Текст книги "Приключения Никтошки (сборник)"

Глава двадцатая
РЕКА

А Никтошке и впрямь нужна была помощь. Да она была ему сейчас совершенно необходима! Оказалось, что крапивные заросли, в которые забрел Никтошка, росли на самом краю обрыва. Блуждая в крапиве, он оступился – и скатился с крутого обрыва вниз, к реке. Хорошо, что ничего себе не сломал.

Никтошка был очень грязный. Лицо закопченное. Волосы в сметане. Из-за кислого молока, которое пролилось из канистры ему прямо на голову, от волос пахло ужасной гадостью и никуда нельзя было деться от этого мерзкого запаха. А пенки… они были хуже всего.

Очень хотелось вымыться. Но дул такой холодный ветер, что даже застегнув джинсовую курточку на все пуговицы и замотавшись в шарф, Никтошка все равно дрожал. К тому же ему сильно хотелось спать. Так хотелось – что вот прямо сейчас взял бы и упал в лужу и тут же уснул. Но лужа была мокрой и холодной. Никтошка стал рассуждать, что ему лучше сделать: несмотря на холод раздеться и вымыться в реке или лечь спать. Но то ли от голода, то ли от ветра у него так сильно болела голова, что он ничего не мог придумать.

Возле берега плавала коряга, одним своим концом запутавшаяся в кустах. Никтошка зашел на корягу и встал на четвереньки. Ему очень хотелось лечь прямо на нее и тут же уснуть. Но в животе урчало от голода. Налетевший порыв ветра брызнул ему водой прямо в лицо. Никтошка поднял голову. В просвет между облаками выкатилась огромная желтая луна. Она осветила черный лес, и от лунного света деревья, непонятно почему, стали еще чернее. Но Никтошка не хотел смотреть на лес, а смотрел только на луну. Голова болела, и мыслям в ней было очень тяжело. Никтошка смотрел и смотрел на луну, и сам не заметил, как стал потихоньку выть. Сначала не громко, а потом громко. Он смотрел на луну и выл, а луна смотрела на него и, когда пролетал край облака, она словно моргала или словно убирала упавшую на свое желтое лицо прядь волос.

Никтошка не помнил, сколько он так выл, а только вдруг он услышал, что ему кто-то отвечает. Он замолчал и прислушался. Из черного леса донесся ответный вой, а потом еще один – далекий, словно звал за собой куда-то. Мимо проплывал пень. С корнями, растопыренными в разные стороны, он был похож на большого черного осьминога. Никтошка и сам не знал, что это пришло ему в голову, но только он взял да и прыгнул на пень. Это был пень от какого-то большого дерева, наверное, дуба. Пень был весь потрескавшийся и изъеденный насекомыми. В середине его было углубление, в котором почему-то было сухо. Никтошка завалился в него. Сюда не доставал ветер. Никтошка свернулся калачиком и подобрал под себя ноги, как креветка. Пень качало, и он плыл, неизвестно куда. Какое-то время головная боль и голод еще боролись между собой в его усталом организме, но потом, видимо, оба тоже устав, оставили Никтошку в покое, и он наконец уснул.

Глава двадцать первая
ВРУША РАСКОЛОЛСЯ

– Может быть, Никтошка сейчас погибает? – повторил свои слова Знайка. Услышав это, к ним подбежали остальные малыши.

– Как погибает?

– Где он?

– Я срочно должен ему оказать медицинскую помощь!

– Погодите! – остановил их Знайка. – Еще пока не понятно, где он.

– Так значит, он жив? – спросил Правдюша.

– Значит, этот Врушка его не съел? – спросил Торопыга.

– Не съел, не съел, – сказал Знайка.

– А может, все-таки съел? – сомневался Патрон.

«Если съел – то куда косточки засунул?» – подумал Напильник, но вслух ничего не сказал.

Примчался Булька. Он был рад общему оживлению и стал носиться по кухне, опрокидывая кастрюли.

– Стойте! – прокричал доктор Таблеткин. – Мне пора выезжать! Больной на операционном столе уже целый час лежит – меня ждет!

– Как же мы поедем без Никтошки? – спросил Торопыга.

– Ну… можно как-нибудь в другой раз за ним вернуться, – предложил Напильник.

– Нет, так не пойдет, – сказал Знайка. – Никтошка неизвестно где. На ферме его нет, а в Цветограде он тоже не появлялся. Значит, он где-то в лесах или полях. А погода-то вон какая…

Все посмотрели в окно и увидели, что погода совсем испортилась. Поднявшийся ветер гнал по небу серые тучи. Над полем уже вспыхивали отдельные молнии. Небо ворчало далекими громами, и вот-вот должен был хлынуть проливной дождь.

– Надо нам срочно что-то решать, – сказал Знайка. – А то и Никтошка пропадет, и больной без операции умрет.

– Я знаю, что делать! – вскричал охотник Патрон. – Ну-ка, Булька, поди сюда!

– Это еще зачем? – насторожился Знайка.

– Когда нужно быстро получить признание – Булька незаменим! Булька с веселым лаем подбежал к ним, таща в своей огромной пасти кастрюлю из-под съеденного супа.

– Не надо! – попросил Вруша.

– Если бы аптечка не осталась в машине… – пробормотал доктор Таблеткин.

– Погодите, – сказал Правдюша, – беря брата за руку. – Он вам сейчас и так все расскажет.

– Правда?

– Честно-честно, – прошептал Вруша.

Он очень боялся – не столько зубастого Бульки, сколько его грозного хозяина. Но, как ни странно, в стрессовых ситуациях – то есть, когда страшно – Вруше всегда еще сильнее хотелось врать.

– Он сейчас всё скажет! – заверил Правдюша.

– А вдруг нет?

– А вдруг да?

– Ну давай!

– Сейчас…

– Ну же!

– Погодите! – сказал Знайка. – Дайте ему сосредоточиться. И всё вспомнить.

– Да времени же нет! Больной умирает!

– Да подождет твой больной! Не умрет. Пусть ему пока наркоз сделают.

– Да как же я им это скажу, тут, наверно, даже и телефона-то нет?!

– Почему же? Всё у нас есть. Пойдем! И Правдюша повел доктора к телефону.

– В общем, так! – грозно подступил к брату-обманщику охотник Патрон, таща за ошейник Бульку. – Даем тебе ровно семь минут на размышление. Как раз без семи четыре. Когда часы пробьют… если не скажешь – мы тебя так искусаем – своих не узнаешь!

Торопыга принес всем по стулу, и коротышки расселись вокруг Вруши. А бедный обманщик, красный от стыда, остался стоять в середине, стараясь закрыть лицо руками, чтобы они не видели, как ему стыдно.

Напильник качался на своем колченогом стуле, длинная ножка которого страшно скрипела и, казалось, вот-вот расколется пополам. Знайка, вытащив из кармана тряпочку, протирал очки. Торопыга скрестил на груди руки и напевал какую-то песенку. Патрон положил на колени заряженное ружье и правой рукой играл затвором, то открывая, то закрывая его. При этом из ружья время от времени выпрыгивал патрон. Охотник поднимал его с пола и снова загонял в затвор. Левой рукой он держал наготове Бульку.

– Без трех минут! – предупредил Патрон.

Песенка Торопыги действовала всем на нервы. Может быть, потому, что слуха у шофера совсем не было. Знайка вообще не выносил всяких резких звуков и каждый раз, когда лязгал затвор Патронового ружья, он как-то странно дергал плечами, словно его касался оголенный электрический провод. Таблеткин в своем углу разговаривал по телефону и, судя по словам, которыми он называл медсестру, тоже нервничал. «Как это катетер пошел не туда? – восклицал он. – А куда же?»

Вдруг из часов выскочила сердитая кукушка и начала куковать. От неожиданности Напильник подпрыгнул на стуле и ножка сломалась. Слесарь с грохотом полетел на пол.

– Ну, хватит тут комедию ломать! – топнул ногой Патрон, вскакивая со стула. В этот момент Булька дернулся и залаял. Ружье выскользнуло из рук охотника, грохнувшись прикладом о таз. Раздался выстрел. Коротышки в ужасе попадали на пол.

Патрон схватил Врушу за шиворот.

– Не стреляй! – попросил тот. – Пожалуйста, не убивайте! Не надо…

– Я те не стрельну… я тя щас так убью – на том свете будешь помнить!

– Как тебе не стыдно! – закричал на него Знайка. – Перестань сейчас же!

– Кого ранило? – спросил подбежавший Таблеткин.

Все стали ощупывать себя и друг друга, ища, не пробила ли кого-нибудь пуля.

– Кажется, все целы, – встал с пола Напильник.

– Что это за мерзкий писк? – оглянулся Таблеткин. – У меня сейчас голова лопнет!

– Может, это от выстрела в ушах звенит?

– В каких еще ушах?! У меня с ушами всё нормально!

– Тогда откуда этот писк? Все стали оглядываться.

– Да это же кукушка пищит, – догадался Напильник, подойдя к часам. – Ну, точно. Пуля попала кукушке в живот. Кукушка застряла и пищит. Он поковырял пальцем в дырке от пули, которая пробила кукушку.

– Я могу исправить, – сказал Напильник. – У вас отвертка и пассатижи есть?

– Какие пассатижи! – рассердился Таблеткин. – Там больной умирает, а он тут со своими пассатижами!

– Ну, тогда приступим к делу, – сказал Патрон, подходя к Вруше.

– Я вам ничего про Никтошку не расскажу! – прошептал Вруша.

– Что?! – хором закричали Напильник, Торопыга и Патрон. – Ну-ка, Булька!

– Стойте! – остановил их Знайка. – Это он говорит, что расскажет всё. Продолжай.

– То есть как?

– Так! Он ведь всегда говорит неправду. Значит, если он говорит, что не расскажет ничего – значит, он расскажет всё!

– А-а-а… ну, тогда… Я не против. Патрон развел руками.

– Никтошка не жил здесь неделю, – заговорил Вруша.

Казалось, больше уже некуда, но от стыда он стал еще в два раза краснее.

– Он не жил здесь неделю. Не уехал сегодня в одиннадцать утра. Не в автомобиле. И я не дал ему с собой еды. И заправил топлива, чтобы хватило совсем на чуть-чуть.

– А в какую сторону он поехал?

– Не по той дороге, что начинается возле столба, на краю луга. Она прямо в Цветоград идет.

– Как же так? – удивился Торопыга. – Ведь Никтошка даже машину водить не умеет.

– Ну, может, он научился, – предположил Патрон.

– Да ты что? Ты знаешь, сколько этому нужно учиться? А потом еще экзамен сдавать. У меня из десяти коротышек только один экзамен проходит.

– Да подожди ты, Торопыга, со своими экзаменами! – перебил его Знайка. – Правдюша, эта дорога действительно ведет в Цветоград? Мы ведь приехали совсем с другой стороны.

– Конечно! – ответил Вруша.

– То-то и оно, что нет, – сказал Правдюша. – Она ведет невесть куда и теряется где-то в полях. Честно говоря, я по ней ни разу не ездил.

– Значит, так, – сказал Знайка. – Никтошка уехал на машине по дороге, которая начинается за хлевом и которая вовсе не ведет в Цветоград. Топлива у него полно, еды тоже. – Когда это было? – обратился он к Вруше.

– В десять не утра. То есть, тьфу… не в десять утра. Вруша совсем заврался.

– Ну, наконец-то! – обрадовались все. – Теперь нам всё ясно.

За окном сверкнула молния и ударил гром – с такой силой, что в хлеву замычали коровы, а в курятнике закудахтали куры.

– Едем! – сказал Знайка. – Мы должны догнать Никтошку, пока он не заехал на автомобиле невесть куда. А автомобиль-то у него хороший?

– Это не Солидолыча автомобиль, – пояснил Вруша.

– Ах, этого чудилки с пенками? – удивился Знайка. – Ну ладно, времени совсем нет, вот-вот ливанет, да и темно стало совсем.

Правдюша вызвался везти их на тракторе.

– Погодите! А как же аппендицитный больной? – спросил Таблеткин. – Неизвестно сколько продлится преследование Никтошки на тракторе. У него может перитонит начаться. Нет, так дело не пойдет.

– А откуда у Никтошки перитонит?

– Это, вообще, что такое?

– Да не у Никтошки, а у больного. Если аппендицит не вырезать, то начнется перитонит, и тогда кранты.

– Я повезу тебя к больному! – крикнул Вруша.

– Ты? Ты же все время врешь!

– Нет, я не все время.

– Ну вот, опять врешь…

– Ну, я больше не буду…

– Снова соврал!

– Но должен же кто-то доктора отвезти в Цветоград!

– Ладно, пусть Вруша его везет, – согласился Знайка. – Другого выхода нет. Только пускай по дороге молчит, тогда он не сможет врать.

На том и порешили. Вруша с доктором вскочили в машину, на которой Правдюша ездил в Цветоград, и укатили. Проехав мимо автомобиля Напильника, они подобрали докторский халат и чемоданчик. Остальные малыши погрузились в трактор и выехали по следу Никтошки.

– А у нас нет какой-нибудь Никтошкиной вещи? – спросил охотник Патрон.

– Это еще зачем?

– Если вдруг нужно будет его искать по запаху, Булька смог бы. Только для этого ему нужно дать понюхать что-нибудь Никтошкино.

– Нет, ничего нет, – сказал Правдюша. – Может, у Вруши что-нибудь осталось, но их теперь не догнать – трактор медленнее автомобиля едет.

Ах да, я забыл сказать, что перед тем, как уехать, Вруша подошел к каждому и попросил у него прощения. Вообще, как следует навравшись, Вруша пришел в отличное настроение. У него всегда так бывало. Он весело бегал по комнате и напевал:

 
Никогда не буду врать,
Буду врать, буду врать.
Больше никогда не врать,
Тот кто врет – балда!
 

– Ага, как же! – насмехался охотник Патрон, глядя на развеселившегося вруна. – Так мы тебе и поверили.

– Эх, больше никогда!… Ни за что!… Не буду врать! – радостно выкрикивал Вруша, садясь в машину и целуя доктора Таблеткина.

– Да пошел ты! – отплевывался Таблеткин.

Прощаясь со всеми, Вруша по очереди перецеловал коротышек и снова поклялся, что с этой минуты – правда и только правда и ничего, кроме правды.

– Молодец, что дал обещание не врать, – сказал Таблеткин, когда ферма осталась позади.

– Мне обещание всегда давать легко. А вот исполнять его почему-то очень тяжело. Можно сказать – просто невозможно.

– Это еще почему? – рассердился Таблеткин. – Ты что же, врал, когда обещание давал?

– Да нет, не то чтобы… просто… я если долго не вру, то… мне плохо становится.

– Как это?

– Ногти начинают изнутри чесаться, а мочки ушей потеют. А потом вообще – такой зуд начинается, что хоть в колодец кидайся.

– А, так это у тебя на нервной почве, – догадался Таблеткин. – Что же ты сразу не сказал? Ну-ка, съешь вот таблеточку.

– А зачем?

– А сразу легче станет. Вруша проглотил таблетку.

– Это таблетка от вранья. Называется правдин. Я тебе пропишу три раза в день принимать. У меня дома их много есть.

– И что, всё пройдет?

– Как рукой снимет.

– Спасибо, доктор.

– Пожалуйста! Только ее пить надо вместе с успокоительным. А то она слишком возбуждает. Я тебе еще и успокоительное выпишу.

И правда, проглотив таблетку, Вруша пришел уже в такое веселое настроение, что Таблеткин не знал, как его успокоить. От потока правды из Врушиных уст у доктора едва не завяли уши. Успокоительного у него с собой не оказалось. Вруша так весело вел машину, что дважды они чуть не перевернулись, а один раз так подскочили на кочке, что у Таблеткина вылетел чемоданчик. Пришлось останавливаться и подбирать. Хорошо, что пошел дождь, а крыша у машины сломалась и не закрывалась. Промокнув до нитки и как следует замерзнув на ветру, Вруша немного успокоился. Лекарство действовало безотказно – за всю поездку он не проронил ни слова вранья. Но, к сожалению, правдин дает только временное облегчение.

Глава двадцать вторая
ШИШИМОРА БОЛОТНАЯ

На улице лил дождь и шумел ветер. Когда ветер немного ослабевал, дождь становился сильнее и громко барабанил по жестяному карнизу под крышей. Когда дождь уставал, ветер налетал с новой силой. Он гнул маленькую березку, росшую во дворе, чуть ли не к самой земле. А потом так набрасывался на дом, что казалось, хочет вырвать его с корнем и утащить вместе с дребезжащим оконными стеклами, стучащей черепицей и завывающей печной трубой прямо на небо, к косматым, кусачим облакам. Время от времени черноту за окном прорезала вспышка молнии, и тогда всё то страшное, что скрывала ночная тьма, на мгновение показывалось и становилось еще страшнее.

Пустомеля, повар Кастрюля, Растеряка и художник Мальберт не спали. Их разбудил гром и вой ветра, и теперь они не могли уснуть, потому что им было страшно. Мальберт включил было настольную лампу, но доктор Таблеткин, которому свет всегда мешал спать, накинулся на него и выдернул шнур из розетки.

– Только попробуй! – сказал он. – И так после операции устал, едва дышу. Кто спать не хочет – тому сейчас укол сделаю. Снотворное.

Все тут же сделали вид, что захотели спать, но как только Таблеткин уснул, пробрались потихоньку в этот угол у окна и уселись все вместе на кровать Растеряки. Здесь было немного светлее и поэтому не так страшно. Они сидели, завернувшись в одеяла, на кровати у самого окна и рассказывали друг другу разные истории.

– Есть такая Шишимора, – рассказывал Пустомеля, жуя кончик одеяла.

– Кто? – переспросил Мальберт.

– Ши-ши-мо-ра.

– А кто это?

– Такая… она в болоте живет. В лесу, за городом. Очень лохматая. Она никогда не причесывается. Да ей и невозможно волосы расчесать, потому что они сделаны из болотной тины.

Пустомеля помолчал.

– У нее очень лицо неприятное. Уши большие… лопоухие. Рот… ужасно кривой. Нос тонкий, извилистый…

– Ну и что? – шепотом спросил Растеряка.

– Она там всегда живет. В болоте. Если кто ночью в лес забредет… особенно, когда на небе тучи и луна не светит…

– То что? – спросил Кастрюля.

Но Пустомеля ему не ответил. Он еще сам не придумал, что тогда будет. И он продолжал рассказывать, придумывая на ходу и посасывая кончик одеяла:

– Все-то думают: «Да какая еще там Шишимора? Давно уже их не существует. Коротышки на автомобилях ездят, на шарах летают, электрические лампочки включают. Бабы-Ёги, Кощеи Бессмертные, Шишиморы всякие – нет никого». Ведь правда?

– Что?

– Что вы так думаете? Кастрюля пожал плечами.

– Правда, – сказал Растеряка. – Знайка говорит, что никого нету.

– Ну вот, видите. А все вы заблуждаетесь.

– Это почему?

– А потому, что врет ваш Знайка.

– Зачем же ему врать?

– А затем. Чтобы коротышки не пугались. Сам-то Знайка знает, да других убеждает наоборот. Потому что на самом-то деле… по-настоящему… она есть.

– Кто? – шепотом спросил Растеряка.

– Шишимора! – гаркнул ему Пустомеля в самое ухо и при этом схватил повара Кастрюлю за подмышки.

– Ай! – крикнул Кастрюля и в ужасе нырнул с головой под одеяло.

– Да хватит вам! – зашипел на них Мальберт, оглядываясь на Таблеткина, который от громких звуков, кажется, проснулся, но потом пожевал губами и перевернулся на другой бок. – И так страшно, да они еще и вопят! Сейчас Таблеткин вам по шприцу снотворного в попы вколет – вот тогда будет страшно!

– Н…нн…нну и пп… пппусть вколет, – послышалось из-под Кастрюлиного одеяла. – Я шш… шш… пп… ппприца совсем не бббоюсь. Шш… шшш… ишимора намного страшшш… шшнее…

– Конечно, чего тебе бояться, у тебя вон какая попа толстая! Несколько минут все молчали. Наконец Пустомеля снова заговорил:

– Вот вы тут сидите под одеялами… и вам тепло и не страшно. Ну… скажем так: не очень страшно…

В это время ветер как раз утих. Дождь тоже как будто устал и уже не стучал так громко по жестяному карнизу.

– Не очень страшно, – продолжал Пустомеля. – А это потому, что вы думаете, что никого нет. А она… вот прямо сейчас! Сию минуту. Сидит на кочке посреди болота. На кочку вылезла. Волосы у нее длиннющие. Из тины. И тянутся глубоко под воду. Рот кривой ужасно. Она сидит и мокнет под дождем. А уши огромные. Как у слона. И лопоухие, как лопухи.

– Нет, вы только ее себе представьте! – шипел Пустомеля. – И вы сразу поймете, что ее не может не быть. Поняли?

Никто не отвечал.

– Ну вот. Молчание – знак согласия. А если ее не может не быть, значит она есть!

И Пустомеля обвел всех торжествующим взглядом, словно только что совершил научное открытие.

– Можете сколько хотите твердить, что ничего нет, а Шишимора все равно есть и никакой Знайка вам не поможет!

Снова ветер ужасно завыл и пригнул мокрые ветки сирени к самому дому. Черные ветки так страшно зашуршали прямо по стеклу, что все почувствовали: она есть.

– Вот она – Шишимора – шуршит! – радостно прошептал Пустомеля. Растеряка сидел, плотно закутавшись в одеяло. Широко раскрытыми глазами он глядел на мокрые черные ветки сирени, которые ветер беспрестанно мотал перед окном то вправо, то влево. Мальберт под своим одеялом сжал руками колени, вглядываясь в темное небо. Кастрюля, наверно от холода, стучал зубами. Из-под одеяла торчал только кончик его носа и правый глаз. Когда небо озаряла вспышка молнии, Кастрюля подскакивал на кровати, словно ужаленный. По сравнению с другими коротышками повар Кастрюля был огромным, и пружины матраса, словно волны в бурном море, долго еще потом швыряли Растеряку, Пустомелю и Мальберта в разные стороны.

– Ну и что? Подумаешь? – сказал наконец Мальберт. – Есть она – и есть. Не здесь же, а там, у себя, в своем болоте. Ну и пусть себе там на своей кочке сидит.

– Подожди. Это я тебе пока только доказал, что она есть. А теперь, когда все убедились в ее существовании, я вам расскажу.

Пустомеля снова немного помолчал и стал рассказывать:

– Ну вот… сидит она, значит, на кочке посреди болота. Вокруг дождь, ветер, холод. И ей, бедненькой, тоже становится страшно. И она тогда пробирается поближе к жилью коротышек. Жмется, бедная, промокшая вся, поближе к домам. Спрячется где-нибудь под крылечком. А как появится прохожий, который поздно ночью домой возвращается… она потихоньку из-под крыльца покажется, подойдет поближе… и просит:

«Пусти, добрый коротышка, в дом погреться. Совсем я, старая, озябла, продрогла, рви-матизм у меня.

– Что это – рви-матизм? – спросил Кастрюля.

– Да ничего, болезнь такая. Не перебивай! Ну вот… стоит она под дождем, вода с нее ручьями течет. Вся такая жалкая. Если коротышка глупый, верит Знайке и про Шишимору раньше не слыхал – возьмет да и пустит ее к себе в дом. «Заходите, – скажет, – бабушка, садитесь вот здесь, на кухне, я вам сейчас чаёк разогрею и полотенце принесу, чтобы волосы вытереть». И уйдет в ванную за полотенцем. А Шишиморе того только и надо. Только он ушел – спрячется она за мебель и станет теперь в этом доме жить. А коротышка вернется – нет никого. Только зеленая лужица под табуреткой. «Ну, – подумает, – видно, почудилось. Наверно, это с моих резиновых сапог вода натекла». И станет Шишимора у него в доме за мебелью жить.

Пустомеля замолчал.

– А еще у нее есть муж, которого зовут Как.

– Как? – переспросил Кастрюля.

– Да, Как.

– Что как?

– Да не что как, а его так и зовут: Как.

– Зовут как?

– Ты что, дурак или ничего не понимаешь? У него такое имя: Как.

– Имя Как?

– Вот именно!

– Что это за имя такое?

– Уж такое, какое есть.

– Никогда раньше такого имени не слышал, – сказал Мальберт.

– Какое-никакое, а так именно мужа Шишиморы и зовут: Как. В этом-то вся и путаница. Иногда она его прямо из болота зовет. А он любит везде блуждать. А она его все зовет, чтоб с ней сидел и не блуждал. Зовет его:

«Как, Как!» – а коротышкам кажется, что их кто-то спрашивает. Это когда вот так, как сейчас – на улице ветер, дождь, и кажется, будто тебе кто-то на ухо нашептывает, будто все время спрашивает: «Как? Как?» – а это не «как», а Шишимора своего мужа Кака зовет. Этот Как – огромный великан. Ростом, как сто коротышек.

– Как же он в болоте с Шишиморой помещается?

– А болото – оно знаешь какое?

– Какое?

– Глу-у-бокое! В тыщу метров глубиной. Как туда только ногой ступит – и уже бульк, и весь там. Сидит – одна голова из болота торчит, словно кочка. Он так целыми днями сидит, только и видно, что кочка, а из нее какой-то дымок или пар идет. Это Как дышит. А вот, путник идет мимо. Вокруг одно болото, нигде сухой земли нет, ступить некуда. Видит он: кочка – и шагает прямо на нее. А Как – тут как тут: бульк в болото – только этого коротышку и видели. Как-то – коротышкоед. Он такой огромный, что в обед может до четырехсот коротышек съесть.

– Где же он столько возьмет? – удивился Мальберт.

– То-то и оно, что нигде. Вот Как и сидит все время голодный. Приходится ему один мох щипать, да поганки. Как и его сестра очень поганки любят. Особенно бледные.

– У него еще и сестра есть?

– Есть, только о ней мало что известно.

– А ее как зовут?

– А ее зовут Кака.

– Фу! – поморщился Мальберт. – Ну и скажешь ты тоже, Пустомеля.

– Да это чистая правда, чем хочешь клянусь! Ну что же она виновата, что у нее такое отвратительное имя? Хотя она и сама – такая отвратительная, отвратительнее своего брата и его жены. Поэтому-то ее никто не хочет в жены брать. Так она всю-то жизнь бобылем и живет.

– И тоже в болоте?

– Нет, она больше в лесу. Но, как и Шишимора, жилье коротышек любит. Если уж Шишимора к кому в дом проберется – то тут и Каку жди.

Когда хозяева дома спят, ятровка обязательно ей дверь откроет.

– А кто это ятровка?

– Ятровка – это означает «жена брата», – ответил Пустомеля.

– Откуда ты это всё знаешь, Пустомелечка? – с уважением спросил повар Кастрюля.

– Я вам не Знайка, который всё только из книжек. Я всё прямо из жизни изучаю.