Текст книги "Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву"

Детский сад

Конечно, главной моей заботой были дети. Многие из них выглядели заморышами, все они были худы до невозможности, на них жалко было смотреть. В первые же дни работы я пригласила врача, и вместе с нашей медсестрой они провели тщательный медосмотр. Некоторых детей пришлось срочно положить в больницу, других стали лечить амбулаторно. Здание детского сада состояло из кухни, двух комнат для игр, спальни и нескольких подсобных помещений. Когда закончили ремонт, завезли новую мебель и мы расставили ее, то садик принял весьма приличный вид, и я испытала чувство удовлетворения от моих первых успехов.

Дети находились в садике по двенадцать часов в сутки – с восьми утра до восьми вечера, но это было, так сказать, официально, на деле же родители приходили за детьми и в десять. Что было делать? Кто-то из персонала вынужден был оставаться с детьми и ждать прихода родителей. Осуждать несчастных родителей за это тоже было нельзя. Как правило, они задерживались на работе, так как после войны, естественно, была огромная потребность в кирпиче, и завод работал на полную мощность, часто сверхурочно.

Приходилось заниматься проблемой питания детей, что тогда было далеко не просто. Кроме больших сложностей с добыванием продуктов, моей, пожалуй, главной головной болью была забота, как уберечь их от разворовывания. При старой заведующей у несчастных детей воровали продукты буквально все. Существовала круговая порука, и, чтобы поломать эту систему, мне пришлось приложить невероятные усилия. Но честно могу признаться: я не всегда была уверена, что довела это дело до конца. Я сама получала продукты, вместе с поваром разрабатывала меню, часто присутствовала при приготовлении пищи и тем не менее не могла быть уверенной, что все, что положено, доходит до детей. Для этого мне приходилось приходить с Изиком в детский сад вместе с поваром за два часа до начала работы, тем самым удлиняя и без того длиннющий рабочий день. Иногда мне даже угрожали, что я долго не усижу на этой должности. Но все-таки если воровать и не перестали совсем, то, уж по крайней мере, уровень воровства понизился на порядок.

Да и что я могла сделать? Даже в сытые благополучные времена, как писали классики русской литературы, «в России воровали всегда», и я точно могу подтвердить это на своем горьком опыте.

В конце каждого месяца мне приходилось составлять подробнейший финансовый отчет, и тогда я задерживалась в своем кабинете до глубокой ночи. До этого я не имела ни малейшего понятия об этой работе, которая к тому же могла быть причиной крупных неприятностей. Годовой бюджет детского сада составлял весьма внушительную цифру, которую я, конечно, уже точно не помню. Но это были десятки тысяч, по тем временам, после денежной реформы, деньги весьма приличные. Прежнюю заведующую, по понятным причинам, беспокоила только продуктовая статья расходов, а весь годовой бюджет освоить ей никогда не удавалось. По существовавшим тогда законам неиспользованные деньги переходили в конце года в бюджет государства.

Я же провела ремонт, изготовила мебель, купила много новых игрушек для детей и т. д., и к концу года бюджет садика был освоен до последнего рубля, за что я получила первую настоящую похвалу от директора.

Меня допекали и частые проверки: финансовые, санитарные и даже противопожарные. Но пожалуй, самыми серьезными были инспекции Министерства просвещения, где, я бы сказала, очень скрупулезно оценивался мой профессиональный уровень. Времена были очень тяжелые, свирепствовал антисемитизм, и мое пребывание в этой должности практически на 100 процентов зависело от инспектора Минпроса, а точнее, от его заключения. Некоторые из них почти в открытую занимались вымогательством. Но что я могла им предложить? Разве что тарелку детского супа. Кстати, кое-кто не брезговал даже этим супом.

Правда, директор завода всегда был на моей стороне, но я хорошо понимала, что случись что-либо, вряд ли он мне поможет. Со временем и родители детей, заметив положительные перемены, стали моими союзниками. К счастью, Господь меня миловал, и проверки проходили без больших неприятностей.

Жизнь постепенно приходила в норму. Мы с Мишей стали прилично зарабатывать и решили купить первый в жизни телевизор; они тогда только что появились в стране. Это был аппарат марки КВН с экраном размером в 10 инч. Чтобы увеличить изображение на экране, приходилось покупать большую линзу и ставить ее перед телевизором.

Эта покупка резко подняла авторитет Изика в нашем поселке в глазах его сверстников и сделала его очень популярным. Он часто приводил к нам в дом кучу детей разного возраста и солидно говорил мне: «Мама, пусть эти ребята посмотрят наш телевизор. Ботинки я сказал им снять». И я конечно же ему разрешала, даже если бывала очень уставшей и хотела отдохнуть.

Однажды я спросила его, ощущает ли он на себе антисемитизм, и Изик ответил, что после покупки телевизора он ощущает только большое уважение товарищей по школе и двору. «Все хотят со мной дружить», – сказал он. Иногда, правда, у него спрашивали, что это за имя такое у него – Изя? И вообще, это имя или кличка? Как-то он обратился ко мне с этим вопросом, и я объяснила, что это обычное еврейское имя. Не знаю, удовлетворила ли я его, но больше Изик никогда меня об этом не спрашивал.

Профсоюзный и партийный комитеты и конечно же администрация завода всячески мне помогали, поскольку были очень заинтересованы, чтобы дети работников не отвлекали от работы на производстве своих родителей. Тут было все в порядке. Но моя предшественница, которая все еще не потеряла надежду вернуться в детский сад, продолжала вредить мне. Она наговаривала различные сплетни родителям, настраивая их против меня, и даже посылала в администрацию завода анонимные жалобы, написанные чьей-то детской рукой. Одну такую анонимку Пенсон мне показал и предупредил, чтобы я вела себя осторожно и не поддавалась на провокации. А времена действительно наступили страшные. Пошла волна повторных арестов. Арестовали Салю и многих наших знакомых. Во всю мощь шла кампания борьбы с «безродными космополитами», и все евреи сидели тихо. Да, впрочем, не только евреи. Сажали, по-моему, тогда всех без особого разбора. Но все-таки евреев в первую очередь.

Поэтому я была чрезвычайно благодарна директору за такое участие в моей судьбе, тем более что он и сам уже не очень уверенно сидел в своем кресле.

Однажды по каким-то делам я зашла в строительный отдел завода и увидела там Бенциона, родственника уволенной заведующей. Там же находились главный инженер завода, тоже еврей, и еще несколько человек. Я давно уже знала, что он вместе со своей родственницей ведет против меня нечистую игру, и насторожилась.

Конечно, никакого скандала я затевать не собиралась, но когда он сказал, что многие родители очень жалеют, что его родственница ушла из детского сада, то не сдержалась и заявила, что он и его родственница – очень подлые люди. Сказала еще что-то, а потом добавила, что могу доказать это. Бени ничего не ответил и молча ушел, а главный инженер отозвал меня в сторону и тихо сказал: «Знаешь, Лена, ты зря погорячилась. Я с тобой полностью согласен, Бенцион – нехороший человек, но тем не менее неприятности скорее будут у тебя, а не у него». Я очень испугалась и вечером все рассказала Михаилу. Он тоже очень расстроился и обещал завтра же поговорить с Беней. Что он сказал Бене, Михаил не сообщил, но все обошлось, и я скоро забыла об этом инциденте.

После невероятных усилий, длительной беготни по различным учреждениям, после того, как Пенсон использовал все свои многочисленные связи, нам наконец удалось включить в бюджет статью о финансировании строительства нового здания под наш детский сад. Долго выбирали и согласовывали проект для строительства. Все типовые проекты выглядели как-то убого, и я уговорила директора завода доработать один из них. Бюджетных денег не хватало, но Пенсон и главный бухгалтер как-то решили эту проблему.

В течение полугода я постоянно ездила в проектный институт согласовывать наш проект и «проталкивать» его исполнение. Наконец он был готов. Проект предусматривал корпус на две группы: младшая – с детьми в возрасте от двух до пяти лет, и старшая – для детей от пяти до семи лет. В здании предусматривались спальни, комнаты для игр и столовая, кухня, склад для продуктов, кабинеты для персонала. Были запланированы также две большие раздевалки и небольшая прихожая у входа. Предусматривалось и новое оборудование на кухне. Короче, проект был замечательный и очень понравился всем участникам совещания, которое созвал директор по поводу обсуждения и утверждения проекта.

Проект утвердили без проблем, а вот начать строительство удалось не так быстро.

В то время работа в детском саду не считалась особенно престижной, но тем не менее многие стремились туда попасть. Причиной была не столько любовь к детям, сколько любовь к их пище. Время было голодное, и все старались держаться ближе к кухне. Ну а в детском саду кухня была вполне приличной, многие так питаться не могли.

Правда, статья расхода на питание в нашем бюджете была ограничена определенной суммой, в пределах которой мы и кормили своих детей, воспитателей, нянечек и прочий персонал, который, как говорится, помогал деткам кушать.

Некоторые нянечки и воспитательницы с удовольствием задерживались на работе сверхурочно, не прося доплаты, лишь бы еще раз поесть. И я им это разрешала, так как совсем недавно голодала сама.

Зарплаты у воспитательниц были мизерными, и мы с бухгалтером шли на всяческие ухищрения, чтобы как-то их увеличить. Помню, что, согласно штатному расписанию, полагались четыре воспитательницы, работающие по двенадцать часов. Но бедные женщины упросили меня не брать четвертого человека и работали сверхурочно, получая доплату. Я и директор, конечно, понимали, что это отражается на качестве ухода за детьми, а кроме того, существует определенный риск схлопотать неприятности при очередной финансовой проверке, но, глядя на этих замученных женщин, две из которых были вдовами, мы сознательно шли на эти нарушения.

Наконец началось строительство, и забот у меня существенно прибавилось. Прорабом стройки был молодой украинский еврей, очень веселый и энергичный. Отношения у нас сложились хорошие, но при этом он все время уговаривал меня что-то упростить или изменить в проекте, чтобы сэкономить стройматериалы. Постоянно подсовывал мне на подпись завышенные объемы произведенных работ, но по большому счету его бригада работала хорошо. Конечно, мне приходилось довольно часто угощать строителей водкой, которую я покупала на свои деньги. Иногда главный бухгалтер возвращал мне их, но чаще они шли из нашего семейного бюджета.

А что было делать? В России водка была всегда самым действенным стимулятором ускорения строительных работ, да и не только строительных.

Но даже водка не решала всех проблем. Не хватало стройматериалов и каких-то механизмов, часто вообще строителей перебрасывали в другое место, но все-таки стройка двигалась, и где-то через год все было готово. Вокруг здания посадили кусты и деревья, сделали большую детскую площадку с качелями и какими-то еще сооружениями, а всю территорию обнесли красивым литым забором.

Но когда прораб принес мне какой-то документ, где я должна была поставить свою подпись, означающую, что все выполнено в соответствии с проектом и претензий у меня нет, я заколебалась, так как хорошо понимала, что прораб уйдет, а недоделки останутся. Этот молодой еврейский мужчина долго меня уговаривал, а потом в сердцах сказал: «О, это настоящее еврейское упрямство». Протокол пришлось подписать, и мы начали переселяться.

В те годы было раздельное воспитание и обучение, то есть мальчики и девочки в детских садах и школах воспитывались и учились порознь.

Это вызывало определенные трудности, так как дети бегали из группы в группу, чтобы проведать товарищей по двору или дому. У девочек бывало немного спокойней, они реже дрались и были более послушными. Поэтому воспитательницы стремились работать в группах, где были девочки.

Когда началась кампания борьбы с космополитами, была создана масса комиссий, посещавших предприятия, школы, институты и другие учреждения и проводивших «чистку». Прибыла однажды такая комиссия и на наш завод. Понятно, что предметом «чистки» были только евреи. А так как все руководство завода (главный инженер, главный бухгалтер и главный механик, которым был Миша) состояло из евреев, то его целиком во главе с директором Пенсоном и уволили.

Мое увольнение пока отложили, так как комиссии объяснили, что без детского сада завод остановится.

Эта кампания оголтелой борьбы случилась еще тогда, когда я работала в старом здании детского сада. Как-то днем к нам пришел чиновник из Министерства просвещения выяснять, в чем мы нуждаемся и чем нам можно помочь. Я рассказала, что каждый раз испытываю большие трудности, когда получаю для детского сада по договору крупу или другие продукты. Нужно долго стоять в очереди на базе, самой грузить и искать возможность доставить продукты в сад. Мы поговорили еще о чем-то, и чиновник ушел.

Через какое-то время меня вызвал к себе директор завода и сказал, что получил из министерства какой-то странный отчет по поводу нашего детского сада и не может ничего понять. Меня обвиняли в каких-то грехах и проступках, о которых я не имела ни малейшего понятия.

Мне срочно приказали ехать в Министерство просвещения и объясниться там. Я пришла в отдел детских садов, показала начальнику этот отчет и пересказала наш разговор с представителем их министерства. Мой детский сад они хорошо знали, и никаких претензий у министерства ко мне никогда не было. Начальником отдела была очень приятная женщина, которую я хорошо знала. Она внимательно посмотрела подпись и тихо сказала, чтобы ее не услышали чиновники, сидящие за другими столами: «Я знаю того, кто написал отчет. Это очень плохой, жестокий человек, он понизил в должности всех своих подчиненных-евреев. Это мерзкий антисемит». Мне было странно и страшно слышать эти слова из уст русской женщины, в принципе моего начальника.

Завотдела вернула мне отчет со словами: «Я знаю, что это ложь, но, к большому своему сожалению, ничем не смогу тебе помочь. У меня двое детей и муж – инвалид войны, ты должна меня понять, я не могу пойти против него. Меня тоже раздавят». И я, оплеванная, вернулась домой с тяжелым предчувствием предстоящих неприятностей.

Вероятно, я все-таки родилась под счастливой звездой, и, к большой нашей с Мишей радости, никаких последствий этот отчет так и не имел.

Изик постоянно страдал от простудных заболеваний и сильно кашлял, особенно по ночам. Врач нашей поликлиники при очередном осмотре сказала мне, что сын нуждается в операции по удалению гланд, иначе ему грозят серьезные осложнения. Я согласилась, и врач дала мне направление в больницу.

В этой больнице проходили хирургическую практику студенты Московского мединститута, но я не знала об этом и согласилась на операцию Изика.

В тот же день Изику сделали операцию. Все время, пока шла операция, я сидела в коридоре. Наконец вышла врач, она была сильно взволнована и сказала, чтобы я купила мороженое и немного подождала. Прошло какое-то время, мороженое растаяло, я снова пошла в ближайший магазин и купила несколько порций, взяла у продавщицы пакет со льдом, положила туда мороженое и все это вставила в стеклянную банку. Прошло часа четыре, а врач все не появлялся. Я забеспокоилась и сама поднялась на второй этаж, где было операционное отделение. Меня туда, конечно, не пустили, но я начала громко просить сестру, чтобы она узнала, что случилось с моим сыном, и тут на шум появилась врач, которая вела за руку очень бледного и испуганного Изика.

Как потом выяснилось, наш участковый врач ошибочно назначил операцию, которая совершенно была не нужна. Перед операцией профессора, который вел студенческую практику, на месте почему-то не оказалось, и Изика осмотрела врач-ассистент. Осмотрела невнимательно, вероятно понадеявшись на заключение участкового врача, и назначила операцию. И нужно же было, чтобы такая череда несчастливых случайностей совпала в одну большую неприятность, если не сказать хуже. Оперировал Изика не очень способный студент. После операции у сына началось обильное кровотечение из горла, которое с трудом удалось остановить. Изик потерял много крови и несколько часов находился в обморочном состоянии. Потом, правда, появился профессор, и им вместе удалось привести Изика в более-менее приличный вид. Он полежал пару часов, и если бы я не подняла шум, вероятно, его держали бы до утра.

Мне отдали сына, который еле держался на ногах. Никто даже не извинился за такую халатность, да я, собственно, тогда, конечно, об этом даже не подумала.

В течение трех или четырех месяцев Изик был постоянно очень бледным. Я бегала по всем московским рынкам, чтобы добыть телячью печень, которая мало того что стоила очень дорого, так еще и редко появлялась на рынках. Все, что мы могли достать из продуктов, которые советовали врачи, мы давали Изику. И где-то через полгода к нему вернулся здоровый вид.

Уже когда Изику было пятнадцать лет, рядом с нами жил врач лор, которого я попросила посмотреть Изику горло. Он согласился, и сын пришел к нему на прием. Сосед внимательно осмотрел горло и сказал: «В горле я ничего не увидел, зато хорошо рассмотрел, что нос у тебя еврейский, и значит, мы с тобой оба иудеи». Мне он сказал, что у Изика все в порядке с горлом, просто у него немного искривлена носовая полость, которая и перекрывает ноздревое отверстие. Это типичное явление среди восточных народов, в том числе и среди евреев. Лет через пять нужно сделать операцию, и делать ее должна твердая опытная рука.

В тот же период, когда Изику сделали ненужную операцию и ему требовался усиленный уход, Эрик получил довольно серьезную травму. Я была полностью занята здоровьем Изика, и Эрик оставался как-то вне поля моего зрения. Миша, как всегда, все свое время отдавал работе, так что старший сын был предоставлен самому себе.

В день, когда с Эриком случилось несчастье, я пришла на работу с каким-то нехорошим предчувствием. Часов до десяти утра я не находила себе места, а потом решила сходить к сыну в школу, которая была довольно далеко от детского сада.

В коридоре школы я встретила мальчика, который учился с Эриком в одном классе. Он сразу меня огорошил, сказав, что сын очень сильно разбил голову и сейчас лежит в школьном медпункте. Как потом оказалось, кто-то во время игры толкнул его, и он, падая, очень сильно ударился о ребро бетонного столба.

Я побежала в медпункт и увидела бледного сына, сидящего на кушетке с окровавленной повязкой на голове. С трудом дотащила его домой и, когда сняла повязку, чуть не упала в обморок: лобная кость была проломлена и на лбу зияла огромная рана. Я расплакалась, так как не знала, что делать. Дело в том, что в это время вся страна буквально бурлила в связи с так называемым «делом врачей» и пойти в больницу я просто боялась, так как мы на полном серьезе ждали еврейских погромов. Я решила сама ухаживать за Эриком. У нашей медсестры я взяла единственное доступное тогда антисептическое средство – сульфидин, и несколько раз в день обрабатывала рану. Уж не знаю, помог ли сульфидин или наши с Мишей молитвы, но рана постепенно затянулась, и где-то через месяц Эрик оправился окончательно.

Я уже не раз писала о тяжелом продовольственном положении в стране в послевоенные годы. Воровство продуктов было обыденным делом, несмотря на довольно жесткое законодательство по этому вопросу. За воровство продовольствия давали несколько лет тюрьмы, в то время как за кражу вещей – не больше года.

Особенно строго судили за хищение у государства. Так, например, я знала случай, когда за недостачу нескольких килограммов продуктов в магазине нашего поселка при кирпичном заводе вдову, мать двоих детей, осудили на пять лет тюрьмы.

Моя работа была тоже чревата самыми печальными последствиями, так как я была материально ответственным работником и отвечала за любую недостачу в детском саду. Многие знакомые советовали мне бросить эту работу и поискать что-либо поспокойней.

Но как я могла бросить свой детский сад, когда в него было вложено так много сил, и физических, и душевных?

И вдруг в детском саду начались странные события. Родители один за другим стали забирать своих детей. В саду осталась буквально треть от списочного состава. Я растерялась и не знала, в чем причина, почему забирают детей? Обратилась к инспектору детских садов, которая очень хорошо знала меня и то, что я сделала за эти годы.

Времена были тяжелые, но тем не менее инспектор, уже немолодая русская женщина, очень образованная и на редкость порядочная, здорово помогла мне тогда. По существу, она спасла меня от очень больших неприятностей.

Она приехала в детский сад и вместе с парторгом и председателем профкома завода собрала в детском саду почти всех родителей и провела со мной общее собрание. На нем выяснилось, что кто-то пустил слух, что меня скоро посадят за якобы большие финансовые и материальные растраты. Приписывали мне и еще какие-то преступления. Будто бы дети в саду не ухожены, их бьют и тому подобная чушь.

Выступили инспектор, партийный и профсоюзный лидеры и все эти слухи развеяли, даже, наоборот, очень меня хвалили. Сбитые с толку, измученные работой женщины сначала молчали, а потом одна за другой стали подниматься и говорить, что их вводили в заблуждение какие-то люди. Имена их они, конечно, не называли, но я догадывалась, кто это мог быть.

После этого собрания почти все дети вернулись в сад, и конфликт постепенно сошел на нет.

Как потом выяснилось, все эти неприятности организовала моя воспитательница по указанию бывшей заведующей. Воспитательницу звали Антонина Ивановна.

Как подлы и злопамятны бывают люди. Уже несколько лет как я сменила свою предшественницу на должности завдетсадом, а она все продолжала «подкапываться» под меня. В самом деле, такая энергия и изобретательность в части придумывания и организации козней была достойна лучшего применения.

Несмотря на то что в этот раз инцидент в общем-то закончился благополучно, я понимала, что в следующий раз, скорее всего, уже не обойдется. Изик уже пошел в первый класс, а Эрик учился в пятом, и я решила больше не рисковать, не приносить дом и семью в жертву своей становящейся опасной работе.

Достаточно странные были времена: вроде бы самая благородная и мирная работа по воспитанию малых детей вдруг становится опасной. Жестокая политика сталинского террора не поддавалась объяснению с позиций нормальной логики, и я решила уволиться. Новый директор завода меня почти не знал, да и детский сад интересовал его не так, как когда-то Пенсона, поэтому мое заявление он подписал буквально сразу. Понятно, что увольнение еще одного еврея хоть немного, но упрощало ему жизнь.

Но моей предшественнице тоже пришлось проглотить очень горькую пилюлю. Столько лет она потратила на мою травлю, столько энергии и здоровья, и все напрасно. Заведующей повторно ее не назначили. Причины я не знала, но тем не менее какое-то чувство удовлетворения испытала.

Вместо меня назначили молодую женщину. Она одна воспитывала сына лет пяти, и у нее, кажется, была еще престарелая мать.

За время работы в детском саду у меня появилось много хороших знакомых в Министерстве образования, поэтому я наивно полагала, что устроиться в школу преподавать историю будет не очень сложно.

Я, конечно, никогда не забывала о своем еврейском происхождении, но все-таки очень надеялась, что немало чиновников из отдела школ знали меня хорошо и уж хоть один из них наверняка поможет мне найти место, пусть даже в какой-нибудь захудалой школе.

Но после первого же разговора с моим знакомым, литовцем по национальности, которого я знала не один год, все мои иллюзии развеялись, как туман под лучами солнца.

Этого высокого блондина я всегда считала культурным и образованным человеком и относилась к нему с неизменным уважением. Мне часто приходилось общаться с ним по служебным вопросам, и он всегда старался мне помочь. Так мне казалось тогда, но как только я обратилась к нему с просьбой узнать что-нибудь о вакансиях для меня, лицо его стало совершенно чужим, и каким-то бесцветным голосом он сказал: «Знаешь, Лена, я вряд ли смогу тебе чем-либо помочь. И не только потому, что ты еврейка, литовцам в нашей стране не намного лучше, а просто времена сейчас такие, что просить за чужого, даже хорошего человека, довольно опасно. Сегодня и за родного брата поручиться нельзя». Потом отвел меня в сторону и, понизив голос до шепота, сказал: «Я могу познакомить тебя с одним человеком, которому надо сунуть взятку, и он все устроит. Но сумма должна быть приличной». Я что-то буркнула и выскочила за дверь. Какой цинизм! Если дать взятку, то даже в эти страшные времена не важно, еврей ты, или литовец, или даже эскимос, все будет устроено в лучшем виде! Но даже если отбросить эти этические нюансы, денег на взятку у нас с Мишей не было, да и дать эту проклятую взятку я бы, пожалуй, не смогла, так как раньше бы умерла со страха. Тем самым такой вариант трудоустройства мне явно не подходил.

Месяца два я продолжала поиски работы по специальности, но потом поняла, что это пустые хлопоты и устроилась работницей на завод по производству пуговиц. Зарплата была, конечно, намного ниже моей прежней, но зато завод был рядом с нашим домом, а главное – никаких нервных напряжений работа не требовала.

Но уже после нескольких дней работы я поняла, что прикипела к детскому саду и, похоже, совершила ошибку, покинув его. Возможно, если бы я устроилась на преподавательскую работу в школе, то, скорее всего, не грустила бы по детскому саду. Однако, сидя за одним столом рядом с темными деревенскими бабами, с которыми, собственно, и говорить было не о чем, я испытывала острое чувство глубокого разочарования.

А между тем в моем бывшем детском саду воцарился хаос. Сменившая меня молодая женщина никогда с детьми раньше не работала и не имела никакого понятия об этой работе. Очень быстро с таким трудом налаженная мной жизнь в саду захирела. Дети сразу почувствовали изменение обстановки: многие из них очень неохотно стали ходить в детсад и даже оставались дома. Родители жаловались администрации завода на плохую работу воспитателей.

Проработав тем временем несколько месяцев на заводе, я все-таки ушла оттуда и опять принялась за поиски работы. Я часто встречала родителей из детсада. Некоторые из них пытались уговаривать меня вернуться, другие просто жаловались, что дети совсем не хотят ходить в сад и часто приходится их оставлять дома, пропуская рабочие дни.

Наконец, родители, не выдержав такого положения, устроили бунт и почти все отказались водить детей в детсад. Заведующая была вынуждена подать заявление об уходе.

Как-то меня вызвал новый директор кирпичного завода и предложил вернуться в детский сад. Во время беседы он пообещал исправить запись в трудовой книжке таким образом, что мой трудовой стаж будет непрерывным.

В то время, когда евреев поголовно изгоняли с работы, получить такое предложение конечно же было случаем далеко не обычным. Но я все-таки сказала директору: «А вы уверены, что Министерство образования согласится меня утвердить?» Директор ответил, что он и парторг завода берутся решить эту проблему.

Конечно, в моем бедственном положении, когда я сама убедилась в невозможности найти что-либо, кроме черного тяжелого труда, такое необычное предложение, бесспорно, было Божьим даром, и я, не раздумывая, согласилась.

Вернулась в детский сад, как на пепелище после большого пожара. Кругом были грязь и запустение: почти совсем еще новая мебель пришла в плачевное состояние, стены комнат поцарапаны, через стекла окон было почти ничего не видно, так они были грязны.

Прошло меньше года, как я покинула сад, и как радикально все изменилось! Мне даже показалось, что я пришла куда-то в другое место, а не в детский сад, где все было сделано при моем непосредственном участии.

Но что было делать? Все пришлось начинать заново, но я тогда была молода, полна сил и энергии, знала, что такое быть безработной, поэтому с удовольствием принялась за работу, которая мне очень нравилась. Это обстоятельство было, вероятно, самым главным.

Я считаю, что в жизни мне удалось сделать два главных дела: в Советском Союзе – создать детский сад и наладить его работу, а в Израиле – организовать ульпан по изучению иврита новыми репатриантами в школе Рудман.

Тем не менее мне приходилось прилагать невероятные физические и душевные усилия, чтобы вернуть сад в прежнее состояние и опять завоевать расположение и доверие детей и их родителей.

Это было тем тяжелее, что Пенсона уволили, а новый директор в мои проблемы глубоко не вникал. Да и как человек он, конечно, не шел ни в какое сравнение с Пенсоном, и не потому, что был русским по национальности. Конечно, на мои просьбы он отвечал, но делал это строго официально, сухо, всегда держа дистанцию в наших отношениях. Я даже не пыталась сблизиться с ним, так как хорошо понимала, что в существующей атмосфере жуткого разгула антисемитизма он, пожалуй, делал максимум возможного, терпя меня в своем окружении, и по большому счету я была ему благодарна.

Мой рабочий день теперь продолжался почти круглые сутки. Миша понимал, что я должна поработать тяжело хотя бы первое время, чтобы закрепиться в этой должности, поэтому взял на себя часть семейных забот, особенно уход за Изиком и Эриком.

Отец одного мальчика очень хорошо играл на трофейном немецком аккордеоне и проникновенно пел русские народные песни. Я уговорила его участвовать в праздничных утренниках, так как «пробить» в Министерстве просвещения ставку музыкального работника мне никак не удавалось.

Отремонтировали мебель и оборудование на детской площадке перед зданием сада, посадили новые деревья и цветы. Удалось даже обновить набор игрушек и кукол. Короче, постепенно жизнь в саду налаживалась и приобретала прежний вид.

Несколько сложней было с персоналом. За время моего отсутствия частично вернулись старые порядки. Нянечки и воспитатели делали все спустя рукава, так как молодая заведующая практически ни во что серьезно не вникала. Но самое печальное: опять началось воровство продуктов.

Мое положение усложнялось еще тем, что в борьбе за наведение порядка, как тогда говорили, я уже не чувствовала себя так уверенно, как при старом директоре, да и времена уже были другими. Но тем не менее я пыталась что-то изменить, правда, не всегда успешно.