Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"

Маленков, Молотов, Берия и Хрущев поделили власть, когда Сталин еще был жив и врачи даже сообщали о некотором улучшении его состояния. Но они поняли, что если Иосиф Виссарионович и оклемается, то руководить страной уже не сможет.

5 марта вечером в Свердловском зале они провели совместное заседание ЦК, Совета министров и Верховного Совета. Задолго до назначенного часа собрались несколько сот человек. Никто ни с кем не разговаривал, все сидели молча. Появились члены избранного Сталиным бюро президиума ЦК, но с ними уже были Молотов и Микоян. Самые трудные времена для них миновали.

Это подметил наблюдательный Константин Симонов, который, как кандидат в члены ЦК, присутствовал на этом заседании: «У меня было ощущение, что старые члены политбюро вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения… Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их. Они были какие-то распеленутые, что ли…»

Первым заговорил Маленков. Он сказал, что товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но состояние его настолько тяжело, что, если даже он победит подступившую смерть, очень долго еще он работать не сможет. А международная обстановка не позволяет оставлять страну без руководства. Поэтому необходимо произвести некоторые назначения.

На трибуну вышел Берия и предложил назначить на пост председателя Совета министров Маленкова. Маленков опять вышел на трибуну и уже предложил утвердить первыми заместителями главы правительства Берию, Молотова, Булганина и Кагановича. Количество членов президиума ЦК сократили вдвое. Хрущеву поручили сосредоточиться на работе в секретариате ЦК.

На первых ролях в стране и партии оказался Георгий Максимилианович Маленков. О нем ходили очень доброжелательные слухи. Говорили, что, когда он пришел на какое-то заседание, его встретили обычными аплодисментами. Он сказал:

– Здесь не Большой театр, а я не Козловский.

Но Маленкову не хватит воли, властности, силы, чтобы удержать власть. По словам Шепилова, «Маленков из тех людей, которые должны к кому-нибудь прислониться, которые повинуются более сильному». Воли и характера в избытке было у его жены, Валерии Алексеевны Голубцовой, которая в годы войны стала ректором Московского энергетического института и руководила им железной рукой. Жена многим может поделиться с мужем, но не характером.

Георгий Маленков очень молодым начал работать в партийном аппарате, понравился Сталину и в 1934 году занял пост заведующего отделом руководящих партийных кадров ЦК. Ему было тогда всего тридцать с небольшим. Чистку и перестановку партийных секретарей Сталин осуществлял руками Маленкова, который получил право прямого доступа к вождю. Перед войной он возглавил управление кадров ЦК, состоявшее из сорока пяти отделов, то есть держал в руках весь партийный аппарат. Коллеги снисходительно называли его «телефонщиком».

«Он всегда сидел на телефоне: где что узнать, пробить, это он умел, – вспоминал Хрущев. – По организационно-административным делам, кадры перераспределить – это Маленков. Передать указания на места, договориться по всем вопросам. Очень активный, живой, обходительный. Но он никогда не руководил ни одной парторганизацией».

В последние годы своей жизни Сталин отличал Маленкова. Весной 1952 года поручил ему вести заседание, на котором присуждались Сталинские премии, хотя раньше всегда делал это сам. Маленков, говорили, чувствовал себя не в своей тарелке и просто называл произведения, которые предстояло обсудить. Решал все Сталин.

Маленков мог выбрать себе любой пост. Предпочел стать главой правительства, потому что в последние годы Сталин сосредоточил власть в аппарате Совета министров. Кроме того, по традиции на заседании политбюро (президиума) с ленинских времен председательствовал глава правительства. Ослабевший партийный аппарат Маленков опрометчиво оставит Хрущеву, забыв, как за тридцать лет до этого подобную ошибку совершили ленинские соратники. Они тоже не понимали, каким мощным инструментом станет партийный аппарат в руках умелого секретаря ЦК. Они обманулись насчет Сталина, а Маленков недооценил Никиту Сергеевича.

Молотов вновь стал министром иностранных дел и первым заместителем главы правительства. Надеялся на большее. Подчеркивал, что в партийном руководстве он единственный, кто работал с Лениным. Но на первые роли его не пускали. Почему?

Еще до смерти Сталина образовались две группы: Берия и Маленков, с одной стороны, Хрущев и Булганин – с другой. Молотов остался в стороне. После смерти вождя всем стала заправлять руководящая тройка – Маленков, Берия, Хрущев. В эту компанию Молотов опять не вписался. С членами партийного руководства у него были плохие отношения – на протяжении долгой карьеры он всем успел доставить неприятность. Дружить он не умел. Да и поставить его во главе правительства означало бы нарушить волю Сталина. Товарищи по партийному руководству ловко воспользовались этим, чтобы не допустить Молотова к реальной власти.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, как в 1953 году он увидел Молотова на заседании президиума ЦК. Молотов поразил Сахарова своим обликом, не похожим на портреты, – пергаментно-желтое лицо, выражение какой-то постоянной настороженности, как будто каждый момент ему угрожает смертельная ловушка. И все же после смерти Сталина Молотов изменился. Исчез страх, и он немного расслабился, старался вести себя мягче, любезнее. Он вообще очень обижался на упреки в сухости и педантизме:

– Это только некоторые представляют меня в виде робота, лишенного человеческих качеств.

Иногда Вячеслав Михайлович даже начинал острить, но видно было, что он это делает скорее по служебной необходимости, чем по велению души.

Его помощник Олег Трояновский вспоминал:

– Через месяц после смерти Сталина он меня вызвал и предложил стать его помощником. Сказал, что нам нужно выправлять положение в международных делах. Я увидел, что он переменился. Он с иностранцами иначе стал разговаривать, более свободно. И даже анекдоты рассказывал. Но я бы не решился их сейчас повторить.

В аппарате министерства пришли к выводу, что Молотов мало изменился. Он остался таким же организованным человеком. У него все было расписано по часам. После обеда он ложился поспать. Если спал дольше обычного, начальник охраны его будил. Его огромный стол, вспоминал Анатолий Добрынин, был мысленно разделен на восемь частей, и помощники раскладывали бумаги в строго установленном порядке: туда чрезвычайные срочные сообщения, туда – телеграммы от послов и так далее. Он приходил в кабинет: у него есть пятнадцать минут – тогда просматривал самые срочные бумаги; есть час – смотрел следующие по важности материалы.

Он не любил длинных докладов. Сам говорил коротко и четко. Юмора почти не признавал.

– Сухарь был невозможный, – говорит один из его бывших помощников. – Работать с ним было чрезвычайно сложно…

Новое советское руководство, в отличие от Сталина, ни с кем воевать не собиралось и вообще попыталось что-то изменить как внутри страны, так и во внешней политике. Маленков и Берия явно хотели облегчить бремя крестьянина, децентрализовать управление экономикой, проводить более либеральную политику. Они повысили закупочные цены на продукты сельского хозяйства, сделали упор на производство товаров широкого потребления, за что потом Маленкова, когда дойдет до него очередь, будут жестко критиковать.

1 апреля 1953 года в газетах был опубликован длинный – на целую полосу – список товаров, на которые были снижены цены.

В Корее шла война. У СССР не было дипломатических отношений с Японией и Западной Германией. С Израилем отношения были прерваны. С Югославией – взаимная ненависть. Отношения с Турцией очень ухудшились из-за территориальных требований Сталина.

16 марта 1953 года, через две недели после смерти Сталина, новый глава правительства Георгий Маленков призвал Запад к переговорам: «В настоящее время нет таких запутанных или нерешенных вопросов, которые нельзя было бы решить мирными средствами на базе взаимной договоренности заинтересованных стран. Это касается наших отношений со всеми государствами, включая Соединенные Штаты Америки».

Маленков пошел еще дальше. Через год, 12 марта 1954 года, выступая накануне выборов в Верховный Совет с традиционной речью, он сказал, что новая мировая война «при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации». То есть он отказался от прежних представлений советского руководства о неизбежности войны и о том, что она поможет уничтожению мирового империализма. Слова Маленкова стали робким сигналом западным странам: мы хотим договариваться.

Уинстон Черчилль считал тогда, что не следует упускать шанс. Но американский президент Дуайт Эйзенхауэр был настроен пессимистично. Запад в целом не хотел идти на переговоры, потому что не верил в искренность Москвы. Политику в отношении Советского Союза сформулировал канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр:

– Не следует предпринимать ничего, что уменьшило бы трудности русских. Они должны увидеть, что добиться мирового господства не в состоянии. Тогда русские, по всей вероятности, проявят готовность пойти на разумные переговоры.

Зато слова Маленкова стали желанным поводом для Хрущева избавиться от соперника. Никита Сергеевич оказался талантливым политиком. Живой и энергичный, он легко обошел своих неповоротливых соратников.

В марте 1953 года Хрущев был избран секретарем ЦК – одним из четырех. После мастерски проведенного им ареста Берии он захотел повышения. Через два месяца, во время сентябрьского пленума, в перерыве в комнате отдыха, где собирались члены президиума, Маленков вдруг сказал:

– Я предлагаю на этом пленуме избрать первым секретарем ЦК Хрущева.

Лазарь Моисеевич Каганович вспоминал, что был страшно удивлен. Обычно такие серьезные вопросы заранее обговаривались. Потом он спросил у Маленкова, почему тот никому ничего не сказал. Георгий Максимилианович объяснил, что перед самым пленумом к нему подошел Булганин и предложил избрать Хрущева:

– Иначе я сам внесу это предложение.

И точно – Булганин первым поддержал Маленкова:

– Давайте решать!

Возразить никто не посмел.

А уже через полтора года Хрущев настолько окреп, что атаковал Маленкова и обвинил главу правительства в отказе от основных принципов советской политики. Маленкову пришлось опровергнуть самого себя. При первом удобном случае он заявил, что нападение на Советский Союз закончится тем, что «агрессор будет подавлен тем же оружием и что подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы».

Но это его уже не спасло. На пленуме ЦК в январе 1955 года после первого вопроса «Об увеличении производства продуктов животноводства» Хрущев произнес большую речь против Маленкова и предложил освободить его от обязанностей главы правительства. Хрущев назвал слова председателя Совета министров о гибели цивилизации в случае мировой войны «теоретически неправильными, ошибочными и политически вредными». Это заявление, утверждал Хрущев, «способно породить у народов чувство безнадежности их усилий сорвать планы агрессоров».

Хрущев ловко использовал Молотова для нанесения удара по Маленкову. Вячеслав Михайлович не упустил случая сказать, что Георгий Максимилианович и теоретически неграмотен, и хозяйственник никчемный. А уж что касается внешней политики, тут Молотов вообще был беспощаден к товарищу:

– Не о «гибели мировой цивилизации» и не о «гибели человеческого рода» должен говорить коммунист, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии… Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами… Видите, к каким нелепостям, к каким вредным вещам приводят те или иные ошибки в политических вопросах.

В постановлении пленума говорилось, что речь Маленкова на сессии Верховного Совета СССР «с экономически мало обоснованными обещаниями напоминала скорее парламентскую декларацию, рассчитанную на снискание дешевой популярности, чем ответственное выступление главы Советского правительства. В той же речи тов. Маленковым было допущено теоретически неправильное и политически вредное противопоставление темпов развития тяжелой промышленности темпам развития легкой и пищевой промышленности… Тов. Маленков в своей речи на собрании избирателей 12 марта 1954 года допустил также теоретически ошибочное и политически вредное утверждение о возможности «гибели мировой цивилизации» в случае, если империалистами будет развязана третья мировая война».

Маленкова убрали с поста главы правительства, перевели в заместители, дали еще пост министра электростанций, но, главное, оставили членом президиума ЦК. Его падение доставило удовольствие партийному аппарату: при Маленкове правительство чувствовало себя слишком уверенно и не так заискивало перед ЦК.

Хрущеву важно было отделаться от Маленкова, а Молотов-то говорил искренне. Вячеслав Михайлович, в отличие от многих своих соратников, не носил маски. Он действительно думал то, что говорил. Все это у него в голове крепко засело.

Анатолий Добрынин, будущий посол в Соединенных Штатах, тогда еще начинал дипломатическую карьеру и имел удовольствие наблюдать своего министра с близкого расстояния: «Молотов был убежденным коммунистом. Он верил в окончательную победу коммунизма и старался ее приблизить. И он не принимал политики мирного сосуществования. Он исходил из того, что коммунисты ведут борьбу против империализма и столкновение неизбежно».

И до конца жизни Молотов так и не принял идею мирного сосуществования. Злился и возбужденно говорил:

– Если коммунизм и империализм могут мирно сосуществовать, то зачем мы живем? Мы же сражаемся за победу коммунизма, значит, этот лозунг есть обман и самообман.

В 1955 году в Сан-Франциско отмечалось десятилетие ООН. Приехал Молотов. Его переводчик заболел, и к министру прикомандировали Добрынина. Из Нью-Йорка в Сан-Франциско Молотов поехал на поезде, чтобы посмотреть Америку. Ему понравилось то, что он увидел. Но он сделал неожиданный вывод:

– Пожалуй, Америка ближе всего стоит к коммунизму.

Приехали в Чикаго. Народ высыпал на перрон, чтобы увидеть Молотова. Много было эмигрантов из Европы, настроенных враждебно. Они стали выражать свои чувства. Вячеслав Михайлович недоуменно спросил, что это означает. Посол поспешил ответить, что это они его приветствуют. Добрынин промолчал, чтобы не подводить посла. Молотов сказал, что у американцев все-таки странная манера приветствовать…

Молотов регулярно посылал в Москву телеграммы. Но как их зашифровать? Шифровальной машины не было, шифровальщик работал с книгами. Но боялись, что американцы могли вмонтировать в потолок какое-то устройство, чтобы оттуда все видеть. Поэтому шифровальщик работал с телеграммой лежа на кровати, а четыре дипломата держали над ним большое одеяло, чтобы с потолка ничего нельзя было увидеть. Советской делегации казалось, что за ней постоянно подглядывают.

В Москву Молотов возвращался на пароходе. Каждое утро повторялась одна и та же сцена. Молотов был крайне непритязателен в еде. На завтрак удовлетворялся кашей. Каждое утро личный повар министра отправлялся на камбуз варить кашу, за ним шел полковник Александров, начальник охраны, в данный момент охранявший кашу, и Анатолий Добрынин в роли переводчика.

На камбузе повар предлагал свои услуги:

– Мы сварим любую кашу для господина Молотова, только скажите какую.

Советский повар твердо отвечал:

– Нет, у меня своя каша.

Он что-то варил, потом заворачивал котелок, чтобы каша не остыла, и они втроем торжественно несли эту кашу Молотову.

Главным в его поведении была несгибаемость, нежелание пересматривать свои позиции. Кому-то эти качества могут нравиться. Но в политике они приносили стране чистый ущерб. Потому что наталкивались на такую же нетерпимость и упорство. В Вашингтоне у Молотова появились достойные партнеры – столь же твердолобые.

На встрече с Государственным секретарем Джоном Фостером Даллесом Молотов стал говорить, что США проводят враждебную политику, окружают Советский Союз кольцом баз.

Даллес ответил:

– Да мы еще больше баз поставим! Вы же сами говорите, что ваша цель нас разрушить, но уверяю вас, что мы не станем этого ждать сложа руки!

Мышление Даллеса носило на себе печать пуританского воспитания. Прежде чем стать адвокатом, он много лет был миссионером. Успешная политика, с его точки зрения, могла быть основана только на прочных этических принципах. В коммунизме он видел угрозу христианской культуре Запада. Между Молотовым и Даллесом было нечто общее: оба готовы были сражаться до последнего.

Хрущев говорил: «Даллеса мы считали человеком, лишенным здравого рассудка, опьяненным, парализованным злобой… Найти соглашение, о чем-то договориться с Даллесом было невозможно». Американцы были такого же мнения о Молотове.

Хрущев хотел проводить более гибкую политику, но влияние Молотова было еще очень ощутимо. По его настоянию в мае 1955 года Советский Союз аннулировал очень выгодные для нашей страны дружеские договоры с Англией и Францией, подписанные в годы войны. Это был резкий ответ на то, что Англия и Франция ратифицировали соглашение о Западно-Европейском союзе – организации, никогда не игравшей заметной роли.

Молотов возражал против вывода советских войск из Австрии. Он считал, что советские войска должны оставаться там, где они оказались в 1945 году. Переговоры шли с 1949 года, но только в пятьдесят пятом Хрущев согласился подписать мирный договор с Австрией, понимая, что дальше тянуть невозможно.

В апреле 1955 года в Москву прилетела представительная австрийская делегация. После приема, когда гости ушли, Хрущев неожиданно устроил разнос мидовцам за отсутствие инициативы, вспоминает посол Ростислав Александрович Сергеев. Обратившись к первому заместителю министра иностранных дел Василию Васильевичу Кузнецову, Хрущев говорил:

– Для чего мы вас направили в МИД? Не для партийного ли руководства? А вы плететесь за министром, который все время говорит вам, что не надо торопиться? Может быть, верность работников МИД важнее партийности?

Дипломаты были поражены открытой критикой Молотова…

Хрущев отказался от прав на военно-морские базы в Китае и в Финляндии. Молотову это категорически не нравилось. Советская военная база находилась рядом с Хельсинки. Хрущев вспоминал: «Наш посол в Финляндии докладывал, что, когда поезд из Хельсинки проходил по территории нашей военной базы, то в вагонах закрывали шторами окна, предупреждали, чтобы никто не выходил из вагонов и не выглядывал, выключали свет. Естественно, это вызывало страшное раздражение и негодование у финнов. Если мы хотели дружбы с Финляндией, ее укрепления, то на такой основе на нее нечего было и рассчитывать. Наша военная база угрожала своими пушками Хельсинки, мы каждый день подвергали самолюбие финнов болезненным уколам. Что можно сделать хуже?..»

Хрущев спросил у Жукова:

– Слушай, Георгий, ты скажи, наша база в Финляндии представляет какую-то ценность?

Жуков, сдвинув брови, сурово посмотрел на первого секретаря ЦК:

– Знаешь, правду говоря, никакой. Что эта база может сделать?

– А если не будет этой базы, может возникнуть нам угроза со стороны финнов?

– Никакой.

Жуков с Хрущевым были правы. Финляндия была и осталась самой расположенной к России страной в Европе.

В Москве впервые всерьез заговорили о возможности сокращения вооружений и договоренностей с Западом в вопросах вооружений. Теперь уже сам Хрущев был готов отказаться от идеи неизбежности войны.

Никита Сергеевич впервые участвовал во встрече в верхах в Женеве в июле 1954 года. Советскую делегацию должен был возглавить председатель Совета министров Маленков. Хрущева это не устраивало: «Маленков оказался человеком совершенно безынициативным и в этом смысле даже опасным, он слабоволен и слишком поддается чужому влиянию. Не только нажиму, а просто влиянию других…»

– У нас могут сложиться довольно тяжелые условия, – внушал Хрущев Молотову. – Маленков возглавит нашу делегацию, а для всех очевидно, что Маленков не способен по-настоящему противостоять при встрече противнику. У него характер, сглаживающий острые углы. Он улыбающийся человек, неспособный парировать удары, тем более неспособный предпринять наступление при обсуждении вопросов. А без этого нельзя. Защищаться – значит вдохновлять противника. Необходимо нападать.

«Встреча глав правительств четырех великих держав, – вспоминал Хрущев, – это была затея Черчилля с целью лишь прощупать нас. Он исходил из того, что у нас после смерти Сталина к руководству пришли новые люди, видимо, как он считал, недостаточно компетентные в вопросах международной политики, еще не окрепшие. Вот он и решил, что следует прощупать нас, оказать на нас давление и добиться уступок, нужных империалистическим державам…

И хотя мы ни о чем не договорились, но поняли, что можем разговаривать за столом переговоров. Тогда возник так называемый «дух Женевы». Народы вздохнули свободнее, все почувствовали, что война, на пороге которой мы стояли, отодвинулась. Именно с Женевы начался тот долгий и нелегкий путь, который привел нас к разрядке, к заключению соглашений о запрещении испытаний ядерного оружия и подписанию других важных документов».

На встрече лидеров четырех держав в Женеве в июле 1955 году Хрущев и Булганин приняли приглашение премьер-министра Идена посетить Англию. Они приехали в апреле 1956 года на десять дней…

Хрущева удивляло, когда на переговорах в Женеве президент Эйзенхауэр просто зачитывал шпаргалки, которые ему давал Государственный секретарь Даллес. Никите Сергеевичу хотелось показать, что он способен заниматься внешней политикой без подсказок, самостоятельно. Но для этого следовало избавиться от Молотова, который никого не подпускал к внешней политике и спорил даже с первым секретарем ЦК КПСС, чего не позволял себе ни один министр иностранных дел.

«Молотов чересчур угловат, – считал Хрущев. – Он противоположность Маленкову. Порой нужно проявить и понимание, и даже необходимую тактическую гибкость. Он на это не способен. Он резок до крайности. Когда он возражает, то даже лицо искажается. Его участие в делегации не располагало к поиску согласия… Не следовало давать повод думать, что мы стоим на старых позициях сталинских времен. А олицетворением такой политики был сам Молотов».

В 1954 году члены президиума вместе отдыхали в Крыму. Каганович спросил Хрущева, как ему работается. Хрущев откровенно ответил:

– Неплохо, но вот Молотов меня не признает, поэтому у меня с ним напряженные отношения.

Молотов становился обузой для Хрущева. Пожалуй, только в одном случае Вячеслав Михайлович был прав. Когда в 1954 году Хрущев передал Крым Украине и у себя в кабинете подписывал соответствующее решение, Молотов прошептал стоявшему рядом главному редактору «Правды» Дмитрию Трофимовичу Шепилову:

– Что же он делает?!