Текст книги "Маг-целитель"

Глава 25

Ну, уж капелька слюны, висевшая у него на нижней губе, мне никак не примерещилась. «Ну, и что? – утешал я себя. – Унылик вечно пускает слюни». Утешать-то я себя утешал, да не больно-то эти утешения действовали. Я кожей ощущал холодную угрозу, надвигавшуюся на меня. Я заговорил сначала медленно, успокаивающе, потом все быстрее и громче.

– Унылик. Это Савл с тобой говорит. Ну, помнишь Савла? Хорошего парня Савла? Твоего приятеля. Того самого, что всегда отпускает тебя поохотиться? Того, который помешал мерзким колдунам швырять в тебя пламенем?

Унылик кивнул, но вид у него остался голодный. Он высунул язык и плотоядно облизал губы. Когда он сглатывал слюнки, звук получился такой, что я чуть не отдал концы. Я заговорил быстрее.

– Унылик, – сказал я. – А эльфов ты помнишь? Ну, тех, которые наложили заклятие? Чтобы ты больше никогда-никогда не кушал людей?

Унылик нахмурился. Видимо, эти воспоминания ему были далеко не приятны. Но кивнул.

– А то заклятие, которое я на тебя наложил, помнишь? – не сдавался я. Я понимал, что ступаю по тонкому льду, но приходилось рисковать.

– Клятие, – снова кивнул Унылик. – Помнишь. Угу.

– Эти заклятия означают, что ты не имеешь права кушать меня и даже грубо со мной обращаться.

– Клятия больше нету, – сообщил мне тролль. – Эти женщины Тимеи что-то сделать. Унылики больше не чуять никакие клятия.

Вот удар так удар! Нимфе, стало быть, каким-то образом удалось увидеть прошлое тролля, и она ухитрилась заблокировать заклятия, и эльфийское, и мое. Я пятился и пятился назад.

– Но... ты ведь... не очень голодный, Унылик?

– Очень даже сильно голодные, – сообщил тролль.

Я отчаянно пытался припомнить собственное заклятие.

– Токо Унылики Савы кушать не моги, – пояснил тролль. – Савы быть вкусные, но быть друзья. Савы спасать Унылики – Унылики спасать Савы. Если кушать, друзья не быть.

Я громко и облегченно вздохнул и немного успокоился. Унылик, оказывается, понял, что кушать друзей и одновременно иметь их нельзя* [28]28
  Аллюзия на английскую пословицу: «You can't eat your pudding and have it» – «Нельзя и кушать пудинг, и иметь его».


[Закрыть].

– Я рад, что ты... что ты понял это, Унылик.

Тролль пожал плечами.

– Еда много. Друзья мало. Люди вкусный, а олень тоже вкусные. Овца и кролик вкусный. Даже рыбки.

Ясное дело – тут не было недостатка в рыбных блюдах.

– Ты пробовал в последнее время вкусную рыбку?

– Угу! – весело облизнулся Унылик. – Большие рыбки, как Унылики – такие большие. Плавник посередине спина – такие острые, носы тоже острые, а зубы какие у Унылики. Ух, вкусные рыбки!

Акула? Он сразился с акулой и победил? Вот и слушайте, что вам говорят на тему «ешь, не то тебя съедят!».

И это даже не ленч? Закуска, так сказать?

Я решил удостовериться, пойдет ли Унылик со мной, если я отправлюсь обследовать остров. Я изучающе посмотрел на верзилу. Да, глаза его по-прежнему голодно блестели, но было в них еще кое-что: укоренившееся глубокое доверие и что-то сродни восхищению. Я, можно сказать, был шокирован. Унылик относился ко мне, как к кумиру. По его мнению, я был неспособен совершить ошибку, я был непогрешим.

Я был потрясен. И еще мне захотелось развернуться и убежать. Когда кто-то вот так вам поклоняется, желательно, чтобы и вы поклонялись ему с такой же силой. Дружба означает ответственность. Друзья – это значит связь, это значит долг. Я чувствовал себя так, словно меня засасывают зыбучие пески.

А потом я вспомнил: я-то здесь, собственно, оказался из-за друга.

И я в ужасе понял, что в какой-то миг в цепи событий я таки сдался, оказался повязанным. Ладно, Мэт, может, сам так не думал, зато так думал я.

Но ведь это все-таки не значило, что дружба с Мэтом связывала меня по рукам и ногам. Если бы я потерял рассудок, я бы мог заявлять на него права, бегал бы за ним, как собачонка... Мэт на меня никогда никаких прав не заявлял, ну, разве что порой ему хотелось со мной пообщаться – и то это происходило исключительно по обоюдному согласию. Даже тогда, когда он попадал в беду, он от меня ничего не требовал. Теперешнее приключение – это ведь я сам так захотел.

И тут я уразумел, что этот косматый верзила, этот уродливый тролль видел во мне куда больше добродетелей, чем я сам. Я подумал и решил, что лучше не указывать ему на ошибку. Ох, и погано у меня было на душе... Я просто не мог себе представить, что живое существо ставит меня выше своих жизненных инстинктов. Короче говоря, я был тронут.

Но сказать об этом троллю я не мог. Я подошел к нему поближе, стараясь забыть о его тошнотворном запахе, протянул руку, дружески похлопал его по боку и сказал:

– Пошли. Раз я здесь, то тебе не обязательно слоняться по берегу и ждать меня. Ты же меня уже нашел, так что этот приказ отменяется. Пошли поищем наших товарищей.

Но тролль не двинулся с места.

– Сав?

– Что, Унылик?

– Ты могли опять делай клятие? Не люби моя кушай друзья.

Я сглотнул подступивший к горлу комок и поскорее согласился. После чего скороговоркой протараторил заклинание. В конце-то концов, если троллю так хочется избавиться от искушения, зачем с ним спорить?

Конечно, я по-прежнему ни в какие чудеса не верил. Смерив тролля взглядом, я нахмурился. Глазки у него по-прежнему поблескивали.

– Мне кажется, не сработало, – проворчал я.

– Ой, угу, угу, все сработало! – принялся заверять меня Унылик. – Теперь Унылики хотей кушай все-все, только не Савы!

– Не Савла и не остальных наших товарищей, – уточнил я.

Я решил было произнести заклятие еще разок, включив в него имена Фриссона и Жильбера, – просто для спокойствия.

Но передумал. Лучше уж прочту заклятие тогда, когда мы их найдем. Чувство голода поможет мне уговорить Унылика покинуть берег и тем самым отменить приказ, данный ему Тимеей.

– Товарищи! – горячо воскликнул Унылик. – Мы ходить к наши товарищи!

И он вломился в кусты и быстро зашагал внутрь острова.

Я поспешил за ним, твердя про себя заклинания. Унылик сказал, что меня есть ему больше не хочется, значит, так оно и было. Правда, чудо оказало действие на его желудок, а не на мозги, – но у меня получилось. И сейчас не время с этим спорить.

Я мог представить, как это все произошло: Тимея вышла из пышных зарослей, практически голая, Жильбер покраснел как маков цвет и просто не знал, куда глаза девать. Ясное дело – это зрелище на корню срубало все его идеалы, все понятия о благородном житье. Фриссон же такой высокой нравственностью не страдал – вот и пялился на нимфу, как рыбка, попавшаяся на крючок. Небось и воздух ртом хватал, как эта самая рыбка, ну и, соответственно, пошел к ней, как какой-нибудь зомби. Словом, управлять ими обоими ей труда не составило.

Ну а как будет со мной?

Я думал об этом, продираясь за Уныликом сквозь кусты. Здешнюю растительность нельзя было назвать джунглями. Средиземноморье – это даже не тропики, а субтропики, посему здешний лес – это самый что ни на есть настоящий влажный субтропический лес. Мне, североамериканцу, многие цветы и деревья оказались знакомы, однако к такому количеству лиан я не привык. Они обвивали стволы, свисали с ветвей. Подлесок кончился ярдов через десять после того, как мы отошли от опушки, но зато появились цветы – всюду, куда только проникали солнечные лучи. Их аромат наполнял воздух, навевал воспоминания о ночных свиданиях, о тех подругах, что не ленились всякий раз являться с новой прической, и...

Нет. Эту мысль я запечатал большой тяжелой пломбой и изо всех сил задумался об... апельсинах. Окрестности на меня так действовали или нимфа распустила чары? Или наблюдалось что-то вроде самовнушения? В любом случае Тимея пыталась расслабить меня, размягчить, настроить на чувственный лад, подготовить к своему появлению.

Да уж не паранойя ли у меня началась? И верное ли тут слово «началось»? Может быть, я просто чего-то недопонимал? Или вообще мои мысли мне не принадлежали?

А деревья вдруг исчезли. И мы оказались на покатом лугу, по которому бежал ручей. Я ошарашенно оглядывался по сторонам, совершенно сраженный буйством запахов и цветов, количеством разноцветных бабочек всевозможных размеров. От ароматов закружилась голова... Я отчаянно пытался ухватиться хоть за какое-нибудь напоминание, что все не просто так, что на меня влияют...

– Унылик! Где Фриссон и Жильбер?

Тролль в ответ только зарычал, но все же указал на берег речушки. Я посмотрел туда, потом пригляделся повнимательнее. То, что я с первого взгляда принял за рощицу, на самом деле никакой рощицей не было. Там росли молодые деревца, но росли они настолько тесно, что между их стволами не смог бы протиснуться даже самый худенький человек. Конечно, Фриссон был не очень худенький, но Тимея и это предусмотрела: стволы деревьев обвивали лианы, и в результате получилась просто замечательная клетка. Выше, футах в восьми от земли, ветви деревьев изгибались практически под прямым углом, как я и думал, и давали тень, защищавшую пленников от палящего солнца. Речушка протекала так, что и с водой у них не возникало проблем. Но в реке плавали громадные ядовито пахнущие цветы, так что мои друзья с каждым глотком воды, видимо, переполнялись чувственностью и соответствующими желаниями. Я подумал о силе феромонов и о том, как трудно бедняге Жильберу выдерживать подобный натиск на его целомудрие.

Да, ему было худо, я угадал верно. Он стоял на коленях в углу «клетки» лицом к деревьям, уцепившись руками за стволы. Он молился. Глаза сквайра были закрыты, губы беззвучно шевелились, по лицу сбегали струйки пота.

Перегрелся, конечно. Ну разумеется, вон какой бледный.

Так. А Фриссон где?

Вон он, лежит па земле ничком – не человек, а куча тряпья. Последний раз такую жалкую кучку я видел после того, как затопило магазин вторсырья. Он лежал так неподвижно, что мне стало страшно. Но подойдя поближе, я услышал, что поэт стонет. Это меня немного успокоило.

– Фриссон! Жильбер! – окликнул я друзей. – Мы пришли, чтобы вытащить вас оттуда.

Фриссон вскочил на ноги.

– Господин Савл!

Жильбер резко обернулся.

– Чародей! Ты – наше спасение! Вытащи нас из этой клетки!

– Именно этого и жажду всей душой, – заверил я товарищей. Я ухватился за одну из лиан и потянул ее на себя. – На самом деле, – заключил я, – не такие уж они крепкие, Жильбер. Срежь одну мечом и...

– У меня нет меча.

– А? – изумленно переспросил я и уставился на ножны. Они, конечно, были пусты.

Жильбер покраснел и опустил глаза.

– Ведьма... Она отняла у меня меч, когда я отвернулся.

Как я его понимал! Бедняга, он отвел глаза и, изо всех сил сражаясь с собственным либидо, пытался прогнать из своей памяти образ соблазнительной красотки. Я кивнул.

– Готов поспорить, в свое время она и рыцарей разоружала. Тут нечего стыдится. Ну ладно. Это не меч, но тоже сгодится.

С этими словами я вынул из кармана свой складной нож и вонзил его в лиану.

А она как закричит!

Я отдернул руку с ножом – так, словно только что резанул кабель под током.

– Мамочки! – прошептал я в страхе. – Да она и вправду живая.

– Конечно, живая, – жалобно проговорил Фриссон. – А разве все лианы и деревья не живые?

– Да живые, живые, – буркнул я. – Только они боли не чувствуют. – Я на самом деле следил за публикациями и еще ни разу не встречал сообщений, что у растений обнаружили нервную систему. – И уж конечно, они не вопят!

– Здесь, на острове у нимфы, все растения имеют голоса, – вздохнул Фриссон. – Даже камни, и те ей обо всем докладывают! Вот так она и узнала, что мы приближаемся к острову.

– Вот как? – удивился я.

– Да, – кивнул Фриссон. – Она явилась перед нами, выйдя из-за занавеса листвы, – так, словно соткалась из воздуха. На ней было платье цвета се кожи, но оно было из тончайшего бархата – такого нежного, что он сам, казалось, умолял себя погладить... приласкать... – Поэт часто дышал.

– Поэт, избавь меня!.. – простонал Жильбер.

Но Фриссон его не слышал. Он смотрел в недавнее прошлое и жаждал, чтобы оно стало настоящим. Все его желания были написаны у него на лице.

– Она вышла из-за деревьев, и каждое ее движение было приглашением к танцу, который заканчивается соединением тел, когда бедро прижимается к бедру, а грудь к груди... «Добро пожаловать, странники, – сказала она. – Не погостите ли у меня немного?»

– А я не мог глаз отвести, – прошептал Жильбер и, мучаясь от стыда, уронил голову на грудь.

– А я и не хотел, – поспешно возобновил рассказ Фриссон. – Мне хотелось одного – смотреть и смотреть на нее, вдыхать аромат ее тела, коснуться ее... а она подходила все ближе... ближе... она погладила меня по щеке и прошептала: «Ну, так пойдемте со мной». «Куда угодно», – ответил я в тот же миг, а она рассмеялась чудесным гортанным смехом. Пальчик ее огнем жег мою щеку, потом огонь скользнул к моим губам, но тут же угас – она отдернула руку, отвернулась и пошла к лесу. Я пошел за нею на ватных ногах, чувствуя себя нескладным и неуклюжим. Она шла впереди, и я ничего не видел перед собой, кроме ее покачивающихся бедер.

Но вот она замедлила шаг, обернулась, нахмурилась, посмотрела на моего друга Жильбера и говорит: «Пойдем же со мной и ты, прекрасный чужеземец». «Нет. – Жильбер отвел глаза. – Я дал клятву никогда в жизни не прикасаться к женщине». «Но ты и не нарушишь клятвы, – возразила она, – ибо я не женщина, а нимфа». «Ты – воплощение соблазна, – сказал сквайр, – а я дал обет безбрачия». «Ну разве можно таким молодым людям давать такие страшные клятвы, – нимфа почти мурлыкала. – Пойдем со мной, и ты узнаешь, почему тебе не надо было давать такую клятву!» «Я верен данному слову!» – крикнул сквайр и отвернулся от нимфы. Я по ее глазам понял – она разозлилась, но скрыла это. Но вот она отвернулась и снова пошла вперед, покачивая бедрами, и я как зачарованный пошел за ней. Но она подошла к Жильберу и так быстро оказалась прямо перед ним, что он не успел отвернуться. Он отпрянул, словно она ударила его. А нимфа шагнула ближе... Он опять шагнул назад, а она опять – ближе. Так и пошло. Он пятился, она наступала, а я шел за ней. Стыдно мне теперь говорить об этом, но я не понимал, из-за чего так страдает мой друг. Для меня не существовало ничего, кроме грациозной, стройной спинки, этих покачивающихся бедер, и... – Фриссон сглотнул слюну, – и моей мечты о том, что прячется под ее облегающей юбкой.

Какое мастерское описание! Лучше любого порнофильма!

– Значит, она повела вас в свой дом?

– Нет. Она вдруг обернулась ко мне, а я вижу: Жильбер сразу же остановился и быстренько отвернулся. Нимфа поманила меня, и я с радостью бросился к ней, но она отступила в сторону, и я проскочил мимо нее. Я повернулся, а она – бежать. Я бросился за ней, но тут между нами встала эта стена из деревьев, и я только бился об нее и рыдал о своей потере. А потом меня словно обдало жаркой волной – и тут же все исчезло...

Жильбер стонал и не открывал глаз.

– ...А потом сладкие, пухлые губы на краткий миг коснулись моей руки. «Сидите тут, – сказала нимфа, – покуда вы мне не понадобитесь. Одна игрушка у меня уже есть. Буду играть, пока не заиграю его до смерти. Мне с ним надо наиграться, и тогда я займусь вами. Молитесь же, чтобы он поскорее утолил мою страсть». Я закричал, бросился к частоколу и чуть не сломал себе плечо, но она только рассмеялась... Зашуршала листьями – и она исчезла.

– Я умолял его не молиться! – хриплым голосом проговорил Жильбер.

– Правда, умолял? – обернувшись к нему, спросил Фриссон. – Я ничего не слышал. Я ничего не чувствовал, кроме жестокой утраты. Я закрывал глаза и вызывал воспоминания о нимфе.

– В общем, она тебя сцапала, – заключил я. – Но она вас хотя бы кормила?

– Увы, не она сама – какой-то лающий монстр. Говорить не умеет, только жутко воняет мускусом.

Как интересно – у нимфы имелась охрана. Судя по всему, растение, но какое? Да что толку сейчас от классификации? Я глянул на Унылика и решил, что наши с нимфой шансы, пожалуй что, равны, ведь на нашей стороне Фриссон, который будет снабжать меня стишками.

– Не люблю кому бы то ни было причинять боль, но надо же вас как-то вытащить. Откуда вы вошли в эту клетку? В каком месте деревья сомкнулись?

– Вон в том, – указал Жильбер. – Я хорошо помню: я ведь, как только понял, что деться мне некуда, сразу отвернулся, чтобы только не видеть похотливую ведьму, и тогда уставился на дерево с раздвоенным стволом.

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал Жильбер. Стволы были искривлены так, словно являли собой мужское и женское тела, слившиеся в любовном экстазе. Подул ветер, и я явственно увидел их движения. И как это Жильбер не углядел?

А так, что Жильбер – чистая душа, а я – старый распутник. А уж фрукты, растущие на этом дереве, мне и вообще представились воплощением чувственности – сдвоенные набухшие шары, немного удлиненные – так просто было увидеть в них анатомические детали человеческого тела... кожица у фруктов была такая нежная, такая мягкая, ее так хотелось погладить. Я тряхнул головой. Вот уж распутник, так распутник!

– Вы, надеюсь, не ели эти фрукты? – опасливо спросил я.

– Я пробовал сорвать один, – ответил Жильбер, – но только я протянул руку, как фрукт отскочил, и теперь до него не дотянуться.

– Кокетничает, – пробормотал я. Я ведь знал, что деревья тоже обладают сексуальностью. – Ладно. Если дверь с другой стороны, дайте-ка я погляжу, как она закрывается.

И я отправился к другому краю клетки. На ее крыше ветки густо поросли листвой. Я самым внимательным образом осмотрел углы. И конечно, нашел то, что искал. К угловому стволу дерева почти вплотную примыкала лиана толщиной с само дерево. Лиана выпустила множество отростков, и они скрепили ее со стволом. Отростки были крепкие на вид. Я растерянно смотрел на них.

– Терпеть не могу причинять боль живому существу...

– Не надо! – быстро вмешался Фриссон. – Я подожду. Я с радостью подожду, я готов ждать хоть тысячу дней, лишь бы только она пришла и попросила, чтобы я развлек ее!

– Как ты можешь! – вскричал Жильбер. – Неужели ты готов сам броситься в объятия греха, лживый ты человек!

– Я – поэт, – напыщенно заявил Фриссон. – Ты говоришь о каком-то грехе, но стоит мне только представить это великолепное создание, как всякие слова теряют значение.

– Но эти слова много значат для меня! – Жильбер бросился ко мне, вцепился в лианы, яростно сотряс их. Была бы у него воля, он бы сейчас мог сдвинуть с места тонн пять. Жильбер, кстати говоря, кое-чего добился – лианы запищали.

– Прекрати! – крикнул я. – Им же больно!

– Какая тут боль, когда речь идет о целомудрии! – взревел Жильбер. – Да и вообще, что такое боль какого-то растения? Ответь, ради Бога!

– Именно ради Бога я тебе и отвечу! – заорал я. – Я-то думал, ты христианин!

Жильбер окаменел и уставился на меня.

– Он самый и есть!

– В таком случае скажи, разве в перечне заповедей у тебя не значится милосердие? Разве не столь же важно не причинять вреда живым существам, как и отказаться от секса?

– Нет, – ответил Жильбер, – потому что секс... – он произнес это слово и вздрогнул, – секс – одно из средств, благодаря которым мы причиняем друг другу боль и страдаем сами. Лишить женщину девственности – это значит причинить ей очень сильную боль, это значит – похитить ее драгоценное сокровище, разбить ее сердце. Поэтому испытывает боль и мужчина, вступая в связь против воли, хотя и не догадывается об этом. Даже связь с женщиной, которая уже не девственница, все равно приносит ей боль, и мужчина, ранее бывший в связи с женщиной, всякий раз испытывает боль. Это происходит независимо от того, понимают они это или нет. Это же значит, что тобой пользуются, тебя эксплуатируют!

Я был просто потрясен таким болезненным отношением к сексу. Вот если бы только я мог высказать горячее несогласие с Жильбером...

Увы, не мог. Не мог, если хотел остаться честным с самим собой. То, о чем он сказал, казалось мне правдой и так напоминало мой собственный жизненный опыт. Конечно, подобное отношение отдавало болезненностью – но, вероятно, болезненной была только эксплуатация?

– У всего есть свои пределы, – возразил я. – В определенных обстоятельствах секс может быть поистине чудесен.

– Ну да, если мужчина и женщина любят друг друга и состоят в браке!

– Любовь ни при чем, – произнес у меня за спиной гортанный, мелодичный голос. – Главное – чувствовать желание.

Вот так. Я назвал этот голос «мелодичным», но это было то же самое, как если бы я назвал шампанское прокисшим виноградным соком. Голос был веселый, приподнятый, а главное – возбуждающий. Все мое тело отозвалось на звук этого голоса, и голова у меня закружилась.

В общем, еще прежде, чем я обернулся, я принял твердое решение не поддаваться. Я твердил себе, что это всего-навсего женщина, которой хотелось получить от меня как можно больше и отдать как можно меньше. Лелея таким образом свое мужское достоинство, я медленно обернулся и сказал:

– Нимфа Тимея, я пола...

Но не смог закончить фразы. Слышанные мною описания оказались не только недостоверными – нет, они были безнадежно далеки от объективности. Она была еще красивее, еще чувственнее, еще привлекательнее, чем о ней говорили. Ведь ни Жильбер, ни Фриссон ни словом не обмолвились о ее лице – а я еще несколько секунд не мог от него оторвать глаз. Ее лицо, имевшее форму сердечка, обрамляли блестящие черные волосы, ниспадавшие на плечи. Огромные, искристые глаза цвета терновых ягод прикрывали длинные пушистые ресницы. Тонкие брови изогнулись правильными дугами. Очаровательно вздернутый носик, казалось, так и просил, чтобы его поцеловали. Губы у Тимеи широкие, пухлые, тускло-алые. Глядя на них, хотелось ощутить их вкус. Платье на нимфе было под цвет ее кожи – очень короткое и с широким вырезом, но волосы скрывали от взоров то, что открывало платье. Лишь мучительно влекущая ложбинка меж грудей обещала такие восторги, о каких любой мужчина мог только мечтать. О, как сладко было глядеть, как натягивалось на ее груди платье... Фриссон был прав – действительно хотелось протянуть руку и коснуться нимфы.

Но я выдержал искушение и сосредоточил внимание на лице Тимеи. Губы, похожие на зрелые ягоды, разъединились и выдохнули:

– Подойди же, благородный чужестранец! Разве ты не хочешь провести со мной время, войти в мою обитель и отведать моих прелестей?

Поверьте мне, я ощутил великое искушение. Искушение? Да я с трудом заставил себя не тронуться с места. Я здорово струхнул, но все же сумел пробудить в себе застарелую убежденность: чего бы эта дамочка ни добивалась, вряд ли все это предназначалось исключительно ради моего блага. Анжелика! Спаси меня!

И потом, для чего еще нужна истинная любовь!

И она спасла меня – если не сама, то воспоминание о ней. Как ни бледен, как ни летуч был ее образ, он все равно превосходил красотой более чем цветущую распутницу, стоящую передо мной. Как же это? Почему? Может быть, потому, что Анжелика так искренне, так целомудренно верила в любовь, в то всепобеждающее добро, которое любовь несет с собой. Может быть, дело было в чистоте ее души. А скорее всего и в том, и в другом, и в третьем – во всем, что соединилось для меня в этом существе по имени Анжелика.

Словом, как бы то ни было, память о ней защитила меня от чар похотливой Тимеи. Я осознал, что имею дело с магическим существом, которое пребывает у себя дома, а я, стало быть, нахожусь на поле противника и испытываемое мною к ней влечение вполне естественно.

Ну а раз так, то с волшебством надо было бороться с помощью волшебства.

– Фриссон. Дай мне стихотворение!

Скрюченная, словно паучья лапа, рука сунула мне в руку лист пергамента... Я развернул пергамент, отвел глаза от искусительной красотки и прочел следующее:

 
Гляжу на тебя и немею,
Сраженный твоею красою.
Готов на край света, Тимея,
Идти, как дурак, за тобою.
Любуясь твоими руками,
И грудью, и бедрами также...
 

Я умолк. С какой стати я должен играть на руку врагу?

Можно было догадаться. А что еще мог сейчас сотворить Фриссон, запертый в клетке на острове Тимеи? И о чем еще он, втюрившийся по уши, мог думать?

Я остался один. А мне не хотелось творить чудеса. А это говорило о том, что я в них верил, но ведь я же твердо решил в них не верить!

Ну, да. Эврика! А если слова будут не мои, а чьи-нибудь еще, значит, если чудо и произойдет, то сотворю его не я, ведь так? Даже если я чуть-чуть что-то и поменяю в стихах.

Вот так примерно я рассуждал – но логика не помогла мне развязать этот клубок противоречий. Ладно, не помогает логика – поможет Киплинг.

 
Жил-был дурак. Он молился всерьез
(Впрочем, как Вы и Я)
Тряпкам, костям и пучку волос —
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я)...
Что дурак растранжирил, всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я):
Будущность, веру, деньги и честь,
Но леди вдвое могла бы счесть,
А дурак – на то он и дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я)...
В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут, —
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.* [29]29
  Киплинг. «Дурак».


[Закрыть]
 

Нимфа уставилась на меня. Видно, она не могла поверить собственным ушам.

– Это я-то? Безжалостная?

– Да тебе же плевать с высокой колокольни на тех мужчин, которыми ты пользуешься, – сказал я. – Все одинаково, и не важно, что тобой движет.

– Чтоб ты знал, они мне не безразличны! Я стараюсь доставлять им столько же удовольствия, сколько получаю сама!

– Ну да, только ты не думаешь о последствиях.

Главное, я вот что понял: нужно стихотворение посильнее.

И побыстрее: нимфа опустила ресницы и подобралась ко мне поближе. За спиной я слышал стоны Фриссона. А нимфа запела – запела так, что все мои гормоны разом очнулись от спячки и помчались по крови, словно очумелые. Слов я не слышал, да они и не имели значения. Как это – не имели? Еще как имели!

 
Ты бессердечна – в том твоя беда.
Тебя любить – башкой о стену биться,
И ты сама не сможешь никогда
И ни в кого, несчастная, влюбиться.
 

Нимфа не спускала с меня глаз. Они, казалось, стали еще больше. А потом глаза ее наполнились слезами, слезы побежали струйками по ее щекам. Тимея отвернулась.

– Горе мне, – всхлипнула она, – как же я могла кого-то полюбить, я, которой ведомы только телесные услады!

Мне стало стыдно. У меня за спиной закричал Фриссон:

– Чародей Савл! Как можешь ты быть столь жесток к такой восхитительной женщине! Ты просто настоящий зверь! Дама, не плачьте! Не плачьте, ибо я успокою вас, утешу!

– Я не могла... – хныкала нимфа, – не могла смириться... потому что... есть один, которого я... Почему мне стало так больно... вот здесь... в груди?

Фриссон издал отчаянный вопль:

– Чародей! Ты убил мою мечту! Убил мою мечту побыть хоть несколько часов наедине с нимфой!

– Вот как? – Совершенно обескураженный, я перевел взгляд на поэта.

Нимфа же, заливаясь слезами, посмотрела на меня.

– О да, он прав, ибо я пылаю любовью к благородному монаху, что теперь живет в моем доме. Что ты наделал, чародей? Теперь я не могу больше и думать о том, чтобы соединиться с каким-нибудь другим мужчиной, кроме него, а он не соблазнится на мои чары! О! Откуда эта боль? – И нимфа прижала изящную ручку к своей чудесной груди.

– Это у нее сердце болит, – поставил диагноз Жильбер.

– Сердце? У нимфы? – в ужасе уставилась на него Тимея. – О нет, только не это!

А что? Смысл в этом был. Ясное дело – зачем духу плодородия, готовому совокупляться с кем и с чем угодно, привязанность к какому-то конкретному мужчине – для такого духа это настоящее несчастье и болезнь.

Я решил выразиться более четко:

 
Ты всласть порезвилась, Тимея, довольно!
Ты станешь покладистым, кротким созданьем.
Ты больше не будешь грешить своевольем,
Ты будешь послушна моим приказаньям!
 

Нимфа в ужасе распахнула глаза.

– Ты что это такое говоришь? Ни один мужчина не может приказывать мне – это я могу что угодно приказывать любому мужчине.

– Больше не можешь, – жестко заявил я. – Теперь только попробуй не послушаться.

– Я ухожу! – объявила нимфа и повернулась ко мне спиной.

– Нет, ты останешься, – торопливо проговорил я. Нимфа застыла на полушаге.

– Не могу... не могу решиться!

– Правильно, не можешь, – негромко сказал я. – Мое волшебство не дает тебе ослушаться.

На самом-то деле я только надеялся, что не дает, но ее-то мне с какой стати было просвещать?

– А я и сама умею колдовать! – вскрикнула Тимея. – Сейчас спою – и освобожусь!

– Ты бы лучше остереглась, – посоветовал я нимфе. – Только попробуй меня еще хоть капельку огорчить, за мной не заржавеет – я тебя еще душой снабжу.

Я, конечно, нагло блефовал – даже я, агностик, понимал, что сотворить душу под силу только Богу. Однако мое заявление заставило Тимею напрячься, и в ее глазах полыхнули огоньки страха.

– О нет! Ты не превратишь меня в смертную!

– Захочу – превращу, – заверил я ее. – Так что давай не будем обострять, ладно? А теперь пойдем, представишь нас тому человеку, что гостит у тебя.

Нимфа не на шутку встревожилась:

– Что вам от него надо?

– Нам нужен консультант. – Я старательно подбирал слова. – Насколько я понимаю, он в этом деле специалист.

– Да? В чем же это он, интересно, специалист?

Я смерил нимфу взглядом.

– Ни в чем таком, что интересовало бы тебя. Но, боюсь, и ты его ничему научить не можешь. Как говорится, у вас нет общих интересов.

– Нет, есть! – возмутилась нимфа. – Мне только надо ему это доказать! Я не спускал с нее глаз.

– Но тебе это вряд ли удастся, верно?

Она покраснела и выкрикнула:

– Дело только во времени! Он же мужчина, не так ли? А всякий мужчина соблазнится мной, дай только время.

Фриссон за моей спиной жалобно мяукнул.

– А ты докажи, – огрызнулся я. – Познакомь нас с ним, но сначала выпусти моих друзей из клетки.

– Это с какой же стати? – взъерепенилась нимфа, по ее ноги сами пошли к клетке. Она не на шутку испугалась. – Как это? – воскликнула она. – Я этого не хочу!

– Зато я хочу, – нежно напомнил я. – Мое заклинание, помнишь?

– Ни один смертный чародей не властен надо мной! Тем более здесь, на моем собственном острове!

– Ну, это ты так говоришь, – все так же нежно промолвил я. – Мне очень жаль, что приходится так поступать, но на проведение длительного опыта у нас, боюсь, нет времени. – Фраза, спору нет, получилась лихая, да только опасаюсь, что объектом такого опыта, если бы он состоялся, был бы не кто иной, как я. – Ты только их выпусти, ну будь хорошей нимфочкой, ладно? А потом познакомь нас со своим гостем.

* * *

Мы миновали пропахший мускусом лес, оказались на лужайке, где среди прочих трав в изобилии росла мята, и увидели беседку нимфы.

Я не могу подобрать другого слова для описания этого жилища. Нет, наверное, с технической точки зрения это был дом, но, когда строят дом, деревья для постройки спиливают или рубят, а тут они просто рядышком росли, и пространства между ними можно было счесть чем-то вроде окошек. Вверху ветви сплетались между собой и образовывали прочную крышу, притом вечнозеленую. Зима тут явно выражалась не более чем в дождях, а от дождя такая крыша вполне защищала.