Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"

Дипломаты быстро оценили Примакова. А ведь надо иметь в виду, что это спаянное братство, каста, клан, закрытый для людей со стороны. Эта кастовость формируется еще в Институте международных отношений. Карьерные дипломаты гордятся своим профессионализмом и не любят чужаков и политических выдвиженцев. Они и к самому министру иностранных дел отнесутся снисходительно, коли сочтут его человеком, который никогда бы не получил этот пост, если бы пытался сделать обычную дипломатическую карьеру. Но Примакова они приняли и были ему благодарны.

Самому Примакову переход в министерство дался нелегко. Работа в разведке была, как ни странно, более спокойной. Министр же постоянно был на колесах. Что самое печальное для министра – свободное время отсутствует, даже когда формально оно имеется, то есть в воскресенье, в праздничные дни. Даже если министр уехал на дачу, все равно раздается один телефонный звонок за другим, потому что в мире вспыхивают конфликты и нужно личное участие министра в их разрешении.

Я расспрашивал помощников министра:

– Какой градус конфликта нужен, чтобы министру позвонили домой ночью или в воскресенье?

– Как только конфликт разгорается, министр уже в курсе. Министр должен знать, сразу определить, какие действия предпринять, чтобы пригасить конфликт в самом начале, либо – если дело зашло далеко – как ликвидировать его последствия.

Даже ночью работает дежурная бригада, которая, изучая поступающие телеграммы, должна принять решение: будить министра или нет? Хотя, конечно, не всегда следует поднимать министра среди ночи, иногда можно подождать и до утра. А бывают такие серьезные кризисы, когда постоянно происходили какие-то события и министру лично докладывали все самое срочное. А остальное докладывают, как только министр рано утром появляется на работе.

– Я представляю себе толстенную пачку телеграмм, которые поступают отовсюду. Прочитать ее министр не в силах. Этот поток необходимо фильтровать. Кто это делает? Кто решает, что нужно доложить министру, а что передать заместителям, иначе он с ума сойдет от потока информации?

– Есть секретариат министра, который занимается тем, что докладывает поступающие документы. Работники секретариата и определяют степень срочности. Формальных критериев нет, это на интуитивном уровне решается. Надо проработать в МИД достаточное время, чтобы понять, какие документы требуют немедленного доклада, а какие могут подождать.

Когда работаешь первый год в министерстве, это просто невозможно определить, надо самому прочувствовать. Надо, кроме всего прочего, знать людей: кто передал это сообщение? Откуда оно пришло? В секретариате министра работают люди, которые потом сами станут послами. Помощниками министра были будущие министры – Александр Бессмертных и Игорь Иванов. А уж из заместителей министра и не счесть, сколько прошло через это горнило. В пачку материалов для министра входят и сообщения информационных агентств.

Когда начинается кризис, в подразделении, которое этим занимается, смотрят программы Си-эн-эн, слушают радио. Полагаться только на шифротелеграммы невозможно. Они опаздывают.

Рабочим инструментом становится телефонная трубка, которая требует быстрой реакции и немедленных решений. Все кризисные ситуации последнего времени разрешались путем телефонных разговоров с коллегами-министрами, которые вовлечены в урегулирование кризиса. Дипломатия и внешняя политика очень персонифицируются. Раньше инструментами дипломатии были длинные телеграммы, ноты и памятные записки, в которых выверялась каждая буква. Затем их пересылали в посольство, там переводили на местный язык, печатали на хорошей бумаге, и тогда посол звонил в министерство и просил его срочно принять. Это слишком долго и сложно. Теперь министр снимает трубку и решает проблему в двадцатиминутном телефонном разговоре. Работать стало проще, но министру труднее.

– Министр беседует с коллегами-министрами по обычному телефону?

– Нет, есть специальная связь, которая позволяет разговаривать с министрами основных стран конфиденциально, не боясь быть подслушанным.

– Как это выглядит? Примаков сам накручивал номер американского Государственного секретаря Мадлен Олбрайт?

– Нет, для этого есть помощники. Например, поступил сигнал, что министр иностранных дел Германии хочет поговорить с Примаковым. Но Евгения Максимовича в данное время нет в кабинете. Мы отвечаем, что связаться можно будет через час. Немцы согласны, и ровно в назначенное время министры снимают трубки.

– Они разговаривают через переводчиков?

– Можно и через переводчиков, если нет уверенности в языке. Переводчики с обеих сторон тоже держат трубки. Это технически сложная процедура.

– Какое впечатление Примаков произвел на аппарат министерства?

– Когда докладываешь, он спрашивает: «А что вы предлагаете?» Это не значит, что он обязательно примет твое предложение, но для него важно, что думает специалист, эксперт.

Что было характерно для его дипломатического стиля? По словам помощников, Примаков редко завышал свои требования, как это часто делают дипломаты, чтобы потом уступить и взамен потребовать уступки от партнера. Если Примаков считал, что его аргументация точна и справедлива, то он отстаивал это решение. Но он не страдал косностью. Если партнер выдвигал аргументы, которые казались ему убедительными, и он их принимал, то он мог внести коррективы в собственную позицию.

Еще помощники Примакова с восхищением рассказывали, что министр читал все памятки, которые ему готовили к переговорам, и возвращал их с серьезной правкой на переработку. Примаков работал над каждым документом, который ему давали. Когда ему приносят документ, он начинает его править. Он никогда в раздражении не бросит помощникам непонравившуюся бумагу: переделайте! Нет, он перечеркнет текст и начнет писать сам. Однажды, когда он уже взялся за ручку, помощники поспешили его остановить:

– Евгений Максимович, не правьте! Этот документ уже передан в печать.

Примаков с видимым неудовольствием отложил ручку. Не менее внимательно он выслушивал доклады своих экспертов и очень многое запоминал. Жизненный опыт, академический склад ума и просто сильный интеллект позволяли ему четко выстраивать в уме план беседы. А когда выстроена логическая цепочка, вовсе не обязательно заглядывать в шпаргалки, подготовленные к переговорам. Он, естественно, держал все материалы перед собой, хотя в принципе цифры, факты и даты министрам можно и не запоминать. Примаков прожил большую жизнь и хорошо знает, как надо убеждать людей.

Евгений Максимович заботливо относился к своим работникам, готов был выручать их из беды, но предпочитал людей сильных, самостоятельных и способных постоять за себя. Начальник одного из департаментов МИД рассказывал, что, когда его повышали в должности, последовал вызов к Примакову. Министр сидел за столом мрачный. Рядом расположился его главный помощник Роберт Маркарян, не менее мрачный. Примаков, глядя в бумаги, стал говорить:

– Мы хотим назначить вас… Это ответственная должность. Будет трудно. Как вы считаете, справитесь?

Кандидат на ответственную должность бодро ответил:

– Если бы я не считал, что смогу справиться, я бы не согласился занять этот пост.

– Хорошо, – сказал Примаков. – Вы назначены.

Потом начальнику департамента передали, что Примакову ответ понравился. Почему министр был мрачным? Проверял новичка, хотел посмотреть, способен ли он держать удар.

К Евгению Максимовичу сотрудники ходили на доклад с некоторой опаской. Не потому, что боялись разноса или дурного настроения. Зная его опыт, его знания, его интеллект, они понимали, что разговаривают с очень компетентным человеком, и боялись опростоволоситься.

Примаков вообще не распекал. Он огорчался, если выяснялось, что дело не сделано:

– Как же так? Ведь очевидно, что надо было сделать…

Если он кому-то пообещал, то обязательно делает. Поэтому огорчался, когда его поручения не исполнялись. Он по-человечески расстраивался. И он все помнил. У него отличная память. Особенно хорошо помнил поручения, которые давал. И мог неожиданно через пару недель спросить: а как то поручение, которое я вам дал? Причем он помнил даже второстепенные поручения, которые вовсе не имеют судьбоносного значения…

В сравнительно небольшом, вытянутом, как пенал, кабинете на седьмом этаже высотного здания на Смоленской площади Примаков был девятым хозяином. Общего между сменявшими друг друга министрами было не много, но обстановка в кабинете почти не менялась. Возможно, из скромности, возможно, из суеверия – только ремонт затеешь, тут тебя и уволят – министры на внутренние перестановки в кабинете не решаются. Мебель скучная, канцелярская, большой стол, крытый зеленым сукном, сбоку – приставка с традиционным набором телефонов: внутриминистерские, обычные городские, два аппарата правительственной связи – АТС-2 (для разговора с чиновниками средней руки) и более важная АТС-1 (это уже для министров и некоторых заместителей), массивный аппарат междугородной ВЧ-связи (можно поговорить с губернаторами, командующими военными округами, начальниками местных управлений Федеральной службы безопасности и послами в бывших социалистических странах) и, наконец, признак принадлежности к узкому кругу высших государственных чиновников – аппарат, на котором две буквы «СК», спецкоммутатор.

За столом дверь в комнату отдыха, откуда и появился Примаков, когда я к нему пришел. Я спросил его:

– Вот вы оказались в кабинете министра иностранных дел, сели в это кресло и сказали себе: ну, теперь я наконец сделаю то, что давно хотел осуществить…

Примаков покачал головой:

– У меня не было такого чувства. Я не стремился стать министром, чтобы что-то такое осуществить. Может, это черта моего характера. Я работал до этого и в «Правде», и на радио, потом был в Академии наук, руководил двумя крупными институтами, и в Верховном Совете, и, где бы я ни был, мне везде казалось, что я работаю на очень важном участке. Ну и в разведке, конечно. Так что это не было целью всей жизни – стать министром иностранных дел. Но я пришел сюда не как новичок. У меня был опыт, и я стал работать без раскачки.

– Чего бы вам хотелось добиться на посту министра? Может быть, это нечто недостижимое, тогда о чем вы мечтаете?

– Нет, все достижимо. Я считаю, что задачи, которые мы решаем, вполне посильны. Задачи ставит президент, решаем мы вместе с коллегами. У нас очень дружная команда работает во главе министерства. Мы все единомышленники. Мы хотим облегчить стране решение всех внутренних проблем, а это можно сделать только одним путем – сохраняя Россию в качестве великой державы одним из главных игроков на международной арене. Мы стремимся к этому, и кое в чем нам это удается.

Вот вам пример, говорил Примаков, разве не радостно, что в то время, когда мы вынуждены просить различные кредиты, с нами считаются в международных делах и от нас очень многое зависит? И все понимают, что нами пренебрегать нельзя. Разве этот контраст не важен для страны, для того, чтобы наши люди сознавали себя гражданами великой державы? Так что кое-чего можем добиться.

– Какие главные направления во внешней политике вы считаете для себя главными?

– Я бы не формализовал цели, – отвечал Примаков. – Философия внешней политики для России состоит в том, чтобы защищать национально-государственные интересы государства, но при этом сделать все, чтобы не сползать к конфронтации. Кончилась холодная война, и кто-то думает, что мы проиграли. Я так не думаю. Демократическая Россия холодной войны не проигрывала. Поэтому мы не можем себе позволить быть ведомыми в международных отношениях, идти за единственной сверхдержавой и любой ценой добиваться принятия в цивилизованный мир. Отнюдь нет. Я считаю это неправильным.

Безусловно, нам нужно выправить отношения с бывшими противниками по холодной войне, переведя эти отношения в разряд партнерских. У нас огромное поле совпадающих интересов. Есть новые опасности, против которых мы должны бороться вместе. Все это так. Но давайте поговорим о цене! Если мне скажут: вы должны вопреки вашим интересам, вашему видению ситуации, вопреки общественному мнению вашей страны повторять то, что предлагает НАТО, я на это не пойду. Вопреки всему я действовать не могу.

– Евгений Максимович, общественное мнение имеет для вас значение при формировании внешней политики?

– Мы конечно же учитываем, не можем не учитывать общественное мнение в определении внешней политики, – сказал тогда Примаков. – Я поддерживаю контакты с руководителями парламентских фракций, я выступаю перед фракциями, комитетами Думы. Мы не можем проводить линию, которая противоречит общественному мнению.

Назначение Примакова на пост министра иностранных дел было неприятным сюрпризом для западных стран. Там его знали как начальника разведки и как человека, который на глазах всего мира обнимался с иракским лидером Саддамом Хусейном – накануне войны с ним. В Соединенных Штатах эту его поездку восприняли с обидой. А Примакова зачислили в разряд политиков, настроенных антиамерикански. Хотя Примаков летал к Саддаму не по собственной инициативе, а выполняя поручение президента Горбачева. Объятия в арабском мире носят ритуальный характер. Обниматься могут и злейшие враги, если они встречаются на публике.

Уклониться от объятий Примаков не мог и не хотел, потому что расчет и строился на том, что иракский лидер прислушается к человеку, которого он знает, и выведет войска из Кувейта и военная операция не понадобится. Саддам Хусейн доводы Примакова отверг и сам себя наказал: Ирак потерпел оглушительное военное поражение. Но кадры, запечатлевшие дружескую встречу Саддама и Примакова, запомнились.

На Западе назначение Примакова даже сравнивалось с приходом на пост генерального секретаря Юрия Андропова, не только по сходству биографий – Примаков тоже пришел из спецслужбы, – а потому, что предполагали в нем готовность так же жестко и безжалостно служить российскому империализму. Американцы писали и говорили, что Примаков – сторонник восстановления единого Советского Союза и попытается восстановить контроль Москвы над ближним зарубежьем. В ущерб отношениям с Западом он постарается оживить стратегическое партнерство с наиболее опасными режимами в мире – Ираком, Северной Кореей, Ливией и Ираном…

Впрочем, личное знакомство с Примаковым несколько успокоило западных политиков. Тем более что Евгений Максимович пустил в ход все свое обаяние.

Что же в целом изменилось во внешней политике за те два с половиной года, что Примаков был министром? Свою главную задачу Примаков видел в том, чтобы объяснить миру: Россия – великая держава, которая испытывает всего лишь временные трудности, и весьма близоруко пытаться на этом нажиться и не учитывать мнения России. Примаков показал, что не позволит уменьшить вес и влияние России там, где они есть, во-первых, и будет биться за их повсеместное расширение, во-вторых. Примаков заговорил о многополюсном мире. Что он имел в виду? Плохо, когда в мире осталась одна сверхдержава, то есть Соединенные Штаты, и все крутится вокруг нее. Примаков говорил, что мы будем развивать отношения и с Западом, и с Востоком, и с теми, кто нам нравится, и с теми, кто нам не нравится.

Российская дипломатия возобновила сотрудничество со старыми друзьями – Ираком, Ираном, Сербией. Открыто демонстрировала трения и противоречия с Соединенными Штатами – единственной страной, с которой Россия любит себя сравнивать. В Минске Примаков сказал: для России Белоруссия – «особый союзник, особый партнер, особый брат». Примаков поехал в Иран, где заявил, что выступает против наращивания военного присутствия в зоне Персидского залива. А чьи там военные корабли? Американские. Примаков счел нужным побывать на Кубе. Его предшественник Фиделя Кастро избегал принципиально, считая, что экономических интересов на Кубе у России нет, а вести пустые разговоры с Кастро – времени жалко.

Примаков совершил длительные поездки по Ближнему Востоку. Он побывал и в арабских странах, и в Израиле. Но стало заметно возвращение к прежней расстановке фигур на доске: Соединенные Штаты больше поддерживают Израиль, а Россия вновь стала скорее склоняться к старым друзьям в арабском мире, прежде всего симпатизируя Сирии.

Когда Примаков стал министром, на первой же пресс-конференции его спросили: каким образом он намерен исправить ошибки Козырева? Примаков ответил:

– Я не считаю достойным любого политического деятеля давать поспешные публичные оценки своим предшественникам. Это не мой стиль.

О линии Козырева Примаков отозвался весьма иносказательно, когда, выступая в Институте мировой экономики и международных отношений, сказал по поводу примирения с бывшими противниками по холодной войне:

– Нашлись и у нас последователи Мао Цзэдуна, любившего повторять: для того чтобы выпрямить палку, нужно ее перегнуть.

Он хотел сказать, что во время позднего Горбачева и раннего Ельцина происходила безоговорочная сдача позиций, но больше этого не будет.

Американцы считают, что Примаков вообще испытывает глубокое недоверие к Соединенным Штатам. Действительно ли Примаков не любит Соединенные Штаты?

– Он вообще никакой не «анти», – говорил профессор Герман Дилигенский. – Если вспомнить формулу «деидеологизированная внешняя политика», это как раз адекватно его менталитету. Он не имеет каких-то идеологических или региональных пристрастий. И антипатий тем более. Он человек спокойный, взвешенный – и в политике тоже. Думаю, что сантиментов там вообще мало.

На эту тему я несколько лет назад разговаривал еще с одним человеком, который прекрасно знает Примакова и почти всю жизнь занимается Соединенными Штатами. Это Станислав Кондрашов. Он был корреспондентом «Известий» в Америке. Так нет ли у Примакова некоего антизападного комплекса?

– Нет, – сразу ответил Кондрашов. – Комплекс – это нечто неосознанное. А Примаков руководствуется вполне осознанными мотивами. Когда он работал в Египте, он имел возможность анализировать политику Запада на Ближнем Востоке. Он оттуда вынес убеждение, что Запад не является таким уж чистеньким. У Запада есть свои интересы, которые он преследует разными методами, не всегда симпатичными, и это дает основания для очень критической оценки политики Запада.

– Америка ему не нравится. Неужели политические лидеры Востока, такие как Саддам Хусейн, ему более симпатичны?

– Чем определяется отношение к той же Америке международника-государственника? – вопросом на вопрос ответил Кондрашов. – Тем, как Соединенные Штаты ведут себя в отношении нашей страны. Американцы считают, что то, что хорошо для Америки, хорошо и для всего мира. Ради собственных национальных интересов они готовы ущемить национальные интересы другой страны. Это не может нравиться. Но ведь для Примакова выбор так не стоит – склониться туда или сюда. Для него все определяется каждым конкретным случаем. Саддам Хусейн не может быть объектом любви Примакова. Он персонаж, с которым надо делать дипломатию. Причем таким образом, чтобы интересы своей страны были защищены. Он не готов заранее, автоматически всякий раз разделять американскую линию. Может быть, он в ближневосточных лидерах видит больший уровень рациональности, чем другие. Не так страшен черт, как его малюют. Хотя он хорошо знает этого черта и знает, что он не ангел.

– Вы не находите, что в Примакове доля скептически-критического отношения к американцам больше, поскольку он провел несколько лет на Ближнем Востоке, где сильно не любят американцев?

– Примаков американцам менее симпатичен, чем Козырев. Но Козырев был слишком проамерикански настроен. Он американцев развратил. На его фоне Примакову было строить отношения затруднительно, хотя он их построил…

Значительную часть жизни Примаков провел занимаясь Ближним Востоком. Многие советские арабисты переняли от своих арабских друзей ненависть к Соединенным Штатам, Западу, Израилю, евреям, либералам, демократам. Примакова в этом обвинять нелепо. Так уж получилось, что на Ближнем Востоке у него много связей. Он знает этих людей, понимает, как с ними разговаривать. Другое дело, что той антипатии, которую Саддам Хусейн у многих вызывал, Примаков не испытывал…

Как дипломат и руководитель внешнеполитического ведомства, Примаков искал золотую середину между великодержавными, ностальгическими тенденциями и тем, что начал делать еще Горбачев. Примаков не сторонник отчуждения от Запада. Или, точнее, ему нужно такое отчуждение, которое диктуется понятиями национального престижа, как он его понимает. Но процветание, удачливость, напор Соединенных Штатов вызывали у него неосознанное раздражение. Ему бы хотелось, чтобы, когда он садился за стол переговоров, за ним стояла такая же экономическая и военная мощь.

Соединенные Штаты были, есть и будут главным партнером России. Это объективная реальность. Начиная с Громыко все наши министры иностранных дел это понимали. Но иметь дело с американцами непросто. Бывший министр иностранных дел Александр Бессмертных как-то сказал:

– У нас с американцами разговаривать толком почти никто не умеет.

Первая встреча Примакова с американскими дипломатами была организована не в Москве и не в Вашингтоне, а в Хельсинки, на нейтральной, так сказать, территории. Познакомиться с Примаковым прилетел тогдашний Государственный секретарь Соединенных Штатов Уоррен Кристофер. Во время первой встречи Кристофер и Примаков сформулировали четыре принципа взаимоотношений:

– не готовить друг другу сюрпризы и не ставить друг друга перед свершившимися фактами;

– консультироваться друг с другом;

– находить развязки, где их можно найти в диалоге;

– в том случае, если эти развязки не удается найти, не доводить дело до конфронтации.

Но долго поработать с Кристофером Примакову не удалось. В начале 1997 года Клинтон подобрал Примакову нового партнера – Мадлен Олбрайт. Авторитетная, уверенная в себе и несколько надменная Олбрайт до назначения Государственным секретарем была американским представителем в ООН. Она на восемь лет младше Примакова, родилась в Праге. Ее настоящее имя Мария Яна Корбелова. Она предпочитала называть себя Мадленкой. Ее семья бежала от нацистской оккупации. Войну провели в Лондоне, где она научилась говорить по-английски. Ее отец Йозеф Корбел был советником чехословацкого правительства в эмиграции. После войны он был назначен послом в Югославии, затем представителем в ООН. Когда Мадлен исполнилось десять лет, отец отправил ее учиться в Швейцарию, где она выучила еще и французский. Но через год, в 1948-м, власть в Чехословакии взяли коммунисты. Корбел с семьей попросил политического убежища в Соединенных Штатах.

Олбрайт – дитя холодной войны. Воспоминания о двух бегствах – сначала от нацистов, а затем от коммунистов – никогда ее не покидают. Среди эмигрантов она не единственная, кто добрался до самой вершины. Генри Киссинджер, родившийся в Германии, тоже стал Государственным секретарем. Генерал Джон Шаликашвили, родившийся в Польше, стал председателем комитета начальников штабов американской армии. Но она первая женщина, которая достигла такого поста. Олбрайт однажды сказала:

– Моя жизнь сложилась фантастическим образом. Я приехала в Америку, когда мне было одиннадцать лет, и передо мной раскрылись все возможности. Я и есть зримое выражение американской мечты.

Несколько кокетничая, Мадлен Олбрайт говорила, что достигла успеха не благодаря своим талантам в дипломатической сфере или большому интеллекту:

– Я не так уж умна. Я просто много работаю.

Она феноменально трудолюбивый человек. Когда писала докторскую диссертацию на тему «Советская дипломатическая служба: краткий очерк истории элиты», каждый день вставала в половине пятого утра.

Олбрайт была очень предана президенту Клинтону. Когда в ноябрьский день 1996 года поздно ночью стало известно, что Клинтон во второй раз победил на выборах, она исполнила модную тогда «макарену» прямо в своем офисе в Совете Безопасности ООН.

В ней находили нечто общее с Маргарет Тэтчер. Обе женщины в газетных публикациях фигурировали как «железные леди». Олбрайт, как и Тэтчер, вышла замуж за богатого человека, рано родила двоих детей и затем занялась политической карьерой. Как и Тэтчер, она уверенно чувствует себя в традиционно мужской сфере внешней политики и дипломатии.

Газета «Вашингтон пост» отыскала еврейские корни Олбрайт и сообщила, что трое из ее дедушек и бабушек, ее дядя, тетя и двоюродный брат были убиты нацистами. Олбрайт сказала, что ее родители ей никогда не говорили, что она еврейка. Ее отец скрывал свое еврейское происхождение, боясь, что это повредит его дипломатической карьере. Олбрайт была воспитана католичкой. Выйдя в 1959 году замуж за Джозефа Олбрайта, она перешла в епископальную церковь.

Арабские страны решили, что она займет сторону Израиля. Израиль опасался, что она, напротив, будет, как и Генри Киссинджер, нарочито строга с израильтянами, чтобы доказать свою беспристрастность. На самом деле Олбрайт предана только американским интересам. Коллеги сравнивали ее с бульдогом:

– Она готова буквально разорвать своих оппонентов на кусочки.

Она позволяла себе непарламентские выражения, особенно в адрес кубинцев и Фиделя Кастро, которого от души презирает. Когда вооруженные силы Кубы сбили два гражданских самолета, Олбрайт громогласно заявила, что в Фиделе Кастро нет ничего мужского – она употребила весьма сильное выражение, крайне обидное для мужчин, особенно латиноамериканцев. Это повергло чопорных дипломатов в шок, но Клинтону понравилось. Он хвалил ее за принципиальность во внешней политике. Но Олбрайт не «железная леди». Она скорее «алюминиевая». Это прочный металл, который выдерживает большие перегрузки. Из него делают самолеты, но он достаточно гибкий.

Мадлен Олбрайт знаток живописи, в том числе русского искусства. Она приятна в общении, но сохраняет дистанцию. Она интеллигентный человек, дочь профессора и сама доктор философии – подходящий партнер для академика Примакова…

Я спрашивал тогда Примакова, трудно ли ему ладить с Олбрайт? Как вообще он строил отношения с американцами, которые так неприязненно встретили его назначение?

– С разными по-разному, – ответил Примаков. – С Государственным секретарем Мадлен Олбрайт у меня очень хорошие отношения. Она человек однозначный и поэтому предсказуемый. Самое плохое – это когда не знаешь, что человек завтра скажет и что он сделает завтра. Сегодня он такой, а завтра другой… Бывают такие люди. А Олбрайт нормальный человек. Она борется за интересы Соединенных Штатов, это естественно. Но она понимает важность развития отношений с Россией. У меня с ней тесный контакт. – Примаков показал на батарею телефонных аппаратов на приставном столике. – Я разговариваю с ней по телефону, встречаюсь.

Когда Мадлен Олбрайт бывала в Москве, они беседовали с Примаковым не только в комнате для переговоров, но и за обеденным столом у него дома. Обеды в неформальной обстановке и галантность в отношении женщины-госсекретаря не означали готовности соглашаться с Олбрайт.

Не только назначение Примакова означало изменение курса. С приходом Олбрайт произошла смена акцентов и в американской политике. Прежде Москве был предоставлен как бы льготный режим. Этот период закончился. Реакция российского общества на эти перемены была несколько истерической. Это напоминало мышление человека, который сидит в темном углу и всего боится – и НАТО, и Запада, и черта с дьяволом. И что бы американцы ни сделали, реакция одна – это против нас!

Первый заместитель Олбрайт в Государственном департаменте Строуб Тэлботт, друг Клинтона, бывший журналист, переводчик мемуаров Хрущева и специалист по российским делам, объяснил, как это видится американцам:

– Российская элита считает, что истинная стратегия администрации Клинтона состоит в стремлении ослабить Россию и даже расчленить ее. Существует российская склонность повсюду видеть заговоры. В результате такой подозрительности мы действительно станем меньше сотрудничать и больше соперничать, а нашим интересам отвечает обратное. Российские политики могут стать заложниками концепции, гласящей, что национальным интересам России соответствует практически все, вызывающее у американцев раздражение или создающее проблемы для Соединенных Штатов…