Текст книги "Дворец утопленницы"

Глава 22

Ее разбудил громкий, настойчивый стук в дверь.

Сперва Фрэнки решила, что это всего лишь сон, нырнула с головой под одеяло, дрожа от холода, жалея, что с вечера не разожгла огонь в камине и к тому же забыла бросить монетку в газовый счетчик. Она медленно выдохнула и увидела перед собой облачко пара.

Стук раздался снова.

Сбросив одеяло, она потянулась за халатом. Голова раскалывалась, словно накануне Фрэнки прикончила по меньшей мере бутылку джина, – и все из-за влажности.

На пороге стояла Джек. Они уставились друг на друга под холодным зимним солнцем.

– Ты здесь, – сказала Джек. Интонация была утвердительная, но в то же время недоверчивая.

– Да.

Джек моргнула.

– И давно?

– Вчера ночью приехала. – Фрэнки обхватила себя руками. – Заходи, что ли, холод собачий.

Они переместились в гостиную, и Фрэнки склонилась над камином, но, даже когда огонь наконец разгорелся, давал он, как водится, куда меньше тепла, чем хотелось бы. Прошла минута, за ней другая, но в комнате по-прежнему стояла тишина. Фрэнки сделалось не по себе – она толком не знала, чего боится, но выражение лица Джек внушало тревогу. Подруга разглядывала ее до того пристально, что Фрэнки невольно заподозрила, будто ей все известно.

– Ты в курсе, что мы тебя уже похоронили? – в конце концов начала Джек. – Где мы тебя только не искали, Фрэнки. Куда только не звонили. Я собиралась лететь в Венецию, но мне сказали, что толку не будет, что там совершенный хаос и никто ничего не знает. Хотя меня бы это не остановило. Просто в последний момент закралось подозрение, такое, знаешь, неясное предчувствие, что надо бы заглянуть к тебе домой, прежде чем лететь на другой край света среди ночи. И не зря, как видно.

Фрэнки не смела поднять глаз.

– Прости, – сказала она после паузы.

– Я тут чуть с ума не сошла. – Гнева в голосе Джек поубавилось. – Где у тебя виски? – спросила она, и Фрэнки поняла, что прощена. Она предложила помочь, но Джек наотрез отказалась и, велев ей сидеть на диване и греться у огня, принялась суетиться на кухне.

Подойдя к телефону, она сделала короткий звонок – Леонарду, надо думать. «Она здесь. Да. Да. Хорошо» – вот и весь разговор.

– Стаканы не нашла, – сообщила Джек, возвращаясь в гостиную с двумя чашками, в каждой из которых плескалось по изрядной порции виски. – За здоровье, – пробормотала она и, разом опрокинув в себя содержимое чашки, снова потянулась за бутылкой. – Господи, когда ты уже отсюда переедешь? Я иногда ночами не сплю, все думаю, как ты тут одна. Ты хоть знаешь, сколько в этом районе ограблений, сколько убийств?

– Нет. А ты, что, знаешь? – искренне удивилась Фрэнки.

– Ну… нет, – признала Джек. – Но могу себе представить.

Она умолкла, и Фрэнки тут же поняла, чего от нее ждут. Этого она и боялась, об этом размышляла всю обратную дорогу, пытаясь заранее придумать, что и как будет говорить. По возможности правду – в романах и фильмах герои вечно попадаются на чересчур запутанной лжи.

– Прости, что не позвонила, – начала она. – Я несколько дней не могла выйти из квартиры, электричества не было, вода поднималась. Я запаниковала.

Джек кивнула:

– Я понимаю, но куда ты пропала-то? Говорят, это было самое страшное наводнение столетия. Не какое-нибудь там сезонное подтопление.

– Правда? Я подозревала что-то подобное, – попыталась пошутить Фрэнки.

Джек и бровью не повела.

– Когда все немного пришло в норму, я попросила Марию съездить в палаццо. Она сказала, тебя и след простыл.

– Я уехала в Рим.

Джек нахмурилась:

– В Рим?

– Да.

Фрэнки умолкла. Это уже сложнее объяснить, от Джек полуправдами не отделаешься, но не признаваться же, что сбежала в Рим от ареста, от карабинеров, которых в ужасе ждала с минуты на минуту. Пожалуй, лучше всего, проще всего намекнуть, что ей отказал здравый смысл, – в конце концов, это отчасти правда.

– Не знала, что еще делать. Просто хотела уехать. Не было сил там оставаться, и я села на первый же поезд. Прости, что не позвонила, не дала вам знать, что в порядке. Сама не знаю, о чем я думала. Вряд ли вообще думала. Я заболела, был приступ лихорадки из-за инфекции, врач сказал – скорее всего, заразилась через воду, так что уехать сразу я не могла, пришлось сперва вылечиться.

Джек в очередной раз осушила чашку.

– Леонард собирался в Скотленд-Ярд звонить.

– Мой рыцарь на белом коне, – улыбнулась Фрэнки.

Джек коротко кивнула, на губах мелькнул лишь намек на улыбку.

– Хоть какая-то польза от этой истории – по крайней мере, у вас с Леонардом отношения наладились. – Она помолчала. – Прости, ладно? За ссоры.

Фрэнки отмахнулась:

– Что было, то прошло. И ты меня прости. За все, – сказала она, вспомнив вердикт, который вынес врач Джек.

Та еще раз кивнула и повернулась к камину:

– Боже, как я жду весны.

Фрэнки потянулась к ней, сжала ее ладонь. На одно прекрасное, сияющее мгновение она позволила себе вообразить, что жизнь продолжится, как прежде. Что будут дни такие же, как этот, задушевные разговоры у камина за стаканчиком виски, к которым станет порой присоединяться Леонард, но его присутствие теперь уже ничего не изменит, не затронет сути их дружбы. Можно будет забыть о Венеции, о Гилли. Лишь спустя несколько минут к Фрэнки вернулся дар речи, и гул в ушах начал понемногу стихать.

Джек крепче стиснула ее руку:

– Хочу, чтобы ты знала – мне стыдно за этот год.

Фрэнки сделалось дурно.

– Нет, правда, – продолжала Джек. – Я понимаю, что бросила тебя, пренебрегла нашей дружбой ради Леонарда. – Она притянула Фрэнки ближе. – Никогда больше не забуду, как ты мне дорога, клянусь.

– И ты не злишься? – не выдержала Фрэнки. – Что я вот так пропала?

– Вне себя от ярости, – отозвалась Джек и вопреки собственным словам улыбнулась. – Не смей больше выкидывать такие фокусы.

– Обещаю. И мне тоже стыдно. За то, как я себя вела – и с тобой, и с Леонардом.

Джек кивнула и поднесла к губам чашку.

– Ну и ну. Я тебе говорила, что палаццо передумали покупать?

– Серьезно? – спросила Фрэнки. – Они же вроде залог внесли?

– Внесли, и возвращать его мы не собираемся, но как же неохота все начинать заново. – Джек скривилась. – Дом сильно пострадал от наводнения. Покупатели не захотели заниматься восстановлением, и я их не виню.

– Настолько все плохо?

– Просто ужас. – Джек покосилась на Фрэнки. – И кстати…

– Что?

– Владельцы соседней квартиры наняли людей, чтобы оценить размер ущерба. – Она медленно выдохнула, словно собираясь с духом. – Как выяснилось, ты была права.

Фрэнки не сразу сообразила, о чем речь.

– Права?

Джек посмотрела ей в глаза:

– Там и правда кто-то жил.

У Фрэнки кровь отлила от лица.

– Дверь оказалась не заперта. Хозяева на всякий случай держали запасные ключи во дворе – они думают, что кто-то их нашел и пробрался внутрь. Говорят, на всех трех этажах были мокрые, грязные следы.

– Правда? – Фрэнки вспомнила, как бродила по соседской половине, как зашла туда с дождя, грязная и промокшая до нитки. – А это точно не от наводнения осталось?

– Могло быть и так, только вот в квартире застали постороннего человека. Все страшно перепугались. Выскочили на улицу, стали звать на помощь. На счастье, мимо как раз проходили карабинеры, успели его схватить.

– С ума сойти, – задумчиво отозвалась Фрэнки, взвешивая новости, пытаясь прикинуть, что это значит для нее, для Гилли, для того, что произошло между ними. Тут же ее пронзила мысль: если она видела его со двора, не мог ли и он видеть ее сверху, из окна? Фрэнки похолодела.

– Мне ужасно неловко.

– За что? – рассеянно отозвалась она, все еще обдумывая услышанное.

– Ты мне столько раз говорила, что видела соседей, а я все смеялась. Надо было тебя слушать. Бог знает, что это за человек, может, маньяк какой, пришел бы тебя убивать среди ночи.

– Ладно уж драматизировать.

– Ну, власти скоро разберутся.

– Власти? – спросила Фрэнки, резко повернувшись к подруге.

– Да. – Джек вгляделась в ее лицо. – Ты в порядке?

Фрэнки кивнула, изо всех сил стараясь притвориться, будто этот разговор ее нисколько не тревожит, будто вся ее жизнь, ее будущее не зависят от одного-единственного человека, который был или не был в палаццо во время наводнения, видел или не видел, что там произошло.

Джек глотнула еще виски.

– Думаешь, стоит позвонить той девушке?

Фрэнки невольно дернулась.

– Какой?

– Гилли, – поморщилась Джек.

– Нет, – вырвалось у Фрэнки. – В смысле, я уверена, что у нее все хорошо.

– Вы с ней потом виделись? После нашего отъезда?

– Нет, – с усилием проговорила Фрэнки. – А что?

– Да так, надеюсь, она не пострадала.

– Все с ней в порядке. Наверняка она уже вернулась в Лондон. Я бы ей позвонила, но мы не обменялись ни номерами, ни адресами. Думали, еще успеется.

– Ладно, – поразмыслив, согласилась Джек. – Она все-таки взрослый человек.

– Именно, – солгала Фрэнки.

Джек передернулась:

– Не знаю, что ты думаешь, а с меня Венеции достаточно. Я уже готова кому-нибудь приплатить, лишь бы избавиться от этого треклятого палаццо. Подарила бы тебе, но что-то мне подсказывает, что ты не меньше моего была рада оттуда смыться. – Джек откинулась на спинку дивана. – Ладно, давай сменим тему. Расскажи лучше, какие у тебя на сегодня планы.

Фрэнки помолчала, впервые по-настоящему задумавшись, каково будет вернуться к той жизни, что была прежде.

– Еще не решила. Надо, наверное, на рынок сходить, а потом…

Джек подняла на нее взгляд:

– А потом?

– В библиотеку, пора браться за роман.

Несколько мгновений Джек ничего не говорила, а затем улыбнулась от уха до уха.

– Звучит замечательно, Фрэнки. Но ты должна мне кое-что пообещать.

– Что угодно.

– Я до смерти устала от книг, в которых тридцатилетних женщин считают старухами, а сорокалетних – динозаврами. Недавно попался один роман, я три четверти прочла в полной уверенности, что героине минимум семьдесят, прежде чем автор сподобился сообщить, что ей тридцать восемь. – Она помолчала. – Тридцать восемь! Все с ума посходили в погоне за молодостью? Может, мне пора уже саван заказывать?

Фрэнки рассмеялась совершенно искренне, но все же ее смех прозвучал чуточку резче обычного, а перед глазами стоял призрачный силуэт в окне палаццо.

На автобус до библиотеки она так и не села, вместо этого отправившись пешком в «Кингс-Хэд».

В этот паб, ближайший к дому, Фрэнки прежде ни разу не заглядывала, но, будь она из тех, кто коротает вечера в пабах, могла бы, на правах местного жителя, стать завсегдатаем. Получается, здесь она в некотором роде своя – эта мысль отчего-то грела. И даже незнакомые, пропитанные пивным духом стены представлялись родными.

Был еще только полдень, но внутри оказалось людно, за столиками теснились в основном мужчины, заскочившие перекусить в обеденный перерыв, и компании стариков. В углу Фрэнки заметила группу пожилых леди, которые потягивали из щербатых чашек чай – не то просто крепкий, не то крепленый. Заказы только начинали разносить, крохотное помещение наполнилось уютным запахом жареных блюд. Впервые за много дней у Фрэнки заурчало в животе.

Она расположилась в дальнем углу, на столике перед ней потела пинта «Гиннесса». После утренней порции виски алкоголя совсем не хотелось. Хотелось просто сидеть, не думать ни о чем, не гадать, окончательно ли разрушена жизнь, на строительство которой ушло столько сил.

Фрэнки отпила из бокала. Ощутив на языке насыщенный, сливочный вкус с тонкой металлической ноткой, она на мгновение позволила себе отвлечься и заскользила взглядом по залу.

Среди неутихающего гомона она уловила низкий голос, то и дело прерываемый помехами. Радио, сообразила она и, различив слово «Венеция», поняла, что передают новости. Фрэнки огляделась по сторонам, ожидая, что и другие внимательно слушают, оборачиваются с любопытством. Никто и бровью не повел. По-прежнему звенели бокалы, гудели разговоры. Фрэнки как могла напрягала слух. Венеция… крупнейшее наводнение за всю историю… разрушения… Она склонила голову на один бок, затем на другой, пытаясь разобрать каждое слово. Труп. Вот чего она ждала. Найдено тело, личность погибшей и обстоятельства смерти пока не установлены, ведутся поиски причастных.

Фрэнки подняла взгляд, и ее сердце замерло.

Она. Стоит у барной стойки, рыжие волосы струятся по спине, слегка вьются, точно их не расчесали как следует. Непонятно, как она оказалась здесь, в этом занюханном пабе в Крауч-Энде, но сомнений быть не может. Гилли.

Живая.

Эта мысль поразила Фрэнки, парализовала ее, приковала к месту, от изумления она не могла ни встать, ни вымолвить хоть слово. Как это возможно? Впрочем, она ведь не видела тела. Сразу отвернулась, сбежала в палаццо, спряталась в спальне. А Гилли наверняка была еще жива, и у нее достало сил вынырнуть на поверхность, вырваться из цепких соленых лап лагуны, хватая ртом воздух, щуря воспаленные глаза. И после всего случившегося неудивительно, что она не постучала в дверь палаццо, не обратилась за помощью. Фрэнки встала на трясущихся ногах. Что скажет Гилли, увидев ее?

Девушка вручила бармену пару монет, и Фрэнки двинулась к ней по залу, тяжело и медленно, точно шла вброд через высокую венецианскую воду, едва преодолевая течение. Она уже открыла рот, слова были готовы сорваться с языка, но тут Гилли обернулась – и оказалась совсем не Гилли. Это была незнакомая девушка самой заурядной внешности, с незапоминающимся, усыпанным веснушками лицом. Ничего общего. Волосы слишком кудрявые, оттенок рыжего не тот, да и сложена совсем иначе – плотнее, шире, особенно в плечах. Как ее вообще можно было принять за Гилли?

Бармен повернулся к Фрэнки:

– Эй, вам плохо?

Она помотала головой, не в силах выдавить ни звука. Оставив на стойке несколько монет, куда больше, чем причиталось за пиво, Фрэнки стала протискиваться к выходу – не терпелось оказаться снаружи. Мокрое от испарины лицо горело. Несмотря на уличный холод, тело обдавало жаром, точно над открытым огнем.

Домой Фрэнки шла, не поднимая головы, уставившись на свои кожаные «оксфорды», которые были заляпаны отвратительной жижей, выдававшей себя за снег. Через неделю Рождество. В прошлом году она встречала его одна, и теперь вряд ли что-то изменится. Впрочем, Фрэнки это нисколько не огорчало, она испытывала лишь облегчение, оттого что не придется улыбаться и кивать, рвать рождественские хлопушки[43]43
  Британские рождественские хлопушки представляют собой картонные трубки в ярких обертках, которые при разрывании издают характерный хлопок. Внутри, как правило, бумажная корона, которую надевают во время рождественского ужина, небольшой сувенир и шуточная записка.


[Закрыть], водружать на голову бумажную корону, смеяться над идиотскими шутками и притворяться, будто все в порядке, все как прежде.

Уж лучше провести Рождество в одиночестве.

Наверное, так ей на роду написано.

Но сложилось все иначе.

Джек с Леонардом заявились рано утром в канун Рождества и вытащили ее из дома. Наотрез отказываясь объяснять, что происходит, они долго водили ее от магазина к магазину: в «Фортнум и Мейсон» купили шоколадных конфет и полдюжины бутылок шампанского, до того дорогого, что Фрэнки лишь ахнула, в мясной лавке взяли гуся и все, что к нему полагается, у зеленщика – остальное, а напоследок заскочили на уличный базар, где еще продавали последние в этом году рождественские елки. Дома, пока елку наряжали, Джек приготовила всем по горячему коктейлю с терновым джином, а после сварила некое подобие рождественского пунша, очень мало отличавшегося на вкус от чистого джина и ставшего причиной нескольких кулинарных фиаско, которые Леонард благополучно пропустил, занимаясь починкой капающего крана в ванной, а когда ужин был наконец готов, все трое расселись за столом с бокалами искристого шампанского и пожелали друг другу счастливого Рождества.

Фрэнки представила, как они, должно быть, выглядят со стороны – веселая, беззаботная и беспечальная троица. Две трети присутствующих и впрямь были вполне беззаботны. Отличалась лишь Фрэнки – под внешней оболочкой монотонно и безостановочно билось что-то чужое, темное.

Джек и Леонард уехали поздно ночью, на прощанье пообещав звонить, и Фрэнки с улыбкой махала им вслед, ощущая прежде неведомую ей грусть. Ей страшно повезло с друзьями, но искренняя благодарность мешалась с невыразимой тоской обо всем, через что пришлось пройти, чтобы научиться ценить их.

Лишь закрыв дверь, Фрэнки осознала, что за весь вечер разговор ни разу не зашел ни о Гилли, ни о человеке, который прятался на соседской половине палаццо. Будто и не было на самом деле ни Венеции, ни наводнения, ни всего остального.

И жизнь потекла как прежде.

Фрэнки просыпалась рано утром, ехала на девяносто первом в Британский музей, а вечером, незадолго до заката, на нем же возвращалась в Крауч-Энд. Порой, перед тем как садиться за работу, она позволяла себе позавтракать. В нескольких шагах от читального зала располагалось небольшое кафе, и, хотя его хозяйка была не англичанкой, а итальянкой из Сорренто, только она готовила яйца пашот именно так, как любила Фрэнки – без уксуса, в круглой форме, чтобы белок по краям получался мягким и нежным, без пригоревших хрустких ошметков, как бывало в других кафе, а желток оставался жидким, – и подавала к ним крепкий чай с капелькой молока.

Посетителей она неизменно встречала мелодичным «доброго утречка», и у Фрэнки сжалось сердце, когда она впервые за зиму вошла в кафе и, услышав знакомый певучий голос, внезапно осознала, как сильно скучала по нему. И не только это. Внезапно, впервые после приезда, она по-настоящему почувствовала, что вернулась домой.

Венеция превратилась в смутное воспоминание, к которому Фрэнки с течением времени обращалась все реже. Она понемногу погружалась в прежнюю жизнь, мир сужался до комфортных пределов дома и пары миль вокруг. Иногда к ней заглядывали Джек и Леонард, порой Джек приезжала одна. Они нередко встречались в кафе неподалеку от Британского музея за чашкой чая и кусочком торта «Виктория»[44]44
  Традиционный английский десерт, названный в честь королевы Виктории. Бисквитный торт с прослойкой из джема и сливок.


[Закрыть] с малиновым джемом и сливками, вкус которых когда-то казался таким привычным и обыденным. Но больше Фрэнки не позволит себе принимать их как должное. Жизнь наладилась, все хорошо. Нет, одернула она себя, поднимаясь навстречу подруге поздним январским вечером, после целого дня плодотворной работы над книгой, все лучше, чем когда-либо.

Глава 23

Когда Фрэнки открыла дверь, на пороге стояла Джек.

– Слышала новости? – сказала она и, не дожидаясь приглашения, протиснулась мимо подруги в прихожую. – Ох, как я продрогла. Может, чайник поставим? – Ответ не требовался, она уже направлялась по коридору на кухню.

Обычно Фрэнки нравилось наблюдать, как Джек хозяйничает в ее квартире точно у себя дома, роется в кухонных шкафах, на первый раз для порядка спросив разрешения. Но теперь она испытывала лишь ужас при мысли о новостях, которые принесла подруга.

– Что стряслось? – спросила она, заходя на кухню следом за Джек, успевшей уже налить воды в чайник и поставить его на плиту.

Та, до сих пор в пальто, перчатках и присыпанной мокрым снегом шляпке, ответила вопросом на вопрос:

– Где у тебя спички?

– Вот. – Фрэнки вручила ей коробок, который по рассеянности сунула между банками с мукой и сахаром. – Что стряслось? – повторила она.

– Что? – Джек склонилась над плитой, и ее голос зазвучал глухо. – А, да. – Выпрямившись, она прислонилась к столешнице у самой плиты, до того близко, что Фрэнки испугалась, как бы она не вспыхнула. – Наша итальянская знакомая. Она погибла.

Притворяться не пришлось – Фрэнки взаправду побледнела, колени подогнулись. Она так долго ждала и боялась этого момента, столько раз видела его в кошмарах, что теперь казалось, будто это происходит понарошку и с кем-то другим. Она слышала слова, но не улавливала смысла. Прошла целая минута, прежде чем время потекло заново и реальность обрушилась на нее, сдавила грудь, не давая дышать.

– Ох, милая, – всполошилась Джек, подскочила к ней, – зря я вот так без предупреждения, прости. Я, похоже, сама еще в шоке.

– Погибла? – пробормотала Фрэнки, отмахиваясь от ее попыток помочь и поддержать. – Откуда ты знаешь?

– По радио слышала. – Убедившись, что подруга крепко стоит на ногах, Джек потянулась за чашками и блюдцами. – Дорогая, где у тебя «эрл-грей»?

– Вон там. – Фрэнки скрестила на груди руки. – По радио? И что они сказали?

– Да почти ничего, просто передали, что в Венеции обнаружили тело. На самом деле обнаружили его давно, но только сейчас удалось опознать. Ужас, правда?

Почувствовав приближение мигрени, Фрэнки прижала пальцы к вискам.

– Говорили, как это случилось?

– Она утонула. – Отсчитав нужное количество заварки, Джек передернулась. – Похоже, домой она все-таки не вернулась.

В это мгновение чайник на плите пронзительно засвистел. Фрэнки невольно вздрогнула.

– Страшное горе, совсем молоденькая была. Зря мы все-таки не попытались с ней связаться, чувствую себя ужасно виноватой. – Джек на мгновение замерла с чайником в руках. – Ты в порядке?

– Со мной все нормально. – Фрэнки натянула на лицо улыбку, прекрасно понимая, что старается напрасно – Джек знала ее лучше, чем она знала сама себя.

– Поверить невозможно, что мы еще недавно встречались, – задумчиво проговорила Джек. – А ты с ней виделась потом? Когда мы уехали?

– Нет, я ведь уже говорила, – ответила Фрэнки несколько резче, чем собиралась.

– Ладно-ладно, – вскинув брови, отозвалась Джек. – Я ни на что не намекаю. Просто удивилась.

– Почему? – В голосе Фрэнки все еще звучала нотка негодования, но она ничего не могла с собой поделать, не могла говорить спокойно – от одной мысли, что Джек может что-то заподозрить, сводило внутренности.

Подруга бросила на нее недоуменный взгляд.

– От нее и при нас-то с Леонардом было не отбиться. Я думала, она будет счастлива заполучить тебя целиком в свое распоряжение.

И правда, Гилли ведь сама сказала нечто подобное тем последним вечером. Или нет? Перед глазами вдруг возникло ее лицо, ее цепкие пальцы, которые то тянули Фрэнки к себе, то отталкивали. Она еле заметно содрогнулась.

– Ой, Фрэнки. – Джек всплеснула руками. – Прости, нехорошо так о ней отзываться. Теперь, когда… когда ее не стало.

– Все в порядке, Джек. Все нормально.

– Родителей ужасно жаль. – Джек вдруг округлила глаза. – Оказывается, мы знакомы, я не говорила? С Ларсонами. Я их не слишком хорошо знаю, но мы много раз встречались, то и дело где-нибудь да пересечемся. Я слышала, они совершенно разбиты. Но теперь, по крайней мере, наступила какая-то ясность. Оказывается, они с ней уже несколько недель не могли связаться. – Джек переступила с ноги на ногу. – Мы с ними еще наверняка увидимся, и я все не могу решить, надо ли им рассказывать о встрече с Гилли в Венеции. Ситуация может выйти чудовищно неловкая, к тому же мои родители вряд ли обрадуются, если я втяну их в эту историю и привлеку ненужное внимание. Не хочу, чтобы их донимали журналисты. Думаешь, это низко?

– Нет, – с чрезмерной готовностью отозвалась Фрэнки. – Нет, я думаю, это правильно. А ее родителям от твоего рассказа стало бы только хуже.

– Вот и мне так кажется. – Джек помолчала. – Но странно это все, правда?

Фрэнки резко втянула ртом воздух.

– Что странно?

– Да вся эта история. Больше похоже на сюжет одного из твоих романов, чем на реальность.

– М-м, – отозвалась Фрэнки и согласно покивала.

Чай пили прямо на тесной кухоньке, стоя.

– Ну, милая, – сказала Джек, едва пригубив, – мне пора бежать. Завтра поужинаем вместе?

Дождавшись еще одного кивка, она глотнула напоследок чаю и скрылась за дверью. Фрэнки уставилась на ее чашку, на ярко-красный след от помады по краю. Затем протянула руку и аккуратно стерла его кончиками пальцев.

Эту квартиру в маленьком двухэтажном домике на Уолзли-роуд в Крауч-Энде она купила после публикации первого романа. Дома напротив тогда еще пустовали: вместо дверей листы фанеры, вместо окон пустые, ощетинившиеся осколками рамы – молчаливые напоминания о том, чего никто вспоминать не хотел. Но Фрэнки, в отличие от многих, их вид не тревожил. Дома служили подтверждением того, что она выстояла, что все они выстояли, и, хотя ей уже никогда не стать прежней, пережитое закалило ее, сделало сильнее, совсем как этот крохотный, но родной для нее уголок вселенной. Да, с неба сыпались бомбы, да, многие здания оказались разрушены, а от нескольких отделов универмага «Уилсонс» остались лишь груды дымящегося пепла, но ведь что-то уцелело. Например, часовая башня, на совесть построенная еще в девятнадцатом веке и с самого детства неизменно служившая Фрэнки ориентиром, после войны превратилась для нее в своего рода путеводную звезду, приносившую утешение всякий раз, когда казалось, что все потеряно. Именно здесь, у башни, всего через пару дней после окончания войны, стоя глубокой ночью на пустынной улице, Фрэнки приняла решение остаться в Крауч-Энде.

Война опустошила знакомые с детства места, изменила их до неузнаваемости. Многолюдные, состоятельные семейства, что прежде вальяжно прогуливались по главной улице в выходные, исчезли без следа (за редким исключением – кое-кто все же остался, вопреки новым временам и обстоятельствам), уступив место юношам и девушкам богемного толка, которых привлекали крохотные квартирки-студии, наспех устроенные сомнительными дельцами в некогда роскошных особняках послевоенного Лондона. Фрэнки росла в доме на Нельсон-роуд, который снимали родители, но теперь лишь изредка заглядывала в родные края, хотя время от времени и позволяла себе вспомнить детство, игры в Прайори-парк с соседскими детьми, невинные шалости – позвонить в чужую дверь и сбежать, давясь от хохота. Она помнила, как теплыми летними вечерами постепенно опускалась тьма, как пахла влажная от росы трава. Разумеется, не все вечера были такими безмятежными, как ей представлялось, разумеется, случались и ссоры – пустячные, из-за чая и нежелания укладываться в постель, – но в послевоенные годы, оставшись без семьи, без друзей, без какого-либо подобия коллективной памяти, она невольно рисовала в воображении такую картинку прошлого, от которой делалось тепло на душе, пусть эта картинка, быть может, и не во всем соответствовала действительности.

Да, Крауч-Энд ее детства стал другим – если вообще когда-нибудь существовал, – но ведь она и сама изменилась.

И теперь район снова перерождался. Семьи возвращались, заезжали в особняки, владельцы которых потихоньку избавлялись от каморок-студий, сообразив, что куда выгоднее будет переключиться на более платежеспособную аудиторию. Фрэнки с удивлением замечала, что даже немного скучает по послевоенной суматохе, по бодрящему ощущению опасности, когда спешишь домой среди ночи с дерзкой ухмылкой на губах – мол, нападайте, посмотрим, кто кого.

И все же друзья не слишком любили навещать ее, и если Джек успела смириться, то Гарольд старался не бывать у нее без особой необходимости. Давным-давно, оказавшись в ее первой квартире – одной из тех жутких студий с единственной ванной и единственным телефоном на бог знает сколько постояльцев, имевших обыкновение уходить и возвращаться в любое время дня и ночи, появляться и исчезать прежде, чем Фрэнки успевала запомнить лица, – Гарольд схватился за голову и заявил, что новых визитов не будет, пока она не найдет себе приличное жилье. Когда Фрэнки позвонила сообщить о покупке квартиры, он был страшно разочарован, узнав, что, несмотря на смену адреса, ее почтовый индекс остался прежним. Вот почему она так удивилась, одним ветреным февральским днем обнаружив его на пороге своего дома.

Фрэнки замерла в дверях, немедленно угадав причину визита по его лицу, выражавшему нечто среднее между радостью и гневом. За недели, прошедшие с возвращения домой, она так и не заглянула в офис издательства на Пикадилли. Осознанно избегая этой поездки, она лишь изредка мучилась чувством вины, понимая, что сейчас ей больше всего нужны время и покой.

– Может, посторонишься и впустишь меня? – спросил Гарольд и рассмеялся, когда Фрэнки не двинулась с места.

– Сперва пообещай мне кое-что, – сказала она, загораживая собой дверной проем. – О книге ни слова.

Он сердито уставился на нее:

– О какой еще книге?

– О любой книге, Гарольд.

Страдальчески вздохнув, редактор прижал ладонь к сердцу:

– Ладно. Клянусь.

Фрэнки посторонилась, пропуская внутрь этого миниатюрного человечка, которому никакая клятва не в силах была заткнуть рот.

– Чай? – крикнула она через плечо.

– Черный, – отозвался Гарольд. – Дорогая, по дороге сюда мне попались крайне подозрительные молодые люди…

Фрэнки направилась в кухню.

– Это соседи, Гарольд.

– Будь у меня такие соседи, – заявил редактор, которого такой ответ, очевидно, нисколько не успокоил, – я бы задумался о переезде.

Фрэнки улыбнулась. С самого их знакомства Гарольд на разные лады повторял одно и то же. Она поставила чайник, прислушиваясь к звукам, доносившимся из гостиной. Легко было, не подглядывая, догадаться, чем занят ее гость: шарит по книжным полкам, достает то один томик, то другой, пролистывает страницы, не читая, и берется за следующий. Гарольд никогда не мог – или не желал – усидеть на месте, и это его свойство Фрэнки находила одновременно очаровательным и несносным. Насыпая заварку в чайник, она размышляла, не стоит ли нарушить данное себе обещание и рассказать ему о новом романе. Рукопись погибла в Венеции, но идеи остались, и, вернувшись домой, Фрэнки принялась воскрешать их, чувствуя себя не просто писателем, а самым настоящим антропологом.

Она залила заварку кипятком, наблюдая, как чайные листья тонут в воде, придавая ей прозрачный янтарный оттенок, постепенно перерождавшийся в густую, непроницаемую черноту, какую лишь Гарольд умеет оценить по достоинству. Внезапно осознав, что его давно не слышно, она вскинула голову и напрягла слух.

Прихватив чашку для Гарольда и коробку печенья, Фрэнки вернулась в гостиную.

– Что-то ты притих, не похоже на тебя, я даже забеспокоилась, – сказала она, заходя в комнату.

И резко остановилась, расплескав чай. Гарольд и впрямь нашел книгу, которая его увлекла. Фрэнки заморгала, ошеломленная своей чудовищной, невообразимой опрометчивостью. Неужели она просто оставила ее где-то в гостиной, на диване или на столике? Рукопись. Не свою – Гилли.

– Я так и знал! – воскликнул Гарольд, поднимая взгляд.

Фрэнки все стояла неподвижно, с подносом в руках.

– Что ты знал?

Она вдруг охрипла, слова казались вымученными, изломанными, – наверняка и Гарольд заметил, наверняка уловил нотку паники в ее голосе.

Его губы растянулись в улыбке:

– Что ты пишешь.

Фрэнки почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Хотя нет, ровно наоборот: она почувствовала, что осталась одна только кровь, ничего больше. И эта кровь билась, пульсировала, звенела, ревела в ушах, и Фрэнки не слышала ничего, кроме ее оглушительного рева. Изо всех сил стараясь взять себя в руки, она с тихим стуком опустила поднос на столик, из чайника выплеснулось еще немного заварки.