Текст книги "Оттаявшее время, или Искушение свободой"

Пришлось опять слать срочную телеграмму в Парголово. Отец проявился немедленно, прилетел на крыльях и взглянув на приглашение Никиты – помрачнел. Недовольству его не было границ! Всё не так. А когда услышал, что вот-вот нагрянет Ирина, то стал кричать во весь голос, что не желает с ней встречаться, что, если она приедет в Парголово, не откроет ей дверь, спустит собаку с цепи и вообще приготовит ей сюрприз… Это было ужасно, всё ужасно!

На приглашение Никиты он не знал, как реагировать. Было понятно, что форма и содержание не соответствует намеченной «практике» моего выезда. Единственное, что он мне буркнул:

– Всё равно иди в ОВИР. Там тебе всё объяснят. А своему Никите скажи, что вряд ли из этого выйдет толк. Есть разница между гостями и постоянным местом проживания, он-то должен это знать.

– Но папа, тебе не кажется, что есть больше логики, когда тебя приглашают выйти замуж и, следовательно, на постоянное место жительства, чем «в гости и замуж». Может быть, во Франции нет такого понятия, что невеста приезжает в гости, оформляется брак, а потом её отправляют обратно домой, – возразила я.

– Не знаю! Мне юристы сказали, что нужно написать «в гости» и без Ивана… сходи в районный ОВИР, может быть, я не прав и есть возможность тебе выехать по такому приглашению…

Ирина появилась через несколько дней. Я встретила её в аэропорту, отвезла в гостиницу «Астория», где у неё был заказан номер, потом мы пришли к нам домой. В последний раз она посещала Москву и Ленинград ещё со своей мамой, в шестидесятые годы. Как всегда, иностранным туристам показывали красивый фасад страны: музеи, балеты, хорошие рестораны… это у неё и осталось в памяти. У меня была трудная задача: мне хотелось принять её достойно и, по возможности, оградить от хамства отца. Но сама Ирина будто не понимала всей ситуации, стремление увидеть «Гуленьку» затмило ей разум. Мне пришлось ей рассказать о приглашении Никиты и посвятить в наши планы. Реакция меня удивила: она стала меня отговаривать выходить замуж за Никиту! Только потом мне стало понятно, что не так уж наивна она была по поводу перспектив её собственного брака с Гуленькой. В результате нашей успешной «операции» с Никитой их браку грозил полный провал.

Видимо, отец задумал именно это! А после того, как я ей показала приглашение Никиты, она интуитивно вдруг поняла, что шансов выйти замуж, обогатить и осчастливить Гуленьку – ноль. Ох, уж эта смесь: облагодетельствовать и получить под это проценты, выгоду, плюс чистую любовь и прощение. Странно, но она, как те «ооновские» тётки, стала обрисовывать мне Никиту не с лучших сторон, отговаривать меня пускаться в столь опасную авантюру, говорить, что он меня бросит, как уже произошло с другими дамами.

Я не спорила с ней, мне было её жаль, пришлось сказать, что отец не сможет с ней увидеться; пришлось врать. Произошло самое ужасное: она захотела с ним поговорить лично и никакие мои доводы не помогли. Было вызвано такси, на котором она покатила в Парголово.

Мораль сей басни такова, что на следующее утро мне позвонили из гостиницы «Астория» и попросили зайти к гражданке Бриннер. Когда я примчалась к ней в номер, она лежала в состоянии полной прострации, только что от неё ушёл врач из «неотложки», который делал ей сердечные уколы. Меня напугал её вид, она была совершенно белого цвета и с трудом говорила. Уж не инсульт ли её сразил?! Постепенно приходя в себя, она рассказала мне отвратительные подробности встречи с отцом: бурные «объяснения в любви» кончились тем, что он её просто спустил с лестницы.

Жалость и любовь к ней боролась во мне с желанием сказать ей: «дура ты дура, на кой ты ляд нарывалась на неприятности и пёрла из Америки выяснять отношения». Я провела рядом с ней ещё два дня, стараясь отвлечь и развлечь, но шок был велик. Улетала она в ужасном состоянии.

Мне была одна дорожка – в районный ОВИР, всё к той же пышной блондинке. Представила, как он удивится – через год после моего последнего появления. Никаких эмоций у неё мой приход не вызвал, взметнула она на меня свои крашенные глазки, взяла приглашение и с весёлым видом мне заявила:

– Не могу я Вам выдать анкеты под столь странное приглашение.

– В чём его странность? – спрашиваю я, а у самой сердце оборвалось. Ведь ситуация глупейшая и небывалая, но инспекторша и глазом не моргнула и готова ко всем вопросам и ответам, будто к ней каждый день с подобными бумагами приходят.

– Не выпустят Вас, во-первых, с сыном. Это не положено. Можно в гости и замуж, но нельзя – на постоянное место жительства с сыном, не будучи замужем, а сын ведь от другого брака, а, может быть, Ваш прежний муж не согласен на выезд сына, нужно просить его об этом, он должен заплатить алименты до его восемнадцати лет, а Вы – выписаться из квартиры, переделать паспорт на ПМЖ… – не было конца доводам и причинам, «почему не положено».

– Что же мне делать? – спрашиваю растерянно.

– Вы мне это приглашение оставьте, я позвоню в центральный ОВИР и посоветуюсь, а Вы мне перезвоните через недельку, – по её ответу мне стало ясно, что направлять её действия будет не центральный отдел виз и регистраций. Вернулась домой, позвонила Никите в Париж и пересказала ему, в чём заключаются трудности. Он был удивлён кажется, самому факту, что его приглашение дошло до меня по почте так быстро. Он растерянно что-то многозначительное, с паузами, ронял:

– Да…? Странно… подождём, что скажут… а как же без Ивана? А будет ли против его отец..?

Мне хотелось ему сказать, что если захотят, то прикажут, пригрозят, и В. подпишет любую бумажку против, вплоть до лишения меня материнства.

Я сама не представляла, как можно поехать без Ивана, потому твёрдо решила, что это будет моё последнее пересечение границы. Вся ситуация может сложиться, как её замыслили «они», а я на подобный шантаж не потяну. По сценарию – «материнское сердце не камень», и к единственному сыну привязанность больше, чем к любимой родине, а, следовательно, назад меня может вернуть только Иван. Вот он и должен остаться в виде заложника до моего пока добровольного возвращения.

В тот же день я видела отца: ответ блондинки его не удивил, будто он знал об этом заранее; я плакала и говорила ему, что без Ивана никуда не поеду. Он начал на меня орать страшным голосом и вдруг сказал:

– Я клянусь тебе, что твой Иван будет с тобой! Но сейчас тебя с ним не отпустят. Решай сама. Подожди, что тебе скажут через неделю в ОВИРе.

– Но как ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы Иван оказывался в положении «подсадной утки»! Я не хочу иметь его в качестве заложника! – рыдала я.

– Глупости, никто так не рассуждает. Ты не понимаешь, сколько тебе предстоит дел в Париже и Иван тебе будет только помехой! Оформишь брак, вернёшься и заберешь своего Ивана, кому он здесь нужен… Никогда не нужно ничего рубить с плеча… это вечный твой максимализм, всё без нюансов, или белое или чёрное, – отец был взволнован моим настроением и чувствовал, что я многое понимаю из задуманной операции. Ему очень не хотелось, чтобы я резко сказала «нет», а для себя я решила идти до конца и постараться раз и навсегда избавиться от кошмарных манипуляций отца и маячивших за ним «николай ивановичей».

Через неделю я позвонила в ОВИР и блондинка мне сказала, что достаточно, если Н.И. Кривошеин пришлёт в дополнение к приглашению (не действительному!) телеграмму, где будет сказано, что он приглашает меня «в гости, замуж, на шесть месяцев». Об Иване чтобы не было ни слова!

По этому ответу я поняла, что «они» отказались от мысли зазывать НК в СССР. Может быть, мой разговор с «николай ивановичем» и многократные с отцом убедили их, что я стою на своём. Хоть в этом от меня отстали, с радостью думала я. Когда я позвонила моему дорогому Никитушке и сказала о телеграмме, то его эмоциональным отрывочным восклицаниям не было конца. Он понимал, что вопросов задавать не нужно. Телеграмму я получила на следующий день.

– Ну, что Вы волнуетесь за мальчика. Вы будете ездить туда-сюда. Заключите брак и вернётесь. Не обязательно Вам сидеть в этой Франции шесть месяцев. А потом и с Иваном поедете, только его отец должен будет дать разрешение, – не забыла напомнить мне «ОВИРная» блондинка.

Меня удивила логика и простота её рассуждений, будто подобные ситуации она встречала и разрешала в каждый свой рабочий приём посетителей. Её непринуждённая манера держаться со мной выходила из рамок обычной, то есть, стервозно агрессивной: женское любопытство взяло верх:

– А что же он сам-то сюда не приедет? Ведь проще бы было… – потом сама, как бы испугавшись, что зашла далеко в своих вопросах, осеклась. «Каждый сверчок знай свой шесток»: к кому и почему я еду «замуж» – знать ей этого не положено, видимо, поэтому и не осведомили. Но история настолько необыкновенная в её практике, что женское любопытство взяло верх! Кто же он этот НК=NK, что невесту к нему посылают?

– Работа у него такая – тяжёлая, ответственная… всё время ездит из страны в страну. Да и родителей не может оставить надолго, – объяснила я ей совершенно заученно.

Но она не поверила ни одному моему слову. В её глазах я прочла страх, растерянность и раболепие перед начальством – если что не положено ей знать, то так и надо.

– Ах, он дипломат! Так бы и сказали, тогда всё понятно, – с облегчением заключила она, выдала мне анкеты, и на этом мы с ней расстались.

Куда меня несло, я понимала с трудом. Возникло чувство, что сама судьба уже управляет ситуацией, которая мне неподвластна. Зачем и почему я решилась на столь страшный шаг, как поездка без Ивана в неизвестность? И что скажет на всё происходящее НК, когда я его увижу? Ведь по телефону и в письмах я не могла рассказать подробностей о сетях, которые расставляются вокруг нас. Мне так хотелось соединиться с Никитой, вытащить Ивана из СССР, навсегда избавиться от отца, страшных гебешных теней и начать жизнь с нуля.

 
Машина времени из стали, но руки в бархате велюра.
Быстрее всех она бежала, настигла и уже подмяла.
Костяшки треснули,
душа ушла не в пятки,
и испарилась, как могла, спасая память без оглядки.
А что мне делать без тебя?
Ведь я лелеяла, любила
И думала, что навсегда то равновесие лекала подвешено
посередине,
не отклониться…
Но настало, с приходом стали, лязга, брызг и отклонение магнита.
Оно случилось в перевес всему, о чём мечталось летом,
зимой забылось,
и настигло.
Машина времени без стука, на лапках в бархате вошла
и обняла тебя любя.
 

Гостиница

Отец был человеком чутким и проницательным. Он был талантливым художником, мыслящим человеком, читал Гёте и Байрона в оригиналах, был большим поклонником Запада, прогрессивным человеком, но с навязчивыми идеями поиска «русского бога» и особого предназначения России. Он всё больше замыкался, совершенно изолировался в Парголово и мне казалось, что пустота, образовавшаяся вокруг него, была искусственной. Старые друзья его избегали, новых я не встречала, Ирина перестала ему писать, с дочерью Дуней связи никакой; единственное, что оставалось – это живопись. Идеи, бродившие в его голове, приводили к бурным и не всегда последовательным размышлениям вслух. Он любил со мной спорить, я, пожалуй, стала его единственным слушателем и собеседником при наших редких встречах.

Из его рассуждений выходило, что ярлыки «империя Зла» и «колонии-сателлиты» изобретены и приклеены злонамеренно.: никаких оснований у Запада на то нет. Что сбежать и процветать «за бугром» в трудные времена всегда удобно и выгодно. И процветание всех сбежавших – просто первая реализация неоднократно ставившегося эксперимента о преимуществах социализма перед капитализмом. Можно сравнить ГДР и ФРГ, Север и Юг Кореи… Всё это – американская пропаганда об «империи Зла», которая от антисоветизма переключилась на русофобию: «Они с чем и кем борются?!» – восклицал отец: «с Советской властью или с русским народом? Для Бжезинского, я думаю, сомнений нет: конечно, с народом. Замечала ли ты, что стреляющий по всаднику стреляет также и по лошади. Этот «тонкий» момент выводит из круга моих симпатий большое число стреляющих. Все эти изменники, а особенно разведчики-перебежчики, оправдываются, что боролись против КГБ. Отлично. А кому они присягали?! И кому они приносят вред? Конечно, не КГБ, который уже не тот, что в прежние годы – люди другие: умнее, образованнее… Нет, они приносят вред прежде всего русскому народу. А мы, русские, должны иметь своё государство и устраивать его сами, не привлекая для этого врагов. Привлечение печенегов к династическим разборкам и в десятом веке было предательством. Я хочу быть патриотом своей страны, будущей России, но мне мешают. Нам мешают!

К вопросу о патриотизме и государстве имеет прямое отношение одно стихотворение Киплинга. К сожалению, никак не найду его, чтобы тебе его прочитать, Ксюша… Оно написано от лица гребца, прикованного к галере, который гордится подвигами, совершёнными галерой. Вот и я горжусь своей Россией будущего и прошедшего. Мы все в этой лодке, но есть люди, которые от страха кидаются за борт… Надеюсь, что ты никогда не решишься на столь самоубийственный поступок! Все это – испытания, выпавшие на долю русских, праведные испытания».

Наши разговоры кончались бурно и не всегда мирно.

Вся процедура стала повторяться, анкеты районного ОВИРа, характеристика с места работы (ЛОСХа), потом центральное управление отдела виз и регистраций. Помню, как я волновалась, вновь идти в Союз художников на партийное собрание для утверждения характеристики. Вошла в комнату, все члены группы сидели по периметру, вдоль стен, центр зала был освобождён для очередного «подсудимого». Мне показалось, что до моего появления этот художественный своеобразный парттрибунал бурно обсуждал мой вопрос. Атмосфера была накалена, и по выражению лиц и взглядов, которые они исподлобья бросали на меня, в настроении многих сквозила недружественность. Если представить себя на их месте, понятно, что ситуация выходила престранная. Разногласия между художниками разогрели воздух, и недовольное большинство взбунтовалось, но меньшинство в этой «не тройке» было сильнее. Как я поняла, именно им было приказано дать мне характеристику «на поездку замуж в гости»! Опять меня спрашивали, почему жених не может приехать, а я отвечала формулировкой, что я еду «в гости замуж на шесть месяцев» и это не вызывало даже тени улыбки. «А с кем же Вы оставляете вашего сына на время отсутствия?», полюбопытствовала одна из художниц. «На свою маму и оформляю опекунство на время моей поездки, жить он будет в квартире, где родился и вырос…» У многих глаза были устремлены в пол, председатель окинул всю братию строгим взглядом, и произнёс: «Товарищи, пожелаем, Ксении Игоревне хорошей поездки и счастливого медового месяца!» За это и проголосовали все единодушно, при одном воздержавшемся.

Моё решение для себя я приняла. Если мне разрешат уехать без Ивана, возвращаться через шесть месяцев я не буду. Постараюсь сделать всё возможное, чтобы вытянуть его из СССР. Прекрасно сознавая, что он в этой игре будет главным инструментом нажима на меня, я подумала о получении хоть каких-то подписей от его отца. Я сообщила В., что намереваюсь поехать через несколько месяцев в гости во Францию и возьму с собой Ивана. Просьба подписать такое разрешение вызвала у него бурю возмущения и отказ. Вот, подумала я, началось, неужели «они» уже успели его научить, как себя вести! Но, поразмыслив, поняла, что пока у «них» нет оснований мне не верить, еду я на время, мальчик остаётся заложником, в моё отсутствие он живёт с бабушкой. Значит, здесь чисто личный протест. Как при каждом разводе, – а наша пара не была исключением – в советском судопроизводстве наличествовала статья о присуждении алиментов и разделе имущества. Денег у него не было, а по всему он должен был мне вернуть сумму за половину машины и ежемесячные долги за сына. Неплохо зная характер В., я написала ему письмо, где отказываюсь от алиментов и не претендую на «авто», если он подпишет мне разрешение на поездку со мной в гости Ивана. Предложение было заманчивым, любовь к железному коню оказалась сильнее, и он написал мне текст заявления. Подпись была, но дата не была проставлена. На это не обратили внимания в ЖЭКе, домоуправление заверило мне заявление печатью. В случае моего отъезда письмо я отдам маме. Мой отец ничего не должен знать об этом.

Стоял конец мая месяца, когда раздался телефонный звонок и «николай иванович» попросил меня к телефону:

– Мог бы я с Вами увидеться? Мне необходимо обсудить целый ряд вопросов в связи с Вашей возможной поездкой. Я буду ждать Вас в вестибюле гостиница «Европейская», ровно в 18 часов.

В назначенный день и час я была на месте. Совру, если скажу, что не волновалась, но страха у меня не было, скорее любопытство. «николай иванович» уже ждал, сухо и сдержанно поздоровался, предложил пройти к лифту. Мы поднялись, сейчас уже не помню на какой этаж и пошли по коридорам, застланным красными ковровыми дорожками. Меня поразила безлюдность этой многоэтажной и роскошной гостиницы. Минут десять мы «блуждали», спускались, подымались по лестничкам, с этажа на полу этаж. На протяжении нашего похода мой сопровождающий молчал. Я старалась не нарушать этой тишины: да и что тут могло быть за заигрывание как беспечный «разговор о погоде». Наконец, возник тупик и дверь, «николай иванович» вынул ключ из кармана, открыл и мы вошли в обычный гостиничный номер.

Комната скорее походила на скучный чиновный кабинет, была обставлена уродливым лакированным ширпотребом, шторы на окнах плотно закрыты, в центре огромная двуспальная кровать девственной нетронутости. Необжитость туристами этой комнаты бросалась в глаза.

Он пригласил меня сесть в кресло, зажег настольную лампу не раздвигая тяжёлых штор, хотя на улице было довольно светло, и кинул свой увесистый портфель на кровать. Потом открыл маленький холодильник и из него выплыла бутылка коньяка и блюдо с бутербродами. В голове моей прокрутились банальные кадры кино с приставаниями, и я покосилась на кровать, накрытую красным плюшевым покрывалом.

– Угощайтесь, – нарушил наше молчание Николай Иванович, налил коньяк и пододвинул тарелку с бутербродами, – Вы мне вот что расскажите Ксения Игоревна, видели ли Вы когда-нибудь журнал «Континент»?

– Да, и даже читала несколько номеров, – ответила я.

– Ну, вот видите, а Вы говорили мне, что никогда не разговаривали с Никитой Игоревичем о политике. Он ведь в этом журнальчике печатается… и друзей его борзописцев Вы тоже не встречали? – укоризненно покачал головой «николай иванович».

– Он меня развлекал, мы путешествовали и занимались любовью, а о политике… говорили, но я не понимаю, что Вы имеете в виду… – как можно спокойнее ответила я.

– Вы скоро увидите, что я имею в виду, – посмеиваясь, произнёс он, – А вот что Вы можете рассказать о его близких друзьях? Он ведь не только с дипломатами общается, хотя в знакомых у него самые известные западные личности. О истории его выезда из СССР известно даже президентам… письма писались. Но сам он ведёт активный образ жизни и не только переводческий. В письмах к Вам он об этом, наверняка, не сообщает… – на этой фразе он осёкся, так как понял, что выдал ознакомлённость с нашей перепиской.

– Я встречала только его коллег переводчиков, несколько друзей Ирины, моего отца, мы вместе посещали мою тётю Нину, да я бывала в квартире, которую он снимает у своей большой подруги в Ферне-Вольтер… это под Женевой.

– Эта дама из Ферне-Вольтер очень интересная личность, и, вообще, окружение Никиты Игоревича непростое. Вы ведь знаете, как я интересуюсь, эмиграцией, я говорил Вам, что семья Кривошеиных знаменитая, много испытавшая… «Нам» непонятно, на кого работает Никита Игоревич? – при этом вопросе он странно на меня посмотрел.

– Как «на кого» он работает?! Вы же знаете, что он работает на международные организации, Юнеско, ООН, на министерство иностранных дел, много путешествует… – я была удивлена подобному вопросу. Будто они не знают его мест службы, наверняка рядом с ним в переводческих кабинах сидят советские коллеги, некоторые из которых по совместительству пишут доносы на таких, как НК.

– Да нет же, Вы меня не поняли! – раздражённо воскликнул «николай иванович», – ЮНЕСКО здесь не причём! На какую разведку он работает, с кем из них он связан? Вот что нас интересует.

От этих слов у меня закружилась голова, и это было не коньячное опьянение. Я могла ожидать чего угодно, только не такого поворота событий.

– Вы можете мне не верить, но честное слово, я ничего не знаю об этом, – прямо глядя ему в глаза, произнесла я. Мой ответ не понравился, он не поверил мне. Извинившись, то ему нужно отлучиться на десять минут позвонить (телефон был на столе), а главное, принести ещё бутербродов, «николай иванович» вышел из номера.

Мысли кипели у меня в голове, нужно было собраться и держаться как можно естественней. Стены комнаты смотрели и слушали, увесистый портфель на плюше кровати будто приглашал меня в него заглянуть, я сняла трубку телефона, мембрана издавала странный звук шумящей воды, отодвинула край шторы и увидела напротив стены Большого зала Филармонии… Он вернулся минут через пятнадцать, принёс тарелку с жареными пирожками. Будто продолжая прерванный разговор на полуфразе, произнёс:

– Ведь Ваш жених активно занимается антисоветской деятельностью… а в друзьях у него такие как, Буковский, Кузнецов, Амальрик и Максимов!

– Ну и что из этого следует? Его друзья диссиденты, инакомыслящие… Причём здесь иностранные разведки? – удивление моё было неподдельным, я никак не могла понять связи одних с другими.

– А на какие же деньги живут и пишут все эти так называемые «инакомыслящие»? Они же, кроме как своей болтовнёй на радио «Свобода» и в журнале «Континент», денег не заработают! Платит им кто? – в его тоне сквозила уверенность, что я знаю источники, связи, пароли, явки и многое другое… но пока «стесняюсь» сказать. – Не надо ему слишком шуметь, все эти письменные заявления, протесты. Я советую Вам, Ксенечка, на него повлиять.

– Этого я никогда делать не буду! Да если я даже попыталась бы, Никита меня бы не стал слушать, и был бы крайне удивлён моим поведением, – ответила я.

– Коли так, то существует другой путь. Будьте антисоветчицей сами, подстройтесь под его жизнь, красных флагов не вывешивайте, не надо этого… наоборот, станьте инакомыслящей. Мы это поймём. Ход умный. Сами наблюдайте, сближайтесь с его друзьями. Что Вы думаете, у нас таких на Западе нет? – голос «николая ивановича» был ровным и абсолютно уверенным. Странно, но в какой же момент наших разговоров произошло это незаметное превращение простого писателя «диссертации по эмиграции» в настоящего вербовщика?

– Как же Вы можете мне предлагать всё это? Ведь это означает, что я должна следить и доносить на Никиту и его друзей. Я на это не пойду!

– Зачем так резко ставить вопрос. Это для его пользы. Он сможет сюда приезжать, ему нечего будет бояться. Надо быть только потише в своей деятельности с такими как Буковский, да Амальрик… – продолжал настаивать «николай иванович»

– Я говорила уже, что приезжать он сюда не хочет и не может. А в остальном я абсолютно не могу быть Вам полезной.

– Хорошо, оставим пока это, но мы ещё вернёмся к этому разговору. Жаль, очень жаль, что Вы не хотите нам помочь. С Вашим характером у Вас бы великолепно это получилось. Скажите мне честно, неужели Вы и вправду так влюблены в него? Вы же авантюристка! Это я чувствую, – он вдруг заговорил игривым голосом.

– Кто Вам сказал, что я авантюристка? Может быть мой отец, это его домыслы? Откуда у Вас это слово, из наблюдений за моей жизнью? И почему у Вас возникают сомнения в искренности наших отношений с Никитой? Вы подозреваете, что я готова пойти на всё, лишь бы уехать на «райский Запад». Это ошибка с Вашей стороны. Я люблю и ценю покой и правду в отношениях, – всё, что выплеснулось из меня в этот момент, вероятно пойдёт не на пользу, подумала я. Но так даже лучше.

– Как Вам сказать, Ксения Игоревна? Ваш отец считает, что эта любовь у Вас скоро пройдёт. И он за Вас спокоен в этом плане. Но то, что касается всего остального – он не уверен, что Вы смогли бы по-настоящему вжиться в парижскую жизнь, особенно в эмиграцию. Он очень хочет Вам помочь! И как бы ни сложился Ваш возможный брак с Кривошеиным, он сумеет по своему опыту, знанию языков быть хорошей Вам опорой. Если так и окажется, всем будет хорошо. Боже, вот, оказывается, какие многоступенчатые планы строят «они», с ужасом подумала я.

– Может быть, но не уверена… Я знаю моего отца, у него патологическая страсть со всеми ссориться и всех сталкивать лбами. С Никитой ему было бы трудно сойтись. Знаете, я устала от ссор и разводов. История взаимоотношений моих родителей всем тяжело далась, мне жаль мою мать и я люблю моего сына, который, к сожалению, не сможет поехать со мной. Почему? – резко поставила я вопрос.

– Почему? – будто эхом повторил он задумчиво, – Вы ни в коем случае не должны думать, что он остаётся заложником. Многое будет зависеть не только от Вашего бывшего супруга и его заявления, которое он Вам подписал… – он не закончил фразы: и так всё было ясно. Мой секрет полишинеля им известен. Неужели В. тоже на крючке у них? – Не спешите, времени у нас впереди много, очень много. Обдумайте наш разговор, может быть, по-другому пройдёт наша будущая встреча. Ваше резкое «нет», надеюсь, сменится на что-то другое.

Он встал, я поняла, что наша беседа завершилась. По красным дорожкам мы молча дошли до лифта, я старалась не смотреть ему в лицо и ничего не произносить. В вестибюле он протянул мне руку, вяло пожал и совершенно официальным, сухим тоном уже без голосовых нюансов сказал:

– До свидания Ксения Игоревна. Я Вам ещё позвоню… а кстати, у Вас есть мой номер телефона. Надумаете, звоните.

Я шла по Невскому проспекту и весь разговор с «николай ивановичем» прокручивался в моей голове как магнитофонная лента. Всё ли я правильно говорила, в чём я себя могу упрекнуть, не поймалась ли я на удочку? Вроде нет. Ну, а если так, то надо немедленно отказаться от поездки! Я никогда не смогу пойти по тому позорному пути, на который «они» меня толкают. Нужно сходить в ОВИР и забрать документы. Никите просто скажу, что мне отказали, он не удивится.

Мысли и возможные решения преследовали меня вплоть до двери нашей квартиры. Я вошла и увидела неожиданно отца, сидящего в нашей столовой и пьющего чай вместе с мамой. Иванушка уже спал в своей постели. Вид у меня был, вероятно, странный, отец на меня посмотрел с беспокойством.

– Что случилось? – был его первый вопрос.

– Хочу тебе сообщить, что я отказываюсь ехать к Никите! Завтра пойду в ОВИР забирать бумаги и позвоню в Париж, – мой решительный тон насторожил отца ещё больше.

– В чём дело, тебе сообщили что-нибудь неприятное? Вы поссорились? – он стал испуганно задавать мне вопросы.

– С Никитой всё в порядке. Да только твой «консультант по эмиграции» предложил мне следить и доносить на него!

– Какие идиоты! – воскликнул отец, вскочил, стал бегать по комнате, – Я же им говорил, чтобы они к тебе не приставали с подобной чепухой. Ты не тот человек! Какой примитив мышления! – он хватался руками за голову, бил указательным пальцем по лбу, определяя этим жестом весь пещерный ум «николай ивановича».

Мало ли что ты говорил «им», подумала я, а может, они рассчитывают на нечто другое и не считаются с твоим мнением. У тебя свои планы, а у них свои.

– Нет, я прошу тебя, убедительно прошу, ничего не предпринимай! Вот так, сгоряча, ты наломаешь дров. Всё будет хорошо, и, пожалуйста, без глупостей. Сейчас уже поздно, но завтра я позвоню в Москву, у меня есть там с кем проконсультироваться. Что этот тип тебе ещё говорил? – отец старался успокоиться, а, главное, утихомирить меня.

– Говорил, что Иван может быть заложником, если я буду плохо себя вести.

– Слушай Ксюша, ты знаешь, что я тебя люблю больше всех на свете, я тебя никогда не подводил, не предавал. Будь умницей и поверь мне! Только об одном помни, всегда: ничего не подписывай с этими людьми. Если они тебе будут предлагать подписать… нечто… ну, да ты поймешь, о чём идёт речь. Умоляю, не подписывай! А решать, конечно, тебе, я не хочу быть виновником твоих страданий, – вид у отца был жалкий, побитый, он выглядел не победителем, а побеждённым.

Засыпая, я молилась Господу о том, чтобы искушения и испытания, выпавшие на нашу с Никитой долю, не сломили нас. Чтобы мы могли встретиться, поговорить обо всём – без страха быть подслушанными телефонистками. Молилась о том, чтобы Господь защитил Ивана и меня, сохранил нас вместе и не разлучил навсегда, чтобы козни дьявольские не коснулись нашей жизни.

 
Город мой состоит из руин красоты
Он белеет и тает как призрак.
Полу ночь, полу день
Запах гнили воды из каналов
Вперемешку с черёмухой горклой…
В предрассвете зари полечу за мостом,
Тот, что перекинут через реку.
До банальности захваленная белая ночь,
Приземлюсь, с рекою побеседую.
А на той стороне, за другим мостом,
Третий справа это мой дом.
Если сжаться в комок,
Превратиться в платок,
Подстелиться под дверь и пролезть…
Я увижу других,
Я услышу чужих,
Запах мой не узнаю в своей колыбели…
До банальности захваленная белая ночь,
Не укроешь ты пологом колыбельным.
Ты оставишь меня, не в защиту себе
Оголив мои раны детства,
Не услышу друзей,
Не увижу родных.
На могилы их брошу цветы…
Пролечу над Невой,
Поверну на залив
И махну на прощанье рукой.
 

* * *

Страна всё больше погружалась в изоляцию и брежневский маразм. Мы вступили в тяжёлый затяжной период афганской войны, бессмысленно кровавой и в результате проигранной. Посадки инакомыслящих, изоляция под домашним арестом академика Сахарова. Чувство, что граница захлопнется навсегда, не покидало многих.

Я так и не смогла поговорить с Машей, рассказать мой сон, поездка в Морозовичи состоялась, но была печальной. За время моего отсутствия Мария Михайловна тяжело заболела и скончалась. Идея покупки дома отодвигалась на неопределённое время.

Наша переписка с Никитой не прерывалась. Хоть несколько строк мы старались писать друг другу каждый день. Корреспонденция не пропадала, но, видимо, содержание интересовало «читателей», иногда конверты были даже плохо заклеены. По детским письмам и звонкам Никита познакомился с Иваном, а смешные французские открытки с «пищалками» вызывали особенный интерес у «работников почты». Игрушки в виде «лего» приходили с недостающими деталями. Никита писал изо всех стран мира, дневниковость нашей переписки видимо хорошо конспектировалась «ими». Но официальный канал связи мы с Никитой использовали вовсю и не стеснялись в своих письмах непрошеных глаз, пусть себе читают… Зато осторожность и полное молчание в связи с моим оформлением мы сохраняли обоюдно. Даже когда однажды возникла оказия передать письмо Никите с его другом, я не решилась описать всю многосложность ситуации.