без сознания, в бреду.

Фрэнки вдруг заметила, что та самая горничная замерла в дверях, одной ногой за порогом, словно не решалась показаться ей на глаза.

– Grazie mille[42]42
  Большое спасибо (ит.).


[Закрыть], – поблагодарила она, с трудом шевеля пересохшими губами, и добавила, глядя девушке в глаза: – Я вас, должно быть, перепугала.

Горничная шагнула в комнату.

– Я рада, что синьора поправляется, – пробормотала она с заметным акцентом. Чего-то она явно недоговаривала. Старательно прятала глаза, ни с того ни с сего залилась краской. Неужели Фрэнки проговорилась в бреду? Выболтала то, о чем следовало молчать? Спросить бы, но слова не шли с языка. Вместо этого Фрэнки еще раз поблагодарила обоих и пообещала доктору выздороветь как можно скорее.

От ее внимания не ускользнул испытующий взгляд горничной, которая, казалось, скрывала какую-то тайну.

– Чуть не забыл, – сказал врач. – Консьерж мне передал одну вещь, попросил вернуть вам, когда проснетесь. Прачка нашла, но не поняла, что это, и положила к другим бесхозным предметам. И только через пару дней консьерж догадался, что это ваше.

Фрэнки протянула руку, сомкнула пальцы, ощутила прохладную гладкость металла.

Свисток.

Со вздохом она закрыла глаза.

Почти две недели спустя, ночью, Фрэнки вернулась в Лондон. Оставаться в Риме после выздоровления ей не хотелось, тянуло домой. Стало ясно, что карабинеры за ней не придут, и страх сам собой рассеялся вместе с лихорадкой, так что она даже задумалась, не было ли одно следствием другого. Но врач, к ее вящему неудовольствию, запретил ей путешествовать, вынудив задержаться в отеле, где она только и делала, что пряталась от пытливых взглядов горничной и при каждом удобном случае благодарила консьержа, отчего все трое в конце концов неимоверно устали и были счастливы друг от друга отделаться.

Обратный путь лежал через Венецию, а затем Милан или Турин – так было бы проще и быстрее всего добраться до Парижа, а оттуда, через Дувр, в Лондон, – но Фрэнки сразу отмела этот вариант. Она и думать не хотела о возвращении в Венецию. Пришлось выбрать другой, более длинный и сложный маршрут, но с дополнительными пересадками примиряла мысль, что не придется и близко подъезжать к водяной могиле, которой обернулась Венеция.

На главной улице не было ни людей, ни машин, и Фрэнки наслаждалась прогулкой к дому. За эту переменчивость она и любила Крауч-Энд – днем городская суета, ночью деревенская тишь.

Квартира пропахла запустением.

Запах на мгновение перенес ее в Италию, в тот первый день в Венеции, когда она бродила среди укрытой пыльными простынями мебели, не веря, что получится разогнать многолетнюю затхлость. Она уже и не помнила, когда перестала ее замечать, когда та рассеялась под напором жизни, ее собственной и ее друзей, а воздух в палаццо пропитался флердоранжем и табаком, виски и потом.

Она заварила «эрл-грей», поставила чашку остывать на прикроватный столик, и комната потихоньку наполнилась ароматом бергамота. Фрэнки все не могла поверить, что наконец вернулась домой, даже скрип половиц под ногами казался обманчивым. Не отпускало чувство, что стоит обернуться, и перед глазами вырастут стены палаццо.

Той ночью, впервые после наводнения, она спала без снов, без кошмаров и, проснувшись, провела одно долгое, блаженное мгновение в мире, где ничего не случилось. Где она никогда не ездила в Венецию и не встречалась с Гилли. Но тут же нахлынули воспоминания, и она бросилась в туалет, едва сдерживая тошноту. Стоя на коленях перед унитазом, глядя на забинтованную руку, она поняла, что никогда не сможет забыть. Что эти события останутся с ней навечно.