Текст книги "Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву"

Письменные архивы мамы. Обращение к детям и внукам

Я, Хая Трахтман, мне полных 76 лет, и я постараюсь описать свое детство. Очень надеюсь, что мои дети внимательно прочитают эти письма и постараются понять их суть. Я прошу Израиля, мужа Бат-Ами, чтобы он прочитал мои заметки всем своим детям и внукам. Он, единственный, кто знает идиш. Я всю жизнь жалела о том, что не получила образования. Сейчас уже, конечно, поздно говорить об этом, но тем не менее это мое горе.

У нас была большая семья: семеро братьев и сестер. Я самая старшая. Жили мы невероятно бедно, так как отец все время посвящал молитвам, а мать просто физически не могла прокормить такую семью. И мы часто действительно голодали.

Я очень жалела своих братьев и сестер, но сама была еще маленькой девочкой, чем же я могла помочь им?

Отец всегда говорил нам, что девочки должны постоянно находиться дома.

Я познакомилась с местным портным и пошла к нему учиться этому ремеслу, так как рано поняла, что вряд ли у меня появится возможность учиться по-настоящему и получить хорошее образование.

Однако отец однажды пришел в дом портного и забрал меня. Он сказал, что женщина должна уметь только молиться и написать письмо, больше ей не нужно знать ничего, а потому не надо учиться.

Но я очень хотела помочь своим несчастным братьям и сестрам, которых жалела всем сердцем. А как же я могла помочь им без ремесла в руках?

Мы видели, что другие родители беспокоятся о своих детях. А наши голодали вместе с нами, все мы были голыми и босыми. При этом они категорически запрещали нам жаловаться кому-либо на нашу беспросветную жизнь. И мы, дети, боялись их и никому не жаловались.

Соседи, конечно, видели, что мы постоянно голодаем, и часто предлагали еду. Но мы всегда говорили, что недавно покушали, так как очень боялись наказания. Два самых моих любимых братика умерли от постоянного недоедания и ужасных условий жизни. Одного из них звали Авраам, другого – Моше. О мои дорогие, любимые братья! Как я вас жалела, но, к огромному горю, ничего не могла для вас сделать!

Мне тогда самой было лет десять, не больше. Но смерть любимых братьев, одного за другим, так потрясла меня, что это трагическое событие раннего детства навечно врезалось в мою память.

После смерти братьев я, несмотря на еще совсем детский возраст, хорошо поняла, что если ничего не делать, то мы все погибнем, так как родители были заняты только молитвами. И я стала вышивать для гоев нашего местечка. У меня от рождения была склонность к ручной работе. Мне буквально было достаточно показать пару раз, и я уже могла повторить показанную работу. У меня появились заказы, за которые я отказывалась брать деньги. Я просила, чтобы крестьяне расплачивались только продуктами питания. Таким образом, я пыталась хоть как-то облегчить голодную жизнь моей большой семьи. Но конечно, я одна не могла прокормить всех. Тяжелое это было детство, и, пожалуй, не хватит бумаги, чтобы описать все страдания, которые мне пришлось испытать буквально с того возраста, с которого я стала себя осознавать.

Иногда я приносила домой немного муки, но у нас в доме не было даже приличной сковороды, на которой можно было бы испечь блины.

Я собирала какое-то растение, кажется коноплю, и изготавливала из него метелки, которые тоже меняла на продукты.

У нашего местечкового раввина была коза, и иногда его жена за несколько веников, на плетение которых я тратила почти целый день, давала мне кувшин молока. Тогда в доме был праздник. Я пекла тейгале. Сестры и братья ходили хороводом возле плиты в ожидании нескольких комочков испеченного теста.

Родители моей мамы, бабушка и дедушка, постоянно советовали ей покинуть вместе с детьми мужа-фанатика, который, кроме молитв, ничего не хотел делать. Но мама почему-то не шла на развод, хоть жизнь ее была ужасной, и ее я жалела еще больше, чем несчастных моих сестер и братьев. Теперь, как это ни печально признать, я понимаю, что мама поступила неправильно по отношению к нам, детям, не послушав совета своих родителей. Разведись она, возможно, жизнь наша была бы не такой ужасной. Но осуждать ее за это я, конечно, не имею никакого права.

Я, как самая старшая в семье, выбивалась из сил, чтобы как-то помочь матери прокормить, одеть хоть в какие-то лохмотья младших детей, но практически жизнь наша не менялась и оставалась все такой же беспросветной.

Моя сестра Хана, которая родилась сразу за мной и была младше на полтора года, не смогла вытерпеть эти жуткие условия жизни и почти постоянно жила у бабушки и дедушки, маминых родителей. И, как ни странно, мама не очень возражала против этого. Отец конечно же был против, но побаивался маминых родителей, которые, как могли, помогали нам, и молчал.

Иногда мне заказывал кое-какую работу помещик, живший недалеко от местечка. Он щедро платил, и тогда я брала за свою работу деньгами, на которые покупала какие-то обноски для сестричек и братьев. Но тем не менее я хорошо помню, как они радовались, когда я приносила домой какое-то застиранное, заплатанное платьице или штанишки.

Для себя я ничего не покупала, так как научилась шить и все перешивала из маминой одежды.

Теперь я хочу перейти к годам моего замужества.

Ваш отец, мой муж, был сиротой. Его отец, ваш дедушка, умер, когда моему будущему мужу было два или три года. Его мать осталась одна с восемью детьми. Конечно, жизнь была тяжелая, впроголодь. К двадцати годам, когда мы поженились, муж не имел никакой профессии. Но мы работали очень тяжело и старались, чтобы дети наши не голодали, были одеты и по возможности учились. Для нас не было ни дня, ни ночи, мы всегда готовы были работать, но дети не голодали и были прилично одеты.

И вот еще о чем я хочу вас попросить, дорогие дети и внуки: живите в мире, потому что, только если в семье есть мир и согласие, только тогда она счастлива, только тогда все по-настоящему веселы и души всех членов семьи спокойны. Я молюсь, чтобы дети уважали своих родителей, а родители получали отраду и только радость от своих детей.

И еще одна просьба есть у меня: мы не вечны в этом мире, поэтому чтите память предков своих в соответствии с древними еврейскими традициями. Не забывайте отмечать поминки по усопшим, не забывайте прийти на могилу к вашим родителям и зажечь свечу.

После того как придет мой час и Господь призовет меня, я очень прошу, после похорон соберитесь все у Товы, посидите тихо, помяните родителей своих, и это будет большим знаком уважения для меня.

Дорогие дети и внуки, учитесь у своей мамы и бабушки быть всегда довольной жизнью. Надеюсь, никто из вас не видел меня недовольной, я всегда старалась скрыть, что мне тяжело, и, если могла, делала работу за другого.

Всегда старайтесь довольствоваться тем, что имеете, и берегите это. Тогда душа у вас будет спокойна, а вы всегда будете испытывать чувство радости.

Все свое имущество я оставляю своим внукам. Не смейтесь над ним, возможно, оно не очень ценное, но это память обо мне. Я надеюсь, что Лея с детьми и мужем наконец вернется на нашу Святую землю, и пусть им достанется часть моего наследства.

Да принесет вам всем счастье это мое наследство!

Я очень надеюсь, что все вы, дорогие дети и внуки, будете жить в мире и согласии, я всю свою жизнь очень тяжело работала для этой цели.

Ваша мама и бабушка Хая Трахтман

Послесловие

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан (1913–1995), необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Лея надолго разлучилась с родными, друзьями, с Землей Израиля. Взамен получила скудное питание, очереди за всем, общежитийный быт, убогий даже по сравнению с бедной Палестиной, изнурительный труд на шарикоподшипниковом заводе – прибежище многих «палестинцев». Потом учеба на рабфаке и в педагогическом институте, идеализм, энтузиазм, вера в «правое дело», а также чистки и стукачи. Потом тяготы войны и эвакуации в Томске, преданный муж Михаил, постоянный страх за здоровье детей, мечта о белом хлебе и о возвращении на Святую Землю, ну и, конечно, антисемитизм.

Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном Эриком (Моше) вернулась, наконец, в Израиль. Вскоре к ним присоединился второй сын Израиль с семьей. Сыновья, между прочим, успели отличиться, как организаторы первых ульпанов и создатели эффективной системы преподавания иврита в брежневской Москве.

Что же в биографии Леи самое необычное? То, что вернулась, конечно. И даже не сидела. Большинство же из приехавших с ней сгинули в ГУЛАГе. Лея пишет о тех годах: «Так начались аресты всех товарищей, высланных из Палестины и коммунистов, политических эмигрантов из всех стран».

Вот и Иосифу Бергеру-Барзилаю, представителю палестинской компартии в Коминтерне, повезло. Он отделался осуждением на пятнадцать лет заключения и пять ссылки, но потом был освобожден и, как польский еврей, сумел в 1957 году вернуться в Израиль.

Израиль Минц, активист Гехалуца еще в России, дважды арестовывался, эмигрировал в Палестину, стал кибуцником, вернулся в 1932 году в СССР, был снова арестован в 1937 году. Но и ему повезло – выехал в Израиль в 1973 году.

Шира Горшман в конце 1920-х годов вместе Менахемом Элькиндом и еще 70 членами радикального крыла Рабочего батальона вернулась в СССР, чтобы основать сельскохозяйственную коммуну в Крыму. Выйдя замуж, она уехала в Москву, сменила фамилию и избежала репрессий, а в 1989 году вернулась-таки в Израиль. Элькинда, к слову сказать, расстреляли.

И Лею «чистили» за дружбу с арестованным врагом народа, но ей повезло, за нее заступились, и все обошлось.

Сколько их было, «возвращенцев» и депортированных в СССР? Несколько сотен. Сколько вернулось в Израиль? Единицы.

Воспоминания Трахтман-Палхан интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которых только и можно понять прошлую жизнь. Воспоминания привлекают хорошим литературным стилем и отсутствием драматизации, хотя повествуется о тяжелой, полной опасностей жизни. Они захватывают читателя с первой страницы, на которой Лея описывает свой детский страх, что в ее солнечный мир с цветущим садом и фарфоровой куклой ворвутся вдруг «бандиты с шашками в руках». Обыденно и деловито сравнивает она условия содержания в палестинской и советской тюрьме.

Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996). Хотя книга описывает жизнь одной семьи, читателю понятно, что происходит в стране и обществе в целом. Например, бросается в глаза, насколько цинично действовала палестинская компартия, вовлекая школьников в подпольную деятельность. Чем не совращение малолетних? А потом, когда Лею арестовали и судили, адвокат повел защиту так, чтобы девушку наказали; ведь партии нужны были герои – жертвы британского империализма. Потом в СССР Лея долго не могла избавиться от коммунистических иллюзий, смотрела на окружающее через их призму. Она, скажем, голодала, но «выбрасывала это из головы».

Воспоминания заканчиваются посещением родных в Израиле, куда в 1956 году Лею выпустили на пару месяцев по ходатайству легендарного советского агента, руководителя «Красной капеллы» и бывшего «палестинца» Леопольда Треппера. Лея была потрясена тем, что увидела двадцать пять лет спустя. «Накануне возвращения в Москву меня охватило сильное беспокойство. Было ощущение, будто бы я возвращаюсь из отпуска, проведенного на свободе, в тюрьму, за решетку, на пожизненное заключение».

Чтение мемуаров Леи Трахтман-Палхан позволяет лучше понять жизнь простых людей СССР и Израиля в 20 веке. Ведь она увидена наблюдательными глазами еврейской женщины, которая могла сравнивать «здесь» и «там». Мемуары имеют и очевидный назидательный подтекст. Говорят, на ошибках бабушек не учатся. А вдруг все же кому-то из молодых они помогут не оступиться в жизни.

Др. Михаэль Бейзер

Еврейский университет в Иерусалиме

Февраль 2010 г.