Текст книги "Оттаявшее время, или Искушение свободой"

Возвращение

Сойдя с поезда в Москве, я увидела отца, он приехал меня встречать. До сих пор не могу простить себе фразы, которая стала роковой для всех дальнейших событий и обернулась большими страданиями. В тот момент я настолько жила ещё «той жизнью», инерцией неподконтрольности слова, небоязни прослушек по телефону, начиталась, наслушалась Никиты, стала многое видеть, глубже понимать, а, главное, – смелее смотреть.

«Если бы не Ванюша, я бы осталась в Женеве! Я вернулась только ради него!» – слово не воробей, не воротишь, особенно когда есть уши заинтересованные в подслушивании «мыслей вслух». Отец крепко запомнил, что сорвалось у меня с языка в первые минуты нашей встречи. Но тогда я произносила это, сквозь слёзы, с осознанием расставания навсегда с моим любимым, то чего только не скажешь, когда знаешь, «что навсегда». Я шла, глотая слёзы, по платформе Белорусского вокзала, втираясь постепенно в суету московской толпы. Вот мы на площади перед вокзалом и меня поражает пустота и обшарпанность города, серая масса граждан, закрытость и не улыбчивость лиц, разваливающиеся от старости машины и нечто угрожающе-важное в самой атмосфере Столицы. Этот город шуток не любил. А безысходность присутствовала.

Как быстро человек привыкает к красивому и хорошему. Но если он всю жизнь живёт в подмене настоящей красоты и моральных ценностей, которую ему заменяют идеологической фигнёй, то он начинает верить, что Эрмитаж самый большой и полный музей мира, Москва – порт пяти морей, а русские люди – самые добрые и гуманные люди в мире. Далее идёт весь набор бреда, которым питают русских людей до сих пор: фигуристы, балет, спорт, музыканты, космос, армия – самые талантливые, сильные и непобедимые. Весь этот миф разбивался в пух и прах с первого посещения советским человеком Запада. Хоть и в турпоездке, без денег, с подслежкой, с невозможностью и запретом общения с гражданами страны.

Сама видела и знаю людей приехавших в те годы из поездок в Англию, Францию, Италию, которым долгое время приходилось выходить из настоящего эмоционального шока. И это касалось не только посетителей загранмагазинов, где они видели тридцать сортов кофе, но и культурно-общественная жизнь поражала масштабом. Очереди на выставки, огромные книжные магазины, заполненные концертные залы и всё это не соответствовало пропаганде духовной нищеты и полной бездуховности свободного мира. Расхожая фраза, что на Западе «мясо есть, а души нет» – была ложью. И можно только горько сожалеть, что та кастрация чувств и засорение мозгов, которые превратили русского человека в зиновьевский персонаж «гомо советикус» – до сих пор даёт о себе знать. Вера, доброта, открытость миру, любовь к ремеслу, земле, путешествиям и… многое другое – подменилось у советских людей завистью и злобой ко всему близлежащему, вечному поиску внешних врагов. Зависть – один из больших грехов, она порождает несчастья и преступления.

Через десять минут я окунулась в прошлое – со всем, что оставила, с тем, что забыла, заглушила. Отец был ласков и предупредителен, будто с больной, перенёсшей тяжёлую госпитализацию и теперь начинающей ходить. А меня и вправду покачивало. Помню, что мы завезли вещи к друзьям, и пошли гулять по Москве. Нервы мои были на взводе, и я плохо себя контролировала.

Да и зачем? Мне казалось что всё, о чём я рассказывала отцу в ту прогулку им сопереживалось. Я видела его участливые глаза, заботу, внимание ко мне и грусть сознание безнадёжности ситуации. Он задавал совершенно банальные вопросы, а я как на приёме у психоаналитика выкладывала всё подряд меня волнующее. Главное, что я рассказывала ему о Никите, о наших чувствах и о полной невозможности их развития. Я говорила ему, что Никита хочет на мне жениться, что мы любим, друг друга, что наши семьи знакомы ещё с начала века, что это судьба и как хорошо, что я, наконец, знаю, что такое соединение душ, и ещё многое другое, что мог понять только мой отец, потому что он был человек проницательный и очень тонко мыслящий. Мы сели за столик маленького кафе и отец произнёс: «Знаешь Ксюша, у тебя состоялось интереснейшее знакомство. О вашем будущем ты сейчас не думай, может быть и устроится. Только никаких глупостей с фиктивным браком и выездом в Израиль, не вздумай! Я посоветуюсь со знакомыми юристами, у меня есть один знаток».

Мгновенно меня охватило глобальное отчаяние, и я, поняла, что все мои излияния души были ошибкой. Страшной, неизбежной ошибкой! Что меня как мотылька затянуло на свет свечи и что тут-то я и сгорю. Не нужно было отцу всё это рассказывать. Я вдруг почувствовала, что мои болячки и раны настолько обнажены, что лечить их будут совсем не доктора «айболиты», а скоро меня поволокут в ГБ объясняться о «НК» и каяться в содеянном. Тут и вспомнились мне предупреждения «ооновской дамы» по телефону.

– А знаешь, ведь тебе было послано продление. Мне так сказали в ОВИРе. Ты могла бы ещё месяц и больше быть с Никитой. Но это из-за неповоротливости наших чиновников. Между ними такая несогласованность, они опоздали тебе сообщить, а ты поторопилась…, – с улыбкой произнёс отец.

– Папа, но это не имеет никакого значения. Всё равно исход наших отношений ясен. Будут письма, телефонные звонки, да и то всё продлится не долго, обсекут. А сюда он приехать не может, и зазывать я его не буду! – я решила сразу расставить точки над «и», чтоб никому не повадно было спекулировать на заманивании любимого человека.

– Времена изменились, и я думаю, что вы сможете переписываться, да и о будущем стоит подумать, а вдруг он приедет, не испугается, коль такая любовь… Его здесь не тронут! Не те времена, да и люди другие, более умные.

Меня пронзили эти слова отца, потому что под словом «другие времена и другие люди» подразумевалось КГБ.

– Нет! Этого не будет никогда! Я не смогу подвергнуть ни Никиту, ни его семью хоть малейшему риску! – мой тон был решительным и резким. Отец, зная меня, понял сразу серьёзность моих слов и больше к вопросу о приезде НК не возвращался ни разу.

Так и не знаю, кем был разработан план всей дальнейшей операции. Может быть наш свежий, первый разговор послужил основой всего дальнейшего. Отец, зная меня, мой твёрдый характер, невозможность лукавить, может быть, сам подсказывал «им» сценарий постановки. И может быть, он по своей авантюрности понял, насколько счастливый случай открывается ему в перспективе выезда на Запад, минуя женитьбу на бедной Ирине Бриннер. Я стала ему для этой операции замечательным объектом эксперимента, с интересными перспективами челночных поездок. Думаю, что решение приобщить дочь-умницу к намеченному, да так, что она ничего не поймёт, а когда поймёт, будет поздно, зародилось в его голове именно в тот момент. Ирину с её театральной любовью можно послать подальше, она больше не нужна, а иначе хлопот не оберешься! Пишу так, потому что все последующие события начали вырисовываться именно в этом ключе. За столиком московского кафе, пока я проливала крокодиловы слёзы, радуясь отцовскому сопереживанию и доброте, а Никита «там» ни о чём не подозревал – зарождалась операция НК=NK, своего рода «Восток – Запад».

* * *

По возвращении в Ленинград я решительно продолжила свой бракоразводный процесс. За моё отсутствие супруг не проявлялся, я изыскала его в Харькове, предложила не упрямиться и согласиться на обусловленные сроки. Он неожиданно прилетел, стал требовать объяснений и заявил, что разводиться со мной не хочет. И всё-таки наш развод состоялся. Как ни печально говорить об этом, но решающим стимулом в разводе был материальный фактор. Выкуп сына и личной свободы мне стоил машины и гаража.

В наших разговорах с Никитой мы были откровенны, но многое он о себе не рассказывал, чутьём своим я понимала, что так надо, и что это только на пользу мне. Со своей стороны, я не могла рассказать Никите о своих подозрениях по поводу отца. Мне было стыдно и страшно говорить ему об этом. А вдруг он не поймёт, оттолкнёт, оскорбит или, самое ужасное, начнёт подозревать меня!

Пришло первое письмо от Никиты, конверт разорван, и половина второй страницы письма потеряна. Потом он мне позвонил, и начались наши еженедельные воскресные звонки. Мы писали друг другу каждый день, расстояние наших чувств не сглаживало, наоборот, укрепляло. Письма наши «ими» читались, но в обе стороны приходили регулярно, то, что цензура работала хорошо, я поняла гораздо позднее.

Целые фразы мне потом зачитывались, задавались вопросы… Страна вступила в затяжной период войны в Афганистане, маразм брежневского аппарата «крепчал» – арест и преследования академика Сахарова, высылки и посадки инакомыслящих продолжались.

Постепенно я вошла в домашний ритм жизни, радость встречи с Иваном, мамой. У меня было много книжных и театральных заказов, сроки поджимали и я с головой ушла в интересную работу. Никто меня никуда не «приглашал», хотя я каждый день ждала вызова на разговор в КГБ. Всё складывалось не в мою пользу, было состояние затишья перед грозой. После нашей встречи и разговора в Москве отец мне не звонил и продолжал жить в Парголово. Наступил 1980 год и где-то в начале марта, мне позвонил отец и попросил меня с ним увидеться. Холод стоял отчаянный, промозглый, ни зима, ни весна, снег почти сошёл, но слякоть и грязь под ногами вперемешку с песком и солью разъедала обувь. Папа любил говорить о делах вне стен, поэтому мне было назначено свидание на Каменном острове. По дорожкам, под начинающимся дождём мы дошли до старого Деревянного театра. Шли молча, угрюмость его меня угнетала, я заметила, что у отца вернулся его нервный тик. Это бывало с ним только в периоды сильного нервного напряжения. Мы укрылись под колоннадой полуразрушенного театра.

– Ксения, могла бы ты попросить Никиту прислать тебе приглашение в гости, месяцев на шесть… – наконец мрачно произнёс отец.

– Думаю, что нет. Так как по его приглашению меня ни в какие гости, а тем более к нему, не выпустит. Никита сам мне говорил об этом. А зачем это нужно? – удивилась я.

– Ты хочешь выйти замуж за своего ёбаря или нет?!! – заорал он на меня страшным, срывающимся от злобы голосом.

– Папа… как ты можешь… – только и пролепетала я в ответ и заплакала.

Видимо он понял, что переборщил.

– Ну, прости меня, успокойся. Я хочу говорить с тобой серьёзно и реально. Мне посоветовал один «юрист» сделать именно так. Пусть Никита пришлёт приглашение в гости на шесть месяцев для оформления вашего брака во Франции.

– Но это же бред, меня никто не пустит во Францию «выходить замуж». Так не бывает, об этом мне говорил сам Никита. Единственный способ это мне выйти замуж фиктивно и выехать. Он постарается подыскать подходящего человека, верного, может быть за деньги. Его друзья мне уже звонили… – ответила я сквозь слёзы. – И потом, без Ванюши я не поеду! Так и Никита решил, что только с Ваней будет наше воссоединение, если такое будет вообще…

Отец медлил с ответом, а потом произнёс:

– Сходи в районный ОВИР и посоветуйся по поводу Ивана. Но вряд ли ты сможешь взять его с собой. И вообще, он будет только помехой, если всё состоится, тебе нужно налаживать свою личную жизнь, профессию. Иван сможет побыть с твоей мамой или… со мной. Ты ведь заключишь брак и вернёшься? Потом будет оформление сына, а всё это не так просто. Учти, что у него есть отец, твой бывший муж и если он не захочет, то может написать заявление и ты сына никогда не увидишь. Более того, если ты будешь делать глупости, то тебя могут лишить материнства, как невозвращенку и предателя Родины. Ты должна это знать и всё учесть!

Сердце моё похолодело. И это было сказано отцом совершенно спокойным тоном.

– То есть, как это мой сын будет мне помехой и в чём? Я без Ивана никуда не поеду. Это моё последнее слово! И Никита тоже этого не поймёт. Вся эта затея абсолютно не реальна, кто тебе посоветовал идти таким странным путём?

Я абсолютно твёрдо и решительно поставила себя в разговоре, так что отец почувствовал мою несговорчивость. Он был страшно взволнован, и по всему видно было, что чего-то не договаривалось им до конца.

– Слушай, ваши планы насчёт фиктивного брака будут нереальны. Никто этого «эмиссара» в страну не пустит, а если и доедет чудом, то тебе с ним здесь не разрешат оформить брак. Это я постараюсь лично. В нашей семье фиктивных браков не было и не будет никогда! Позор! Если твой возлюбленный так жаждет на тебе жениться, то пусть сам приезжает, его никто не тронет! Есть люди, которые дадут гарантии, – он с раздражением и в сильно повышенных тонах продолжал меня просвещать.

– Да нет же! Он не может сюда приехать, потому что его немедленно посадят. О каких гарантиях ты говоришь, какие люди могут давать их, и неужели ты думаешь, я им верю? Я же тебе рассказывала историю его семьи, их арестов, возвращения…

Все мои доводы и слова отец, будто не слышал. Мне казалось, что у него есть заведомо намеченный план, как нужно меня убедить, и что его раздражает моя несговорчивость и упрямство.

– Ну, хорошо, я советовался с друзьями, со знающими юристами, они говорят, что подобные случаи в международной практике бывали. Ты о таких случаях может, и не знаешь! Но есть исключения, ты хоть это можешь понять!? Ведь твой Никита работает в международных организациях, а значит, всё время в разъездах, времени приехать и заключить брак в СССР у него нет… Так это или нет? – мне показалось, что отец, как на репетиции, повторял свой заученный текст.

– Нет, он не поэтому не может приехать сюда. А потому, что это опасно. И я сама не позволю ему это сделать. Лучше закончу наши отношения, тем более это так просто сделать, надо перестать писать и звонить! А предлог придумаю! – тупо настаивала я на своём.

– Так вот, хватит разводить мелодраму, – он резко оборвал меня, – Я пытался тебе сам всё объяснить. Но если ты мне не веришь, так я тебя познакомлю со специалистом, он, кстати, давно хотел с тобой поговорить. Сам он из отдела эмиграции, никакой он не гэбешник, умный, образованный человек и может дать тебе совет. Я с ним говорил о тебе и это он посоветовал, чтобы Никита прислал приглашение на шесть месяцев в гости. Он же сказал, что об Иване лучше сейчас не упоминать.

– Никиту удивит столь странное предложение! Он не поймёт. Мы думали в перспективе пожениться, но оба знаем, как это трудно. Нам невозможно даже встретиться в ближайшие годы… А ты сам, оказывается, без моей просьбы говорил со своим знакомым «юристом» о нас? Я тебя ведь не просила?

Вот оно, началось, сразу мелькнуло у меня в голове. Хотят всё-таки познакомиться под видом «юристов-специалистов по эмиграции». Тонкий ход, давят на чувства, слезу, мол мы Вам поможем, а потом Вы нам… Неужели я похожа на наивную дурочку. Или начитавшись нашей переписки, «они» решили, что птички в клетке, а у них ключик от дверцы.

– Да я ведь иногда консультирую по вопросам современного искусства специалистов по эмиграции. Он о тебе от меня слышал, я ему рассказал о твоих проблемах… Но ему интересно твоё мнение об эмиграции, он просил меня познакомить его с тобой. Уже давно просил, но я говорил ему, что ты очень занята разводом и работой. А теперь пришло время, когда я сам тебя прошу, очень прошу, хотя бы ради меня встретиться с ним, – у отца лицо было тёмное, страдальческое, а сколько седины и морщин прибавилось. Даже осанка его высокой фигуры изменилась, он как-то сгорбился, сильно похудел. Какая тяжелая подневольность, и каким позором души и унижения даётся ему это служение. Кто же подал идею с «приглашением замуж», а в заложники оставить, на всякий случай, сына? Ведь этому спектаклю театра марионеток не будет конца. Под запугиванием, заманиванием любовью можно было добраться и до главного героя. Там или здесь, это уже не имело значения.

– Хорошо, я согласна повидаться с твоим знакомым «юристом-специалистом». Только мне бы хотелось встретиться с ним в твоём присутствии…

Отец не дал мне договорить и воскликнул:

– Я приведу его к тебе домой?

Такой наглости я не ожидала. Ну и нравы!

Но коль уж я согласилась и будто прыгнула с головой в холодные воды Невы, то игра началась. В ней победителей не бывает, а жертв обычно множество. Подозревала ли я тогда, насколько это игра может быть опасной и что я рискую не только своей совестью, честью, любовью дорогого мне человека, может быть, даже его жизнью и приговором отнятия сына навсегда.

Чем-то эта игра напоминала «русскую рулетку» – может, бахнет, а может, пронесёт до следующей прокрутки пуль в барабане пистолета. Никита сейчас играл во Франции в более спокойные рулеточные комбинации. А уж если и проигрывал, то не душу и совесть, а деньги. Рассчитать эту «русскую рулетку» невозможно, на то и ставка судьбы. Интуиции не хватит, опыта нет, одна вера, да и теплящаяся надежда, что можно будет сойти с дистанции…

«Николай Иванович»

Папин роман с Ириной начал давать осечки, об этом мне стало известно после звонка самой «жертвы» из Нью-Йорка. Ирина писала папе письма, но очевидно с какого-то времени он перестал ей на них отвечать. Что послужило причиной такого странного поведения отца, не знаю. Но бедная Ирина, которая как на плаху положила свою «честь и совесть» влюблённой девочки, металась на другой стороне планеты, в полном непонимании происходящего. У отца в Парголово телефона не было. Эта изоляция во многом помогала ему избегать нежелательных встреч и звонков. Во время последней нашей прогулки по Каменному острову отец в озлоблении сказал: «Вот, пишет мне целые письма-романы. Кому это надо, у меня нет времени читать всю эту галиматью!» При этих словах он вынул из портфеля штук двадцать нераспечатанных конвертов и сунул их в мусорный ящик.

Бедная Ирина, подумала я, плакал твой «иконостас» над кроватью. Беспокойство её, как оказалось позже, было связано с намеченными мероприятиями для оформления «их с Гуленькой брака». К этому времени отец развёлся. Все бумаги, юридические документы были у Ирины готовы, и дело было за малым, она готова была приехать в Ленинград, чтобы пойти с отцом в районный Загс. То ли он не мог и не хотел этого, то ли просто не любил её, а может, в связи со мной и Никитой планы «юристов» поменялись – всё свелось к его исчезновению с её горизонта. Это было совершенно в его духе. Как только возникали в его любовно-сердечной сфере проблемы, он старался испариться, надеясь что, может рассосётся само по себе. Но не таков был характер Ирины. Для неё не было преградой ни молчание отца, ни двенадцатичасовой перелёт в СССР и явное нежелание «жениха» с ней переписываться. Она купила туристическую путёвку с билетом, позвонила мне и сообщила, что через пару недель приедет. Я послала отцу телеграмму в Парголово, вечером он мне перезвонил:

– Эта дурёха предлагает мне на ней жениться! Чтобы спасти меня! Пошла она к чёрту! Мне всё надоело, я ей написал письмо, объяснил, что нужно подождать с решениями, я сейчас не готов… Так она хочет заплатить все алименты за Дуню до восемнадцати лет, а мне чуть ли не завещание на имущество. Она сошла с ума, думает я на это куплюсь! – отец был возбуждён до предела.

Ну как тут не восхититься благородством его души! Никаких сделок с совестью и всегда правда, одна только правда, голая, страшная, ранящая… Дорогая Ирина, мне было её жалко, и я совершенно не представляла, как буду её встречать, что буду ей говорить и объяснять. Последняя фраза отца была «Прошу тебя, избавь меня от этой истерички, встреть, поговори… скажи, что меня нет в городе. Может быть, я и возникну на десять минут, но в самом конце».

Моя встреча с «юристом эмиграционного отдела» приближалась. В голове я рисовала картину этой встречи, что нужно отвечать, как говорить. Но прежде всего, я решила ни в коем случае не показывать страха и никак не выдавать своего крайнего желания соединиться с любимым НК всеми средствами. Будто всё это для меня не столь уж важно, а взаимные письма и звонки – ну так это одна «любовная игра». Жизнью я довольна, у меня сын, работа, ехать никуда не собираюсь. Это была интуитивная тактика поведения и защиты от возможных предложений. Тем более, что на их глазах происходила комедия как бы «вполне всерьёз», моего отца и Ирины. Как ни покажется странным, но в день нашего свидания я чувствовала себя спокойно и уверенно.

Отец приехал около пяти часов дня, а через полчаса раздался звонок в дверь и на пороге возник молодой мужчина, лет тридцати шести… с огромным букетом белых цветов. Вначале вошёл букет, а потом из-за него выглянуло на меня улыбчивое лицо брюнета с голубыми глазами. Он был полноват, среднего роста, в модной импортной куртке и джинсах.

Я провела гостя из коридора в комнату.

– Меня зовут Николай Иванович, мы с Игорем Ивановичем давние знакомые, – произнес, улыбаясь, мужчина и как-то фамильярно обнял отца за плечи.

Я поставила букет в вазу, предложила присесть всем за круглый стол, накрытый непарадной кашемировой скатертью. Неожиданно отец достал из своего портфеля бутылку коньяка, коробку шоколада, лимон и предложил выпить.

– Ах, с удовольствием! Коньячок это всегда хорошо, – суетливо радостно болтал «николай иванович, – Знаете, у меня дочка, её зовут Василиса, а у Вас, значит, Ванечка. Вот какие русские имена у наших детей, это теперь стало возвращаться. Да, – с грустью вздохнул он, – Всё разбили в своё время, разорили, а теперь «мы» восстанавливаем, – я не ослышалась, акцент был именно на слове «мы».

Коньяк был разлит по рюмкам, и наступила неловкая пауза. Мне казалось, что семейные портреты и фотографии в ролях деда и бабушки с явным недоумением глядели на нас со стен.

Гость осмотрелся и будто читая мои мысли произнёс:

– А покажите мне, Ксения Игоревна, фотографию Вашего Ванечки!

Принесла, протянула.

– Хороший пацан, – и пауза.

Я молчу, отец болтает «о погоде», по сути к делу не приступает, а я продолжаю ждать. Цветы в вазе белыми факелами демонстрируют свою казённую принадлежность, коньяк разлит повторно.

– Я должен скоро бежать, у меня свидание с одним молодым художником, – совершенно неожиданно и суетливо сказал мой отец. Заторопился, бросился кому-то звонить из соседней комнаты, потом попрощался, на ходу замотал шарф, и входная дверь за ним захлопнулась. Вот так подстава, подумала я! А гость расслабился и улыбнулся мне:

– Ксенечка, можно я Вас так буду называть, расскажите мне про Швейцарию. Я, к сожалению там не был, всё больше в Германии бываю, да и то чаще в ГДР.

– Что я могу добавить нового о Швейцарии? Красивая природа, приятные и интересные люди и ещё большой покой во всём. Без потрясений страна. Мне там было очень хорошо, – я успокоилась после внезапного исчезновения отца и решила вести разговор в непринуждённой форме. Вот чего я не переносила никогда, так это фамильярности «совковых мужиков» в разговорах с женщинами и поэтому его «ксенечка» меня очень насторожила. Только бы не пришлось ему хамить, мелькнуло у меня в голове.

– Я слышал, Ксенечка, от Игоря Ивановича, что Вы развелись со своим супругом? – продолжил он (будто новости у них только из домашнего источника).

– Да, наша жизнь не сложилась, к сожалению…

– А что же Вы думаете, что за границей мужчины другие, лучше наших? – вот, наконец, и взял «быка за рога» мой собутыльник.

– Почему же лучше, наверное, там тоже разные бывают, – ответила я.

– Но что же Вы не смогли у нас-то хорошего найти? Чагой-то Вас на тамошнего потянуло? – строгим голосом спросил «николай иванович».

– Ах, это Вы имеете в виду Никиту? – я ответила с полунаивной интонацией, как бы подыгрывая гостю в его манере выражаться. Собеседник заулыбался и налил нам ещё по одной рюмке. – Мне повезло, я встретила, наконец, любимого человека, наши чувства взаимны…

–…До этого Вас не любили? Не поверю, никогда не поверю, Вы же красавица… – разгорячился «николай иванович», – Но стоит ли менять спокойную жизнь у себя на родине на полную неизвестность и чужбину? О Никите Игоревиче я слышал разное, семья его известная, историческая. Очень печально, что так пострадали они все, да хоть живы остались, и то радость. Мы теперь таких людей не за решётку бы сажали, а в гости бы зазывали. Да, Сталин в своё время дров наломал, а последующие правители тоже не всегда головой думали… сейчас у нас специалисты есть по истории эмиграции. Знаете, ведь я пишу диссертацию и меня интересует всё, что касается живых впечатлений и рассказов о русской эмиграции на Западе, – при сих словах он не достал блокнот для записи моего предполагаемого рассказа, но почему-то, пошёл в коридор, принёс свой чёрный кожаный портфель и поставил его рядом со стулом, у своих ног.

– Ничего интересного и нового, пожалуй, я не смогу Вам рассказать. По причине того, что в основном я там развлекалась и кроме ресторанов, театров и казино, в которые меня водили, я ни во что ни вникала. Жизнь эмиграции разная и, скажу прямо, времени на её изучение у меня не было. Ведь я даже побывала в Париже контрабандой от ОВИРа, – со смехом ответила я и опрокинула залпом рюмку коньяка.

– Понимаю, что у многих тамошних русских обида на Советскую власть. Но ведь всё поменялось, к старому возврата нет, теперь есть молодое поколение специалистов, которые вроде меня разъясняют тем, кто наверху, как нужно себя вести. Я с большим уважением отношусь к Вашему отцу. Игорь Иванович мне много рассказывал о своей поездке в Женеву и о Вас тоже говорил… Вы что, очень переживаете, что роман Ваш с Никитой Игоревичем закончится просто перепиской? Но ведь он может сюда приехать. Ему нечего бояться! – «николай иванович» говорил убедительным тоном и всем обликом выражал уверенность в полной безопасности, появления НК на территории СССР.

– Что Вы, никогда Никита сюда не приедет! Он напуган на всю оставшуюся жизнь. И зачем ему это делать? У него работа, частые поездки, старые родители, которых он не может оставить. Да они скончаются раньше времени, если он соберется сюда. Скажу Вам прямо, что я никогда его просить об этом не буду! – решительно сказала я.

– Неужели ради Вас и такой любви, он не поедет? Какая же это настоящая любовь?! – это звучало провокационной подначкой со стороны «николая ивановича».

– Слушайте, я ведь не девочка и не настолько наивна. Мы говорили с ним и многое обсудили. Я ему сказала, что мне дороже моя чистая совесть и его спокойствие во Франции, чем наше счастье, замешанное на риске для его жизни, – мой слушатель при этом открыл свой чемодан и запустил в него руку. Может быть, мне пригрезилось, но как будто я услыхала щелчок клавиши…

– Да что Вы говорите такое. Кто же его здесь тронет? Я, если хотите, любые гарантии могу достать, у меня друзья в Москве, они знают, кто такие Кривошеины. А Никита – знаменитый… – кипятился «николай иванович».

– Не нужно мне никаких гарантий, а Никиту я звать сюда не буду! И давайте больше не говорить о его приезде, – я решила свернуть нашу дружескую беседу, тем более, что разговор как-то упёрся в тупик. Этот тип очень хотел меня уговорить пригласить Никиту, а насколько я поняла отца, всё начиналось с обратного. Отец ведь первым заговорил о возможности моего «выезда в гости и замуж» к Никите во Францию. И только под предлогом советов от «специалиста по эмиграции» я согласилась встретиться с пресловутым «николаем ивановичем». Значит, опять обман, и всё это было подстроено только как наведение контактов со мной в непринуждённой домашней обстановке. А я-то дура, уже говорила с Никитой о подобном приглашении, и он на том конце провода был потрясён моей просьбой. Ничего подобного он не слышал! И его удивлённое и продолжительное «Даааааа..? Конечно…» я могла хорошо понять, и только молила Бога, что бы он не задавал мне лишних вопросов по телефону, в мембране которого и так постоянно присутствовало «эхо москвы»

– Скажите, Николай Иванович, отец мне говорил, что якобы есть форма приглашения, по которой меня могут отпустить «выходить замуж» во Францию? Именно об этом я и хотела Вас спросить: насколько это реально? – решительно обратилась я к моему собеседнику.

– Ксенечка, эта практика на деле осуществляется, но крайне редко. Чаще всего по особому приказу из… Москвы, – тут он запнулся, – в Вашем случае, я ничего не могу решать, могу только давать советы, как действовать. Но думаю, что если Вы по своему характеру и упрямству не захотите понять, что я Ваш друг, то боюсь, ничего хорошего из воссоединения с Никитой не выйдет, – его намёк, «что он мой друг» я прекрасно поняла: за этим стоит предложение на них работать. Но этого не будет никогда! Я решила для себя, пусть мы лучше не увидимся с Никитой и весь роман превратится в «сотню писем к другу», чем пойти по пути отца.

– Ну, что поделаешь, если не выйдет из этой затеи ничего, то переживать и биться головой об стену я не буду! Жизнь в конце концов не заканчивается на одном романе. Я вполне удовлетворена своей женской судьбой. Поверьте мне, начальные отношения с Никитой не причина кидаться с головой в авантюры. Мне эти хитросплетения не осилить и я об этом сразу Вам заявляю, – спокойно и настойчиво ответила я «николаю ивановичу».

Он вздохнул и раздосадовано покачал головой, но настаивать не стал. Разговор после этого как-то завял, перешёл на рассказ о его дочке и его «хобби». Сейчас уже не могу вспомнить, в чём состояла страсть и увлечение «николая ивановича». Время было уже почти семь часов, и мой собеседник сказал на прощание:

– Я с Вашего разрешения ещё раз Вам позвоню, но если у Вас будут ко мне вопросы, то вот мой служебный телефон. Если не застанете, мне всегда передадут сослуживцы, – он протянул мне бумажку с написанным от руки номером телефона. Адреса своей конторы он не назвал. Громко защёлкнулись замки его тяжёлого портфеля. Мы попрощались, и я с облегчением закрыла за ним входную дверь.

На душе моей было противно и муторно не от выпитого коньяка, а от пережитого в течение этих полутора часов напряжения.

Через две недели после этой встречи пришёл объёмный конверт от Никиты. А вечером того же дня раздался телефонный звонок, и я услышала далёкий голос Ирины: «Ксюша, дорогая, я прилетаю. Сообщи Гуленьке…».

* * *

Помню, что оба события были, как два нокаута.

Первое, что я увидела, вскрыв письмо от Никиты и вникнув в его содержание, было приглашение мне и Ивану. Но приглашение было «не в гости и замуж», а «замуж и на постоянное место жительство вместе с сыном». Я была в полном замешательстве, ничего подобного я даже не предполагала. Что же мне теперь делать?

И второе, это близкий приезд Ирины. Мне было радостно её увидеть, но я со страхом ждала их встречи с отцом. Он, конечно, не предполагал от неё такой прыти; как ни прятался, но, видно, много наобещал ей, и авансы обернулись долгом. По всей ситуации, в которую были поставлены Ирина и я – видимо мне и предстоит быть буфером. Наше знакомство переросло в дружбу, ей я остаюсь верной до сего дня, благодарность которую, я испытываю к ней, не поросла коростой времени.