Текст книги "Маг-целитель"

Глава 15

Нас швырнули в темницу, и мы, больно ударившись, шлепнулись на пол. Дверь с громким стуком закрылась.

Вот ведь странно... Первое, что я почувствовал, – покой. Как тут было прохладно и тихо после пекла пыточной камеры. Темнота успокаивала, тем более что ее слегка рассеивал свет, проникавший через зарешеченное окошечко в двери.

А потом я ощутил что-то вроде изумления и удовлетворения: одновременно я здорово нарушил планы Сюэтэ. Трудно сказать, сколько времени уйдет у королевы на то, чтобы придумать, как меня одолеть. Наверное, я и вправду оказался для нее крепким орешком. На миг возникло искушение приписать происходящее могущественной силе моих «заклинаний», которая, в свою очередь, проистекала из моего почти законченного филологического образования. Однако скепсис возобладал над гордыней – происходящее скорее имеет отношение к тому, кто забросил меня в этот мир, чем к моей скромной персоне.

Вот бы с ним повидаться...

Но тут меня осенило. Если я такая драгоценность, понятно, что Сюэтэ пытается со мной договориться!

Значит, не исключено, что она снова попробует поторговаться. А раз так, надо придумать как можно больше контрзаклинаний. Была бы эта королева поумнее, первым делом убрала бы из игры Фриссона.

Или вообще убила бы его...

Голова болела и не желала работать. Я пробормотал короткое двустишие, чтобы прочистить мозги. Тут застонал и очнулся Жильбер.

– Что случилось? – встревоженно спросил я, и все остальные заботы сразу отступили.

– Что-то теплое и пушистое потерлось о мое бедро!

– Только не пытайся ударить, если не видишь, кто это!

Мне казалось, я догадываюсь, кто это.

А потом я услышал, как кто-то тоненько причмокнул языком в темном стенном проеме.

Я замер и шепотом сказал:

– Тихо все! – и громко спросил: – Кто здесь?

В нише опять прищелкнули языком, на этот раз зловеще. У меня на затылке волосы встали дыбом.

– Предупреждаю: я – чародей. Сама королева бесится, что я не подвластен ей даже здесь, в царстве Зла! Отвечай! Кто ты такой?

В нише молчали. А потом из темноты послышался шелестящий голос:

– Так ты победил королеву?

– Не совсем, – ответил я. – Но, похоже, здорово ей навредил.

– Общие слова, – отозвался некто из ниши. – Ты мне скажи, она унижена или нет?

– Пожалуй, да. Она в растерянности и с трудом управляется с делами. Но вот что чувствую я – это совсем другое дело! Ты скажешь мне, кто ты такой, или мне придется заставить тебя сделать это?

Всю мою усталость вдруг как рукой сняло. Я встал с пола и шагнул туда, откуда доносился голос.

В темноте что-то зашуршало, и кто-то прошипел:

– Берегись! А не то мои зверюшки покусают тебя!

«Зверюшки» было произнесено таким тоном, что я застыл как вкопанный, наплевав на падение собственного престижа.

– Вот что! Нам сюда нужен свет!

– Нет! – испуганно вскрикнули в нише, но я запел:

 
Светить всегда, светить везде, до дней последних донца.
Темницу надо осветить, а с ней – и незнакомца!
 

Во мраке вспыхнул факел, и я увидел жирного лысого мужчину с морщинистым лицом, лишенным подбородка. Видимо, он давно жил в темноте: кожа у него была сухая и бледная-пребледная. Одет он был в засаленные лохмотья, в которых с трудом угадывались некогда дорогие одежды. Мужчина отворачивался от света, обнажая длинные желтые зубы. Вместе с ним от света пятилось с полдюжины жирнющих крыс. Они скалились, показывая громадные резцы. Парочка крыс спряталась к хозяину под одежду.

У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:

– Странная у вас компашка, вам не кажется?

– А кого тут еще сыщешь? – огрызнулся лысый. – И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.

Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:

– Люди вас обидели?

– Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право – это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?

– Нет, – прохрипел Жильбер.

– Да, – возразил Фриссон. – Все так и есть, но так быть не должно.

– Должно не должно, – проворчал жирный мужчина. – Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!

– Вы так всегда думали? – негромко спросил я.

– Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» – это все лицемерие!

– Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, – мягко урезонил незнакомца Фриссон.

– Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, – добавил Жильбер.

– Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!

– Еще бы! – с деланным спокойствием проговорил я. – Вам и так хорошо.

Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.

– Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!

– Королевский казначей... – пробормотал Фриссон. – Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...

Лысый толстяк снова прищурился.

– Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!

– Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, – перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.

Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.

– «Бю-ро-кра-ти-я» – это что такое?

– В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», – ответил я. – А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.

Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:

– Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.

– А вы... ты, – позволил я себе сделать предположение, – в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?

– Да, вышла маленькая промашка, – скрипнул зубами толстяк. – А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.

Я кивнул.

– Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.

– Лучше бы она меня убила! – прошептал толстяк.

– Да, это было бы милосерднее. – Я не стал спорить. – Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?

Толстяк нахмурил брови.

– Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал – перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.

Я снова кивнул.

– Вот как удобно – всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.

Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.

– Все так! И как же я, тупица, этого не понял!

– Да все тут шито белыми нитками. – Я пожал плечами. – Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа – стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она – всего лишь средство карьеры.

Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.

– Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...

– В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, – процитировал я поговорку. – И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.

Жильбер поежился.

– Горе Аллюстрии! – воскликнул он. – Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!

– Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, – обернулся я к толстяку, – дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.

Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.

– Да, я глупец.

– Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». – Я приподнял бровь. – Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?

Лысый незнакомец улыбнулся.

– Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус – та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, – зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.

– Дай-ка я угадаю... – встрял я. – А этим советником не Сюэтэ ли была?

Толстяк нахмурился.

– Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?

Я быстро глянул на Фриссона и сказал:

– Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?

– Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.

– Не сомневаюсь, – сказал я. – И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?

– Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.

– Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?

– Верно. – Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. – Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.

– Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?

Во взгляде лысого появилось самодовольство.

– О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.

– Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, – попробовал угадать я.

– Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.

– То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, – резюмировал я.

– Вот именно, – сказал толстяк и сплюнул. – Ну и глупец же я был – не понимал, какую власть имею!

– Зато королева поняла.

– О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.

– А тебя бросила в темницу.

Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.

– Вот награда за все старания, – посочувствовал я ему. – Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.

– Я был идиотом! – запричитал толстяк. – Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!

– Очень талантливым, – согласился я. – Вот только не в колдовстве.

– О, да, – вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. – Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом – вот только что от него толку здесь?

– О? – удивился я. – И что же это за талант?

– Я приручил крыс, – поведал мне толстяк шепотом. – Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!

Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:

– И они сделают то, что ты им прикажешь?

– Сделают, – кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. – Они сделают все, что я им ни прикажу, – даже если я велю им добегаться до смерти.

– Повелитель крысиной стаи... – задумчиво проговорил я. – Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?

– Нет, но постараюсь вспомнить.

– А я знаю отличные стихи про терьеров, – сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. – Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?

– Да что от них толку? – визгливо огрызнулся Крысолов. – Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!

– Ясное дело, она их уничтожит, – вздохнул я. – Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.

– И меня вместе с ними, – добавил толстяк со знанием дела. – Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.

– А, так ты об этом подумывал?

– А кто бы не подумывал? – прошипел Крысолов. – Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.

– Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, – дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. – Как думаешь, замки тут крепкие?

Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, – подумал я. – Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».

– Я смотрел, – ответил Жильбер. – Замки и запоры – под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!

Крысолов рассмеялся – визгливо, хрипло.

– Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?

– Попробуем, – спокойно ответил я. – Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). – Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. – А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... – Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.

– Зачем же ты хочешь вернуться туда? – обескураженно выдохнул Крысолов.

– Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?

– Если ты так желаешь, господин чародей... – проговорил поэт.

Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:

 
Когда погасили все огни,
Когда упали с плеч обузы,
Перо в чернила обмакни
И смирно жди явленья музы.
Придет и будет говорить,
Но не коси на музу глазом.
Мужчиной с ней не надо быть —
Ты записать стишки обязан.
 

Да, слышал бы меня сейчас автор! Единственное, что меня утешало, – от оригинала мало что сохранилось. И он вряд ли бы признал свое творение.

В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.

– Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь – я посмотрю и только потом произнесу вслух.

Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?

– Как прикажешь, господин Савл. Только я до сих пор не слишком ловко управляюсь с буквами.

Оставалось лишь восторгаться, как же хорошо он понял мой намек и подыграл мне!

– Ну, постарайся. – Я сделал вид, будто уговариваю Фриссона. – Знаешь такую песенку «Солнце всходит и заходит»?

– Слыхал.

– Попробуй переделать ее так, чтобы мы перенеслись в камеру пыток. А потом нам понадобится удрать отсюда совсем, а на этот случай будет вот какая песня. – И я промурлыкал первые восемь строчек «Возьмемся за руки, друзья».

– И эту слыхал, – кивнул поэт. – Значит, мне держаться поближе к тексту?

– Ни в коем случае! Если тебя посетит муза, выпытай у нее побольше! Пиши все, что тебе взбредет. Мои песенки – лишь отправная точка.

И вот Фриссон уже сел на пол, скрестив ноги по-турецки, и уставился в одну точку. Еще мгновение – и он обмакнул перо в чернильницу и принялся яростно чиркать что-то на пергаменте.

С буквами у него «не слишком ловко». Ну-ну... Я-то знал, что Фриссон – гений. Чего же удивляться, что он все ловит на лету.

А вот Крысолов удивился. Он вытаращил глаза. Конечно, он помалкивал. Понятно, опытный бюрократ никогда не проронит лишнего слова – закалка такая. Однако по взгляду Крысолова можно было догадаться: он пытался оценить наши чародейские возможности. Честно признаться, Фриссон выглядел таким оборванцем, что на чародея мало смахивал. А я был одет слишком уж по-иностранному. Но разве в этом дело? Лишь бы выглядело профессионально. Что сейчас наблюдал Крысолов? Он должен был уразуметь – наши заклинания настолько могущественны, что мы вынуждены предварительно записывать их и просматривать перед произнесением. А это о чем-то говорит? Безусловно, о нашей чародейской мощи. И я не собирался разуверять Крысолова. Фриссон оторвал взгляд от пергамента и протянул его мне, явно сильно волнуясь.

– Пройдет, господин чародей?

Я взял у него пергамент, посмотрел и глазам своим не поверил. Неужели можно было вот так быстро и здорово переработать народные песенки?

Оказывается, можно. А чему дивиться? Не я ли сам только что назвал Фриссона гением?

– Очень мило, Фриссон, – похвалил я поэта. – Даже жалко использовать как заклинание.

Поэт жутко расстроился.

– Не горюй! Жалко, но используем! Чуть-чуть ослабим выразительность, и волшебства от твоего стиха получится больше, чем когда-либо получалось у меня. Соберитесь с духом, господа, и возьмитесь за руки.

Жильбер взял меня за правую руку, Фриссон – за левую. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже и начал читать:

 
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Но мечта моя прорубит
В потолке тюрьмы окно.
И, как птичка, улечу я
Вновь туда, куда хочу я.
 

В камере потемнело. В наступившей темноте дико закричал Крысолов. Подступила и ушла тошнота... Снова свет, и я увидел Анжелику. Она по-прежнему лежала на пыточном ложе. Глаза ее были широко открыты, но грудь не вздымалась.

А рядом с ней стояла Сюэтэ, готовая вот-вот вынуть пробку из бутылки. При этом она что-то напевала. Палач, пребывая в лучшем расположении духа и, наверное, радуясь тому, что он больше не дерево, подвинчивал винты тисков. Из бутылки появился призрак, весь дрожа от праведного гнева. Вдруг Сюэтэ увидела нашу лихую группу и застыла, не сводя с нас глаз, полных тревоги и испуга.

Помощник палача приподнял ногу девушки и принялся похотливо поглаживать ее. Сам палач тем временем завершал какие-то заключительные манипуляции с железным сапожком. Вот он обернулся, увидел выражение лица королевы, резко развернулся и въехал мне кулаком по носу.

Я увидел его кулак как раз вовремя и успел запрокинуть голову, но все-таки получил в лоб. Из глаз снова посыпались искры. Голову пронзила боль и разбудила задремавшую злобу.

Жильбер взревел и бросился на палача. Тот не успел и глазом моргнуть, как кулак сквайра угодил ему под нижнюю челюсть. Я услышал тупой треск и увидел, как палач летит, описывая над пыточным столом идеальную параболу. Он ударился о стену прямо над полом, в это время воздух рассекал один из его подручных – этого кулак Жильбера отправил к южной стене. А Жильбер уже метил под ложечку второму подручному. Нанеся удар, сквайр поднял этого молодца над собой и швырнул следом за первым подручным. Я и не подозревал, что юноша наш ко всему прочему еще и силач.

На все про все у Жильбера ушло несколько секунд, однако этого хватило колдунье, чтобы опомниться. Она крутанулась на месте, скрипнула зубами, оскалилась и что-то забормотала.

Тут уж я поднялся с пола. Мамочка всегда учила меня, что женщин бить нельзя. Нельзя? Я со всего размаха заехал Сюэтэ в подбородок. Она повалилась навзничь и лишилась чувств. Бутылка упала на пол и разбилась. Призрак Анжелики, радостно восклицая, улетел подальше от королевы.

Тут в себя пришли двое стражников и решили, что пора бы им приступить к выполнению своего воинского долга. Один из них выхватил из ножен меч, второй нацелил пику – вернее, думал, что нацелил, – пики-то не было!

Я прыгнул к тому, что с мечом, крича:

– Ложись!

Стражник испуганно глянул вверх, и Жильбер, не растерявшись, врезал ему по скуле. Тот схватился на щеку и упал на бок. Его напарник все глазел по сторонам, ища, куда же подевалась его пика. Засмотрелся, споткнулся о своего товарища, шлепнулся на пол, перевернулся на спину и обнаружил, что на него нацелено лезвие меча. Жильбер с ним долго разбираться не стал.

Тут Фриссон превзошел себя. Взмахнув пикой, которую отобрал у зазевавшегося стражника, он воткнул ее прямо в грудь королевы.

Отлично! Жильбер бы не стал так поступать – не смог бы ударить лежачего. Но Фриссон не был ни рыцарем, ни сквайром. Вот только у меня духу не хватило сказать бедному поэту, что от его удара – никакого толку.

Жильбер бросился к телу Анжелики и принялся стаскивать с ее ноги железный сапог.

– Не бойся, девушка! Тебе больше не будет больно, даже если ты оживешь! Нет, не бойся, твоим страданиям пришел конец!

Вот ведь герой – он даже не задыхался!

Я обернулся к Фриссону.

– А я-то все считал тебя слабаком.

– Ты про это? – пробормотал поэт и воззрился на пику так, словно впервые ее увидел. – Ну, я же все-таки умею различать, где человек, а где вещь. И могу вещи у людей отбирать.

– Ценный предмет, однако. И главное, стражник ничего не заметил.

Фриссон пожал плечами.

– Ведь и умение красть можно обратить в пользу, господин чародей.

– Нет-нет, я не собираюсь осуждать тебя за это. Я просто гадаю, где ты этому научился.

Но тут призрак Анжелики издал вопль ужаса. Жильбер вмиг оказался рядом с призраком.

– Не сомневайся, добрая девушка, это всего лишь мы, твои друзья!

– А это кто? – в страхе спросила Анжелика. Фриссон проследил за ее взглядом и сообщил:

– Мы тут не одни, господа.

– Вот-вот, – подтвердила Анжелика. – Что это за старик?

– Старик? – возмутился кто-то за моей спиной. – Да будет тебе известно, леди, что я не прожил еще и половины отпущенных мне лет.

Я неторопливо обернулся.

– Это верно. Просто ты долгие годы провел в темнице, и это сказалось. – Повернув голову к Анжелике, я проговорил: – Миледи, позвольте вам представить бывшее светило администрации Сюэтэ, человека, пережившего собственное падение. Крысолова.

– Приспешник Сюэтэ! – вскричала Анжелика. – Как это вышло, что он с тобою?

– Взял да и ухватил чародея за руку, а он думал, что это кто-то из его товарищей, и все дела, – буркнул Крысолов. Я обернулся к Фриссону.

– А я думал, это ты держишь меня за левую руку.

– Нет, – покачал головой поэт. – Я ухватился за кулак сквайра.

Уподобив свое лицо айсбергу, я повернулся к Крысолову.

– Стало быть, мы тебя не приглашали.

Бюрократ смотрел на меня злобными глазками.

– Что, решили уйти и меня там бросить?!

– Может, и не бросили бы, если бы ты попросил, – сказал я, задумчиво склонив голову набок. – Но, конечно, если ты и дальше собираешься работать на Сюэтэ...

– С какой бы стати мне этим заниматься? – оскорбленно воскликнул Крысолов.

– Мало ли... Может быть, ради того, чтобы еще раз попытаться заслужить ее милость.

– Зачем? Затем, чтобы она могла снова прогнать меня? Фу! – сплюнул Крысолов, глянув на валявшуюся без чувств королеву, и гаркнул: – Пусть сама управляется!

– Не сможет она управляться! – крикнул Фриссон. – Она мертва!

– Маловато будет – ведьму кольнуть в грудь, – съязвил Крысолов. – Еще несколько минут, и она оживет, непременно оживет.

Фриссон, весь дрожа, попятился.

– Вот если бы не ожила... – сказал Крысолов, поджав губы. – Нет, честное слово, если бы я знал, как прикончить ее так, чтобы самому при этом не рисковать, я бы сделал это, клянусь!

– Даже если бы тебе ради этого пришлось покаяться в своих грехах, исповедоваться Господу?

Стало тихо-тихо. Мы с Крысоловом, не мигая, смотрели друг на друга. Атмосфера накалялась.

– Да, – выдохнул Крысолов. – Даже если бы мне пришлось так поступить.

– И даже если бы тебе пришлось посвятить себя служению простым смертным? Смог бы ты служить бедным и слабым?

На этот раз пауза получилась более долгой. Я видел, как светлеет лицо Крысолова, как шире открываются его глаза по мере того, как он свыкается с этой, новой для себя, мыслью.

– Да, и это тоже, – проговорил он. – Королеве ведь от этого будет очень больно, да? О, так вот что это значит: «огненным обручем сдавило виски»!

– Я, правда, считаю, что для праведного образа жизни есть и другие причины, – сказал я, – но и это сгодится. Кто знает, может быть, со временем ты сумеешь взглянуть на все иначе.

– Не хочешь же ты сказать, что он пойдет с нами? – испугался Жильбер.

Анжелика коснулась его руки и сказала:

– Он должен пойти с нами. Не спрашивай меня почему – я просто чувствую, что так надо.

Жильбер собирался что-то возразить, но глянул в глаза Анжелики и передумал.

– Мне нужно поклясться? – спросил Крысолов.

– Зачем? Если ты втайне будешь служить Злу, то тогда ты нарушишь клятву, даже не задумываясь. Я тоже чувствую, что так надо. Попробую рискнуть и взять тебя с собой. Крысолов. Бюрократ робко улыбнулся.

– Благодарю тебя, чародей. Ты не пожалеешь о своей доброте.

– Надеюсь. Потому что если о ней пожалею я, то пожалеешь и ты. – Я еще мгновение смотрел в пожелтевшие глаза Крысолова, а потом обернулся к товарищам и сказал: – Ну, нам пора. Пока никто сюда не явился.

– Но кто узнает? – крикнул Фриссон.

– Какой-нибудь заместитель Сюэтэ. Готов побиться об заклад – она снабдила нашу камеру не менее чем шестью видами колдовской сигнализации. Как только заметят, что мы исчезли, нас станут искать здесь. А если мы убьем королеву – это тут же узнает какой-нибудь ее потусторонний хранитель. Вот с ним-то нам будет куда труднее справиться.

– Все верно, – поддержала меня Анжелика. – Не знаю, как они выглядят – союзники королевы, но я ощущаю их темное, гнетущее присутствие. Они готовы явиться, если только телу королевы будет что-то угрожать.

– Но я же ее убил! – воскликнул Фриссон.

– Может, и убил, но не насмерть, – вздохнул я. – Потому-то ее хранитель пока не явился. И сердце свое она не в груди хранит. Ты только не переживай, Фриссон, – будет у тебя еще такой шанс. Не забывай, сейчас самое главное – смыться отсюда. А про то, как ее прикончить, мы потом как-нибудь поговорим. Что-нибудь придумаем!

Вид у поэта был самый что ни на есть подавленный. Но он встряхнулся, расправил плечи, гордо поднял голову.

– Ну, вот, – сказал я. – А теперь все возьмемся за руки. – На этот раз я сам взял за руку Крысолова – я ведь уже держал, как выяснилось, его руку. И не важно, сознательно или нет. К нам присоединились остальные. – Ну, вперед, ребята! Фриссон, дай-ка мне пергамент, пожалуйста!

Поэт протянул мне обрывок пергамента, и я прочел речитативом:

 
Хочу туда, где небеса,
Под ними – горы, долы, воды...
Везде бывают чудеса,
Но нет чудеснее свободы.
Но чую: злобная змея
Сулит другую нам дорогу...
Возьмемся за руки, друзья,
И будем трогать понемногу!
 

Дверь распахнулась. В камеру пыток ввалились воины. У меня в глазах потемнело, к горлу подступил комок.