Текст книги "Приключения Никтошки (сборник)"

Глава двадцать третья
НАПАЛИ НА СЛЕД

Пока Вруша вез Таблеткина в Цветоград, пока доктор вырезал больному аппендицит, Знайка и остальные ехали по следам Никтошки на тракторе. Скорость у трактора намного меньше, чем у молокомобиля. Поэтому, когда они добрались наконец до взорванной машины, было уже совсем темно. В свете тракторных фар обследовали останки молокомобиля и, не найдя Никтошку, поспешили дальше по всё сужающейся дороге.

Дождь лил, как из душа, когда в доме нет горячей воды. Но когда он немного ослабевал, на помощь ему приходил пронизывающий ветер. От него мокрая одежда прилипала к телу и становилось безумно холодно. Так, что Напильник даже начинал постанывать: «Ва-ва-ва!…»

Бросили застрявший в крапиве трактор и стали спускаться к реке. Правдюша светил большим фонарем, а Булька рвался вперед и тащил за собой охотника Патрона, у которого ружье то и дело застревало в чертополохе. Когда они наконец очутились возле реки, все до того промокли и промерзли, что зуб на зуб не попадал.

Булька стал бегать вдоль берега и громко лаять. Он то кидал задними лапами песок, что-то раскапывая, то бросался на росшие у воды деревья и царапал их когтями, то задирал голову и лаял на летящие облака. Но Никтошки нигде не было. Следы его обрывались возле коряги, завязшей корнями в камышах.

– Мы должны что-то придумать! – пытался Знайка перекричать ветер и Бульку.

– Н-нн-ннооо ч-чч-ччттоооо? – трясся одуревший от холода Напильник.

– Мммм-мы тттт-так умм-умрем! – икал Торопыга.

В это время из-за облаков показалась луна, а из леса послышался такой тоскливый, такой печальный волчий вой, что даже охотника Патрона, все еще пытавшегося храбриться, передернуло. От холода у него дрожали руки и он не мог снять предохранитель у своего ружья.

– Бббб-ббулька, ссс-ссюда! Булька заскулил.

– Мне надо подумать, мне надо подумать, – повторял Знайка. – В таком холоде я не могу думать. А если я не могу думать, значит, я не смогу ничего придумать.

– Если Знайка ничего не придумает, мы умрем от холода и нас загрызут волки! – простонал Торопыга.

– Правильно. Молодец, Торопыга. Вот что! Мне надо немного согреться, тогда я точно что-нибудь придумаю.

– Но ккккк-как же?

– Снимайте все одежду и давайте мне!

И, подавая пример, Знайка набросился на Напильника и стащил с него хромовую тужурку. Потом отнял шерстяную шапку у Правдюши, сдернул с Торопыги меховые сапоги, а с Патрона – кожаные перчатки.

– Тт-тты чтт-тто делаешь? – пытались сопротивляться малыши.

– Мне надо согреться, чтобы что-то придумать, а иначе всем нам капец! – отбивался Знайка.

Напялив на себя отобранные вещи, он, чтобы стало еще теплее, принялся бегать по берегу, топать ногами и хлопать себя руками по плечам. А Напильник от холода совсем обезумел и, согнувшись пополам, уткнулся головой в песок. Торопыга бормотал что-то нечленораздельное.

– Придумал! – сказал Знайка. – Никтошка утонул в реке – это ясно. Как это не печально, но это факт. Если мы еще полчаса на этом холоде под дождем подождем, то мы тоже умрем. К тому же нас волки съедят.

– Что же делать? – прохрипел Патрон. – У меня патроны промокли, я не смогу от волков отстреливаться.

– Очень просто, – сказал Знайка.

Закутавшись в одежду товарищей и бегая вокруг них, он окончательно согрелся и голова у него заработала как всегда – быстро и безотказно.

– Поднимаемся наверх, садимся в трактор и едем на ферму.

Пока они взбирались на гору, всем стало теплее. Еще больше согрелись, когда вытаскивали трактор из крапивы.

– А эта крапива, оказывается, согревает, – заметил Напильник.

Он теперь был в одной рубашке, через которую крапива его так покусала, что живого места не осталось.

– Да уж! Больно, зато тепло, – соглашался Торопыга.

Когда вернулись на ферму, Знайка послал Правдюшу топить баню.

– Я устал, лечь хочу, – жаловался Напильник, – не трогайте меня!

Но Знайка загнал всех в баню.

– С ума сошел? – затопал он на Напильника. – Воспаление легких схватишь, а потом туберкулез и всё остальное! Если бы Таблеткин здесь был, он бы тебе подтвердил.

Знайка заставил всех раздеться, а с Напильника пришлось стаскивать одежду, потому что он валился на пол и был невменяем. Знайка вместе с Правдюшей принялись хлестать Торопыгу, охотника Патрона и Напильника березовыми вениками. А потом и друг друга так отхлестали, что Знайка сам в конце концов упал на горячую скамейку и тут же уснул.

– Наконец-то его сморило, – сказал пришедший в себя Напильник.

Он хоть и согрелся, а все еще поеживался.

– Угощайся! – Правдюша протянул ему огромного малька воблы и налил в кружку безалкогольного пива.

Охотник так устал таскаться на поводке за своим Булькой, что тоже уснул.

– Хорошо все-таки в бане! – сказал Напильник.

– Век бы из нее не выходил! – согласился Торопыга. – Так бы и жил здесь.

Правдюша сбегал в дом и принес еще воблы и небольшой бочонок безалкогольного пива.

– Хорошо!

– Выпьем за тех, кому совсем не так хорошо сейчас, как нам, – поднял свою кружку Напильник.

– Это ты про кого? – удивился Правдюша.

– Это я про беднягу Никтошку.

– Ему теперь уже ни хорошо, ни нехорошо, – грустно промолвил Торопыга.

Глава двадцатая четвертая
ПРИПЛЫТИЕ

Но что же на самом деле произошло с Никтошкой? Он очутился на берегу реки всего за полчаса до Знайки и остальных. Хоть молокомобиль и ехал быстрее трактора, но зато потом он взорвался и Никтошка долго шел пешком. К несчастью, коротышки разминулись. А ведь задержись Никтошка всего на полчаса или наоборот – если бы Знайка, Напильник и другие выехали за ним на полчаса раньше, – всё было бы хорошо.

А теперь Никтошка лежал в ямке в центре пня. Река несла пень неизвестно куда. Пень плавно покачивался на волнах. Над головой у Никтошки было небо, занавешенное косматым одеялом из облаков, кое-где рваным. Через эти дырки иногда заглядывала желтая луна – одним глазом. Оттуда, сверху, Луне видна была черная извилистая река с дубовым пнем посередине. Если бы Никтошка тоже мог видеть реку, он бы удивился: откуда в воде такое множество огурцов? Когда в облачной прогалине показывалась луна, огурцы поблескивали веселым блеском. Луна-то знала, откуда здесь взялись огурцы. Ведь это была Огуречная река – та самая, что протекала мимо Цветограда и через которую совсем недавно – всего неделю назад – коротышки построили навесной мостик. На мостике еще висели разноцветные флажки – в честь открытия.

Как известно, слетав на воздушном шаре в Зелёнгород, Знайка решил построить у себя такие же, как там, мост и водопровод. И пока Никтошка блуждал по полям и по лесам, их уже построили. А побывав в Солнцеграде, в котором цивилизация намного более развита, Цветоградцы тоже провели у себя электричество и даже пустили трамвай. Он теперь ходил по бульвару Подсолнечников. Правда, пока только раз в день. Все эти новшества появились в городе за два месяца Никтошкиного отсутствия. Это может показаться странным на первый взгляд – как это строительство моста и водопровода, электрификация целого города, да еще и пуск трамвая могут занять всего два месяца. Но, как я уже говорил, поскольку коротышки в десять раз меньше людей, то у них и время течет в десять раз медленнее, так что два месяца для коротышек – это почти как для нас два года. А за два года – мало ли чего в городе можно понастроить и каких новшеств понавводить!

Из огромной черной тучи в другую огромную черную тучу ударила молния, ярко осветив реку. Никтошка крепко спал и не видел эту вспышку, но через несколько секунд его разбудил гром. Он открыл глаза и увидел вторую молнию и почти сразу же за ней третью. Никтошка вылез из своей ямки. По какой-то причине огромная черная туча прямо над Никтошкиной головой невзлюбила свою соседку – другую черную тучу, тоже огромную, но немного поменьше. Она метала в нее громы и молнии. Вспышки от них были такие яркие, что становилась видна вся река – от берега до берега. Поднявшийся ветер гнал по ней волны, на которых подпрыгивали огурцы.

Пень сильно качало. Никтошка сидел на краю ямки и смотрел на огурцы. Откуда их столько? Молнии стреляли одна за другой, сверкали огурцы – то одним, то другим мокрым, блестящим боком. Голова у Никтошки так и не прошла, и от каждого удара грома она болела все сильнее. Туча становилась больше, надувалась и стреляла молниями и громами в свою соседку, которая это молча сносила. Ни одной молнии не метнула в ответ. Но тут злобная туча, растратив все свои силы, вдруг разревелась проливным дождем. Словно над головой Никтошки включили ледяной душ. В несколько секунд он промок до нитки. Ведь для коротышки каждая капля – как для нас чуть ли не целый стакан воды! Никтошка поднял глаза к небу. Вспыхнула молния, и он увидел, что небо загородила темная полоса моста, к перилам которого были привязаны разноцветные флажки. Их трепал ветер, и флажки метались на своих веревочках, хлопая по деревянным подпоркам перил.

«Мост», – подумал Никтошка и неожиданно для самого себя скатился с пня в холодную реку. Нет, он не подскользнулся на мокром пне, хотя его поверхность была очень скользкая. И его не смыло волной – не такие уж высокие волны ходили по Огуречной реке. Это он по собственному желанию скатился. Захотел – и скатился. Раз – и всё. Но это желание было какое-то неожиданное. Он его вообще не ожидал. Оно появилось вдруг, ведь, как я уже говорил, Никтошка всё делал спонтанно.

Вода была такая ледяная, что Никтошка подумал: «А что если не вынырну?» Но он тут же вынырнул среди мокрых огурцов и взобрался на один из них. Сев на огурец верхом, Никтошка стал грести руками и направил овощ к берегу. Течение в этом месте было несильное, но из-за встречного ветра и волн, да еще и из-за проливного дождя, хлеставшего по лицу и мешающего смотреть, грести пришлось очень долго. Когда уставшие руки переставали слушаться, Никтошка ложился на огурец и отдыхал. Потом снова принимался грести.

Возле самого берега он врезался в железную перекладину, висевшую над водой. В незапамятные времена, когда в домах не было еще горячей воды, малышки с длинными волосами использовали эти горизонтальные перекладины для мытья своих волос. Намылив голову, они повисали на перекладине на ногах и полоскали волосы в проточной воде. Теперь это уже не использовалось, палки давно заржавели и многие рассыпались, но некоторые еще торчали над водой. Никтошка набил на лбу шишку, но даже не обратил на это внимания – так он устал.

Очень, кстати, удобный способ, когда надо вымыть голову и душа или крана под рукой нет, но зато есть река. В принципе, вместо перекладины можно и на ветке повиснуть, если, конечно, найдешь ветку на правильной высоте над водой. Удобство состоит еще в том, что при этом сам ты не мерзнешь в студеной воде, а только голова, которая, как известно, к холоду привыкшая. Но Никтошке сейчас было не до мытья волос.

Вдоль берега тянулась неизвестно откуда взявшаяся тут каменная стена. Слезая с огурца, Никтошка снова окунулся с головой в ледяную воду. Вода текла с него ручьями, когда он выбрался наконец на набережную. В Цветограде никогда раньше набережной не было, а был только один песчаный берег, вдоль которого росли кусты. Но Никтошка даже не стал думать, откуда здесь появилась набережная и что, может, это и не Цветоград вовсе, а какой-нибудь другой город.

Дождь немного утих, гром гремел уже не так часто, зато ветер усилился, и стало еще холоднее, чем было на реке. С набережной он свернул на улицу, ведущую в город. Была глухая ночь, ни в одном доме не светилось ни одного окна. К счастью, улица оказалась знакомой. Это была улица Орхидей. Значит, все-таки Цветоград. На самом деле в Цветограде орхидеи никогда не росли. Но малыш по имени Дуванчик устроил на своей улице множество клумб с цветами, которые, вообще-то, называются «львиные зевы». Но Дуванчик почему-то решил, что это орхидеи. Пользуясь тем, что орхидей в Цветограде никто не видел, а львиные зевы, понятно, что все видели, да никто не знал, что они называются «львиные зевы», Дуванчик убедил соседей, что они видят из окон множество разноцветных орхидей. Вот улицу так и назвали: улица Орхидей.

Пройдя по улице поддельных орхидей, Никтошка свернул в переулок Петуний. Отсюда до Колокольчиковой улицы было рукой подать.

Глава двадцатая пятая
ШИШИМОРА И КАК

Гроза, которая начала было уже утихать, разыгралась с новой силой. Каждую минуту сверкала молния, и тотчас вслед за ней гремел гром. Казалось, молнии метили прямо в дом коротышек. Хорошо, что еще в прошлом году слесарь Напильник и монтёр Молоток, по указанию Знайки, установили на крыше громоотвод. Ах, если бы гром просто гремел себе – пусть громко, но только один раз – и всё! Но он грохотал и скрежетал раскатами – то справа, то слева, словно кто-то громадный катался по всему небу на страшных железных колесах. Вспышки молний освещали рваные облака, которые ветер гнал по небу, и бледные лица трех коротышек. Повар Кастрюля залез под одеяло и не показывался.

– Ой, что-то я совсем боюсь! – слышалось оттуда в коротких перерывах между громами.

Но скоро ветер разметал облака и гроза поутихла.

– А я одну смешную историю вспомнил! – прошептал Растеряка.

– Интересно, что будет, если молния в Шишимору попадет? – молвил Пустомеля, не обращая на Растеряку внимания.

– Наверно, убьет ее? – предположил Мальберт.

– Думаю, она бессмертная. Кастрюля высунулся из-под одеяла.

– Пустомелечка, а ведь к нам она никак не может попасть, правда? – спросил он.

– Не знаю, не знаю. А вот я слышал, что тем коротышкам, у которых она уже в доме живет, она разные гадости делает. И ее сестра Кака тоже.

– Какие гадости?

– Разные. В тесто пыль подмешивает. В суп плюет. И он потом становится горький.

– Ой, Пустомеля, это ты сущую правду говоришь! Я недавно был в гостях, на улице Одуванчиков. Слушай, у них такой горький суп! Просто невозможно есть! Точно. У них Шишимора живет.

– Ну, это еще, может, вовсе и не из-за Шишиморы такой суп, – возразил Растеряка.

– А из-за чего же?

– А из-за того, что на улице Одуванчиков.

– При чем тут одуванчики?

– При том, что они горькие.

– Подожди-ка, Пустомеля, – сказал Мальберт. – Что-то я не совсем понял. Ты говоришь: тем, у кого Шишимора живет в доме, она делает гадости, так?

– Конечно же так. Еще какие гадкие гадости. Тебе такие и не снились. А ее сестра, Кака, коротышке на живот сядет – и сидит.

– Как так сидит? Что ж он ее не видит, что ли?

– В том-то и дело, что не видит. Она же ему на живот садится, когда он спит. Вот ему от этого и плохие сны всю ночь снятся. Потому что Кака давит на живот.

– Да погоди, Пустомеля. Как же так? Что она сразу в нескольких домах, что ли, живет?

– Это почему?

– А потому, что раз она у одних коротышек живет и садится им на живот – не может же она одновременно жить и у других тоже?

– Конечно же может! – с жаром возразил Пустомеля. – Шишимора она… она…

– Что?

– Многоликая, вот что. У нее много ликов.

– Чего много?

– Да ликов, вот чего. Она может и там появляться и здесь – одновременно. Жить параллельно сразу в куче мест.

– Да как же такое возможно?

– А так, что она волшебная. Да ты вообще знаешь, что под Новый год у нее рождается целая куча маленьких шишимор, которые улетают из дома через трубу? А потом разбредаются по всему свету. Понятно?

– А-а-а, ну тогда конечно…

Молния ударила где-то совсем рядом с домом, потому что в ту же секунду раздался оглушительный гром. Он был даже с треском, будто кто-то схватил топор и с размаху врубился в крышу дома.

– Ох! – охнул Кастрюля.

– Я видел ее, – прошептал Мальберт.

– Кого?

– Шишимору.

– Где?

– Вон там.

Мальберт показал рукой в темноту.

– Ничего же не видно, – возразил Растеряка.

– Когда молния сверкнула, я видел ее лицо.

Мальберт обхватил себя руками за плечи и спрятал голову под пижамную рубашку.

– Как же она выглядела?

– Страшная. С обвислыми щеками.

– Это не Шишимора, – сказал Пустомеля.

– А кто же?

– Кака.

– Кака?

– Она самая. Шишимора обычно у дверей трется. Хозяев поджидает. А Кака в окна заглядывает. Смотрит, чем поживиться.

– Зачем же она в спальню смотрит? Еда ведь на кухне.

– А может, она вообще коротышками питается, – в ужасе пропищал Кастрюля, высунув из-под одеяла один глаз.

– Ага. Это хорошо, что ты под одеялом сидишь, а то она как тебя увидит – так точно к нам полезет.

– Это почему? – задрожал повар.

– Потому что тебя ей и на завтрак, и на обед хватит, да еще и на ужин останется.

С первого этажа послышался слабый стук.

– Что это?

– Не знаю.

Стук повторился.

– Во входную дверь стучат, – прошептал Мальберт.

– Как в дверь? Да кто в такую погоду… Постучали сильнее.

– В такую погоду только Ши…

– Ой, господи! Ши… господи… ши…

Пустомеля испугался больше всех. Он вытолкал Кастрюлю из-под одеяла и сам туда забрался. И укрылся подушкой с головой. Пустомеля так поверил в Шишимору, что забыл, что это он сам ее и выдумал. Она получилась такая настоящая, что Пустомеля прямо видел, как она стоит на крыльце – мокрая, гадкая, с волосами из тины и зубами из болотных камней, и стучит в дверь своим мерзким, похожим на гнилой сучок, пальцем.

– Не открывайте! – хрипел из-под одеяла Пустомеля. – Не идите туда вообще! Закройте дверь в спальню!

Но тут Шишимора, недостучавшись в дверь, принялась громко барабанить в кухонное окно. Тра-та-та-та-та-та-та! Было уже не до шуток.

– Помогите! – громко закричал Растеряка.

Проснулся Авоськин, потом монтёр Молоток, за ними Ворчалин и музыкант Рояль с доктором Таблеткиным. Ворчалин не успел продрать глаза, как сразу же заворчал:

– Это что еще? Всю ночь бессонница, только уснул – на тебе, какой-то идиот стучит, а другой осел орет.

– Может, это вовсе не идиот, а у кого-нибудь что-нибудь случилось? – предположил Авоськин.

– Вот именно. Может, у кого-то машина сломалась, – сказал Молоток.

– Или пылесос, – зевнул Авоськин.

– Или кто-то сам сломался, – сказал Таблеткин, соскочив с кровати прямо в свои белые докторские тапки. – Пойду открывать, может, еще у кого аппендицит.

– Стой! – в ужасе закричали Пустомеля, Кастрюля, Растеряка и Мальберт. Бросившись к двери в спальню, Пустомеля захлопнул ее, а Мальберт с Растерякой и Кастрюлей навалились на дверь всем своим телом.

– Вы чего? – удивились остальные коротышки.

– Ни за что туда не ходите, – тихо сказал Пустомеля.

– Почему?

– Это она, – прошептал он.

– Кто?

– Шишимора.

– Кто???

Ши-ши-мора.

– Брось дурака валять, – сказал Таблеткин.

– Не бросим.

– Ах вот вы как? Укол захотели?

– Лучше укол, чем Шишимора.

– Да еще и с Какой.

– Я вам сейчас такую каку покажу! – рассердился Таблеткин. – А ну, где моя коробка со шприцами?

В это время сверкнула молния, и коротышки, державшие дверь, увидели за окном огромное страшное лицо. Все остальные стояли к окну спиной, и только Пустомеля с Кастрюлей, Мальбертом и Растерякой его видели.

– Ааа-ааа-аааа-ааааа! – в ужасе закричали они, показывая на окно.

– Другие коротышки обернулись, но ничего не увидали. За окном было слишком темно.

Вдруг вспыхнул свет.

– Надоели мне ваши фокусы, – сказал Таблеткин, повернув выключатель.

– Нечего больше делать, как орать среди ночи, словно психопаты. Я вам покажу!

Пустомеля молча указал пальцем в окно за спиной у доктора. Таблеткин повернулся, и волосы у него на голове встали дыбом. Снаружи прильнула к стеклу страшная морда ужасного вида.

– Это… это… – шептал Пустомеля.

– Это же Как! – догадался Кастрюля.

– Как?

– Великан Как. Из болота пришел.

– Как Как?

– Какой Как?

В это время великан отпрянул от окна и снова шарахнулся об него лицом. Стекло задрожало. Ударила молния, над крышей загрохотал гром.

– Да это же наш Птицегуб, – сказал Молоток, присмотревшись к великану.

Не успел ему никто ничего ответить, как Молоток открыл шпингалет и распахнул окно.

– А ну-ка! Это кто там хулиганит?

Из окна подуло таким свежим грозовым воздухом, что всем, кроме постоянно невысыпающегося Таблеткина, спать расхотелось. Молоток высунулся из окна, схватил великана за голову и потянул его кверху. Великан оказался огромным и страшно мокрым огородным пугалом. Втащив его в комнату, Молоток с торжествующим видом схватил пугало за палку, которая у него была вместо ног, и принялся трясти во все стороны. Брызги от мокрого великана полетели на коротышек.

– Ай, ой! – закричали все.

– Да это же и правда наш Птицегуб! Пустомеля, ты же его сам со своим другом Шмунькой сделал еще весной – ты что, разве не помнишь?

– Да, теперь я вижу, – обрадовался Пустомеля.

– Ну и дурак же ты! – топнул на него Таблеткин. – Покою от тебя нет! Вечно весь дом одурачишь! И так я после операции устал, хотел хоть немного поспать – так нет же! Обязательно какой-нибудь дурак, вроде Пустомели, что-нибудь учудит! Быстро все спать! Еще полтретьего только, можно еще выспаться.

Таблеткин выхватил у Молотка Птицегуба, который стоял у них на заборе и отпугивал ворон, прилетавших клевать овощи на огороде перед домом. Бросив мокрое пугало в угол, Таблеткин с грохотом захлопнул окно, погасил свет и грохнулся на свою кровать.

– Погоди, Таблеткин! – позвал Мальберт. – Не сам же Птицегуб стал стучать в окно? Как он вообще с забора слез и до второго этажа добрался?

– А мне плевать, как он добрался, ясно? Неужели нельзя этот вопрос завтра на свежую голову обсудить?

И, повернувшись лицом к стене, Таблеткин захрапел с пронзительным медицинским свистом. Молоток подошел к окну.

– Ой! – сказал он, потому что в это время в стекло ударил камень. – Камнями кто-то бросается.

Никтошка, который давно привык, что ночью его всё никак не пускают в дом, все-таки не мог припомнить, чтоб когда-нибудь ему приходилось так долго ломиться в собственное жилище. Он промок, как уличная мышь, а замерз, как бездомная собака. Голос у него от холода совсем пропал, и он мог только шептать. Вначале он просто стучал в дверь, потом понял, что из-за грома не услышат. Когда очередная вспышка молнии осветила огородное пугало на длинном шесте, Никтошка отодрал его от забора и стал стучаться пугалом в окно спальни. Когда пугало отобрали, Никтошка бросил несколько камней в то же самое окно, но у него дрожали руки и он только один раз попал. Никтошка уже из последних сил схватил валявшийся обломок водосточной трубы и заколотил им в окно веранды на первом этаже. Стекло разбилось, посыпались осколки. Тут уж, несмотря на Пустомелины, Мальбертовы, Кастрюлины и Растерякины уговоры, коротышки бросились вниз по лестнице и открыли наконец входную дверь.