Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"

Часть третья
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПРИ ХРУЩЕВЕ И БРЕЖНЕВЕ

Глава 7
ДМИТРИЙ ТРОФИМОВИЧ ШЕПИЛОВ. НИ К КОМУ НЕ ПРИМКНУВШИЙ

Почти забытый ныне Дмитрий Трофимович Шепилов был министром иностранных дел всего ничего – с 1 июня 1956 года по 14 февраля 1957-го – восемь с половиной месяцев. Но он – один из самых интересных политиков советского времени. У него была яркая, хотя и весьма недолгая карьера. В 1957 году он осмелился покритиковать Хрущева. Его исключили из партии, лишили работы и даже выкинули из квартиры. В историю он вошел дурацкой формулой «и примкнувший к ним Шепилов», хотя он ни к кому не примыкал, был человеком самостоятельным, за что и пострадал.

Повернись судьба иначе – и не Леонид Ильич Брежнев, а Дмитрий Трофимович Шепилов вполне мог стать главой партии и государства. Между Брежневым и Шепиловым было немало общего. Почти ровесники. И Брежнев и Шепилов вернулись с войны в генеральских погонах, что выгодно отличало их от просидевших всю войну в тылу других руководителей страны. Молодые и крепкие Брежнев и Шепилов сильно выделялись среди пузатых, низкорослых, каких-то физически ущербных членов политбюро.

И Брежневу и Шепилову приятная внешность помогла в карьере. Сталину – особенно в старости – нравились красивые, статные, молодые генералы. Сталин, а затем Никита Хрущев продвигали и приближали и Брежнева и Шепилова. В 1957 году Брежнев и Шепилов были уже секретарями ЦК и кандидатами в члены президиума ЦК. Еще одна ступенька, еще один шаг – и они уже небожители. Оба были не сухарями, не аскетами, а жизнелюбами, пользовались успехом у женщин. На этом общее между ними заканчивается, и пути их расходятся.

Брежнев был любителем домино и застолий с обильной выпивкой, свой в компании коллег-партсекретарей. Профессор Шепилов, экономист по профессии, прекрасно разбирался в музыке, театре, литературе. При любом удобном случае Шепилов все бросал и бежал в Большой театр на премьеру. Бывший глава Союза композиторов Тихон Хренников, который дружил с Шепиловым, вспоминает о его высокой музыкальной культуре, о том, что он ценил и уважал людей искусства и сам прекрасно пел…

Шепилов был обаятельным и красивым человеком. Он располагал к себе с первого взгляда. Шепилов был и оратором – тоже большая редкость для советских лидеров послереволюционного периода. Однако Леонид Брежнев оказался более умелым политиком. В решающую минуту в борьбе за власть он безошибочно встал на сторону победителя. А Шепилов поступил так, как считал справедливым и честным, то есть остался, в сущности, наивным человеком, хотя уже не раз был бит жизнью.

Дмитрий Трофимович Шепилов родился в Ашхабаде, где его отец работал токарем в железнодорожном депо. С детства любил петь, потом у него сформировался красивый баритон. Его отец был верующим человеком, и Дмитрий пел в церковном хоре. Когда семья переехала в Ташкент, он играл в школьно-театральном коллективе при городском отделе народного образования.

Утром будущий секретарь ЦК подрабатывал в табачной мастерской, где делали гильзы для папирос, днем учился в школе, вечером бежал в театр, где ставились музыкальные пьесы. Страсть к театру была настолько велика, что он даже поступил на работу помощником гримера в оперный театр. Он поклонялся Чайковскому и Рахманинову. Шепилов мог пропеть десяток опер и помнил наизусть около сотни романсов, с удовольствием исполнял их до конца жизни.

В 1922 году Дмитрий Шепилов приехал в Москву учиться и через четыре года окончил факультет общественных наук Московского университета. Курс уголовного процесса читал Андрей Януарьевич Вышинский. Он же вел и семинар, в котором занимался Дмитрий Трофимович. Пока учился, Шепилов подрабатывал разгрузкой дров на железной дороге или сортировкой сырья на кожевенных заводах. Он получил назначение в Сибирь и работал прокурором суда Якутской АССР. Через два года переехал в Смоленск, где стал старшим помощником прокурора Западной области.

В 1929 году он вернулся в Москву, и его взяли старшим научным сотрудником в Институт техники управления при Наркомате рабоче-крестьянской инспекции. Он стал писать статьи о сельском хозяйстве и в 1931 году поступил в Аграрный институт красной профессуры. Одновременно стал работать научным редактором сельскохозяйственного отдела Большой советской энциклопедии, ответственным секретарем журнала «На аграрном фронте», а еще преподавал политическую экономию в Агрономическом институте Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Он с удовольствием тащил на себе этот огромный воз, все успевал, а преподавал просто с удовольствием. Ему нравилось читать лекции, и слушали его со вниманием.

В 1933 году Шепилова направили начальником политотдела животноводческого совхоза в Чулымский район Западно-Сибирского края. Но такими кадрами не разбрасывались и надолго на периферию не отпускали. Уже через два года его вернули в столицу и сразу взяли в аппарат ЦК партии заместителем заведующего сектором науки сельскохозяйственного отдела ЦК. Вскоре сектор передали в состав отдела науки ЦК. Одновременно Шепилов стал преподавать в Аграрном институте красной профессуры, который сам недавно окончил.

Однако в ЦК он проработал не долго. Заведующего отделом науки Карла Яновича Баумана, бывшего кандидата в члены политбюро и секретаря ЦК, посадили (он умрет в тюрьме). Аппарат отдела разогнали. Шепилова назначили ученым секретарем и заведующим сектором в Институте экономики Академии наук, где уже работал другой будущий министр иностранных дел СССР – Андрей Андреевич Громыко, тоже специалист по политэкономии. Громыко вскоре взяли в Наркомат иностранных дел, а Шепилов остался заниматься наукой. Почти на два десятилетия их судьбы разошлись.

Шепилов женился на Марьяне Унксовой. Ее мать, Анна Николаевна Унксова, работала в женотделе ЦК. Отчим – Гаральд Иванович Крумин редактировал газету «Экономическая жизнь».

«Дмитрий Шепилов, – вспоминала Муза Васильевна Раскольникова, – был очень серьезный и трудолюбивый человек, настоящий рабочий парень. Высокого роста, с темными глазами на неулыбчивом лице, он сразу привлек Марьяну, когда я их познакомила… Марьяна сразу увлеклась им, и года через два они поженились…»

В годы репрессий у Шепилова взяли сестру жены с мужем (они оба работали в Госплане), потом родителей жены. Его тесть, Гаральд Крумин, перед арестом был главным редактором «Известий», теща, Анна Унксова, – секретарем Воскресенского райкома партии в Московской области. Самого Дмитрия Трофимовича тоже привезли на Лубянку, допросили, грозили посадить, но отпустили. Ему выпал счастливый билет.

Шепилов стал доктором экономических наук и профессором, секретарем журнала «Проблемы экономики» и еще научным редактором в Большой советской энциклопедии. Одновременно он преподавал в Высшей партийной школе при ЦК партии и в Московском институте советской кооперативной торговли.

Война изменила все в его жизни. В 1941 году он ушел рядовым в ополчение – в дивизию, сформированную Киевским райкомом столицы. В кровавых боях под Ельней наспех собранное ополчение было почти полностью уничтожено. Шепилов с трудом вышел из окружения. После этого его взяли в кадровую армию, дали офицерское звание, назначили инструктором в политотдел дивизии. Там, на фронте, Шепилов был на месте. Писатель Борис Горбатов сказал о Шепилове: «Это был солдат из профессоров и генерал из солдат».

Дмитрий Трофимович стал начальником политотдела дивизии после уникального для армии собрания работников политотдела, которые единодушно заявили, что их начальником должен стать Шепилов. И прежний начальник политотдела согласился с общим мнением, перешел к Шепилову заместителем, а ГлавПУР утвердил эту кадровую рокировку.

В боях под Сталинградом Шепилов был уже начальником политотдела 24-й армии, переименованной позже в 4-ю гвардейскую. После Сталинграда армию включили в состав Воронежского фронта. Там Шепилов познакомился с членом военного совета фронта Никитой Сергеевичем Хрущевым.

А в конце 1944 года Шепилов стал членом военного совета армии, с которой дошел до Вены. В марте сорок пятого ему присвоили звание генерал-майора. Тогда ему просто было приятно почувствовать на плечах вес генеральских погон, а в конце жизни это высокое воинское звание окажется для него спасительным. Впрочем, своей судьбы никому не дано предвидеть…

В оккупированной Австрии Дмитрий Трофимович позаботился о восстановлении Венской оперы. Приказал реставрировать дворец Хофбург, где открылся Дом офицеров. Он пригласил в Вену Ивана Козловского, и знаменитый лирический тенор пел перед советскими офицерами. Шепилов был награжден достойными орденами – Кутузова I степени, Богдана Хмельницкого I степени, Суворова II степени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды и двумя орденами Боевого Красного Знамени.

После войны Шепилова отозвали в Москву и назначили заместителем начальника управления пропаганды и агитации Главного политического управления Вооруженных сил СССР. Но очень быстро, в августе того же 1946 года, он был переведен в газету «Правда» и возглавил отдел пропаганды.

Он попал в идеологическую сферу, где в последние сталинские годы шли бесконечные подковерные схватки между членами политбюро, и потому уцелеть было трудно. Дмитрий Трофимович оказался в кругу идеологических аппаратчиков, которые, как он сам говорил, «принципов и убеждений не имели, прославляли любого, кого предписывалось прославлять, и предавали анафеме тоже любого, кого приказывалось предать».

В 1946 году аппарат ЦК был радикально реформирован. Многие отделы вообще ликвидировали, остальные вошли в два крупных управления – кадров, а также пропаганды и агитации. Управлением кадров руководил только что избранный секретарем ЦК и членом оргбюро ЦК Алексей Александрович Кузнецов. Сталин перевел его из Ленинграда. Кузнецов отличился во время обороны города, и ему прочили большую карьеру.

Начальником управления пропаганды и агитации стал Георгий Федорович Александров, который долго работал в исполкоме Коминтерна и в аппарате ЦК. Еще во время войны в служебных бумагах, адресованных членам политбюро, Александров писал о необходимости очистить культуру от евреев, докладывал: «В искусстве преобладают нерусские люди (преимущественно евреи)». Осенью 1943 года знаменитую актрису Фаину Раневскую не утвердили на одну из ролей в фильме «Иван Грозный», потому что «семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах».

Курировал управление пропаганды член политбюро Андрей Александрович Жданов, недавний хозяин Ленинграда. Считается, что Жданов переводил в Москву ленинградские кадры и, в частности, покровительствовал Кузнецову. На самом деле между ними сложились очень непростые отношения. Жданов увлекался горячительными напитками. В начале войны у него произошло то, что вежливо именуется нервным срывом. Он не мог работать, ему нельзя было появляться на людях. Кузнецов, второй секретарь Ленинградского горкома и член военного совета Ленинградского фронта, вынужден был изолировать Жданова в его резиденции и взял на себя руководство осажденным городом.

После войны Сталин забрал Кузнецова в Москву, потому что ему нужны были молодые и деятельные люди. Жданову это не понравилось. В аппарате ЦК недавний подчиненный оказался его соперником. Между ними началась борьба за влияние. Сначала преимущество было на стороне более опытного и старшего по партийному званию Жданова, автора громких идеологических постановлений, которые во многом определили духовную атмосферу в стране после войны.

Самые знаменитые из них появились в 1946 году – «О журналах «Звезда» и «Ленинград» (от 14 августа) и о кинофильме «Большая жизнь» (от 4 сентября). В результате Анна Ахматова и Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей, а вторая серия фильма «Большая жизнь» за «идейно-политическую порочность, фальшивое, искаженное изображение советских людей» была запрещена. Эти постановления перечеркивали надежды интеллигенции на то, что после войны прежние репрессии будут забыты и настанут более свободные и либеральные времена.

Жданов и Александров подготовили еще одно постановление ЦК: «О подготовке и переподготовке партийных и советских работников». Оно требовало, чтобы все аппаратчики прошли через систему партийного образования. Это ставило управление пропаганды над управлением кадров. На основе этого постановления была создана Академия общественных наук при ЦК, перестроена работа Высшей партийной школы и Военно-политической академии. Шепилов, которому газетной работы казалось мало, сразу начал преподавать политэкономию и в Академии общественных наук при ЦК, и в Военно-политической академии.

Жданову же было поручено председательствовать на заседаниях оргбюро и руководить работой секретариата ЦК, что означало: он стал вторым после Сталина человеком в партийной иерархии. Но такое возвышение не могло не вызвать ревности коллег.

«Он неплохо играл на гармони и на рояле, – пишет Хрущев. – Мне это понравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: «Гармонист…» Каганович часто ехидно говорил:

– Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете.

Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов же страдал такой слабостью), то, бывало, он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь, а больше никто…»

На ужинах, которые устраивал Сталин, он сажал рядом с собой Жданова и назначал его тамадой. Правда, всякий раз говорил Андрею Александровичу, когда и за кого пить, а иногда и буквально диктовал текст тоста.

Хрущев и Каганович, потом и кровью пробившиеся наверх, не любили Жданова, которому, как им казалось, слишком легко далось возвышение по партийной лестнице. Завидовали ему – как без этого!

«У Жданова было некоторое ехидство с хитринкой, – пишет Хрущев. – Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их…»

Подкоп под Жданова начался с атаки на его главного подчиненного – начальника управления пропаганды Георгия Александрова.

«Неопределенность, почти безликость и была главной, отличительной его чертой, – вспоминал Александрова один из руководителей Югославской компартии Милован Джилас. – Он был невысок, коренаст, лыс, а его бледность и полнота показывали, что он не выходит из рабочего кабинета. Кроме общих замечаний и любезных улыбок – ни слова…»

22 апреля 1947 года политбюро приняло решение провести вторую дискуссию по книге Александрова «История западноевропейской философии». Как будто появление книги Александрова было таким крупным событием, что заслуживало внимания высшего органа власти в стране! Устраивал эту маленькую интригу сам Сталин, который хотел, чтобы Александрова обвинили в идеологических ошибках, а то еще и в плагиате.

Николай Семенович Патоличев, тогда секретарь ЦК, вспоминал, как после долгой беседы в кабинете Сталина все встали и пошли к выходу. Вождь сказал:

– Патоличев, задержитесь.

Все ушли. Николай Семенович стоит у двери, ждет, что скажет вождь. А тот что-то на столе перебирает. Время идет. Палочев думает: не забыл ли? Наконец Сталин оторвался от письменного стола, сделал несколько шагов и спросил:

– Скажите, Александров сам пишет?

Патоличев твердо ответил:

– Александров пишет сам.

Сталин внимательно посмотрел на Патоличева, помолчал:

– Ладно, можете идти.

Вообще-то творческая манера Александрова, которого в 1946 году сделали академиком, была известна в Москве. Рассказывали, как он вызывал к себе талантливого молодого ученого и говорил ему примерно следующее:

– Тут звонили из госбезопасности, справлялись о вас… Плохи ваши дела. Единственное для вас спасение – срочно написать такую-то книгу.

Тот в панике пишет, Александров запугивает его вновь и вновь и в конце концов получает рукопись, на которой смело ставит свое имя и отдает в издательство…

16–25 июня 1947 года проходила дискуссия по книге Александрова «История западноевропейской философии». Книга уже получила Сталинскую премию и была рекомендована в качестве учебника для вузов. Дискуссию организовали вторично, потому что первая, проведенная в январе Институтом философии Академии наук, не понравилась Сталину недостаточной критичностью.

На второй дискуссии председательствовал Жданов, который назвал книгу негодной. Книга Александрова была компилятивная, она создавалась с помощью ножниц и клея. Но раскритиковали ее, разумеется, не по этой причине, а потому, что таково было мнение начальства. На этой волне Георгия Александрова и его заместителя Петра Николаевича Федосеева, будущего академика, отстранили от руководства управлением. Александрова отправили руководить Институтом философии Академии наук. После смерти Сталина сделали министром культуры. Но весной 1955 года совершенно случайно в подмосковной Валентиновке открылось «гнездо разврата», где весело развлекался с женщинами легкого поведения главный идеолог и партийный философ страны Георгий Федорович Александров, а с ним еще несколько чиновников от культуры.

Корней Чуковский записал в дневнике:

«Подумаешь, какая новость! Я этого Александрова наблюдал в санатории в Узком. Каждый вечер он был пьян, пробирался в номер к NN и (как говорила прислуга) выходил оттуда на заре. Но разве в этом дело. Дело в том, что он бездарен, невежественен, хамоват, вульгарномелочен. Нужно было только поглядеть на него пять минут, чтобы увидеть, что это чинуша-карьерист, не имеющий никакого отношения к культуре. И его делают министром культуры!..

В городе ходит много анекдотов об Александрове. Говорят, что ему позвонили 8 марта и поздравили с Женским днем.

– Почему вы поздравляете меня?

– Потому что вы главная наша проститутка».

Тогда Александрова вовсе выслали из Москвы и отправили работать в Минск, где он умер в пятьдесят три года…

Начальником управления пропаганды и агитации ЦК стал новый секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. Позиции Жданова сильно ослабли. А на место Федосеева в сентябре 1947 года первым заместителем начальника управления взяли из «Правды» Дмитрия Шепилова. Его пригласил к себе Жданов и сказал, что в Агитпропе сложилось неблагополучное положение, а ситуация в стране сложная:

– Миллионы побывали за границей. Они увидели кое-что такое, что заставило их задуматься. И они хотят иметь хорошие квартиры (увидели на Западе, что это такое), хорошо питаться, хорошо одеваться. Люди говорят: пропади она пропадом, всякая политика. Хотим просто хорошо жить, зарабатывать, свободно дышать, хорошо отдыхать. Но люди не понимают, что путь к этому лежит через правильную политику. Поэтому настроения аполитичности, безыдейности так опасны. Эти настроения еще опаснее, когда дополняются угодничеством перед Западом. Но в политбюро пришли к выводу, что мы не можем вести успешное наступление на идеологическом фронте, не почистив и не укрепив Агитпроп. Есть такие соображения, чтобы и вас привлечь к этому делу…

Сложность положения Шепилова состояла в том, что он находился под Ждановым, чьи дни были сочтены, а потому и сам оказался в опасной зоне. Сталин потерял к Жданову интерес, считал его обузой и хотел от него избавиться.

Почему Андрей Александрович все-таки попал у Сталина в немилость, задается вопросом Хрущев и сам отвечает: «Наверху» сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо…»

Дело, наверное, было в другом. Сталин постоянно менял кадры, выдвигал новых людей. И для Жданова настало время уйти. Как раз личных претензий к нему не было. Он просто оказался лишним в политической игре.

Хрущев вспоминал:

«Все обедали у Сталина и дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит:

– У вас есть своя квартира.

И буквально выпроводил его…»

У Жданова было слабое сердце, а он сильно пил. Даже Сталин, который любил спаивать людей, иногда покрикивал на Жданова, и тот вместо вина послушно наливал себе лимонад. На это обратил внимание Милован Джилас, который наблюдал Жданова на сталинской даче и пришел к выводу, что это типичный интеллигент-циник. Андрей Александрович единственный за столом пил апельсиновый сок. Объяснил югославскому гостю, что из-за болезни сердца. Джилас, совсем еще молодой человек, наивно спросил:

– А какие последствия могут быть от этой болезни?

Жданов ответил иронически:

– Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго.

Молотову Сталин испортил репутацию, последовательно обвиняя его жену в различных антипартийных, а затем и антигосударственных поступках. В случае со Ждановым ударили по сыну – Юрию Андреевичу, который работал в аппарате ЦК, у Шепилова.