Текст книги "Дворец утопленницы"

Глава 28

Фрэнки сделала вдох, воздух оцарапал пересохшее горло, и она зашлась в кашле.

– Тихо, расслабься. – Голос вроде знакомый, вспомнить бы чей. Она неловко поерзала в постели. Во рту было сухо и гадко. – Попей. Тихо, спокойно.

Прохладная вода ошпарила глотку. Фрэнки подавилась, опять закашлялась, вода полилась изо рта на грудь. Когда она наконец сумела открыть глаза, свет ослепил ее, хотя шторы на окнах были как будто задвинуты и в комнате стоял полумрак. Несмотря на это, глаза сразу же разболелись.

– Леонард? – прошептала она, вглядываясь в смутный силуэт напротив.

– Я, – подтвердил он, наклоняясь ближе. – Но минуту назад ты, похоже, беседовала с кем-то другим.

Гилли, вспомнила она. Это было только что или много часов назад?

– И что я говорила? – с трепетом спросила Фрэнки.

– Понятия не имею, дорогая. То бормотала что-то невнятное, то несла совершенную чепуху.

Фрэнки хохотнула, и горло отозвалось саднящей болью.

– Мне уже рассказывали, что я болтаю во сне.

– О да, трещит без остановки, – вмешался новый голос.

Повернув голову, Фрэнки увидела, что в дверях, прислонившись к косяку, стоит Джек.

– С добрым утром, – сказала та, заходя в комнату и вставая рядом с Леонардом. – Здорово ты нас напугала.

– Простите.

– Врач дал тебе какое-то успокоительное. Официальный диагноз – переутомление, но, на мой взгляд, это слишком уж отдает «истерией», так что я его отправила восвояси.

– Спасибо. – Фрэнки заметила, как по лицу Джек пробежала тень. – Что такое?

Та помедлила, прежде чем ответить.

– Я так волновалась, Фрэнки. Думала, вдруг… – Она осеклась. – Позвонила Гарольду. Я знаю, что вы в последнее время не ладили, но он до того перепугался, едва не сорвался сюда сию же секунду, насилу отговорила – пришлось призвать на помощь весь свой дар убеждения.

– Все в порядке, Джек, – заверила ее Фрэнки. – Я не сержусь.

Та вздохнула с облегчением.

– Он попросил меня передать хорошие новости, когда ты проснешься.

– Правда?

– Да. Они определились с названием. Выбрали то, которое ты предложила. Он сказал, тебя это должно порадовать.

Фрэнки не без труда приподняла уголки сухих, растрескавшихся губ.

– А нам расскажешь? – спросил Леонард, склоняясь над ней.

– Что?

– Какое ты придумала название?

Не смея смотреть им в глаза, Фрэнки отвернулась к окну.

– «Самозванка».

Едва слово сорвалось с языка, она почувствовала, как мысли поплыли, разум стал потихоньку затягиваться дымкой. Она без борьбы сдалась на милость сна.

– Я слышал, вы болели.

Фрэнки совсем не нравился пытливый взгляд, которым журналист сверлил ее, словно выискивая малейшие признаки недуга, физического или душевного, единственно ради того, чтобы расцветить свою статью, продвинуть карьеру, первым рассказав об угасании некогда знаменитой писательницы. Она мысленно обругала сперва Гарольда – за то, что уломал ее согласиться на интервью, затем себя – за то, что уступила. И, прежде чем заговорить, расправила плечи.

– Уже поправилась, – сказала она, старательно смягчая тон.

Журналист помолчал, похоже рассчитывая на подробности. Затем, не дождавшись продолжения, кивнул:

– Что ж, в таком случае предлагаю начинать.

– Давайте, – ответила Фрэнки без улыбки.

Он кивнул еще раз и на секунду склонился над лежавшей перед ним тетрадью, сверкнув намечавшейся лысиной. Из-за этой лысины, подумалось ей, он казался каким-то жалким. И еще из-за костюма: в такой свежий, сбрызнутый прозрачным солнцем весенний день, должно быть, ужасно жарко в плотной твидовой тройке с ярко-красным жилетом, вот у него уже и лоб взмок от пота – заметив это, она моргнула и отвела взгляд.

– Итак. – Журналист покашлял, прочищая горло, – куда громче, чем, по мнению Фрэнки, было необходимо. – Первым делом хочу отметить, что для вас это, вероятно, большое облегчение. – Он поднял на нее многозначительный взгляд и улыбнулся.

– Вы о чем, простите?

Улыбка никуда не делась, но Фрэнки померещилось в ней что-то фальшивое, неживое. Выученное, вдруг осознала она. Он явно репетировал эту сцену дома у зеркала, а может, и в поезде по пути сюда. С нетерпением ждал этого момента и теперь, дождавшись, спешил показать все свои трюки.

– О рецензиях.

– А что с рецензиями?

– Ну… – Он на пару секунд замешкался – так мешкает на сцене актер, добросовестно выучивший роль. – На этот раз вас единодушно хвалят. В отличие от…

– Да, – перебила Фрэнки. – Я понимаю, к чему вы клоните.

На мгновение повисла тишина.

– Так вот, вы наверняка…

– Что? Я наверняка что, мистер Берк?

– Испытываете облегчение. Не правда ли?

Фрэнки в ответ только улыбнулась.

– Я имею в виду, что это, вероятно, стало для вас сюрпризом, – пояснил журналист, тыча в нее зажатой между пальцев ручкой. – Если вспомнить, как приняли вашу предыдущую книгу.

– В чем состоит ваш вопрос?

– Я всего лишь подумал, что рецензии на новый роман…

– Я не отвечаю на вопросы, которые не касаются непосредственно романа, мистер Берк. И я не планирую задерживаться здесь дольше чем на полчаса, о чем вас, несомненно, уведомили. – Фрэнки мельком взглянула на часы. – А это значит, что у вас остается меньше пятнадцати минут.

Она была рада, что уговорила Гарольда предоставить свой кабинет для интервью. Поначалу он все порывался пригласить журналиста к ней домой, чего Фрэнки никогда прежде не делала.

«Считай, что переродилась, – говорил Гарольд, – в каком-то смысле начала с чистого листа, с новым романом – свежим и неожиданным, как и положено дебюту».

По его разумению, квартира Фрэнки послужила бы идеальным местом для такого перерождения. Для того, чтобы заново запустить карьеру. Впрочем, было совершенно ясно, чего Гарольд добивался на самом деле. Хотел, чтобы она открылась читателям после долгих лет затворничества, хотел сыграть на ее выступлении в суде и на сочувствии публики. Газетчики поверили в ее искренность, приняли за чистую монету все, что она наговорила о тяготах писательства, о чувствах, которые Гилли, должно быть, испытывала в последние недели жизни. Общественное мнение теперь оправдывало и защищало не только погибшую девушку, но, судя по всему, и саму Фрэнки: обе пережили тяжелый стресс и умственное перенапряжение, приведшее в одном случае к нервному расстройству, а в другом – к гибели. В прессе поминали даже рецензию, ту проклятую рецензию, с которой все началось, и ее анонимного автора, только на этот раз его поносили, призывали к ответу за жестокие слова, ставили под сомнение его право судить о произведении, которое в поте лица создавал другой человек. Год назад Фрэнки бы рассмеялась от облегчения, от обиды и боли, от жажды мести. Но теперь она не почувствовала решительно ничего. Даже когда Гарольд едва ли не с восторгом пересказал ей все эти публикации. В ответ она лишь коротко кивнула и все равно не согласилась приглашать журналистов в гости – и то и другое Гарольд принял со сдержанным спокойствием. Что-то в их отношениях разладилось, дружеские препирательства остались в прошлом, и пропасть, разделившая их, казалась до того глубокой, что Фрэнки сомневалась, смогут ли они когда-нибудь ее преодолеть.

– Ну и молодец, – сказала Джек, услышав, что Фрэнки отказалась от предложения Гарольда. – Ты вообще-то недавно болела, не забывай об этом.

Вот уже две недели подруга ночевала у нее почти ежедневно, ухаживая за ней после болезни. Хотя Фрэнки еще не до конца поправилась, Гарольд настаивал, что нельзя терять времени.

– Публикация на носу, а ты еще ни одного интервью не дала.

Она не спорила, хотя, судя по тому, что было известно ей самой, новая книга вряд ли могла пройти незамеченной и быстро забыться. Те, кто прочитал роман еще в гранках, отзывались о нем хорошо – если верить Гарольду, едва ли не с придыханием, – а магазины присылали до того внушительные заказы (прежде ни один ее роман не расходился настолько быстро), что уже шли разговоры о допечатке. От интервью Фрэнки уклонялась сколько могла, скрываясь под защитой Джек, переходившей в контрнаступление всякий раз, когда Гарольд демонстрировал чрезмерную настырность. Но в конце концов пришлось признать, что нельзя откладывать разговор с журналистами до бесконечности. Решившись, Фрэнки сообщила Гарольду, что он может выбрать одного, а там видно будет. Тот от счастья едва не упал со стула.

Так и вышло, что присланный Гарольдом репортер из какого-то страшно именитого журнала, который Фрэнки ни разу не держала в руках, теперь сидел напротив и глядел на нее, сощурившись и поджав губы, точно происходящее его слегка раздражало. То ли потому, что перед ним оказалась женщина, то ли потому, что он сам был несостоявшимся писателем, чей дебютный роман критики проигнорировали. Фрэнки нравилось думать, что дело и в том и в другом одновременно.

– Что ж, может быть, вы согласитесь хотя бы рассказать публике, что вас вдохновило попробовать себя в новом писательском амплуа? Возможно, на ваше решение повлияло случившееся… Я имею в виду, что заставило вас выбрать кардинально другое направление?

Фрэнки вознаградила его сдержанной улыбкой.

– Наверное, просто хотелось попробовать что-то новое.

– То есть это решение не было реакцией или ответом на…

– Нет, вовсе нет. Не в моих правилах меняться только потому, что кто-то другой вообразил, будто мне следует поменяться.

– События прошлого года как-то повлияли на ваше решение?

– Как я уже сказала, критики не имели никакого отношения…

– Я не о критиках.

– В таком случае я не совсем понимаю.

– У вас был довольно непростой год. В частности, можно вспомнить инцидент, когда вы напали на женщину в…

– Я ни на кого не нападала, – оборвала его Фрэнки.

– …после чего на какое-то время отправились в загородный дом отдыха.

Повисло молчание. От нее не ускользнула выразительная интонация, с которой журналист произнес последние два слова. Бог знает, как он пронюхал о «Бримли-хаус», но Фрэнки невольно заподозрила, что здесь замешан Гарольд.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к теме нашего сегодняшнего разговора, мистер Берк, – ответила она с выверенной холодностью, которую еще минуту назад пыталась скрыть.

Журналист осклабился, широко и непринужденно, и Фрэнки тут же поняла, что следовало пожать плечами, беспечно отмахнуться от его намеков. А она не сумела скрыть страха, и репортер вцепился в ее страх зубами, точно терьер. Именно этого он и добивался – чтобы Фрэнки выдала себя. Она поднялась на ноги:

– Пожалуй, на сегодня достаточно.

Журналист не последовал ее примеру.

– Если я не ошибаюсь, у меня в запасе еще пять минут, мисс Крой.

Фрэнки сухо кивнула.

– И никто вам не запретит насладиться ими в одиночестве.

Она протянула руку к двери, но журналист окликнул ее:

– Вы меня не помните, да?

Услышав эти слова, Фрэнки похолодела и на мгновение усомнилась, не блефует ли он.

– А должна?

– Вообще-то, да, но если учесть, в каком состоянии вы были в тот вечер…

Присмотревшись к нему повнимательнее, Фрэнки поняла то, что следовало бы понять с самого начала. И мысленно обругала себя. Официант. Тот самый, из «Савоя». Который оказался журналистом и опубликовал все, что она рассказала, все, что натворила. Мысли заметались в голове – знал ли об этом Гарольд? Вряд ли. Даже он, при всей своей любви к прессе, на такое не способен. К тому же теперь этот журналист работает уже в другом издании – не в той газете, что напечатала его злосчастную статью. Надо думать, карьера пошла в гору. От одной мысли Фрэнки сделалось дурно.

– Знаете, вскоре после нашей встречи у меня состоялся один весьма любопытный разговор. – Он на мгновение умолк, будто рассчитывая, что Фрэнки возьмется угадывать, о чем речь. Не дождавшись ответа, он продолжил: – С автором рецензии. Той, что вас так огорчила. Как выяснилось, моя статья пришлась автору не по душе, дескать, я раздул скандал на ровном месте. Пришлось возразить, что я ничего не раздувал, лишь описал в точности то, что видел своими глазами. Так или иначе, мой собеседник ушел в расстроенных чувствах.

– И зачем вы мне об этом рассказываете?

– Думал, вам будет интересно узнать.

– Узнать что? – сквозь зубы процедила Фрэнки, желая лишь одного – покинуть этот кабинет как можно скорее, оказаться от этого человека как можно дальше.

– Кто автор. – Журналист сделал паузу, кривя губы в усмешке. – Когда мы встречались в прошлый раз, вы, помнится, только об этом и мечтали.

Фрэнки едва не расхохоталась. «Когда мы встречались в прошлый раз». Можно подумать, они тогда обменялись приветствиями и мило перешучивались, поедая канапе, а не вели путаный разговор, во время которого Фрэнки сбивчиво изливала душу первому встречному, не подозревая, что за ней записывают каждое слово. Да, рецензия и впрямь подтолкнула ее к краю пропасти, но именно из-за его статьи, из-за его так называемого репортажа она сорвалась с обрыва и едва не потеряла все, что ей таким трудом доставалось. Интересно, понимает ли этот человек, что натворил, знает ли, что своими словами чуть не сломал ей жизнь?

– С какой стати я должна верить тому, что вы скажете? – возмутилась Фрэнки.

– А я когда-то лгал?

Она впилась глазами в его лицо. Нет, в своем репортаже он ничего не преувеличил, ничего не приукрасил. По его решительному взгляду было ясно, что он не лукавит и действительно знает, кто написал рецензию. Фрэнки на мгновение задумалась, затем покачала головой.

– Я давно уже в курсе, – сказала она, не обращая внимания на скептическую ухмылку журналиста, очевидно уверенного, что это ложь.

Вовсе нет.

Фрэнки помолчала, не сводя с него взгляда, а затем направилась к выходу и, уже закрывая за собой дверь, не потрудившись даже обернуться, бросила через плечо:

– Рецензию написала Гилли Ларсон.

Глава 29

В тот день Гилли сама обо всем рассказала. На улице под дождем, пока вода падала сверху и подступала снизу, она притянула Фрэнки к себе и зашептала ей на ухо. Фрэнки поняла не сразу, слова чуть не затерялись среди рокота ливня и порывов ветра, среди беснующегося со всех сторон ненастья. Но через мгновение-другое ее вдруг осенило – вот же он, ответ на вопрос, тот самый вопрос, который она на разные лады задавала Гилли с самого дня их знакомства: зачем вы здесь? Едва услышав признание – я написала ту рецензию, – Фрэнки поняла, что это чистая правда, единственно возможное объяснение всему. Проще не придумаешь. Прежде чем она успела как следует задуматься, прежде чем успела ответить, Гилли ускользнула от нее, погрузилась в темные воды Венеции, вспененные самым страшным наводнением столетия, ушла на дно водяной могилы.

Следующие несколько недель Фрэнки мучилась вопросами, ответа на которые было уже не узнать. Если Гилли действительно написала рецензию, то зачем приехала в Венецию – воочию убедиться, как разрушительны оказались ее слова, или же извиниться за них? Ни одно из этих предположений Фрэнки не удовлетворяло. Кем бы ни была Гилли при жизни, ее трудно было упрекнуть в жестокости или злонамеренности, однако же и каяться ей было не свойственно. Порой казалось, что в город мостов ее привело самое обыкновенное любопытство. Быть может, она узнала о поездке Фрэнки от отца или общих знакомых и, после всего, что случилось, решила отправиться следом, своими глазами оценить ущерб. Будь на месте Гилли кто угодно еще, Фрэнки сочла бы такую гипотезу донельзя нелепой. Но именно абсурдность или, скорее, странность подобного поступка доказывала, что это объяснение ближе всего к правде. В Гилли с самого начала ощущалась какая-то нездешность. Будто она и не человек вовсе, а фантом, подменыш, занявший чужое место. Возникший, как и подобает фантому, неизвестно откуда и неизвестно зачем. Она явилась в Венецию, твердила себе Фрэнки, явилась ко мне – вот и все, что следует знать. Все, чем придется довольствоваться.

Когда она вернулась домой, Джек уже не было.

Фрэнки отметила ее отсутствие с благодарностью: она была рада возможности немного прийти в себя. Прислонившись к дверному косяку, она сделала несколько глубоких вдохов, считая выдохи. Ее все еще лихорадило после разговора с журналистом, и, сняв перчатки, она обнаружила, что руки до сих пор дрожат.

Она бросила взгляд на часы. И с удивлением поняла, что уже половина восьмого.

Вот уже несколько недель, с последнего срыва, ей трудно было следить за временем. Оно то тянулось до бесконечности, превращая секунды в столетия, то вдруг схлопывалось, глотая целые минуты и даже часы. Совсем как сейчас. Фрэнки была почти уверена, что, когда она вернулась домой, еще светило солнце, помнила, как его бледные лучи лились в квартиру, пока она переходила из гостиной в кухню. Но теперь, взглянув в окно, она убедилась, что стрелки не врут, снаружи и впрямь смеркалось.

Нескольких часов как не бывало.

Фрэнки снова отправилась на кухню, поставила чайник, потянулась за любимой щербатой чашкой, которую рука все не поднималась выкинуть. Заливая кипятком заварку, она вдруг замерла, струя воды, тянувшаяся из чайника, иссякла. Фрэнки ощутила что-то чужеродное внутри, какую-то знакомую тяжесть.

И не сразу опознала в этой тяжести нарастающий ужас.

Усердно стараясь не обращать внимания на это чувство, она вернулась в гостиную, устроилась на диване с чашкой в руках. Взглянула на холодный камин, но не смогла заставить себя встать и развести огонь. Без Джек для этого требовалось чересчур много усилий. Она укрыла колени покрывалом, убеждая себя, что этого будет достаточно – по крайней мере, до возвращения подруги.

Дожидаясь ее, Фрэнки, похоже, сама не заметила, как заснула, а когда очнулась, чай давно остыл, комната погрузилась во тьму. Она потянулась к лампе, с трудом ворочая затекшей шеей, еле разгибая одеревенелые суставы. Свет, вспыхнувший под старинным абажуром – эту лампу Фрэнки купила еще в первую свою крохотную квартирку, – ослепил ее, и она заморгала, толком не различая ничего вокруг. Поняв, что уже поздний вечер, а Джек так и не вернулась, она забеспокоилась. Фрэнки помнила, что подруга собиралась заскочить домой за чистой одеждой и заодно, хотя и не говорила об этом прямо, повидать Леонарда, разлука с которым слишком затянулась. Но все же почему ее так долго нет?

Фрэнки как раз успела развести огонь в камине, когда услышала негромкий стук в дверь.

И тут же поняла, что случилось.

Она на мгновение замерла, вглядываясь в темные силуэты, расплескавшиеся по стенам в свете лампы, зловещие и гротескные, на мгновение позволила себе поверить, что ей все сошло с рук. Словно не замечая стука, делавшегося все более настойчивым, она отпустила фантазию в свободный полет, вообразила будущее – не горькую участь, какой на самом деле заслуживала, а прекрасное, счастливое будущее, в котором ей предстояло наслаждаться успехом новой книги и вновь обретенной дружбой с Джек и Леонардом. Шагая к двери, протягивая руку к замку, она высоко несла голову, точно ее вели на расстрел.

Она открыла дверь.

Вид у Джек был жалкий, лицо мертвенно-бледное. В руках она держала плотный конверт.

– Пришло сегодня почтой, – без прелюдий начала она. – Мария прислала, подумала, что ты забыла.

Вопросы были излишни, Фрэнки и так знала, что внутри. Рукопись, которую Гилли принесла ей тем вечером. Она нередко гадала, что сталось с этой рукописью, и в конце концов, лишенная возможности узнать наверняка, убедила себя, будто ее уничтожило наводнение. И только теперь поняла, как неосторожно поступила.

Джек извлекла из конверта переплетенную пачку страниц.

– Ты мне говорила, что написала роман здесь, в Лондоне. Как он оказался в Венеции, где пропала твоя рукопись?

Фрэнки помолчала, силясь унять дрожь в руках и бешеное уханье сердца.

– Не стой в дверях, Джек. На улице холодно.

С искаженным болью лицом та переступила порог.

– Скажи мне правду, Фрэнки. – Она повернулась к подруге: – Это твой роман?

Фрэнки скрестила руки на груди:

– Вот так вопрос.

Джек придвинулась к ней вплотную.

– Знаешь, я ведь читала все, что ты когда-либо писала. Каждый черновик, каждую фразу, до и после редактуры. Твои тексты я знаю не хуже, чем тебя саму. А это… – она встряхнула рукописью, – это с самого начала было на тебя ни капли не похоже.

Фрэнки замерла, улыбка застыла на ее губах. Она прекрасно понимала, что ничего не выйдет, что будет только хуже, что Джек ни за что на свете ей не поверит, и все же сказала:

– Так в этом вся и соль, разве нет? Гарольд хотел чего-то нового, неожиданного.

Джек покачала головой.

– Брось, не будь такой суровой, – отмахнулась Фрэнки, и ее нарочитый, пронзительный смех эхом прокатился по комнатам.

Джек смотрела на нее глазами, полными слез, в которых читалось нечто похожее на грусть. Она протянула ей лист бумаги – титульную страницу. Ту самую, припомнила вдруг Фрэнки, на которой было от руки написано короткое посвящение:

Для Фрэнсис.

Надеюсь, Вам понравится.

Целую, Гилли

– О чем ты только думала, Фрэнки? А если бы она объявилась и рассказала всем, что роман не твой? Или ты ей что-то предложила в обмен на молчание?

Фрэнки почувствовала, как ее губы дернулись и улыбка сползла с лица. А затем, лишь потому что не могла больше лгать всем на свете о стольких вещах одновременно и меньше всего хотела лгать Джек, обреченно произнесла:

– Я не боялась, что она объявится.

Джек рассмеялась:

– Господи, только посмотрите, какая храбрая.

Фрэнки подошла к камину и швырнула в огонь рукопись, которую всучила ей Джек. А когда снова решилась заговорить, ее голос звучал еле слышно.

– Я не хотела. Само собой получилось.

– Да как это могло получиться само собой?

– Это все Гарольд. Ты же его знаешь. Он без конца наседал, наседал. А я честно пыталась все исправить. Ходила в библиотеку и писала. Писала каждый день, всю себя вложила в новую рукопись, всю без остатка и даже больше. Но ему и этого было мало. Они хотели чего-то новенького. Кого-то новенького. – Она умолкла, резко рассмеялась. – Помнишь, ты тогда сказала в Венеции? Что тебе нравится эта девушка. Потому что она молоденькая. Вот и им нужна была молодость.

Джек молчала, на ее лице все явственнее выражался ужас.

– Не смотри на меня так. Пожалуйста, я этого не перенесу. – Фрэнки отвернулась к камину. – Самое смешное, мне ведь он совсем не понравился. Роман, я имею в виду. Я ей так и сказала: не думаю, что это хоть кто-то захочет напечатать. Сюжета ноль. – Она покачала головой. – Так и сказала. Вот какой я была дурой. Но она наседала, совсем как Гарольд. Я и читать-то его не хотела, но отказаться было невозможно. Мы торчали в палаццо, кругом это чудовищное наводнение, деться некуда. Я пыталась, пойми же наконец. Я пыталась из этого выпутаться, но мне не позволили. Заманили меня в ловушку. – Фрэнки умолкла, заметив, что Джек разглядывает ее, вытаращив глаза, чуть приоткрыв рот. – Что? – спросила она. – Что такое?

Джек снова качала головой.

– Ты говорила, что не виделась с ней после того, как мы с Леонардом уехали. Что в палаццо она больше не приходила. Ты говорила, ты клялась, что в последний раз видела ее наутро после нашего похода в ресторан.

Фрэнки потерла виски.

– Я говорила?

– Да, да, говорила, – подтвердила Джек. – Ты меня уверяла, что это правда. – Она отпрянула, споткнулась. – Господи, Фрэнки, что…

Фрэнки уронила руки.

– Что, Джек?

Она вовсе не чувствовала той уверенности, с которой произнесла эти слова, но убеждала себя, что Джек не может знать и ни за что не поверит, будто ее подруга, пусть и присвоившая себе чужой роман, способна на подобное зверство.

Когда Джек снова открыла рот, с ее губ сорвался едва различимый шепот:

– Зачем ты поехала в Рим, Фрэнки? Потому что… в Венеции что-то случилось?

– Случилось?

– С Гилли. Ее гибель… это правда был несчастный случай?

Фрэнки хотелось солгать, и это было бы разумнее всего. Джек сильная, но даже ей не вынести правды, никому из них не вынести этой правды. Что до Фрэнки, то и ей несдобровать – если выяснится, какую роль она сыграла в смерти Гилли, если станет известно, что это она во всем виновата, будет новое расследование и ее отправят в тюрьму. Она понимала все это с ужасающей, кристальной ясностью. Но, несмотря ни на что, сделала глубокий вдох и сказала правду:

– Я не знаю.

Из комнаты словно высосали весь воздух.

Джек рухнула на диван, из ее горла вырвался задушенный крик. Жуткий, гортанный вопль. Фрэнки хотелось сорваться с места, подбежать к ней, заключить в объятия и попросить прощения за каждый свой низкий, презренный поступок. Хотелось молить ее о прощении, спрашивать, как все исправить, как помочь ей обо всем забыть. Но она не двинулась с места. Стоя у камина, медленно, неслышно вдыхая и выдыхая, Фрэнки ждала, пока рыдания Джек поутихнут, сделаются ровнее, выносимее. Стояла и смотрела, как Джек утирает слезы, запахивает пальто, точно пытаясь защититься от холода, поселившегося в комнате.

А потом Джек ушла.

Фрэнки так и не тронулась с места. Джек ушла, ни сказав ни слова, ни на секунду не замешкавшись на пороге. И Фрэнки поняла, угадала шестым чувством, что больше никогда ее не увидит.