Текст книги "Приключения Никтошки (сборник)"

Глава двадцатая пятая с половиной
ЭТО ЕЩЕ КТО?

– Это еще кто? – проворчал высунувшийся из-за плеча Молотка Ворчалин.

У Никтошки не хватало сил переступить через порог, и он стоял на улице под дождем, прислонясь к дверному косяку. Потом сел на корточки.

– Да втащите же его в дом! Не видите, коротышке плохо? Никтошку внесли в прихожую.

– Кто это, кто это? – спрашивали малыши.

– Да как же кто? – воскликнул осмелевший Пустомеля. Он вспомнил наконец, что сам Шишимору с Какой выдумал, и его страх как рукой сняло.

– Это же Никтошка, вот это кто! Надо же! А мы думали – ты давно умер!

– Пока еще нет, – прошептал Никтошка и от усталости сел прямо на пол.

– Ура, Никтошка вернулся! – крикнул кто-то.

– Никтошка? – изумились все. – Что-то не похож…

– Какой-то весь черный.

– Вонючий!

– Это он не вонючий, а просто давно не мылся. Вот вымоется и побрызгается духами – сразу хорошо запахнет.

– Нечего, нечего носы зажимать – вы ведь не малышки! – растолкал всех подоспевший Таблеткин. – Хватит стоять как истуканы! – орал он. – Немедленно снять с него одежду и растереть!

Малыши бросились раздевать и растирать Никтошку бруталиновой мазью – специально придуманной доктором Таблеткиным для таких случаев. Потом завернули его в теплый махровый халат.

– Дайте поесть, – прохрипел бедный скиталец.

Его отнесли на кухню, где повар Кастрюля быстро подогрел ему вчерашний борщ, пожарил яичницу с ветчиной, разогрел половину жареного гриба-опёнка, нарезал овощной салат и намазал булку с маслом.

– Ты чего ему ветчину свиную даешь – может, он вегетарианец? – ткнул Кастрюлю в бок Пустомеля.

– Вообще-то, я не знаю. Всё, конечно, может быть, – согласился повар. – Ты вегетарианец? – поинтересовался он у Никтошки.

Никтошка перестал жевать и недоуменно уставился на Кастрюлю. Он не мог понять, чего от него хотят, и поэтому снова принялся за еду. Никтошка ел и ел и всё никак не мог наесться. Малыши стояли вокруг него и смотрели, как он ест. На вопросы Никтошка не отвечал, а только мотал головой и показывал себе пальцем на рот – дескать, нечем говорить, рот занят. Было непонятно, как в такого маленького коротышку может вместиться такое огромное количество еды – могло показаться, что она выпадает из него где-нибудь с другой стороны. Взял лежащий на столе фломастер и написал на клеёнке прыгающими буквами: КО… К…

– Сейчас-сейчас, миленький, понял! – воскликнул повар Кастрюля и налил ему до краев огромную кружку Кока-колы.

Никтошка забулькал колой. От простуды нос у него был забит, и ему приходилось заглатывать воздух ртом, от чего Никтошка несколько раз чуть не подавился. Хорошо, что Молоток стоял у него за спиной и каждый раз ударял Никтошку по хребту. Ночь проходила, и на улице уже забрезжил рассвет, но о сне никто и не думал. Пока Никтошка ел, коротышки строили догадки о том, где он был все это время и как ему удалось вернуться домой.

– Наверно, заблудился в лесу, – предположил Пустомеля. – Видно, что совсем одичал, даже говорить разучился, только мычит.

– Дикие коротышки так не мычат, – заметил музыкант Рояль.

– Это правда, – подтвердил Авоськин. – Они больше рычат, потому что они дикие и живут в лесу, и набрасываются там на зверей, чтобы добыть себе пропитание.

– Если бы он набрасывался на зверей, то у него были бы длинные когти, то есть, ногти, – сказал Растеряка.

Он не знал, что Никтошка, пока жил в лесу, аккуратно отгрызал себе ногти на руках, чтобы они были ровные – ведь ножниц-то у него в лесу не было. А вот ногти на ногах у Никтошки отросли длиннющие – их он откусывать не мог, поскольку не достать.

– Он мычит потому, что у него рот забит, – сказал Небоськин.

– Может, у него анорексия?

– Интересно, как он все-таки нашел дорогу домой, – сказал малыш Филя, который был другом братьев Авоськина и Небоськина и ночевал сегодня у них.

Филиным любимым занятием было жонглирование. Жонглировал он всем, что попадалось под руку. Пока все стояли и глядели на жующего Никтошку, Филя взял со стола три горошины и стал жонглировать ими. Нельзя сказать, что Филя был в этом деле мастер – два или три раза горошина падала на пол и закатывалась куда-нибудь в угол.

– Хватит! – сказал доктор Таблеткин. – Положи горошины на место. Филя послушно положил. Но через минуту схватил со стола ножик и принялся подкидывать его так, что он переворачивался в воздухе а Филя его всегда ловил за ручку.

– Ты мне чуть в глаз ножом не заехал, перестань сейчас же! – рассердился на него Ворчалин, когда Филя нечаянно не рассчитал и нож прорезал воздух перед лицом Ворчалина.

Никтошка тем временем, опустошив все тарелки, миски с едой и чашки, которые поставили перед ним, устало оглядел всех, и взгляд его остановился на поваре. Кастрюля развел руками.

– Что? Еще?? – спросил он.

– Не надо ему больше, – сказал Таблеткин. – После длительного голодания надо есть понемножку, а то может желудок испортиться.

– У него, наверное, уже давно испортился, – сказал Авоськин. – Он пять обедов за раз съел.

Ножик, которым жонглировал Филя, выпал наконец у него из рук и стукнул тяжелой железной ручкой прямо Молотку по большому пальцу ноги.

– Ах ты!.. – закричал Молоток, а доктор Таблеткин схватил трубочку, которой он слушал больных – стетоскоп – и наколотил Филю по голове.

– Ты где пропадал-то? – спросил Никтошку Рояль.

Никтошка попробовал что-то сказать, но из горла его послышалось какое-то едва слышное шипение.

– По-змеиному шипит, – заметил кто-то.

– Да. Совсем одичал.

– Дайте ему бумагу и ручку. Может, он еще буквы не забыл.

Никтошке дали письменные принадлежности и он написал: «В ЛЕСУ».

– Что значит «в лесу»? – спросил Растеряка.

– В лесу он был, ясно тебе? – объяснил Пустомеля.

– Понятно, что в лесу, где ж еще? – сказал Таблеткин. – А ты как туда попал?

«УПАЛ», – написал Никтошка.

– Как упал?

Никтошка помолчал, отдыхая. Потом показал пальцем вверх.

«ОТТУДА», – написал он.

– Оттуда? Никтошка кивнул.

– Все ясно, – заключил Пустомеля, наклонившись и заглянув Никтошке в глаза. – Он сошел с ума от длительного одичания. Ученым такое явление известно…

– Подожди, – остановил его Молоток. – Ты что, шел по лесу, упал с высоты в яму, потерял память и теперь ничего не помнишь? – спросил он Никтошку.

– Ему нужен покой, – сказал Таблеткин. – Видите, он не в себе? Его надо лечить.

Никтошка собрался с силами и написал: «Я С ШАРА УПАЛ».

– Как с шара? С какого шара? – стали спрашивать все.

– И он с шара!

– Ах, вот оно что!

– Погодите вы, дайте же его как следует расспросить!

– Значит, не мы одни на воздушном шаре полетели…

В это время Филя, у которого прямо-таки чесались руки, схватил из корзинки яйца колибри и принялся жонглировать ими. Но кто-то из коротышек нечаянно пихнул Филю под локоть, и одно яйцо размазалось повару Кастрюле по лбу, а другое угодило в тарелку, из которой Никтошка только что съел весь суп. Никтошка в знак благодарности кивнул, потом взял ложку и принялся за сырой желток, растекшийся по тарелке.

– Ты что, дурак? – набросился Таблеткин на Филю. – Еще раз чем-нибудь жонглировать начнешь – я на тебя смирительную рубашку надену!

Филя испугался и больше со стола ничего не хватал. Хотя ему очень хотелось. С полминуты он держался, а потом стал жонглировать пустыми руками – то есть, просто делать жонглерские движения, как будто он подкидывает и ловит шары. При этом Филя иногда выбрасывал несуществующий шар из-под колена, а порой ловким движением перехватывал его за спиной.

– Вот идиот! – пробурчал Таблеткин.

– Так ты что, – спросил Никтошку музыкант Рояль, – тоже воздушный шар сделал и на нем полетел?

Никтошка отрицательно покачал головой.

«Я С ВАШЕГО ШАРА УПАЛ», – написал он.

Коротышки переглянулись.

– Никтошка, – ласково сказал Таблеткин, – но ведь ты с нами на шаре не летел.

«ЛЕТЕЛ».

– Но ведь… тебя же там никто не видел. Правда, товарищи?

– Правда, – ответили все. – Его там не было.

«БЫЛ», – написал Никтошка.

– Всё ясно, он сумасшедший, – сказал Пустомеля.

– Как же ты мог там быть, если тебя никто не видел?

Никтошка доел яйцо и отпил еще немного Колы.

«В МЕШКЕ БЫЛ».

– В каком мешке?

«С ПЕСКОМ».

– В мешке с песком?

Никтошка нарисовал лежащего коротышку, а потом нарисовал вокруг него мешок, так что получилось, что коротышка лежит в мешке.

– Но как же ты туда поместился?

На этот рисунок ушли все Никтошкины силы. Он уронил голову на стол и уснул.

– Несите его наверх, – распорядился Таблеткин.

А Филя, который снова принялся за старое, не рассчитал и заехал доктору Таблеткину по лбу скалкой. Таблеткин упал как подкошенный. Никтошку отнесли наверх, в отдельную комнату – бокс, куда доктор помещал больных, чтобы они всех не заразили. Сейчас никто не болел и бокс был свободен. Там Никтошку положили в чистую кроватку, укрыли теплым одеялом, и он крепко уснул.

Глава двадцатая шестая
НЕСВАРЕНИЕ УМА

Но через час Никтошка проснулся. И в голове у него началось то, что сам Никтошка называл «несварение ума». Вот так бывает, что наестся человек самой разнообразной еды и она у него в голове не хочет перевариваться. Я тут нечаянно написал «в голове», а имел в виду «в животе», но исправлять не буду. Бывает в животе, когда съеденные блюда начинают воевать между собой. Блюда, про которые – ну вот никак не скажешь, что они сочетаются друг с другом. Например, селедка и шоколад, или вобла с моло́ками и пирожное эклер с заварным кремом, или щавелевый суп, каша геркулесовая и мороженое крем-брюле. Да-да, особенно крем-брюле… И когда все эти не сочетающиеся друг с другом деликатесы вдруг поднимают бунт и отказываются перевариваться, это называется несварением желудка.

Вот это-то самое и происходило сейчас у Никтошки в голове. В ней теснилась куча мыслей, которые думались вначале одна за другой, а потом все вместе. То Правдюша, который его обманул – и почему обманул? – то русалка Дита в купальнике, с серебряным хвостом, то кузнечик с полированными глазами. То кошмарные щупальца соседнегорцев, то крапивные заросли, то раскрывшийся в последний момент парашют, то взорванный молокомобиль, то снова Правдюшино бессовестное лицо…

И то, что было только вчера, и то, что уже очень давно было, и даже то, что было не с ним, а с кем-то другим – вообще непонятно с кем – и было ли на самом деле. Он вспомнил, как удивился Емеля, когда с ним заговорила щука, а потом Никтошке вдруг показалось, что это был он сам вместо Емели, а вместо щуки была русалка-царевна.

Потом вдруг припомнился какой-то давний сон, который Никтошка видел чёрт знает когда. Так вообще бывает – ночью увидишь сон, такой подробный и яркий, и что-то происходит в нем очень важное для тебя. А к утру, с рассветом, он как-то блекнет, линии стираются, всё становится черно-белым и вообще не важным. Утром еще помнишь, что был какой-то сон, но сам сон уже не помнишь. А днем уже не помнишь даже, что сон был. И прошло.

И вдруг – через много времени – вспомнишь его снова. Не днем, когда гуляешь или читаешь, или пол подметаешь. А когда снова лежишь ночью в кровати, в полудреме сладкой, на мягкой подушке. Даже не понятно – спишь или нет. Вдруг словно экран перед тобой вспыхивает ярко – ба! – да это же тот самый сон, который давным давно! И так ярко и выпукло, как в объемном кино, видна каждая мелкая деталь, каждая точка, каждое пятнышко цветное! И такой каждый звучащий звонкий голос, и даже запах, такой очень настоящий. Запах этой – как его – селедки, что ли, или шоколада?

Вот и теперь выплыл откуда-то из темных глубин Никтошкиной памяти тот огромный, разноцветный и многошумный сон. И смотрелся, и звучал как прекрасный, удивительный фильм…

Но что-то слишком уж я увлекся Никтошкиным «несварением ума», а может, все-таки желудка – ведь накормил его Кастрюля перед сном всем подряд. Да вообще-то это, скорее всего, был бред, потому что поднялась у Никтошки высокая температура. Хоть сон все никак не приклеивался к Никтошке, а в конечном итоге он все-таки заснул, а наутро, как обычно бывает, уже ничего не помнил.

Глава двадцатая седьмая
ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДРУЖБЫ

Знайка, Напильник, шофер Торопыга и охотник Патрон со своим Булькой вернулись на следующий день. От сильного дождя лужа, в которой стоял их автомобиль, разлилась и затопила ему мотор. Пришлось Вруше взять машину на буксир и тащить трактором в Цветоград. С утра распогодилось. Над полями стояло ясное голубое небо. Хотя была уже осень, солнышко пригревало почти совсем по-летнему. Но теплое солнце было не в радость. Печальные малыши, считавшие Никтошку погибшим, почти не разговаривали друг с другом. Больше всех горевал Вруша. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, он, вернувшись из Цветограда, тут же вызвался везти домой Знайку и остальных. Вруша уже несколько раз извинялся за вчерашнее, но он чувствовал, что его так не простили.

– Ты уж извиняйся – не извиняйся, а простить я тебя не могу, – так и сказал ему охотник Патрон. – Такую подлость, братец, не прощают. Если бы Никтошка остался в живых – еще туда-сюда. Пошутили – и ладно. Но раз он умер, то виноват ты останешься навсегда.

Остальные и вовсе не захотели с Врушей разговаривать. Ехали молча, погруженные в себя. Никто не смотрел по сторонам, хотя дорога проходила по краю поля, возле леса, и казалось, что одетые в праздничные – желтые, оранжевые и красные – одежды деревья нарядились специально, чтобы порадовать путешественника.

Каково же было их удивление, когда им сказали, что Никтошка уже вернулся! Правда, никто не знал, как ему удалось добраться до Цветограда.

– Никтошка спал и спросить его было нельзя.

Больше всех радовался, конечно, Вруша. Ведь он единственный, можно сказать, подружился с Никтошкой – для всех остальных тот был просто сосед по дому. Доктор Таблеткин никого не пускал в Никтошкину комнату и на радостях шуметь тоже никому не разрешал. Врушу пришлось выгнать во двор, где он взялся помогать по хозяйству. У вруна оказалось столько энергии, что он непонятно зачем переколол все дрова, которые валялись забытые за домом. Дом-то теперь обогревался газовым отоплением. Вруша покрасил забор, починил крышу, стащил огромные кленовые листья в кучу, высотой с двухэтажный дом, вырыл во дворе пруд и, несколько раз сбегав в магазин Декоративной рыбы, напустил в пруд огромных серебряных карасей. При этом Вруша распевал веселую морскую песню, написанную когда-то поэтом Пёрышкиным на музыку художника Мальберта (да-да, Мальберт в свободное от рисования время иногда сочинял музыку, особенно когда душа его пела после прекрасно написанной картины):

 
«Капитану корабля
Не нужна вообще земля.
Только в море капитаны
Могут быть от жизни пьяны!»
 

– и так далее в том же духе. (Хотя, кажется, Вруша переврал немного слова, да и мелодию тоже, и в оригинале песня звучала по-другому).

А Никтошка лежал в кровати с высокой температурой. Он кашлял и пил антибиотики. Никтошка антибиотики не любил, но Таблеткин сказал, что если через три дня воспаление не пройдет, он ему назначит вырезание гланд, а вырезание Никтошка не любил еще больше. Поэтому он исправно принимал лекарство и еще два раза в день горячие ванны, которые тоже прописал ему доктор. Таблеткин послал Молчалина с Небоськиным отмыть и принести прямо в Никтошкину комнату большую старинную ванну с бронзовыми ногами, валявшуюся у них в сарае. И Никтошке приходилось по целому часу – утром и вечером – отмокать в горячей воде.

Каким-то образом, когда Таблеткин ненадолго отлучился, Вруше удалось все-таки пробраться в комнату, где лежал Никтошка.

– Извини меня, Никтошка, – сказал Вруша. – Я не хотел тебе никакого вреда причинять. Как-то само собой вышло…

– Так, значит, ты никакой не Правдюша? – спросил Никтошка, которому доктор Таблеткин уже все рассказал.

Вруша молча кивнул. Он мысленно проклинал себя за то, что даже сейчас гадкие вралинки так и вертелись у него на языке. Так иногда бывает. Словно в мозгу сидит какой-то вирус, который делает это всё нарочно. В тот самый момент, когда нужно сказать что-то очень важное, в голову лезет всякая ерунда. Когда все вокруг, сосредоточенные и серьезные, решают какую-нибудь очень важную проблему – вдруг, непонятно почему, хочется засмеяться, словно тебя щекочут. А когда требуется говорить одну только правду, почему-то неодолимо тянет соврать. Но Вруша все-таки сдерживался и молчал.

Никтошка тоже молчал.

– Ладно, – прошептал он наконец. – Извиняю.

Вруша подал Никтошке руку, и Никтошка слегка пожал ее.

– Значит, продолжим нашу дружбу? – весело спросил Вруша.

А этот поддельный «Правдюша» раньше никогда не говорил Никтошке, что они друзья. Они, конечно, кормили вместе коров, косили траву, поднимали подъемным краном цыплят, когда нужно было их, только что вылупившихся, перенести из инкубатора в цыплятник. А вечерами болтали да играли в разные настольные игры. Но Никтошка всё время, пока гостил на ферме, думал: а друзья ли мы? Или только приятели? А может быть, товарищи? Или вообще просто знакомые?

А теперь вот, оказывается, они были все-таки друзья. Потому что вот ведь Вруша говорит:

– Так, значит, мы можем продолжить нашу дружбу?

И это очень приятно. Еще никто не называл его вслух другом. Вилка называл. Но это было только мысленно, телепатически. Вруша видел, как озарилось на мгновение Никтошкино лицо. Но тот почему-то вдруг сказал:

– Нет, спасибо. Боюсь, в следующий раз от такой дружбы не выживу.

– Ну, как хочешь, – сказал Вруша, и улыбка сползла с его лица. – Я не навязываюсь.

И они расстались. Больше Вруша песен не напевал и ни с кем не разговаривал, и вообще, сразу же уехал к себе в деревню. Никтошка потом жалел, что отклонил Врушино предложение. Все-таки хоть какой-то друг у него был бы. Но было уже поздно.

– Нельзя же, отказавшись, потом согласиться, правда, Вилка? – спрашивал он своего мысленного друга.

– Конечно нельзя, – соглашался Вилка. – Иначе это просто нелепость какая-то. Да к тому же стыдно.

Что интересно – Вруша вскоре стал совсем другим коротышкой. Кому-то это может показаться удивительным, другим – нет. Но вот как это случилось.

Глава двадцать восьмая
КАК ВЫЛЕЧИЛИ ВРУШУ

Мы помним, что доктор Таблеткин выписал Вруше таблетки от вранья, которые назывались правдин. Но таблетки эти не помогли бедному коротышке справиться с его недугом. Излечил его ученый Знайка. Это произошло уже весной, когда Вруша и Правдюша приехали в Цветоград за картошкой. Вернее, за семенами картошки, чтобы посадить их у себя на ферме. Раньше картошка была коротышкам неведома, и ее только недавно завез из дальней страны какой-то малыш-путешественник.

– Доктор, – попросил Вруша доктора Таблеткина, – выпиши мне, пожалуйста, побольше этого правдина. А то раньше мне одной таблетки на несколько дней хватало, а сейчас два раза в день приходится принимать.

– Значит, у тебя зависимость, голубчик.

– Да нет, совсем нет. Просто как приму таблеточку – мне сразу хорошо становится, и я чувствую, что я уже не врун. И так на душе делается приятно… А потом через некоторое время чувствую, что уже я снова врун. И на душе словно кошки скребут. Приходится чаще принимать.

– Это и есть зависимость. Зависишь ты от таблеток.

– Так что же делать? У тебя, что ли, таблеток больше нет?

– Не годится все время на таблетках сидеть, – вмешался Знайка. – Этак ты совсем перестанешь быть коротышкой. Станешь психом каким-то. Ну-ка, дайте мне подумать…

– Что же тут думать? – перебил Таблеткин. – Медицина в таком случае говорит, что надо увеличить дозу. Я тебе приготовлю такие таблетки, которых тебе на два дня будет хватать.

– А что если он и к ним привыкнет и снова станет их по два раза в день есть?

– Ну… тогда на уколы перейдем.

– На уколы? – ужаснулся Вруша.

– Да ты не пугайся! Многие коротышки боятся уколов, но если к ним привыкнуть – ничего страшного в этом нет.

– Не хочу никаких уколов, – прошептал Вруша, побледнев.

«Надо бы ему имя сменить, – подумал Знайка, глядя на несчастного близнеца. – Только вот на что?»

– Я брата твоего научу тебе уколы ставить. Это только поначалу больно, а потом привыкаешь – даже чувствовать не будешь. Раз – и укололся, словно комарик укусил.

– Комарик?…

– Вот что, – сказал наконец Знайка. – Не нужны никакие уколы, и таблетки тоже не нужны. С сегодняшнего дня ты больше не будешь врать.

– Как это? – рассмеялся Вруша. Ему вдруг стало очень весело, и он даже снова порозовел. – Быть такого не может, чтоб я не врал – или я не Вруша!

– С этого дня ты не Вруша. Ты… Матрос.

– Кто?

– Тебя теперь зовут Матрос. Понял?

– Пп… понял. Только почему Матрос?

– Как почему? Иди – полюбуйся на себя в зеркало!

Вруша подошел к зеркалу, висевшему в прихожей. И правда, он был похож на матроса. Брюки-клёш, тельняшка, бескозырка на голове, а на руке наколка – якорь и круглая надпись вокруг: «Муууууууууу».

– И брата твоего придется переименовать. Это всё потому ты врал, что тебя Врушей звали. Конечно! Брат – Правдюша, он говорит всегда правду, что же тебе остается? Ведь вы и так близнецы, нельзя же вам еще и называться одинаково! А раз ты назывался наоборот, то и делал, как назывался. Он всегда правду – ты всегда ложь. Теперь ты будешь Матрос.

– А брат как же? Так и останется Правдюшей?

– Нет. Брата тоже переименуем. Нечего ему тебя своей правдой смущать.

– Как же его назвать? – спросил Таблеткин.

– Назовем его Пионер.

– А что это такое – Пионер?

– Пионер? Да вот, читал я как-то в одной книжке, что есть такая страна, где живут пионеры. Кто они такие – я не совсем понял, в книжке об этом не говорилось. Там было только написано, что все они хорошие и всегда поступают хорошо. Ведь твой брат хорошо поступает?

– Ну еще бы. Лучше некуда. Это я все время вру, он-то всегда одну правду режет – всем пример!

– Ну вот и хорошо. Пусть твой брат вместо Правдюши будет Пионером.

– Матрос и Пионер, – сказал доктор. – А неплохо звучит!

– Да, неплохо, – согласился музыкант Рояль, разучивавший в это время на флейте какой-то марш. – Матрос и Пионер, Матрос и Пионер, Пионер и Матрос. Даже немного музыкально.

– И что же… я теперь и без таблеток врать никогда не буду?

– Конечно! Посуди сам: другие коротышки, кого не зовут Вруша – разве врут?

– Кажется, нет.

– Ну вот видишь! Разве Матрос может все время врать?

– Ну… иногда каждый из нас может слегка приврать, – заметил доктор Таблеткин.

– Это понятно! Иногда, как наш бывший Вруша выражается, закинуть вралинку – каждый может. Но с тех пор, как он стал Матросом, а его брат – Пионером, постоянная потребность к вранью у него исчезла. Ведь правда, Матрос?

– Что??

При слове «правда» бывший Вруша так и подскочил на стуле. В голове его всегда рождался целый рой вралинок, стоило кому-нибудь потребовать от него правду.

– Скажи нам по-честному. Тебе врать хочется?

– По-честному? – удивился новоявленный Матрос.

– Ну конечно, по-честному. Теперь-то ты не обязан врать, потому что тебя уже так не зовут.

Вруша-Матрос немного подумал.

– А знаете что? Не хочется. По-честному!

Знайкин метод подействовал. Это было просто чудо какое-то! Вруша перестал врать. Правдюша, правда, слегка поупрямился, прежде чем согласился переименоваться в Пионера. Но когда доктор Таблеткин обвинил его в наплевательском отношении к брату, застыдился и перечить не стал. И с тех пор Вруша больше не врал. И вралинок не подпускал.

Брат его, став Пионером, тоже изменился.

– А что, очень даже неплохо быть Пионером, – повторял он. – Очень неплохо.

Отпала надобность говорить всегда «одну только правду и ничего, кроме правды», и временами бывший Правдюша даже что-нибудь присочинял. От перемены имени у него развилось чувство юмора, и он стал над всеми подшучивать и прикалываться. Только коротышкам трудно было произносить это длинное слово Пионер, и они вскоре стали звать Правдюшу просто Пионом.