Текст книги "Здесь и сейчас"

– Если бы ты знала, как много я готова отдать, чтобы все вернуть! Я даже помыслить не могла тогда, в юности, что превращаю свою жизнь в ад, в сумасшедший дом. Чем старше я становлюсь, чем меньше мне остается жить, тем больнее. Как я там, наверху, буду ответ держать? Ну дали бы мне лет пять за этого проклятого Фаберже, так я бы отсидела и жила с чистой совестью. Но мне казалось: все, конец света, семья отвернется, мама из жизни вычеркнет! Ты говоришь, тебе сны про Веру жить не давали, а мне эти сны тридцать лет уже снятся. Мой единственный способ с ними бороться – стать лучшей Верой на свете.

Прожить Верину жизнь лучше, чем это она сама бы сделала. Все эти годы, каждый день я стараюсь делать так, чтобы Вера могла мной гордиться. Все свои поступки я как будто примеряю на нее: что бы она сделала в такой ситуации? Так и поступаю, раньше часто получалось вразрез с собственными представлениями о правильном выборе…

– Да это же кошмар! Это же натуральное раздвоение личности, – в ужасе перебила я.

– Ничего, я привыкла. Не жалей меня, не надо. Я давно не раздваиваюсь, я живу только этой жизнью. Я давным-давно раз и навсегда запретила себе быть Надей, Надя и в самом деле умерла.

Я растерялась. Еще недавно жаждала мести, расправы и справедливого наказания, а теперь растерялась.

– А как же живопись? Ты же не могла существовать без рисунков. Тебе проще было нарисовать, чем объяснить словами.

– Умерла Надя, умерла и живопись. Моя жизнь вышла неплохой, меня устраивает. У меня отличная работа, репутация, авторитет. Господь свидетель, но я совершенно искренне все это люблю! Люблю собак, кошек, книжки читать люблю, природу люблю, одиночество. Разве могла себе это представить?

– А где твой муж? – не могла не поинтересоваться я, пусть это и неприлично – лезть в чужую жизнь. Ко мне не относится, я и так залезла дальше некуда.

– Муж? Объелся груш!

– Как? – Я не поняла. – Умер от кишечной инфекции, вызванной фруктами? Извини…

Но вместо того, чтобы принять соболезнования, она расхохоталась мне в лицо.

– Побойся Бога, жив и здоров! – Надя помахала рукой перед лицом. – Это просто такое выражение, забыла? Оно означает, что муж ушел. Он хотел детей, а я не могла их родить. Спасибо Моне. Я же с ним спала, а потом залетела и сделала аборт, неудачно. Поэтому мой муж долго мучился, а несколько лет назад не выдержал и женился на секретарше, которая родить смогла. Так что я осталась одна любить кошек и собак. Как старая дева…

Ее слова оборвал резкий звонок, прозвучавший в полутемной тихой кухне как набат. Непрекращающийся, настойчивый, упорный звук, возвращающий нас в реальность.

– Кого это несет? – Надино удивление было недовольным, она медлила с тем, чтобы пойти и открыть входную дверь.

Неужели это Клаус с подмогой? Неужели я дождалась? Неужели спасена? Но почему тогда я не испытываю радости? Больше всего мне хотелось сейчас схватить ее за руку и не пустить, ведь так много еще не сказано, не договорено, не узнано. Через минуту наступит черед правосудия, и я не смогу больше рассчитывать на ее искренность.

Как она сказала? Надя умерла, осталась только Вера?..

Я не остановила ее, не взяла за руку. Могла, хотела, но не сделала этого. Надежда Николаевна, пригладив руками волосы, проведя ладонями по усталому лицу, вышла в прихожую, нажала кнопку домофона. Я несмело поплелась следом.

– Откройте, полиция! – раздался из переговорного устройства требовательный, официальный баритон. На экране высветилась нечеткая черно-белая картинка: трое мужчин на фоне полицейской машины, причем двое из них показались мне знакомыми. Радости я, к собственному удивлению, не испытала.

Надежда Николаевна обернулась, бросив на меня многозначительный взгляд, смысл которого был понятен и без слов: «Добилась своего, маленькая немецкая стукачка? Поздравляю!» Она не пыталась отмалчиваться, строить баррикады, требовать выкупа за мою скромную персону, просто нажала на кнопку, открывающую ворота. Мужчины прошли к дому, машина заехала внутрь.

Совсем скоро на пороге нарисовались Клаус, Павел и хозяин баритона в зимней полицейской форме. Не было никаких резких движений, выстрелов, криков «Все на пол! Руки за голову!», полицейский поздоровался с Надей, как со старой знакомой, она вполне приветливо ответила, пригласила войти. Клаус сверлил меня взглядом и выглядел мрачнее тучи. Павел с интересом рассматривал интерьер.

– Познакомьтесь, пожалуйста, – представил спутников блюститель закона, – господин Клаус Амелунг из Германии, господин Павел Моисеенко.

– Вера Николаевна Арихина, – отозвалась хозяйка. Она прекрасно владела собой, даже голос ни разу не дрогнул.

– Вера Арихина? Та самая? – живо откликнулся Павел, проявляя явный интерес.

– Смотря что вы имеете в виду, – спокойно откликнулась хозяйка и дежурно улыбнулась.

– Вы ведь ветеринарный врач, не так ли? Мы лечились у вас в прошлом году. Пользуясь случаем, хочу еще раз выразить свою благодарность…

По мне, так встреча напоминала великосветский раут, а не освобождение заложника.

– Простите меня, но я плохо запоминаю лица людей, – царственно признало ветеринарное светило, – но если вы напомните мне своего питомца…

– Шарпей Нюша, попала под машину… – с поразительной готовностью подсказал Моисеенко.

– Ага, перелом тазовых костей, – живо отреагировала она, моментально вспомнив. – И как сейчас? Что-нибудь беспокоит? Плавать продолжаете? После таких травм плавание очень полезно.

– О, почти не хромает. Не зря говорят, что вы волшебница! А в бассейн жена ее водит, плаваем до сих пор. Ей очень нравится плавать…

Дева Мария! Чего ждать от людей, которые водят в бассейн собак?!

Вера-Надежда обернулась ко мне и еле заметно кивнула: мол, знай наших! Я же, вместо того чтобы броситься восстанавливать справедливость, отчего-то внезапно почувствовала за нее гордость.

Клаус Амелунг молча наблюдал за происходящим, сердито гоняя по скулам желваки. Я сообразила, что он не понимает ни слова, и поторопилась перевести – как никак, это моя прямая обязанность. Когда я дошла до слов о волшебнице, то почувствовала, что еще немного, и он меня стукнет. Второй раз он приводит мне на помощь полицию, и второй раз оказывается в дураках. К счастью, хозяйка пригласила всех пройти в гостиную. Полицейский не стал больше ждать и смело двинулся вперед, за ним последовал Павел, продолжая на ходу петь дифирамбы хозяйке. Я перевела Клаусу поступившее предложение и юркнула за ними от греха подальше.

Что я должна была сделать?

Спора нет, я обязана была поступить цивилизованно – сообщить представителю власти о совершенном преступлении – благо, он сам пришел, – гордиться тем, что выполнила гражданский долг, и наблюдать, как возмездие постигнет виновную. Это было бы логичной точкой, завершающей историю.

Но отчего я медлила? Почему старательно опускала в пол глаза, не решаясь встретиться взглядом ни с кем из присутствующих? Да и язык словно прилип к нёбу, а во рту пересохло. Изнутри кто-то нещадно бил маленьким, острым кулачком в солнечное сплетение, настоятельно требуя от меня какого-то другого решения. Более человечного.

Может быть, поселившаяся в душе Вера настаивала на прощении? Та самая Вера, что еще жила на этом свете, жила до тех пор, пока Надежда ежедневно послушно жила ее жизнью?

Или это чувства, испытываемые мной к семье Арихиных? Уважение к Марине, ни словом не упрекнувшей дочь, до последнего поддерживающей сына. Нежная привязанность к Кире. Печальное сострадание Любомиру. Они, конечно, так и не узнали об истинном развитии событий, но имею ли право я ворошить прошлое? В конце концов, наказание, назначенное Наде самой жизнью, сильней всех усилий пенитенциарной системы. Она исправно отбывает свое наказание. Свой пожизненный срок.

А кто я по сравнению с тем, высшим судом? И настоятельница матушка Варвара, должно быть, неглупая женщина была. Если уж Господь простил…

– А что тут происходит? – задал осторожный вопрос полицейский. Наверно, принимал во внимание информацию, полученную от спутников, и был готов к любому развитию событий. – Почему никто не спит в пять утра?

Павел прекратил петь дифирамбы, переводил вопросительный взгляд с меня на Надю.

Клаус осматривался по сторонам, профессионально оценивая диспозицию. Ему никак не удавалось скрыть неудовольствие.

– Мы пьем кофе и беседуем. – Я сделала хорошую мину при плохой игре. – Оказалось, так много необходимо рассказать друг другу… Клаус, вы волновались из-за моего отсутствия? Простите, я должна была вас предупредить.

Если бы он подошел ближе и без слов отправил меня в нокаут, я бы не обиделась.

– Да, время такое раннее, хотите кофе? – радушно предложила хозяйка. Мне показалось, что она облегченно выдохнула и немного расслабилась.

– Спасибо, с удовольствием, – первым отозвался Павел и поспешил за стол.

Надя направилась к кофеварке и, проходя мимо, легонько провела рукой по моей спине. Что-то знакомое, давно забытое шевельнулось внутри от прикосновения, захотелось сделать так, чтобы она была вынуждена снова пройти мимо – вдруг повторит свой жест?

Я ничего не успела придумать – со стороны лестницы послышался звук шагов, и на пороге выросла чистенькая и аккуратная Фатя, будто и не ложилась. Спасибо, хоть без топора, с Буськой на руках.

– Ох, Верочка Николаевна! Гостей-то у нас сколько! Что ж меня-то не разбудили? Проснулась, в окно выглянула, а во дворе милицейский «бобик» стоит… – засуетилась она, спуская с рук кошку и бросаясь к холодильнику. – Я сейчас на стол соберу, а то как же так?

Фатя принялась бодро метать на стол тарелки и тарелочки, расставлять чашки. Полицейский не заставил себя упрашивать – смастерил гигантский бутерброд и с удовольствием принялся за раннюю трапезу, Павел, помедлив, последовал его примеру. Мне пришлось приблизиться к Амелунгу близко до опасного и перевести приглашение. Вопреки опасениям, Клаус только протяжно вздохнул и попросил кофе покрепче. Спустя несколько минут наш дружный коллектив радовал Фатин глаз мирной картинкой раннего завтрака. Надя развлекала гостей рассказом о ночных собачьих родах, мужчины умилялись и округляли восторженные глаза. Клаус молчал – я не переводила, какой смысл? Но Надежда оказалась удивительно коммуникабельной, ей удалось вовлечь в беседу и Амелунга – английский за прошедшие годы она освоила замечательно. После завтрака, перед нашим отъездом она даже отвела его в сторонку и долго что-то втолковывала, а он послушно соглашался и счастливо улыбался в ответ. Я наматывала вокруг них один круг за другим, чувствуя ощутимые уколы ревности, а не понимала ни слова, они же видели мою реакцию, но продолжали кокетничать. Они даже не приглушали голосов и, казалось, специально пытались меня разозлить.

– Что она там ему говорит? – Я не выдержала и призвала на помощь Павла.

В самом деле, в этой пьесе у меня непоследняя роль, я не согласна на должность статиста. Павел Моисеенко, надо отдать ему должное, не стал уподобляться кокетничающей парочке и раскрыл смысл их беседы, пусть и довольно коротко:

– Они говорят о тебе, Таня. Вера Николаевна считает тебя удивительно доброй и способной на сострадание. Она пытается внушить Клаусу, что у тебя редкий дар сопереживания, который называет талантом.

Что именно отвечал ей Клаус, мне так и не суждено было узнать.

На прощание, когда мужчины тактично вышли в прихожую, и мы остались вдвоем, Надежда предложила:

– Таня, приезжай ко мне с сыном, я буду очень рада. Сама видишь, дом большой, места много. Я с удовольствием покажу вам город и пригороды, вы останетесь довольны. Приезжай.

– Спасибо, Вера, я подумаю. – Я в первый раз так ее назвала. Не из конспирации, а в знак окончательного прощания. Больше мне не представится случая произнести это имя вслух применительно к адресату.

На ее глаза навернулись слезы. Она услышала именно то, чего больше всего ждала.

Я же со своей стороны была убеждена, что никогда больше не переступлю порог этого дома, никогда не увижу женщину, приходящуюся мне… Кем? Сестрой? Я не испытывала к ней родственных чувств. Знакомой? Она была мне кем-то большим, чем просто радушная приятельница, у которой приятно погостить. Моим палачом? Но закон признал ее невиновной, а мой личный суд, возможно, субъективен. Кроме того, о каком палаче речь, если вот она я – жива и здорова. И точно знаю, что есть только здесь и сейчас. Для чего мне снова встречаться с прошлым?

Разговаривать больше было не о чем.

Мы с ней не обнялись на прощание – она не рискнула предложить, я не была уверена в необходимости подобного жеста. Я быстро оделась и, пользуясь присутствием посторонних, кратко пожелала всего наилучшего и прошмыгнула в дверь, оставив мужчинам почетную роль произносить последние заверения в приятно проведенном времени.

В машине я, воспользовавшись правом пришедшей первой, нагло уселась впереди, рядом с водителем, который мирно спал, опустив спинку сиденья. Просто страшно не хотелось оказаться рядом с Амелунгом и всю дорогу выслушивать нравоучения. Полицейский начальник, что гостил вместе с нами, открыв переднюю дверь и с удивлением обнаружив меня на своем законном месте, только недовольно крякнул, но я сделала вид, что ничего не понимаю. Он потоптался-потоптался и сел сзади – не выгонять же женщину с занятого места. Возможно, он не был уверен, что со мной вообще стоит связываться. Я облегченно вздохнула и приготовилась подремать до отеля, но нас выгнали из машины буквально через десять минут, когда мы подъехали к местному отделению полиции. Павел на прощание долго и благодарно тряс руку полицейскому начальнику, мне же не удалось выбрать удобное место в припаркованной рядом машине Павла – я была бесцеремонно засунута Амелунгом на заднее сиденье, а сам он устроился рядом.

Вот и наступил час расплаты. Я была готова быть задушенной, побитой, на худой конец просто пристыженной, но Клаус только молча приобнял меня за плечи и крепко прижал к себе. От неожиданности я захлюпала носом и заплакала, он достал из кармана пакет бумажных платков и вложил мне в руку.

– Ничего, главное, что все хорошо закончилось, – попытался успокоить он.

Странно, но теми же самыми словами я обычно успокаиваю Оливера. Даже в том случае, когда больше всего хочется его наказать.

– Что она тебе сказала? – В вопросе ощутимо звучала профессиональная нейтральная осторожность.

– Призналась, – я пыталась быть немногословной, чтобы не давать воли соплям. Голос звучал противно и гнусаво.

– Призналась? В чем призналась?

Опять эта жуткая психиатрическая отстраненность, гадкая дистанцированность. Я, кажется, поняла, что чувствует преступник, беседуя с судебным бихевиористом. И, что самое главное, Клаус не отстанет – профессионализм не пропьешь, не прогуляешь. Пришлось утереть слезы и сопли и вкратце рассказать. Видит Бог, меньше всего хотелось ворошить прожитые последние несколько часов. Но вот что удивительно, по мере рассказа я успокаивалась и постепенно вовсе перестала прикладывать к носу платок. Не удивлюсь, если это один из его психиатрических приемов – заставить выговориться.

– Ничего, сейчас приедем и ляжешь спать, – успокоил Амелунг, когда я, дойдя до финала, широко зевнула, ласково похлопал меня по плечу и притянул поближе к себе. Это была первая за все утро фраза с нормальной человеческой интонацией. Как бы поставил точку, подвел черту под разговором, предлагая больше к неприятному не возвращаться.

– Таня, вам нужно в магазин? – деликатно поинтересовался спереди Павел. – Может быть, вы хотите что-нибудь купить с собой? На память или просто чтобы кого-нибудь угостить?

Мы ехали по почти пустому, плохо освещенному, заснеженному шоссе, и трудно было представить, что в это время могут работать магазины.

– Да, пожалуй. Я хотела бы купить с собой сушек и кваса…

Машина резко дернулась, Павел захохотал – такой была реакция на мое пожелание. Он громко смеялся, тряся головой, а я не могла понять причины подобного веселья.

– Таня!.. Таня, это просто возмутительно! – восклицал он в перерывах между приступами. – Таня, неужели сушки и квас – это то, что нужно вывозить из нашей страны? Ох, вы меня просто окончательно добили… Позвольте, я сделаю вам подарок и выберу сам?

Мы как раз въезжали на просторную парковку перед работающим супермаркетом, которая в это время суток была полностью пуста. Да и в огромном магазине я почти не встретила покупателей. Сушки и квас, конечно же, взяли, но еще Павел купил для меня большую банку икры, бутылку водки и несколько коробочек с русскими сладостями. В другой раз мне было бы любопытно походить между стеллажей, разглядывая непривычные упаковки, вертя в руках яркие коробочки. В другой раз, но не сегодня. Я с трудом дождалась, когда мы покинем магазин и наконец-то доберемся до отеля.

В номер Клаус поднялся вместе со мной. Он подождал, пока я приму душ, а потом заставил меня проглотить какую-то таблетку и лечь в постель. Я, признаться, хотела немного иного. Но размышлять об этом долго не пришлось, как не получилось подумать и о прошедшей ночи, – заснула я мгновенно.

Не знаю, как долго я могла бы спать, если бы Клаус не разбудил меня, напомнив, что нужно собираться в аэропорт. В каком-то сомнамбулическом состоянии, под продолжающимся действием снотворного я запихнула в чемодан вещи и подарки, оделась и спустилась в холл. Простилась с городом через окно такси, еще раз взглянула с высоты птичьего полета, а потом город скрылся внизу за густой пеленой тяжелых снежных облаков. Я поудобней устроилась в кресле, положила голову Клаусу на плечо и снова заснула.

На родную землю я сходила окончательно проснувшейся, напившейся кофе и полной решимости. Впереди меня ждала привычная жизнь и обычные бытовые хлопоты. Нужно было заехать за Оливером, поблагодарить Гюнтера с Вейлой, заехать в магазин за продуктами, постирать вещи, с утра отправиться на работу, где Эрика несколько дней трудилась за двоих. Нужно будет отдать Гюнтеру водку, а Эрике конфеты…

– Таня, ты ведь довезешь меня до дома? – Клаус даже не спрашивал, не сомневался в моем согласии. Он уже подкатил тележку с багажом к багажнику моего «гольфа» и методично складывал внутрь наши чемоданы. – А то я без машины, меня привез сюда сын.

Он предложил повести машину, и я с легкостью согласилась. В этом была своего рода иллюзия семейной жизни, последний штрих – я абсолютно не была уверена, что дома наши отношения продолжатся.

Я хотела позвонить Оливеру, сказать, что прилетела и скоро заеду за ним, но Клаус остановил меня.

– Таня… – Он не торопился, собираясь со словами, и у меня замерло сердце в предчувствии чего-то нехорошего. Скорее всего, именно сейчас он сообщит, что у наших отношений нет будущего.

– Таня, тебе не нужно ехать к Гюнтеру. Оливер ждет тебя дома…

– Откуда ты знаешь? – изумилась я, моментально забыв о всяких там отношениях. – Что-то случилось? Что-то с Оли? Да говори же ты!

– С Оли все в порядке. Дело в том, что Гюнтер в больнице, а Вейла сидит у его постели. – Он старался говорить спокойно, но только еще больше меня пугал: – Сразу после нашего вылета в Петербург, в тот же день Гюнтер подписал бумаги о продаже магазина. Он не хотел тебе говорить, чтобы не волновать перед дорогой. А вечером у него случился сердечный приступ, инфаркт…

– Почему Оли ничего мне об этом не говорил? И откуда ты знаешь об этом? Ты что, так шутишь?.. – Я вцепилась в его рукав и принялась трясти, машина завиляла из стороны в сторону.

– Тише, Таня, успокойся. – Он высвободил руку и выровнял машину. – Оливер думал, что ты все бросишь и вернешься домой, а ты сказала, что должна сделать в России одно очень важное дело. У тебя замечательный сын. Они с Агнет позвонили мне и попросили совета, я сказал, что тебе ничего пока говорить не нужно, и попросил Курта забрать Оливера к вам домой и пожить с ним несколько дней до нашего возвращения. Ведь жене Гюнтера стало трудно уделять мальчику много внимания…

– Ты с ума сошел! Он же маленький мальчик!.. Да как ты посмел?! – Я вспомнила, как мой маленький мальчик совершенно по-взрослому обманывал меня эти дни, говоря, что все в порядке. Только голос у него был каким-то чужим, а я, занятая собственными бредовыми изысканиями, не удосужилась отнестись к этому серьезно. И теперь понятно, почему Гюнтер упорно не брал трубку, когда я звонила. – Он оказался один, брошенный… Я даже не знаю, как он провел эти дни.

– Не волнуйся так, нормально провел. Каждый день ходил в школу и ел четыре раза в день. Они с Куртом в хороших отношениях, поэтому Оливер не пострадал в твое отсутствие, даже наоборот, славно провел время…

– Ты соображаешь, что ты говоришь? Разумеется, это же не твой ребенок! Ответь, почему мне никто ничего не сказал? – Я уже кричала на всю машину, размахивая руками в порыве праведного гнева. – Я обязана была вернуться домой!

– Вот поэтому я и запретил говорить. Здесь все прекрасно обошлись без тебя, а ты смогла сделать то, зачем поехала…

Да, и не только сделать, а еще и кувыркаться с ним в постели!.. Не потому ли он запретил сообщать мне?

Я не стала слушать дальше. Я потребовала остановить машину, выматываться из нее и катиться на все четыре стороны со своим чемоданом. Я назвала его бесчувственным чурбаном, ущербным самодуром и сексуально озабоченным недоумком.

Он, казалось, и не собирался реагировать на оскорбления. Только заявил, что ни за что не пустит меня за руль в таком состоянии и сам довезет до дома. Вместо того чтобы убираться подальше, он позвонил Курту, а после короткого разговора сообщил, что они с Оливером в нашем магазине и если я хочу, то он может отвезти меня прямо туда.

Я уже пришла в себя настолько, что смогла позвонить сыну. Оливер и не собирался плакать, он бодро отрапортовал, что Вейла позволила ему забрать понравившиеся книги, и они с Куртом после школы взяли большую сумку и пошли в магазин.

– Приезжай сюда, мамочка, тебе ведь тоже надо забрать отсюда свои вещи. Эрика уже упаковала все свое, а для тебя мы приготовили коробки. Завтра сюда больше никого не пустят, магазин будет закрыт на замок.

Подъехав к хорошо знакомому зданию, я обнаружила, что привычная вывеска снята и стоит, небрежно прислоненная к стене, а с витрины чужие люди убирают последние украшения. Я не стала прощаться с доктором, не стала его благодарить, просто выбежала из машины и поспешила в магазин.

Вопреки ожиданиям, мой сын за прошедшие дни не превратился в оборванного, голодного пирата, а выглядел совершенно таким, каким я его и оставила. После воплей с объятиями он грустно сообщил, что Гюнтер пришел в себя, но еще совсем слаб, а врачи не обнадеживают Вейлу. В торговом зале я краем глаза видела Курта, качавшего сивой дынькой головы над сваленными в гору книгами, но вскоре он исчез, а я даже не успела сказать ему спасибо.

Мы с Оливером собрали мои вещи, погрузили в машину коробки и собирались уезжать домой, когда я заметила забившегося за вывеску Профессора. Кот, впервые в жизни оказавшийся никому не нужным, выглядел плачевно. Одно ухо у него было разорвано и висело, шерсть слиплась и местами торчала в стороны, как иголки у ежа. Зашуганный Профессор, казалось, боялся выбраться из своего ненадежного укрытия. Я вышла из машины, подошла поближе, присела на корточки и увидела, что он дрожит от страха и холода. Где он ночевал эти дни? Я осторожно протянула вперед руку и тихонько позвала, кот немного помедлил, а потом двинулся мне навстречу на полусогнутых лапах. Подошел вплотную, понюхал мою коленку и обреченно потерся, оставляя на брюках серые клочья. Не получив отпора, Профессор посмотрел на меня в упор двумя желтыми плошками и жалобно мяукнул. Долго не раздумывая, подчиняясь неизвестному прежде чувству, я подхватила его на руки и провела ладонью по теплой голове. Кот не сопротивлялся, только, казалось, безмерно удивился человеческой реакции – кроме Гюнтера, его давным-давно никто не гладил. Он оказался совсем не таким тяжелым, как я ожидала, а под шерстью легко прощупывались тонкие старческие ребра. Кот боднул мою руку широким лбом, украшенным свежей царапиной, – возможно, выражал благодарность. Со вздохом я поднялась и, прижимая Профессора к груди, вернулась в машину.

– Мама! Мама, это же Профессор! – по-кошачьи округлил изумленные глаза Оли. – Он что, будет жить с нами?

– А ты бы хотел? – И подумала, что, даже если Оливер откажется, я все равно не верну кота обратно.

– Конечно, мама! Гюнтер говорит, что Профессор очень умный и воспитанный кот. Давай возьмем его себе, а? – В голосе сына звучало неприкрытое недоверие, он знал, что я против животных в доме.

– Давай, не бросать же его на улице…

– Мама, только нужно взять с собой его еду и тазик, в который он писает…

Оли осекся, решил, что напоминание о том, как кот будет справлять дома нужду, заставит меня изменить принятое решение. Я только в очередной раз вздохнула:

– Тогда сбегай в кабинет и забери все необходимое.

– Ты лучшая, мам! – заорал сын, выскакивая из машины и хлопая дверью с такой силой, что бедняга Профессор от испуга втянул голову в плечи, превращаясь в грязно-серый шар. Не отнести ли его завтра с утра в лечебницу, вдруг у него что-то болит? – Ты самая лучшая мама на свете!!!

Не ради таких ли признаний мы живем на свете?

– Мама, мы с Агнет хотели сегодня пойти в зоопарк, ты не могла бы сходить с нами? – Воскресная просьба сына звучала совершенно безобидно и не предвещала никакой беды.

– Конечно, дорогой. Что, нужно заехать за Агнет?

– Нет, заезжать не нужно, мы договорились встретиться прямо там.

Мне следовало почувствовать подвох, но я, занятая кормлением кота, вовремя не отреагировала. Тем более что Оливер поставил меня в известность, что надо спешить. Я успела только впопыхах одеться, допить кофе и наспех причесаться.

– А с кем будет Агнет, с мамой? – Я давно хотела познакомиться с бывшей женой Клауса. Вовсе не для того, чтобы обсудить доктора, а потому, что наши дети дружат. Только пожалела, что для знакомства недостаточно тщательно оделась.

– Не знаю, – пожал плечами сын и посмотрел куда-то в сторону, – с мамой или с Куртом.

Что ж, с Куртом тоже неплохо – у меня ведь до сих пор не было случая поблагодарить его за заботу об Оли.

Мы припарковали машину, взяли билеты и зашли внутрь. В воздухе пахло приближающейся весной, солнце все уверенней пригревало, и день обещал быть теплым. Скоро лето, а я, полностью занятая новой работой в банке, так и не удосужилась продумать программу летнего отдыха для сына. Что ж, Юрген обещал в случае необходимости взять Оливера в Испанию, куда собирался с собственной семьей…

Я не успела додумать эту мысль, потому что прямо передо мной, как из-под земли, выросла хорошо знакомая фигура. И был это вовсе не симпатичный малый Курт, а несносный доктор Клаус Амелунг.

Я вдруг поняла, как скучала без него все это время. Мне не хватало его смеха, подтрунивания надо мной, вечного недовольства, даже нравоучений. Не хватало беззащитного близорукого взгляда, когда он снимал в задумчивости очки, не хватало его сильной руки с часами «Омега», плотно сбитого тела, да и много чего. Иногда ночью я лежала в кровати без сна и думала о нем. О том, что совершенно напрасно накричала на него там, в машине, что он единственный из моих любовников, кто по собственной инициативе взял на себя решение проблем моего сына, да и моих собственных тоже. О том, что в трудную минуту я обращалась за помощью именно к нему, а он ни разу не отказал. О том, что мы вытворяли тогда ночью в номере гостиницы… нет, вот об этом я старалась не думать, всячески гнала от себя воспоминания. Ведь у него есть та, с недовольным голосом «девчонка Амелунга», а я, по словам Эрики, старая несушка. Да он и не пытался напомнить о себе…

– Здравствуй, Таня, ты замечательно выглядишь, – принялся врать он с места в карьер. – Правда замечательно, не сомневайся.

В подтверждение собственных слов он слегка наклонился и поцеловал меня в щеку, как старую знакомую. Я поймала себя на мысли, что хотела бы совсем другого поцелуя. Я подумала, что нужно, наверно, перед ним извиниться за оскорбления, но он вовсе не выглядел обиженным.

– Дети пошли смотреть белых медведей, а мы с тобой, если хочешь, можем пока выпить кофе.

Еще бы я не хотела! Я бы с ним даже вареной морковки поела, только предложи. Всем известно, как я ненавижу вареную морковь. Я смотрела на него, как зачарованная, не в силах отвести взгляда. Он был удивительно хорош в ярко-синей куртке и бейсболке, мне страшно хотелось протянуть руку и потрогать его, провести ладонью по гладковыбритой щеке…

– Ну что, идем? Здесь недалеко неплохо варят кофе. – Он решительно взял меня за руку и потянул за собой. От руки по телу побежали похожие на электрические импульсы.

– А дети? Мы же не можем оставить их одних. – Я отняла руку и поспешила вслед за детьми к белым медведям. Не потому, что я такая образцовая мать, а оттого, что боялась оставаться с ним наедине.

Оливер с Агнет совершенно не нуждались в нашем пригляде, они даже не замечали нашего присутствия или отсутствия, всецело поглощенные зрелищем медвежьего купания. От медведей дети пошли к морским котикам, я послушно двинулась следом, упорно стараясь не встречаться с доктором взглядом. Веселые котики резвились и играли на площадке, скатывались с горки в воду, и постепенно это зрелище увлекло и меня. Я подошла поближе в ограде и хотела было сфотографировать одного из них, самого маленького и смешного, когда услышала над ухом заманчивое предложение:

– Таня, давай убежим отсюда и поедем ко мне.

– Зачем? – Я тупила, боясь сама себе признаться в том, что правильно его поняла.

– Ну… на диване полежим. У меня дома замечательный диван. – Это было сказано так невинно, будто он предлагал поиграть с ним в русские «ладушки».

– С ума сошел! Мы тут с детьми! – возмутилась я, не желая признаваться в том, что готова запрыгать на одной ножке от радости. Да что там, готова наброситься на него прямо здесь и сейчас. Здесь и сейчас.

– Так, значит, да? – обрадовался в свою очередь искуситель-доктор. – Тогда я сейчас звоню Курту, а он через десять минут подбежит и нас подменит. Ему можно доверить детей, сама знаешь.

И тут мне показалось все это подозрительным. И случайная встреча в зоопарке, и то, что Курт где-то совершенно случайно оказался поблизости и абсолютно свободен.

– Подожди, ты что, все заранее подстроил? Ты подговорил детей, да? Вы все меня обманули?

Странно, но всегда уверенный в себе доктор выглядел виноватым, как нашкодивший мальчишка.

– Мы не обманули, просто я скучаю без тебя. Мне, Таня, тебя не хватает. Я не смог придумать ничего лучше, чем этот поход в зоопарк. А дети согласились помочь.