Текст книги "Здесь и сейчас"

Я вспомнила про Реника. Ох ты, ведь действительно припрется в субботу, нахлещется пива с водкой и полезет своими воняющими воблой руками.

И я согласилась. Только сразу предупредила, что как бы там кому ни нравилось, когда в глазах двоится, а одинаково одеваться я не стану.

В неухоженной квартирке в панельной пятиэтажке к нашему приходу было уже людно. Незнакомые модные девицы втроем курили на тесной кухоньке, разномастные дядьки неопределенного возраста разглядывали какие-то красочные журналы и закусывали тоненько нарезанным лимоном коньяк. Они отпустили несколько банальных, пошловатых шуточек по поводу нашего с Надеждой сходства и вернулись к коньяку. Среди присутствующих я узнала только одного – Семена Борисовича Манеева, папу нашей одноклассницы Людки. Я прилежно огляделась по сторонам в поисках Люды, но ее не нашла. Тогда я не придумала ничего лучше, как поинтересоваться о ней у Манеева, который скорчил унылую мину, будто съел не тонкий ломтик, а целый лимон, и недовольно заметил, обращаясь к Надьке:

– Надин, а твоя сестра не отличается тактичностью.

Одна из девиц, пришедшая из кухни, заливисто рассмеялась, неприлично обняла Манеева за шею и почти что уложила ему на плечо массивную грудь, обтянутую кофточкой-«лапшой». Надежда моментально сдала меня с потрохами, уничижительно представив малахольной мокрицей.

Я почувствовала себя виноватой, не в своей тарелке и забилась в угол, наблюдая за происходящим со стороны и стараясь больше не высовываться.

Все ниточки веселья сходились на одном человеке, которого присутствующие нежно называли Моней, он и был хозяином редкого ящика, показывающего американские фильмы. Казалось, Моня по собственному разумению периодически дергает за эти самые ниточки, вызывая взрывы хохота, бульканье по рюмкам коньяка, клубы дыма от вынутых из красно-белой пачки сигарет «Мальборо». К моему изумлению, закурила и Надька, драконом выпуская дым из носа.

Внезапно Моня что-то вспомнил, по-хозяйски велел:

– Наумчик, сбегай, принеси там мой «дипломат».

Самый главный Надькин шеф Наум вскочил и мальчишкой побежал в прихожую, вернулся с плоским черным маленьким чемоданчиком, аккуратно поставил его на стол перед хозяином.

Моня, открыв чемоданчик, призывно окликнул со смехом:

– Эй, девчонки-мальчишки, налетай!

В «дипломате» лежало несколько пачек «Мальборо» для «мальчиков» и упаковки колготок для «девочек». Одаренные мальчики-девочки принялись благодарно охать и цокать языками в знак величайшего почтения. Я, только сегодня распечатавшая новую пачку канадских колготок, сидела смирно и не тянула жадных рук. Надька, кстати, тоже под юбкой имела новые колготки, но это ей не помешало приобщиться к сокровищам Али-Бабы при «дипломате» и даже под шумок умыкнуть пачку сигарет. Высокая девица в пепельном парике, совсем недавно бесцеремонно щупавшая ткань моего канадского платья, казалось, была готова прямо сейчас начать примерку колгот безумного фиолетового цвета. Мне стало стыдно и противно: как можно при чужих мужчинах разглядывать нижнее белье.

– Девульки, что сидим? – зычно дернул за очередную ниточку Моня. – Сообразите нам скоренько закусить, да будем киношку смотреть. Сначала Брюса Ли, а потом новую кассету, «Эммануэль» называется. Она у меня, правда, без перевода, но там перевод и не нужен.

– Ой, Миша, а как же мы поймем? – принялась хихикать и жеманиться девица с грудью.

– Не дрейфь, поймешь. Там про жену дипломата, – со смехом успокоил грудастую Моня и насупил брови. – Так жрать нам кто-нибудь даст?

Девицы не испугались притворно гневного окрика, на правах старших в упор уставились на нас с сестрой, недвусмысленно давая понять, что салаги дежурят по камбузу. Моя боевая Надежда безропотно выдернула меня за руку из диванного угла и потащила за собой на кухню.

На маленькой кухоньке за столом сидел лохматый, заспанный человек в мятой футболке и ел из кастрюли борщ. Некрасивый, плохо выбритый, младше мужчин в соседней комнате, но гораздо старше нас с Надей. Для удобства он наклонял кастрюлю, когда нырял туда ложкой.

Моя сестра застыла на пороге будто вкопанная.

– Давидик, где же ты был? – защебетала она восхищенно. – Я думала, что тебя нет дома. Ой, я так огорчилась!..

– А теперь обрадовалась? – спросил он с усмешкой с легким акцентом, не переставая хлебать из кастрюли.

– Конечно! Теперь я почти что счастлива. Так где ты был? – фонтанировала восторгом сестра.

– Спал. – В его голосе восторгов было не так много. Думаю, не так много, как хотелось бы Надежде.

Надежда подумала-подумала, что бы такое сделать, чтобы привлечь его внимание, и вспомнила обо мне. Она вытолкнула меня вперед с таким видом, словно продавала на рынке корову:

– А это моя сестра Вера. Посмотри.

– Вижу, – с той же безразличной усмешкой ответил он.

Корову покупать он не собирался.

– Ты думаешь, что у тебя двоится в глазах, да? Ха-ха! Не-ет, это мы – двое из ларца. Чума, да? Даже Моня припух. А Наумчик мне не верил, когда я говорила, что мы совсем-совсем одинаковые. Везде-везде, – нахваливала свой товар Надька.

Посмотри, какая хорошая корова! Молока много дает. Ты в рот загляни, какие зубы молодые. И рога у нее ровные. Думай, а то барин купит!..

Давидик лениво пожал плечами:

– Да вы же разные.

Зачем мне корова? Я в городе живу.

– Это мы с братом разные! У нас же еще брат есть. Мы трое из ларца! В детстве на нас люди таращились… Теперь, конечно, он сам по себе. Гормоны и все такое, ну ты понимаешь…

А еще поросеночек есть, могу уступить. Нужен поросеночек?

– Гормоны и все такое я понимаю, – равнодушно подтвердил Давидик, губами втягивая в себя с ложки розовый, разваренный капустный хвост.

– А с Веркой мы одно лицо, посмотри. Только она в платье, а я в блузке и юбочке. А если нас одинаково одеть…

Давидик не выдержал Надькиного бредового сюсюканья и спошлил:

– Даже если раздеть… У вас не платья, у вас лица разные.

Тут уж заинтересовалась я. Нас родной папа не всегда отличает, и вдруг незнакомый мужик заявляет, что мы разные. Или он просто Надьку провоцирует?

– Неужели сразу заметил? – заметно огорчилась Надежда. – Давидик у нас художник. Он сразу все замечает, просто очень талантливый, – пояснила Надька специально для меня, гордо и с придыханием. – Ну, Давид, посмотри на нас внимательно, где ты таких девушек видел? Нарисуй нас, а?

Я всегда считала, что в умственном плане моя сестра не без особенностей, но такой дурищей не видела ее никогда.

И я поняла, что Надька неравнодушна к этому Давидику, лохматому, будто дед Шишок. Лохматому, мрачному и невоспитанному, по крупицам цедящему из себя слова. Это моя неприступная красавица сестра, отшивающая ретивых кавалеров с периодичностью раз в три дня?! Должно быть, занятая мытьем пробирок, я упустила что-то реально важное.

Давидик вместо того, чтобы смотреть на нас, озадаченно разглядывал в ложке кусок холодного супового жира. Словно бы решал: кинуть его обратно в кастрюлю или же пересилить себя и положить в рот. Внезапно мне стало его жалко.

– Хотите, я вам суп погрею? – предложила я. – Так же невкусно, холодный…

– Я сама погрею, – вскинулась Надя, словно я покусилась на ее имущество, и выхватила из рук нечесаного Давида вожделенную кастрюлю. – Давидик, подожди, я быстренько. Верка, а ты пока закусить мальчикам приготовь.

Я вспомнила об оставшихся в комнате: тоже мне, мальчики. Но это полбеды, как и из чего можно готовить в чужом доме, я понятия не имела.

– Там на окне авоська лежит, возьми. Это они принесли, – подсказал нечесаный хозяин, кивая головой. – А хлеб на холодильнике в ведре. Ножи в ящике.

Вдруг ни с того ни с сего он улыбнулся мне мягкой улыбкой, много мягче, чем его акцент. Подбодренная таким образом, я сняла с широкого подоконника тяжелую сумку с продуктами, принялась выкладывать содержимое на стол. Ладная, круглая головка импортного сыра, облитая красным воском, прибалтийские шпроты, маринованные огурчики в банке с надписью «Глобус», завернутая в кусок бумаги ветчина. Как людям удается доставать такой дефицит? Но когда я развернула последний сверток, просто потеряла дар речи: внутри лежал шмат копченой осетрины, белый с желтоватым краешком жирка. Такого количества осетрины я не видела никогда в жизни, даже с Уолтером в ресторане. Только в кино, в фильмах из дореволюционной жизни, где целиком зажаренных осетров выносили на большущих блюдах с воткнутыми в рот пучками зелени. В реальности же я встречалась с этой бесподобной рыбой всего пару раз, у дяди Пети – несколькими тонкими ломтиками на маленькой пирожковой тарелке. Я стояла и боялась к ней прикоснуться, вдыхая разносящийся по кухне аромат копчения. Должно быть, я слишком громко сглотнула слюну, потому что Давид громко, гортанно рассмеялся:

– Не бойся, она не кусается. Попробуй.

Что значит «попробуй»? Отрезать на незнакомой кухне от чужого куска и втихаря сунуть в рот? Ну уж нет!

Тогда Давидик встал из-за стола, достал откуда-то огромный нож, решительно оттяпал кусок рыбы, отвалившийся неровным, широким пластом, и подхватил его пальцами.

– Открывай рот, – приказал он мне.

В нем, рокочущем, стоящем с ножом наперевес, с зажатой в руке добычей, было что-то воинственное и первобытное. И я подчинилась. Восхитительные вкусовые ощущения передались в мозг, я почувствовала, что нестерпимо хочется выгнуть спину и замяукать. Должно быть, нечто подобное происходит с дворовой кошкой Мусей, облюбовавшей наш подъезд, когда той удается выудить из ведра для пищевых отходов недоглоданный скелетик скумбрии…

К счастью, издать кошачий вопль я не успела, потому что за спиной раздался грохот – Надежда уронила крышку от кастрюли.

– Ох, крышечка упала! Садись, Давидик, все готово.

Думаю, что Надька сделала это специально. А впрочем, сейчас я была ей даже благодарна. Я потрясла головой, собираясь с мыслями, и принялась прилежно и методично раскладывать снедь по разномастным тарелкам, не обращая внимания на присутствующих.

Когда я с деликатесами выросла на пороге комнаты, компания, не дожидаясь нас, уже смотрела кино. Как устроено диковинное приспособление, показывающее фильмы, мне не суждено было узнать, но на экране большого черного телевизора неестественно быстро мелькали руки, ноги, падали и вновь поднимались тела. Какой-то раскосый герой шел к победе, лихо расправляясь с врагами. Начала я не видела, поэтому сути происходящего не понимала.

– Надин, что вы там копаетесь? Только за смертью посылать, – оторвался от экрана Наум. – Ставь скорее и вилки принеси.

Я решила, будет лишним уточнение, что я вовсе не Надька, и послушно отправилась в обратный путь, за вилками. В коридоре столкнулась с сестрой и Давидом, опоздавшими к началу киносеанса. Я немного прибралась на чужой кухне – выбросила мятую упаковочную бумагу, помыла банку от огурцов и тарелку от борща, стряхнула крошки со стола. В коридоре моя сестра о чем-то разговаривала с отвлекшимся от фильма Моней. Я прислушалась.

– Надя, надо работать быстрее, тропинку я протоптал, скоро заказы косяком пойдут, – строго торопил Моня.

– Михал Львович, я стараюсь. Я вчера Науму отдала эскизы, вы посмотрите сами.

– Я видел. Мужик с кружкой годится, а остальное нужно дорабатывать, дилетантщина. Не Фаберже. Я тебе, заедь завтра, каталог дам с фотографиями, изучи хорошенько. И быстрей, быстрей, Надюша! Вокруг Давида вздыхать позже будешь.

Я ожидала, что в ответ на это сестра вспылит и огрызнется, но Надька промолчала.

– Да, еще. Помоги Науму с формами, у тебя хорошие ручки, ловкие. У тебя получается.

– Хорошо, Михал Львович, – безропотно согласилась сестра и тут же начала торговаться: – А как со сверхурочными?

– Девочка, какие тебе еще сверхурочные? – притворно ласково удивился Моня. – Ты и так имеешь как взрослый мужик. Зачем молоденькой девушке такие деньги? Я за эти бабки найду пяток таких зеленых сыкух, как ты…

Надька выразительно и бесстрашно хмыкнула:

– Сначала найдите.

– Ладно. Мужика с кружкой доведешь до конца – премию выдам. Ты только деньги не свети без нужды, не нарывайся на лишние вопросы.

– Да не переживайте, я не свечу, никто не в курсе.

– Вот и молодец. Мне, представляешь, тут клеймо показали – настоящее Михаила Перхина…

Я знала, что Надьке на работе хорошо платят, мы все дома знали. Сестра говорила, что это за сверхурочную работу – в мастерской она пропадала допоздна, а потом дома рисовала. Но сколько именно ей платят и за что, об этом я не задумывалась. Мне показалось вдруг, что Надежда вместе с осетрово-коньячным Моней занимается чем-то противозаконным. От неожиданности у меня резко запершило в горле, я кашлянула.

Моня резко оборвал разговор, обернулся ко мне, вперил вопросительный взгляд. Словно пытался оценить навскидку, что именно из подслушанного я поняла. Я, если честно, не поняла ничего, что и попыталась продемонстрировать, вылупив на Моню невинные глаза.

– Не волнуйтесь, Михал Львович… – правильно оценила мой придурочный вид Надежда.

– Ладно, девчонки, пошли кино смотреть, – поторопился Моня закончить разговор. – Выходной день, суббота…

Мы дружно вернулись в комнату, устроились возле телевизора. Мне осталось самое проигрышное место – на стуле у стены, за диваном. Словно в кинотеатре, когда в кассе опоздавшим достаются только боковые кресла.

Смысл картины я так и не уловила: почему крутой американский парень обладает азиатскими чертами лица и именем Брюс Ли? Вдобавок подкачал звук – фильм был не дублирован и сопровождался синхронным переводом, как на фестивальных сеансах в кино. Голос у переводчика отличался редкой гнусавостью, будто в нос ему вцепился клешнями рак. Но дрался герой классно, направо-налево раскидывал толпы плохих людей, резко выкидывая вперед руки и высоко задирая ноги. А может быть, весь смысл как раз и был в этих физкультурных упражнениях с мордобоем?

Похождения Брюса Ли закончились – только в самом конце я поняла, что данное имя принадлежит не герою, а исполняющему роль актеру. Мы плавно перешли к просмотру второго фильма, про жену дипломата. «Эммануэль». Я устроилась поудобней, настраиваясь на что-то более содержательное. Фильм, правда, без перевода, но не зря же я столько лет учила английский?

Начало было тривиальным и понятным: дипломат с женой приезжают в дипмиссию одной из жарких стран, где жене нестерпимо скучно. Я сразу вспомнила про родителей: как им там в Египте? Они тоже скучают без дела? Думаю, нет: мама говорит, что они весь день на работе…

Занятая мыслями о родителях, я, должно быть, что-то пропустила: на экране внезапно начало происходить такое, от чего я замерла и боялась издать лишний звук. И знание английского было совершенно не нужно. Жена дипломата принялась раздеваться. Она делала это не так, как делаем все мы перед сном или в ванной, а неспешно и с чувством, медленно стягивая с себя немногочисленные одежды. Она поворачивалась к нам обнаженной грудью, покатыми плечами, выставляла на всеобщее обозрение плоский живот и упругие ягодицы. Я не считаю себя ханжой, не жмурюсь в женской бане и спокойно иду на флюорографии в толпе полуголых дамочек, но происходящее на экране обнажение было слишком откровенным и провокационным.

Я чувствовала нестерпимую неловкость – даже одной мне было бы неудобно на такое смотреть, а находилась я в комнате с чужими людьми, со взрослыми незнакомыми мужчинами. Они, кстати, никакого видимого неудобства не испытывали, только в комнате повисла непонятная, запретная тишина. Тишина нарушалась редким, сдавленным хихиканьем одной из девиц да усиленным сопением Манеева, которому внезапно заложило обе ноздри.

– А хороша бабенка, – неожиданно вынес вердикт Наумчик, – я бы с такой не задумываясь…

– Знаешь, сколько такая стоит? – смеясь, охладил его пыл Моня. – Работай, Наумчик, и любую бабу купить сможешь.

На экране откуда-то появился мужчина, – немолодой, вроде Манеева, – приблизился к героине, положил на лоснящееся обнаженное тело руку, медленно повел вниз…

Громче засопел на диване Манеев, всхлипнула рядом с ним девица с грудью. Мне захотелось побыстрей убежать – такого стыда я не испытывала никогда. Но прежде захотелось зажмуриться, заткнуть уши. Зажмуриться, заткнуть и убежать. Только как же это все проделать, если, уходя со своего места, мне пришлось бы пробираться мимо всей честной компании? А я боялась привлечь к себе внимание. Будто загнанная в угол мышь, я затаилась на стуле, пытаясь крепче обхватить себя руками и поглубже задвинуть под сиденье ноги. Даже зажмуриться я не решалась – вдруг кто-нибудь увидит, что я не смотрю.

– Хочешь выйти? – раздался низкий шепот над ухом.

Я не сразу сообразила, что это не голос с экрана – это относится ко мне. Не поворачивая головы, я скосила глаза и разглядела только край мятой футболки. Давид, хозяин квартиры. Неужели он заметил мою реакцию? Неужели он решил прийти на помощь? Или, как и все, перепутал с Надькой? Не то чтобы я очень уж ему доверилась, но других предложений не поступало. Даже сестра, как завороженная, уперлась глазами в телевизор.

Я еле заметно кивнула.

– Привстань, – шепотом скомандовал он.

Я осторожно привстала на полусогнутых ногах, и Давид с силой подвинул на себя стул, освобождая путь к отступлению. Диван дернулся и скрипнул, зрители на диване недовольно заворчали, я замерла. После стула последовал мой черед: Давид осторожно потянул меня за плечи назад. Через пару секунд я была освобождена из плена и водворена на кухню. Глаз на хозяина я не поднимала, ведь он, как и я, был свидетелем разнузданного телевизионного действа.

– Думал, ты в обморок упадешь, – с усмешкой, гортанно выговорил Давид. – Ты что, никогда эротических фильмов не видала?

– Никогда… – в испуге пожала я плечами: возможно, я осталась последней из могикан, не приобщенных к достижениям киноиндустрии. А ведь я ходила на фильмы «детям до шестнадцати», например, смотрела польскую «Анатомию любви». Вероятно, пустым занятием было сейчас об этом рассказывать.

– Курить будешь? – Чтобы успокоить, он протянул мне пачку сигарет. Не красно-белое «Мальборо», а мятую пачку болгарских.

– Вы ошиблись, я не Надя, – объяснила я, имея в виду, что не курю.

– Я вижу.

Он закурил. Разговаривать было не о чем. Тягостное молчание перебивалось доносящимися из комнаты возгласами и комментариями.

Мне нестерпимо захотелось домой, пусть даже там злосчастный Реник дышит на меня чесноком. И пусть Надежда остается, если ей так нравится, а мне давно пора.

– Хочешь, я тебя провожу? – равнодушно спросил Давид, туша сигарету. – Все равно в магазин нужно.

Я молча кивнула. Пусть уж выведет меня из этого притона да покажет, в какой стороне метро.

Метро было недалеко, в десяти минутах ходьбы. Новая станция в районе новостроек.

Должно быть, и магазин был где-то там, потому что Давид упорно шел рядом.

– Слушай, а чем ты занимаешься? – спросил он. Не для того, чтобы разрушить тишину, а из интереса.

– Работаю. Лаборанткой в институте. Я вступительные завалила, на биологии схватила пару.

Вера вовсе не собиралась рассказывать ему о себе, не собиралась продолжать знакомство. Но вдруг разговорилась. Он спрашивал, она отвечала. Ей казалось, что в этом есть какой-то элемент игры. Вопрос – ответ.

Черное с белым не носить, да и нет не говорить. Вам барыня прислала туалет. Вы поедете на бал? Ему выпала роль спрашивающего.

– А почему у тебя акцент? – внезапно нарушила она правила игры и сбила его с толку.

– Акцент? Что, очень заметно? – Он казался озадаченным.

– Не очень, но заметно.

– Я грузин, приехал из Кутаиси.

– Грузин? – Тут искренне удивилась Вера. В ее представлении все грузины торговали на рынке гвоздиками и мандаринами, не были художниками. Кроме Пиросмани. Но одного исключения достаточно. – Я думала, что ты еврей.

– Еврей? – еще больше удивился он. – Почему еврей?

– Имя такое – Давид. Как Наум или Семен Борисович. Или Моня.

Давид расхохотался:

– Ты только Моне не скажи, что он еврей. Он Миша, а Моня – это от фамилии, Монастырский.

Вера не смутилась, только пожала плечами: встречаться с Моней она больше не собиралась.

– Давид – грузинское имя, традиционное. Оно означает «любимый».

– Ух ты! А ты в самом деле художник? Как Пиросмани?

– В самом деле. Только Пиросмани был талант и самоучка, а я не такой талант, поэтому приехал сюда учиться.

Роли поменялись, теперь был Верин черед задавать вопросы. Она спрашивала, он отвечал.

– А сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Да, много…

В Верином понимании двадцать семь было почти что старостью.

У метро они не расстались, вместе зашли в гастроном, где Давид купил хлеба и полкольца ливерной колбасы, а потом выпили из щербатых чашек горячего, приторно-сладкого кофе с румяными, пышущими жаром пышками. А потом вышли из магазина и пошли в противоположную от метро сторону, в старый парк.

Парк был большой, неухоженный, и они забрели на самый край, в дебри. Заблудились, а потом долго искали выход, смеясь над собой и друг над дружкой. А потом проголодались и съели хлеб с колбасой. И Вере ее спутник не казался больше лохматым и старым, как там, в квартире.

– А хочешь, я нарисую твой портрет? – вдруг предложил он.

– Почему мой? – Предложение было заманчивым, но странным. Совсем недавно сестра просила Давида именно об этом, он даже не отреагировал. – Почему мой, а не Надюшин? Она бы с удовольствием. У нас одно лицо, но она выразительней, ярче…

– Кто тебе сказал такую глупость? – рассердился Давид, перебил: – Да вы совсем разные, пусть и похожие. У твоей сестры лицо обычное, а в тебе что-то есть такое… такое…

Он старательно подбирал слова, и от волнения акцент стал еще заметней:

– В тебе есть загадка. Да, именно загадка. Как будто дверь, а за ней неизвестное. Ну что, согласна?

Разумная Верочка, лицо которой сравнили с дверью, вспомнила, что именно Давид является хозяином вертепа, в котором смотрят непристойное кино. Должно быть, он потребует, чтобы она позировала ему голой? Исключено. У нее Уолтер, и вообще… Но и отказываться не хотелось – не каждый день предлагают с тебя портреты писать. Да еще это был тот редкий случай, когда кто-то отдал предпочтение ей, а не Надежде.

– Ну… я не знаю…

– Да ты не бойся, все пристойно. Только портрет.

– А что нужно надеть?

– Что хочешь, это не важно. Важно лицо, – Давид говорил торопливо, сбиваясь. Как будто от Вериного согласия зависело что-то для него очень важное. – Ну что? Ты приходи, я тебе свои работы покажу, а там сама решишь.

И Вера согласилась. Договорились на пятницу, и она даже не вспомнила, что это будет третья пятница месяца – день, когда звонит Уолтер.

Он проводил ее до дома. И как-то долго они провожались, вернулась Верочка домой только в двенадцать.

Вера осторожно открыла дверь, тихо, чтобы никого не разбудить, проникла в прихожую. Странное дело, домашние не спали. Кира, сдвинув на кончик носа очки, пыталась читать, Надежда лихорадочно черкала альбомный лист.

– О, Господи! Вера! – Кира отложила в сторону потрепанную «Иностранную литературу», бросилась навстречу. – Ночь на дворе! Где ты была?

– Я? Гуляла. А сколько сейчас времени? – Не от мира сего, Вера вытряхнулась из пальто, принялась снимать сапоги.

– Первый час ночи! С ума сошла? Метро уже закрыто. Не знаем, что и думать. Ушли вдвоем, а тебя как ветром сдуло, – Кира дипломатично перешла на полушепот. – Надюшка ничего сказать не хочет, только злится. Поругались, что ли?

– Да нет, не ругались. Все в порядке, ты не волнуйся. Я просто не заметила, как время пролетело.

– Вера, виданное ли дело девушке в такую пору одной ходить по улицам! Вот мать не знает…

– Не шуми, Кира, я не одна. Меня проводили. Ты прости, спать ложись.

Вера почувствовала, что очень устала. Хорошо, что завтра воскресенье, можно поваляться подольше. Скорее, скорее в кровать и спать.

Но сразу заснуть не удалось. В дверях выросла рассерженная Надежда.

– Ничего сказать не хочешь? – с порога напустилась она на сестру. – Куда ты делась? С Давидом болталась?

Надежду, казалось, больше волновала не пропажа сестры, а факт покушения на Давидика.

– Ничего я не болталась, – попыталась не раздувать ссору Вера, – я просто ушла. Сами смотрите эту мерзость.

– Что ты врешь? Я же видела, когда вы исчезли. Оба одновременно.

Отрицать очевидное не было смысла. Да и никакой вины Вера за собой не чувствовала: уводить у сестры Давидика она не собиралась.

– Ну и что? Он пошел в магазин, а я на метро. Просто было поздно, а он проводил.

– Ты ври, да не завирайся! Имей в виду, не смей даже смотреть в его сторону, поняла?

– Поняла-поняла. Нужен мне твой Давид, как рыбе зонтик.

И правда! Сдался ей какой-то там грузин-художник. У нее Уолтер, свадьба через полгода, Канада… Но на всякий случай о предложении позировать Вера ни словом не обмолвилась. Зачем? Тем более что в пятницу должен звонить Уолтер. А что Давид? Подумаешь, найдет себе другую модель.

Как решила, так и сделала: в пятницу вечером прилежно ждала звонка из Канады, рассказывала Уолтеру, что записаться на курсы вождения сложно, нужно иметь знакомство, слушала его рассуждения о том, какую машину он планирует ей купить. Вере предложено было выбрать между подержанным «фордом» и старенькой «тойотой». Ей было все равно, она не разбиралась в иностранных автомобилях, немного понимала только в папиных «Жигулях», нынче бережно хранящихся в гараже. Потом вместе с Кирой смотрела по телевизору «Что? Где? Когда?» и даже правильно ответила на один вопрос. Перед сном почитала немного «Новый мир», да и спать легла. О Давиде вспомнила пару раз, мельком, с легким сожалением, что собственного портрета ей не видать.

Давид сам объявился в понедельник вечером, терпеливо сидел на скамейке возле подъезда и ждал Веру. Должно быть, давно ждал – воротник куртки высоко поднят, уши шапки-ушанки опущены, нос с горбинкой спрятан в покрывшийся инеем шарф.

– Привет! Что ты не пришла? Я ждал. – Безо всякой обиды, с улыбкой. И акцент как будто мягкий.

– Привет! – Вера с легким удивлением почувствовала, что рада ему. Поставила рядом на скамейку сумки с продуктами. – Холодно, да? Никак весна не желает наступать, а давно ведь пора. Я вот по магазинам пробежала, конец месяца – могут дефицит выкинуть. Раньше всегда Кира в магазин ходила или мама, а теперь Кире нельзя, ей врач запретил тяжелое носить. Приходится мне. Надя поздно приходит, уже магазины закрыты, а у Любомира рука больная.

В отличие от него ей, настоявшейся в очередях и пробежавшейся с сумками по району, было жарко. Она расстегнула верхнюю пуговицу на пальто, отдышалась. Чувствовала, что он пришел не к сестре, а именно к ней, и это рождало в ней чувство особой значимости. Он – такой взрослый! – сидел на лавочке и ждал, как мальчишка. Но что делать с этим новоявленным Пиросмани, Вера плохо представляла. Понятно, что он продрог в ожидании и нужно было пригласить его домой, напоить горячим чаем, накормить налепленными вчера пельменями, но вдруг он засидится и его застанет Надя? Ведь опять учинит скандал, будет напоминать об Уолтере, поруганных чести и достоинстве. Ссориться с сестрой не хотелось, тем более по такому малоинтересному поводу. Кто ей Давид, кто она Давиду? Так, по жизни знакомые.

Он ничего не ответил на ее монолог. Ни сочувствия, ни участия. Никакой готовности помочь, просьбы пригласить в квартиру. Даже не улыбнулся, не попытался пошутить, чтобы сгладить неудобство своего внезапного появления.

– Так ты придешь? – буднично уточнил Давид, поднимаясь с насиженного места. – Скажи, как есть: да так да, а нет так нет.

– Хорошо, приду. – Вера не собиралась соглашаться, но кивнула. Почувствовала вдруг себя виноватой, будто наобещала и обманула. Кто его знает, может, ему жизненно необходимо, чтобы именно она позировала? Может, он действительно что-то особенное в ней разглядел? Поди разбери этих художников, пишут же, что все великие мастера полжизни своих главных натурщиц искали. – Ты извини, что так получилось. Я совсем забыла в прошлый раз об очень важном деле…

– Приходи. В субботу часов в одиннадцать-двенадцать, пока освещение хорошее. Адрес помнишь?

Вера даже не успела снова кивнуть, как он развернулся и пошел прочь, пряча нос в насквозь промокший от дыхания шарф.

– Привет, Таня! – громогласно приветствовала меня Эрика. – Я тебя заждалась.

Я с удивлением покосилась на тикающие на стене часы: сегодня я нисколько не опоздала.

– У меня есть сногсшибательный тест. «Кем вы были в прошлой жизни?» Это просто чума! Тебе должно подойти.

– Ты издеваешься? Эрика, ты же знаешь, я не верю во все эти журнальные тесты, астрологию и хиромантию… – попыталась я остудить ее пыл.

Но остудить пыл Эрики не так-то просто:

– Да нет, это тест из солидного научного издания. Он создан на основе древнего индийского учения о переселении душ, согласно которому наши прошлые жизни – лишь этап на долгом пути становления личности, – старательно зачитывала она, уткнувшись носом в глянцевую чепуху. – Весь опыт, накопленный в предыдущих воплощениях, мы должны реализовать в нынешней ступени реинкарнации. Тем более что сейчас мы, возможно, живем не в последний раз, и нам предстоит вернуться на землю еще несколько раз. Всего восемь вопросов, и ты узнаешь тайны прошлой жизни! Как это может быть неинтересным? Даже Гюнтер согласился протестироваться! Представляешь, он родился в XII веке в Бирме женщиной, был прорицательницей и ясновидящей…

Эрика не была полностью посвящена в суть моих занятий с профессором Шульцем, она знала ровно столько, сколько ей положено было знать: я посещаю специалиста, который помогает мне нормализовать сон. Расскажи ей подробности, и мне не стало бы жизни от навязчивого внимания. Кроме того, это парализовало бы работу нашего магазина: Эрика от любопытства не смогла бы работать сама и не дала бы работать мне.

– Это сколько же ему сейчас лет? – Я могла отреагировать на подобную глупость только колкостью.

Эрика не обиделась, мой скепсис только активировал ее настойчивость:

– Так то была другая жизнь, прошлая. Если мне не веришь, можем его позвать и спросить.

– Нет-нет, не надо Гюнтера, – поторопилась напугать я, – он отнимет у тебя журнал и скажет, что мы опять занимаемся личными делами в рабочее время.

А может быть, я зря это сказала? Ну пришел бы Гюнтер, ну отнял бы журнал, ну сказал бы, что мы занимаемся личными делами в рабочее время, зато предмет спора ликвидировался бы сам собой. А насчет прошлой жизни – кто знает о ней лучше, чем я?

– Да, действительно, не надо, – согласилась коллега. – А у меня прошлая жизнь была совсем неинтересной, я была женщиной на рубеже первого и второго тысячелетий в Центральной Африке, занималась домашним хозяйством.