Текст книги "Фауст"

Ауэрбахов погребок

Благодаря Гёте один случай, имевший место в Лейпциге в Ауэрбаховом винном погребе, оказался накрепко связан с именем Фауста. Две бронзовые статуи, охраняющие сегодня вход в этот винный погребок, напоминают о том моменте в истории здания, когда оно едва не исчезло. В 1911 году бывший постоялый двор Ауэрбаха купил богатый производитель чемоданов по имени Антон Мадлер, решивший снести здание, чтобы построить на его месте новый павильон. Неожиданно резко отрицательная реакция местного сообщества заставила Мадлера пересмотреть планы, и вместо чугунного шара он прибег к услугам художников. Оформление входа в погреб поручили скульптору Мэтью Молитору, и в 1913 году здесь были установлены его «Фауст и Мефистофель» и «Поющие студенты». Выставленная вперёд левая нога Фауста из скульптурной группы «Фауст и Мефистофель» натёрта до золотого блеска руками бесчисленных туристов, как говорят, «на удачу». В 1999 году Бернд Гобель завершил работу над скульптурами, изображающими Фауста и Маргариту и Мефистофеля и Марту, по сюжету Гёте. Женские фигуры, изваянные обнажёнными, как бы стараются защитить себя от приближения дьявольского дуэта. Но даже целая толпа скульптурных персонажей не в состоянии рассказать правду о визите Фауста в Ауэрбахов погреб.

Создавая впечатляющую картину разгула в Ауэрбаховом погребке, Гёте взял за основу эрфуртскую легенду о вине, вытекающем из стола, и эрфуртско-боксбергскую историю о чуть было не отрезанных носах. Но Гёте также использовал историю, которую нельзя обнаружить в каких-либо источниках: герой убегает из опасной ситуации верхом на бочке.

Хотя история, написанная пером бессмертного Гёте и воплощённая в бронзе, выглядит вполне монументально, уместен вопрос: а насколько она правдива? Современники Фауста никогда не говорили о его визите в Лейпциг. Хотя эта история впервые появилась в 1588 году в новом издании книги Шписа 1587 года, в ней не упоминалось названия Ауэрбахова погребка. Однако на стенах подвала представлены две фрески, изображающие события из легенды и датированные 1525 годом, а в Лейпцигской хронике XVII века есть упоминание о визите Фауста в этот город.

Неудивительно, что Фауст посещал этот подвал. Мы не раз видели его в гостиницах и трактирах – особенно в «народной книге» о Фаусте, где его почти всегда изображали в компании буйно веселящихся студентов. Находились такие, кто принимал всё за чистую монету, считая рассказ об Ауэрбаховом погребке очередным доводом против Фауста. Кроме преувеличений в таких историях есть доля правды: немцы, как правило, любят крепко выпить. Автор, скрывавшийся под инициалами P.F., называл Фауста «богом Бахусом». В его переводе «народной книги» сказано, что Фауст устроил пирушку на «обычный немецкий манер», когда все гости должны как следует напиться^{253}. Это мнение время от времени подтверждали сами немцы. Так, в 1522 году Матеус Фридрих писал: «Больше чем другие страны Германия была и остаётся пораженной чумой – тем дьяволом, который заставляет людей пить»^{254}. Осуждающий тон Фридриха и P.F. – это подход религиозного моралиста, и не стоит забывать, что переводной вариант «народной книги» о Фаусте был произведением религиозной направленности, а Фридрих, возможно, учился в Виттенберге у Лютера. Наконец, P.F. пишет об иностранцах и может позволить себе некоторые преувеличения. Всё же нельзя недооценивать роль алкоголя во времена Фауста. В начале XVI века в Германии культура пития занимала одно из центральных мест в жизни немцев. Питейные заведения были общественным институтом, по фактическому значению не уступавшим церкви. Мужчины встречались в трактирах, чтобы вести дела и заключали сделки под традиционный тост, тем самым определяя свои социальные роли^{255}.

Трактиры и постоялые дворы были действенным каналом влияния, независимым от гильдии и городского совета, то есть официальных собраний, жёстко контролируемых властью. Естественно, что люди вроде Фауста нередко устраивали здесь свои дела. К примеру, Парацельс пропагандировал свои религиозные идеи как раз на постоялых дворах и в трактирах, встречая те же обвинения в пьянстве – особенно в тех случаях, когда его мнения не отвечали позиции местной власти. То, что более поздние авторы ставили Фаусту в вину, считая его шарлатаном, на самом деле представляло удобную среду, в которой Фауст преследовал свои цели. Известно несколько историй о Фаусте, где действие происходит на постоялом дворе. Так, в одном из рассказов Фауст сковал рты пьяных орущих крестьян^{256}. Ещё более живучей оказалась история об Ауэрбаховом погребке – или о том, как Фауст прокатился на непочатой бочке с вином. Но почему именно в Лейпциге?

Уже в те времена Лейпциг был университетским городом. Лейпцигский университет, Alma mater Lipsiensis, официально учреждённый римским папой Александром V, открыл свои двери 2 декабря 1409 года. Доктор Симон Писторис-старший (1453–1523), профессор медицины Лейпцигского университета, был также известен как сторонник использования астрологии в медицине. Возможно, поэтому тогдашний нюрнбергский конкурент доктора Писториса, в прошлом астролог Мартин Поллиш (Меллерштадтский), в 1510 году или чуть ранее с некоторым раздражением написал: «Из-за того, что в Лейпциге астрологические суждения продаются по более высоким ценам, нежели в Нюрнберге, тамошних астрологов ценят выше, чем здешних»^{257}. Странствующий учёный вроде Фауста, без сомнения, мог найти дорогу к дверям этого благородного учреждения с его астрологическими традициями и более дорогими ценами. Но там, где есть университет, там живут студенты, а где живут студенты – там пьют вино, и мы закономерно оказываемся у винного погреба.

Если Фауст действительно посетил Лейпциг, он должен был увидеть большой, шумный город. Уже с XII века Лейпциг получил известность своими ярмарками, а в XVI веке город процветал. По давней традиции ярмарки всегда проходили во время Пасхи и на праздник святого Михаила (29 сентября), а с 1458 года была учреждена ещё одна, новогодняя ярмарка. С 1507 года ярмарки получили статус государственных (Reichsmessen). Город был переполнен студентами, торговцами и ремесленниками, которых привлекали возможность учёбы, ярмарки и прочее. Многие из них хорошо знали дорогу к группе разнообразных зданий, располагавшихся около рыночной площади и принадлежавших некоему доктору Генриху Штромеру из Ауэрбаха (ок. 1478–1542). Здесь были устроены торговые ряды, предлагавшие, если верить Лейпцигской хронике, «великое множество товаров, продававшихся и покупавшихся с большой охотой»^{258}.

Доктор Штромер – или, как его привыкли называть, Ауэрбах – был доктором философии и медицины, деканом медицинского колледжа, членом городского совета и, несколько позднее, личным врачом курфюрста Саксонии Фридриха III. Группа строений, со временем получившая название «Ауэрбахов двор», возводилась медленно и частям. Основное здание было построено в 1438 году, и первым владельцем стал судья, доктор Николаус Шультхесс. Это было солидное четырехэтажное строение, состоявшее наполовину из дерева. В 1519 году Ауэрбах купил этот дом у наследников городского советника Ганса Хоммельшайна. За несколько последующих лет Ауэрбах прикупил соседние здания, а в 1530 году начал стройку, закончившуюся только через 8 лет. К моменту окончания строительства здесь было устроено около сотни погребов, которые могли использоваться торговцами во время ярмарок, а также прилавки, две галереи, «удобные комнаты, гостиные и спальные помещения» и отличная конюшня. В 1525 году, незадолго до предполагаемого визита Фауста, Ауэрбах открыл ещё один винный погреб^{259}.

Как отмечала Лейпцигская хроника, «некоторые говорят, что известный доктор Фауст, будучи в Лейпциге, останавливался у него [Ауэрбаха]». Впрочем, этот факт оспаривается^{260}.

Хотя неизвестно, где на самом деле жил Фауст, легенда до сих пор связывает его с этим домом. Рисунки, сделанные на стенах, подписаны 1525 годом – и, как говорят, бочонок, хранящийся в погребе, в точности напоминает тот, на котором прокатился сам Фауст. Но, если Фауст и встречался с Ауэрбахом, тот предпочёл не увековечивать это событие.

В «народной книге» говорится, что Фауст пробовал рейнские вина, но отдавал предпочтение венгерским, из Будапешта, а также вину, полученному от одного трактирщика из Равенсбурга. Кроме того, Фауст хорошо изучил винные погреба герцогов Саксонского и Баварского и епископа Бамбергского, но никогда не пил больше, чем в Лейпциге. Если верить книге, во время волшебного путешествия по свету Фауст посещал Лейпциг и был в замке, где восторгался «большим сосудом», но это не были владения Ауэрбаха^{261}.

Судя по «народной книге», Мефистофель одевал Фауста и его ассистента в самые лучшие одежды, и посещение Лейпцига не было случайным, поскольку этот город славился роскошными тканями. Говорили, что в городе у Фауста был друг по имени Виктори, врач по профессии, прежде учившийся в Виттенберге, которому он писал о космологии и о своём путешествии по свету. Хотя уже первые упоминания о Фаусте подтверждают информацию о визите в Лейпциг (по легендам XVI века), ни одно из этих упоминаний не связано напрямую с его чудесным катанием на бочке^{262}.

К примеру, Видман добавил главу, названную «Доктор Фауст дарит студентам в Лейпциге бочку вина», когда пересказал эту легенду в издании 1599 года. В 1674 году Пфитцер переделал рассказ Видмана, несколько изменив текст и уменьшив размеры бочонка. В 1728 году появилась новая версия, а в 1839 году была записана народная легенда, повторявшая описание тех событий. Гёте, в бытность студентом регулярно посещавший погребок, обнаружил там экземпляр «народной книги», по традиции прикованный цепью к стене, и это побудило его написать знаменитую сцену^{263}.

Приключение начиналось примерно так же, как путешествие Фауста в Мюнхен. Когда Фауст находился в Виттенберге, к нему обратились студенты (из Венгрии, Польши, Каринтии и Австрии) или, если верить Пфитцеру, польский дворянин, желавшие увидеть Лейпцигскую ярмарку. Кому-то хотелось просто удовлетворить любопытство, другие предполагали немного заработать. Мотивы Фауста остались неясны. По старому народному преданию, записанному в 1839 году, это Мефистофель подбил Фауста отправиться в Лейпциг: «Что ты всё один да один? Сидишь, как сыч на болоте»^{264}. Фауста уговорили отправиться в Лейпциг.

В более поздних вариантах истории Фауст, как магический таксист, доставил своих приятелей в город. Если у Видмана вся компания прошла семьдесят километров пешком, то у Пфитцера Фауст «сделал колдовством» крестьянскую повозку и лошадей, куда его спутники «забрались с большим удовольствием и быстро отправились в путь». У Видмана путешествие прошло гладко. Если же верить Пфитцеру, очень близко от повозки пробежал заяц (примета неудачи), что навеяло «дурные предчувствия». Впрочем, все так долго спорили, дурное ли это предзнаменование или нет, что ещё до заката, «к великому изумлению», оказались в Лейпциге^{265}.

На другой день, слоняясь по ярмарочным рядам, спутники подошли к винному погребу, где погребщики (которых звали «стрелками» или «белыми халатами», за их длинные белые одеяния) пытались достать из подвала огромную бочку. Если Видман утверждал, что бочка вмещала от 16 до 18 вёдер вина, то Пфитцер ограничил этот объём всего семью или восемью вёдрами. Какой бы ни была бочка, «стрелки» никак не могли с ней справиться. В варианте 1728 года Фауст и его приятели долго хохотали над неловкими погребщиками. По Пфитцеру, Фауст со всем ехидством осведомился: «Что это вы такие неловкие, не можете таким числом выкатить из погреба одну бочку? Вообще-то с этим и один человек может справиться, если поработает умеючи»^{266}.

Нетрудно представить, чему это привело: забыв про бочку, «стрелки» принялись ругаться. Они-то и посоветовали Фаусту, если он такой смелый, выкатить бочку самому, «чёрт бы его побрал». Хозяин подвала, в этот момент появившийся на сцене, решил, что ничем не рискует поднял ставки, предложив бочку в качестве награды тому, кто сможет решить задачу. Собравшаяся толпа приготовилась увидеть чудо или драку. Фауст спустился в погреб. Через минуту он выскочил наверх, как пробка от шампанского, сидя верхом на пресловутой бочке. Возразив, что это было сделано «против природы», хозяин подвала с большой неохотой выполнил обещание. На этот раз Фауст, к его чести, поделился добычей. Он устроил грандиозную пирушку, продолжавшуюся несколько дней – до тех пор, пока из бочки не выпили всё до капли^{267}.

13. Все победы в Италии (1521–1527)

«Теперь весь мир охвачен войной», – писал Бенвенуто Челлини^{268}.

Кто-то, предположительно Меланхтон, высказал мысль, что Фауста не было ни в Лейпциге, ни вообще в Германии и он не мог наблюдать события Крестьянской войны, поскольку находился гораздо южнее вместе со столь востребованными солдатами Швабской лиги. Несомненно, спорадический характер Итальянской кампании допускал такую возможность. Однако, как писал Манлий со слов Меланхтона, «маг этот Фауст, гнусное чудовище и зловонное вместилище многих бесов, в хвастовстве своем дошел до такой нелепости, будто только ему и его чарам императорские войска обязаны всеми своими победами в Италии»^{269}.

До начала 1520-х годов таких побед было не слишком много. Хотя Максимилиан I с успехом представлял себя «последним рыцарем», его военная кампания складывалась в основном неудачно. В период действий Камбрейской лиги с 1509 по 1515 год подавляющее большинство военных побед одержала Франция. Однако с воцарением Карла V военачальники империи увенчали себя победными лаврами. Начиная с 1522 по 1530 год Карл V и его союзники вырвали у французов целый ряд побед, и Фауст вполне мог заявить на них свои магические претензии. В частности, империя нанесла французам знаменательный удар в битве при Павии, где французы понесли потери, каких не испытывали со времён битвы при Азенкуре. Учитывая, что действия Максимилиана были слабыми и неэффективными, могло показаться, что магия действительно повлияла на армию империи самым неожиданным и решительным образом.

Само собой, Манлий утверждал, что Меланхтон не верил ни одному слову Фауста: «Это нелепейшая ложь; говорю об этом единственно с целью предостеречь юношей, дабы не спешили они доверяться подобным людям»^{270}. Впрочем, мы тоже не обязаны принимать взгляды Меланхтона (или Манлия). Важно всего, что приписываемое Фаусту утверждение передано в форме некоего наставления ученикам, что делает маловероятным (но, конечно, не отрицает) возможность того, что Фауст говорил именно так. Хотя Меланхтон мог слышать это от других, однако расположение отрывка в тексте после описания приключений Фауста в Виттенберге наводит на мысль, что он, возможно, слышал эти слова от самого Фауста. Впоследствии Лерхеймер действительно утверждал, что Фауст познакомился с Меланхтоном, когда они оба находились в Виттенберге.

Если Фауст всё же сделал подобное заявление, то какого рода магию он имел в виду? Рассмотрев уже известные данные о его карьере, можно составить достоверную картину фаустовских магических услуг. Сотрудничество с фон Зиккингеном, не делавшим, как считали, ни одного шага без совета астролога, а затем составление письменного астрологического заключения для Георга III, епископа Бамбергского, допускало возможность службы Фауста в качестве военного астролога. К примеру, он мог определять дни, благоприятные для действий императорской армии. Но Меланхтон говорил конкретно о магии. При всех демонических способностях, плащах-самолётах и прочих магических силах, находившихся (по преданию) в его распоряжении, «князь некромантов» мог прибегнуть к самым разным запретным практикам, в том числе, возможно, к изготовлению алхимического золота, необходимого императору для его заграничных войн.

Оказавшись в Италии, Фауст мог обнаружить, что здешние воины интересуются тайными искусствами не меньше, чем его соотечественник фон Зиккинген. Как астролог, привыкший действовать в кругах высшего общества, к тому же искавший покровительства, Фауст должен был познакомиться с руководителями военной кампании: у него просто не было другого способа предложить свои услуги, чтобы пробиться к славе и богатству.

Один из таких руководителей – итальянский кондотьер Альфонсо д’Авалос, маркиз дель Васто, впоследствии ставший губернатором Милана (1538–1546) и увековеченный Тицианом. Известно, что после 1543 года дель Васто советовался с Кардано по поводу своего гороскопа и, вообще, проявлял большой интерес к оккультному. Он также покровительствовал Джулио Камилло Дельминио (1480–1544), которого чаще называли Джулио Камилло, создателю L’idea del theatro, или «театра памяти», – необыкновенного строения, специально созданного для доступа ко всем работам Цицерона, вплоть до отдельной фразы и слова, и организованного согласно представлениям автора о Вселенной. Говорили, что размеры модели, построенной Камилло, были достаточно велики, чтобы внутри «театра» могли одновременно находиться по крайней мере два человека. В 1532 году Виглий Зухениус в письме Эразму описал строение как «амфитеатр работы необыкновенной и весьма искусной», заметив, что «всякий, кто попадает туда в качестве зрителя, обретает способность держать речь о любом предмете, по гладкости сравнимую разве что с цицероновской»^{271}. Однако изобретение представляло собой нечто большее, чем просто средство гармонизации речи.

Камилло, следовавший герметико-каббалистической традиции Пико делла Мирандолы, конструировал свой театр по этим принципам. Отражая порядок вечных истин, «театр» демонстрировал «универсум, разворачивающийся из первой причины через все стадии творения». В этой сложной пространственно-мнемонической системе универсум запоминался благодаря органической связи всех уровней – от ангелов до планетарных сфер и далее к человеку, – с подлежащим им вечным порядком. «Театр» Камилло был также необычайно сложной магической машиной. Строение украшали изображения планет, действовавшие в роли астральных талисманов и распространявшие своё влияние так, что оно могло быть направлено в нужное русло для совершения определённого действия. Считалось, что оператор «театра» мог использовать магическую силу Вселенной – разумеется, при условии овладения частью космической гармонии, воплощённой в его замысловатой структуре. Популярность творения Камилло была такова, что его описание, опубликованное в Венеции в 1520 году, переиздавали 10 раз. Италия, давшая миру герметическую традицию, стала благодатным местом для чародея эпохи Возрождения. Для Фауста это был поистине дом родной.

Не только Фауст заявлял о способности применять магию в военных целях. Изучить возможную активность в этом направлении позволяют некоторые прецеденты. Хартлиб описывал встречу с известным воином, в 1455 году рассказывавшим, что рыцари Тевтонского ордена всегда планировали военные кампании, гадая на гусиной грудной косточке, особенно ценной для предсказания погоды. Стандартной частью арсенала чародея было соединение магических армий. В «Книге священной магии мага Абрамелина» предусмотрена специальная формула как раз для этого случая. Чародей может вызвать целую армию из неопределённого количества «вооружённых людей» или даже, «в случае осады», вызвать духов. Авраам из Вормса, предположительно являющийся автором «Книги священной магии», утверждал, что однажды произнёс такое заклинание. По словам Авраама, он спас Фридриха I (1369–1428), курфюрста Саксонского, в одном из жестоких сражений периода Гуситских войн, вызвав заклинанием отряд из 2000 рыцарей.

Сочинения Авраама могли быть написаны примерно в XIV веке, однако более надёжно атрибутированный «Кодекс 489» также включает заклинания для немедленного вызова вооружённых отрядов. Произнеся особые заклинания, можно было прибавить к вооружённому отряду целую крепость с защитниками либо вызвать «вооружённые отряды неисчислимой силы». Подобно Аврааму из Вормса, составитель «Кодекса» также утверждал, что использовал заклинание и вызывал «бесчисленные орды» демонических рыцарей для нападения на императора и его свиту, которые охотились в глухом лесу, а затем чудесным образом возвёл замок, послуживший укрытием. Составитель «Кодекса» описывал это как проверку своих магических формул, но император и сопровождавшие его рыцари наверняка восприняли его действия как злую шутку: замок и нападавшие вдруг исчезли, а они остались стоять посреди болота. В «народных книгах» есть несколько примеров того, как Фауст вызывал эти сверхъестественные рати. Однако лучший примером того, как Фауст мог советовать военачальникам, даёт случай с Конрадом Киезером (1366 – ок. 1405) из Айхштетта.

Киезер был медиком по образованию, солдатом по случаю и дипломатом по должности. Он также был астрологом и вдобавок чародеем. Одно время Киезер служил у Стефана III, герцога Байерн-Ингольштадтского, пока не лишился места. В попытке задать своей карьере прежнее направление Киезер написал огромный трактат об оружии и других предметах, под названием Bellifortis (букв. «Сильный в войне») (ок. 1405)^{272}. В наши дни рукопись получила известность из-за технических иллюстраций. Однако в своём произведении автор не ограничивался инженерными описаниями, рассуждая о возможностях использования магии в военных целях. Киезер давал рекомендации по производству неугасимых факелов, о применении оленьей шкуры для защиты от раны в бою – и о том, как изготовить самонаводящиеся охотничьи стрелы с использованием перьев или меха убитых животных. В некоторых рецептах он ступал на зыбкую почву колдовства. Книга разошлась в огромном количестве копий, подделок и адаптаций, пользовавшихся популярностью вплоть до XVII века. Нет ничего не обычного в предположении, что Фауст мог ознакомиться с содержанием Bellifortis и использовать книгу в общении с потенциальными клиентами.

Если Фауст находился вместе с императорской армией, а не вдали от мест боевых действий, тогда в соответствии с его заявлениями он должен был следовать на юг. Резонно предположить, что Фауст раскидывал свои карты и делал предсказания исключительно для «высшего» военного руководства. Возможно, он встречался с Георгом фон Фрундсбергом, в период Итальянской кампании возглавлявшим наиболее крупные силы наёмников. Фон Фрундсберг не в первый раз был в Италии и вообще на войне. В 1499 году он сражался против французов в Милане. В 1504 году он участвовал в войне за Баварию – Ландсгут на стороне Максимилиана I. В 1519 году фон Фрундсберг вместе со своими людьми воевал против Ульриха Вюртембергского. В 1521 году фон Фрундсберг находился у стен Мезьера вместе с фон Зиккингеном, а это даёт основания полагать, что он был наслышан о Фаусте – и, возможно, даже встречался с ним. Год спустя фон Фрундсберг отличился в битве при Бикоке. На портрете кисти Кристофа Амбергера показан сильный человек в чёрных латах, с алебардой, зажатой рукой в железной перчатке, с открытым забралом и неожиданно дружелюбным лицом. Фон Фрундсберг изображён человеком действия, без обычного для ландскнехтов роскошного плюмажа. Но если, как уже говорилось, к возможностям магии прибегали даже рыцари Тевтонского ордена, несомненная твёрдость фон Фрундсберга не могла служить препятствием для общения с некромантом, особенно таким, которого хорошо знал его старый товарищ по оружию фон Зиккинген.