Текст книги "Здесь и сейчас"

Нужно было очутиться здесь, чтобы окончательно осознать: я не являюсь частью конкретно этого мира, я другая. Между жившей здесь когда-то Верой и мной существует только призрачная нить, соединяющая, но не объединяющая нас. Больше мне нечего было здесь делать. Возможно, стоило еще съездить в Ульянку, где Вера прожила сознательную жизнь, но что-то мне подсказывало, что результат будет аналогичным. Что ж, любой психоаналитик счел бы подобный финал блестящим завершением истории. Все встало на свои места, вернулось на круги своя. Я глубоко, протяжно вздохнула, прощаясь с химерами.

– Спасибо большое, что уделили нам время, – я обернулась к спутникам и поблагодарила старичка с собакой. – Пойдемте, доктор Амелунг.

Доктор тоже попрощался с гостеприимным жильцом и двинулся в сторону ворот.

– Таня, я чертовски замерз, – подтягивая повыше шарф, сообщил он, когда мы вышли на улицу, – давайте куда-нибудь зайдем погреться. Кстати, если я ничего не путаю, то где-то здесь есть неплохой русский ресторанчик.

Как ему удается все всегда знать? Но я не стала возражать – и меня от стояния на месте холод пробрал до костей. Ресторан, о котором говорил Амелунг, действительно обнаружился почти сразу за поворотом, в подвальчике – неброская вывеска с исконно русским названием.

Внутри было тепло и уютно, пахло вкусно. И, хоть Гюнтер и советовал мне воздерживаться от питания в непроверенных местах за пределами отеля, я с удовольствием вдохнула запах еды и решительно сняла куртку. Мы выбрали дальний столик у окна, откуда был виден заваленный свежим снегом сквер с заснувшим на зиму фонтаном. Похожий на темпераментного итальянца официант в длинном переднике, уловив в нас иностранцев, принес меню на английском языке и был слегка удивлен, когда я попросила русскоязычное. Удивлен и обрадован: так ему легче было общаться.

– У нас есть потрясающий глинтвейн, – посоветовал он.

Я, выполняя отведенную мне роль, перевела Клаусу.

– Глинтвейн? Глинтвейн мы будем пить дома, – возразил он, – давайте, Таня, возьмем хорошей здешней водки. Она отлично согревает. И попросите по-русски, в графине, грамм двести.

Я с сомнением пожала плечами: не слишком ли много?

– И хорошей закуски под водку, – со знанием дела велел доктор. – Это селедка с картошкой, грибы и огурцы. И черного хлеба попросите. А себе возьмите блинов с икрой, рекомендую.

Официант одобрил наш заказ широкой улыбкой и скрылся исполнять, мы остались вдвоем.

– Вы очень расстроились, Таня? – то ли спросил, то ли констатировал Амелунг.

– Расстроилась? Пожалуй. – Я выразительно наморщила лоб. – Я дочитала последнюю страницу и захлопнула книгу. Больше читать нечего.

– Но вы ведь знаете, что все книги заканчиваются.

– Закончилось не совсем так, как бы мне хотелось, поэтому немного жаль.

Вернулся официант с подносом, в центре которого красовался пузатый запотевший графинчик, легким движением расставил перед нами заказ, разлил водку в конусовидные рюмочки на ножках, пожелал приятного аппетита и удалился. Я знала, что эти рюмки называются лафитными, – точно такие были когда-то в доме у Арихиных.

– Пить, Таня, нужно одним глотком, до дна, – учил доктор. Я попыталась возразить, он настаивал: – До дна, до дна. Увидите, сразу станет лучше. И обязательно сначала выдохните, а потом пейте. И сразу же закусывайте селедкой.

Какие поразительные познания в культуре пития! Я засмеялась и послушно последовала совету. Водка обожгла нутро, у меня перехватило дыхание и на глаза навернулись слезы.

– Вы садист, – через силу выговорила я.

– Не разговаривайте, жуйте. – Он своей вилкой подхватил из соуса ломтик селедки и запихнул мне в рот, вслед за ним отправил отварную картофелину.

Было действительно вкусно, не возразишь. Не успела я как следует поесть, как он заявил, что сразу же необходимо выпить вторую – так полагается по русскому обычаю. Я больше не спорила.

Надо отдать доктору должное, он действительно хорошо разбирался в особенностях приема спиртного по-русски. Как и во многом другом разбирался. Настроение мое улучшилось, мне стало тепло и весело. Через какое-то время я уже кокетничала с ним:

– Клаус, откуда вы разбираетесь в русской водке?

– О! Просто у меня есть друг Павел. – Доктор тоже быстро раскраснелся и разговорился, должно быть, водка попала, как русские говорят, «на старые дрожжи». – Пить водку, Таня, – это целая наука. Когда я выпивал с ним в первый раз, то думал, что умру. А потом понял, что именно так и нужно это делать. Так что не спорьте со мной.

Я и не собиралась. Когда принесли блины, я уже вовсю смеялась над собственными переживаниями:

– Нет, ты представляешь! Стою, как столб посередине двора, и ничего не чувствую! Я прилетела сюда, чтобы… Ох, стою и ноль эмоций! Ну ты представляешь?

– На тебя было больно смотреть. Стоишь на морозе, вытянулась в струнку и пытаешься заглянуть в окно наверху. Я просто не знал, что придумать…

Почему он раньше казался мне таким набитым снобом? Вовсе не сноб, а нормальный, понимающий меня человек. И кажется, совсем не старый. И удивительно симпатичный. Когда он смеется, то хочется смеяться вместе с ним. И ест так аппетитно, что тоже хочется есть. И водки с ним выпить хочется…

– Клаус, давай выпьем еще по одной! За наше русское приключение. – Я вдруг поняла, что именно давно хотела ему сказать: – Спасибо тебе за помощь. Если бы не ты…

– Было бы жаль, если бы это был не я, – легко перебил он мои изъявления благодарности. – Ты мужественная женщина, Таня, не каждому удается пройти через такие испытания. Я все время волновался за тебя…

Вот тут, мне показалось, начиналось самое интересное, мне хотелось слушать и слушать, но он не стал продолжать:

– Давай, за тебя. Последнюю.

Жаль, что он остановился. Но водка закончилась, ресторан закрывался, пришлось одеться и уйти.

На улице, как и днем, шел снег. Пухлые, тяжелые снежинки медленно опускались на тротуар, и асфальт казался разрисованным: по нему в разные стороны разбегались ниточки следов редких прохожих. Я тут же поскользнулась и чуть не растянулась поперек проезжей части, пришлось уцепиться за локоть Клауса. Так, под руку, мы вышли на набережную Фонтанки, дошли до Невского и побрели в сторону Невы. Мне и в голову не пришло удивиться, что знаю дорогу.

Я учила его, как нужно правильно спускаться на лыжах с горы. Удивительное дело, но в этом он совершенно не разбирался, а мне было крайне необходимо, чтобы он умел. Как можно не разбираться в тонкостях горнолыжного спуска! Помню, что пообещала взять его с собой в Гармиш и помочь подобрать снаряжение. Помню, что где-то в районе станции метро я показывала, какие движения нужно совершать тазом, чтобы не упасть на спуске. Я показывала, а он почему-то хохотал и не хотел повторять за мной. Он только и делал, что хохотал. Потом еще помню, как он ловил такси и запихивал меня в машину. Последнее, что помню, – как мы целовались на заднем сиденье. У него были чудесные губы, мягкие и соленые.

Я проснулась и мгновенно все вспомнила. Даже, может быть, сперва вспомнила, а затем проснулась от ужаса.

Честное слово, я не пьяница. Я выпиваю редко и не напиваюсь практически никогда. У меня дом, работа, Оливер – мне совершенно невозможно напиваться. Но как же такое приключилось со мной вчера? И ведь, что характерно, как напьюсь, так рядом обязательно оказывается Клаус Амелунг! Да он, если ответственный родитель, прямо-таки обязан запретить своей дочери появляться в нашем доме. Какой кошмар!

Что я вчера вытворяла! Что я вытворяла сегодня ночью! Страшно вспомнить и невозможно никому рассказать. Я и не подозревала в себе таких способностей. Такое можно увидеть только в фильмах определенного свойства, которые неизвестно за что так уважают многие мужчины. Чувствую, что Амелунг точно из их числа. Если в мире существуют научные исследователи «Камасутры», сегодня ночью в моем номере они могли бы почерпнуть кое-что новенькое для себя. Один танец в полотенцах чего стоил, но дальнейшее даже вспоминать невозможно. Удивительно, что к нам в номер не вызвали службу спасения или бригаду скорой помощи.

Я взрослая женщина, не ханжа, я несколько лет в законном браке прожила, а не знала, что возможно испытывать подобное. По молодости я даже несколько раз нюхала кокаин и курила траву, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что я ощутила ночью. Интересно, в чем тут секрет? В партнере? Тогда, безусловно, я понимаю, почему доктор не знал отказа у всех тех «девчонок Амелунга», что упоминал толстый Питер. Думаю, в каждом деле существуют посредственности, таланты и гении, так вот Клаус Амелунг – гений секса, могу под этим подписаться. Но и я, должна заметить, подошла к делу творчески и с огоньком, показав полный спектр того, на что в принципе способна женщина. Допускаю, что возможно и большее, но это уже из области запредельного, типа групповухи и секса с животными.

Сейчас я открою глаза, встречусь взглядом с Клаусом, и тут главное – не покраснеть, как спелый помидор. Нужно, наверно, изобразить на лице чуть уловимую двусмысленную улыбку и никоим образом не вспоминать ночь, будто все так и надо. Нужно, я так думаю, легко и беззаботно поцеловать его, красиво подняться с кровати и грациозно проследовать в ванную – именно так всегда происходит в кино – а дальше уж как карта ляжет. Самое важное – выдержать первые минуты…

Я нацепила на лицо подобающее выражение, открыла глаза… и все оказалось напрасным. Рядом со мной никого не было. Не было его вещей, ночью в беспорядке разбросанных по номеру, не было никаких следов пребывания другого человека. Мой поверженный герой с позором покинул поле боя? Или же победитель, последний раз взглянув на разграбленный город, отправился на новые подвиги?

Да какая, к черту, разница, если он банально смылся, бросив меня один на один с собственными идиотскими мечтами?

Я поглядела на часы и поняла, что, только если очень потороплюсь, успею к началу научного заседания. Слава Всевышнему, что происходит сие действо прямо здесь, в конференц-зале отеля. Все ж таки меня наняли заниматься совершенно определенным делом, а не кульбиты в постели выделывать.

Наскоро приняв душ и кое-как пригладив волосы – от вчерашней укладки не осталось и следа, странно, как я после этой ночи вообще не облысела, – я наконец-то добралась до чемодана, который следовало разобрать еще вчера. Новый костюм, извлеченный из тесного нутра, имел вид столь же помятый, как и его хозяйка. Гладить наряды было некогда, поэтому я всего лишь лихорадочно повстряхивала пиджак да руками разровняла брюки – качественная шерсть подчинилась и приняла подобающую случаю форму. О завтраке оставалось только мечтать, хотя есть после бурной ночи хотелось страшно.

Итак, главное – делать вид, что ничего не произошло. А что, Таня, приключилось этой ночью? Ровным счетом ничего. Что-то сверхъестественное? Ничего подобного. Что-то, за что могло бы быть стыдно? Ну это как сказать… Нет-нет, ничего из ряда вон выходящего…

Аутотренинг во время пробежки по коридору, аутотренинг в лифте, несколько расслабляющих вдохов-выдохов в фойе – и в зал я вошла абсолютно невозмутимая и благополучная. Только с тайной надеждой, что доктор Амелунг проспал заседание: что в этом нереального, тоже ведь живой человек, к тому же не так молод…

– Доброе утро, Таня. – Собственной персоной доктор, чисто выбритый и хорошо отглаженный, склонил голову в поклоне, словно на великосветском приеме. Он был в компании Павла Моисеенко, и мне показалось, что они, завидев меня, переглянулись теми многозначительными взглядами, что на мужском языке означают «ну, друг, у меня с ней было, сам понимаешь – да, и как она, ничего?».

Я не привыкла носить высокие каблуки, поэтому от неожиданности нога подкосилась, и из рук выпала папка с бумагами, листки с программой симпозиума и моими домашними заготовками к переводу разлетались, падая под ноги проходящих. Я метнулась подбирать, доктор Амелунг бросился на помощь, и из глаз моих посыпались искры.

– Таня, ваши нежные прикосновения способны покалечить любого, – потирая ушибленный лоб, со смехом заявил доктор, и я растерялась от двусмысленности фразы. Может быть, я опять чего-то не помню?

– Фрау Таня, с вами все в порядке? – Павел оказался более учтив. – Клаус, ты просто неповоротливый тюлень.

– Таня, я похож на неповоротливого тюленя? – не сдавался Клаус. Надо думать, ему доставляло определенное удовольствие вгонять меня в краску. Я поспешно собрала рассыпавшиеся бумаги, поднялась и молча вытянулась по стойке «смирно» с выражением готовности к работе.

– Танюша, – интимным тоном обратился ко мне Павел, – я сейчас быстренько доложусь, а потом вы не будете возражать, если мы вас покинем? Я обещал Клаусу показать кое-какую новую аппаратуру в своей лаборатории.

– Да, здесь мы сегодня засветились, кое с кем перемолвились парой слов, так что сможем быть свободны. В первый день обычно не бывает ничего интересного. – Оказывается, он успел не только привести себя в порядок, но даже с утра пообщаться с коллегами. Когда же он спал? – А вы, Таня, можете пока отдохнуть, а после обеда поехать на экскурсию по городу. Вы сегодня не будете мне нужны.

Последняя фраза прозвучала особенно приятно в свете произошедших ночью событий. Знамо дело, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. А я-то, глупая, размечталась!

– Да, хорошо, – только и смогла выдавить из себя я.

– Клаус невежа и солдафон, – вынес вердикт Павел. – Мы пригласили бы вас с собой, но у нас в институте очень закрытый режим, а я заказал пропуск только на Клауса. Мы потратим полдня, если захотим оформить второй пропуск.

– Что вы, Павел, я с удовольствием последую совету доктора Амелунга. – Что еще я могла ответить? – Если буду нужна, то я всегда к вашим услугам.

Тоже прозвучало как-то не совсем к месту. А, леший с ними, нам действительно лучше побыть врозь.

Я поклевала носом, отбывая повинность на двух первых докладах, затем послушала доклад Павла и даже кое-что поняла, а в перерыве мы распрощались. Первым делом я отправилась обедать, а потом сытая завалилась спать. Совершенно чудесно поспала, и никакие угрызения совести больше меня не мучили. Подумаешь, великое дело – трахнулась с шефом в командировке!

Экскурсия по городу мне понравилась. В автобусе было тепло, гид отличалась отличным знанием города и приятной манерой изложения, а в соседки мне досталась симпатичная китаянка, которая тщательно записывала в блокнотик новые сведения. Мне же казалось, что я все это уже когда-то слышала, но забыла и теперь с удовольствием извлекаю из памяти.

Мы возвращались обратно в отель, когда автобус вдруг встал в пробке. Он двигался по улице с черепашьей скоростью, и от нечего делать я принялась разглядывать прохожих, витрины, вывески. Удивительно, сколько в России было стоматологических кабинетов и мебельных магазинов! Складывалось ощущение, что основной целью русских было привести в порядок челюсти и улечься на новый диван. Но во многом их реклама совпадала с нашей – те же раскрученные мировые бренды, только некоторые с другими лицами.

Автобус проехал несколько метров и встал прямо под крупной рекламной вывеской, где огромный, в человеческий рост щенок повернул морду в сторону четкой надписи «Ветеринарная клиника доктора Веры Арихиной» и жирной стрелки, указывающей, куда именно идти.

Сначала я не придала никакого значения, только поразилась размерам плаката, но потом меня словно прошибло током. Как? Отчего? Это просто невозможно. Мечтающая стать ветеринаром Верочка Арихина осталась там, в восьмидесятом году. По определению, мы с ней не можем существовать одновременно, она умерла для того, чтобы родилась я. И ведь вот она я, живая. Я могу взять себя за ухо, могу ущипнуть. Я чувствую боль. Я существую!

Мне ясно вспомнились слова профессора Маркуса Шульца о том, что Вера, возможно, не умерла. Он ведь считал, что мне это могло всего лишь показаться, что все дело в моем искаженном восприятии и нежелании здраво смотреть на вещи. Тогда я ему не поверила. А сейчас? Сейчас я видела в этом какую-то глобальную, системную ошибку.

Или это просто совпадение? Слишком невероятно, чтобы быть правдой. Это должно быть просто название в память о Вере, только кто мог ее помнить? Да мало ли, семья была большая.

Я поднялась со своего места и принялась решительно протискиваться по проходу к двери.

– Вам нехорошо? – заботливо поинтересовалась гид. – Может быть, воды?

– Нет-нет, со мной все в порядке, – поспешила успокоить ее я. – Просто захотелось прогуляться по городу. Разрешите, я выйду.

– В этом районе не много интересного, обычный спальный район, – заметила она, – вы уверены, что хотите выйти именно здесь? Через несколько минут мы приедем в центр, лучше там выходить.

– Я хочу здесь, – упрямо твердила я. Разве ей объяснишь?

Водитель не стал спорить, открыл дверь. Я сошла на тротуар и пошла в сторону, куда показывала стрелка на плакате, а автобус неспешно покатился дальше. Я шла, и зубы стучали, словно в лихорадке.

Не нервничай, Таня, ты сама вписалась в эту историю. Что поделаешь, если проклятые химеры не желают отпускать? Они такие, тебе ли не знать – сколько ты провалялась на больничной койке между явью и небытием? Сколько сил и нервов ты отдала им, борясь с навязчивыми призраками чужой жизни? Если ты сейчас остановишься, повернешь назад, то будешь до скончания жизни мучиться неопределенностью, страдать от чувства не сделанности чего-то. Просто сходи туда и посмотри, скорее всего это банальное совпадение, ведь в этом городе живут пять миллионов человек.

Пройдя полквартала, я действительно вышла прямиком к ветеринарной клинике, расположенной в отдельно стоящем одноэтажном здании. Навстречу мне пожилая женщина вела прихрамывающую собаку с перевязанной лапой, молодой человек нес на руках завернутого в одеяло кота. Черт возьми, и Клауса Амелунга нет рядом, сейчас он был бы весьма кстати для моральной поддержки. Стоило, наверно, вернуться в гостиницу и приехать сюда вдвоем?

Мужчина с котом остановился у входа в клинику и топтался за спиной – я мешала ему пройти. Раздумывать было некогда, я взялась за ручку входной двери и потянула на себя.

О нашем появлении известил мелодично блямкнувший звоночек. Администратор в голубом медицинском костюме улыбнулась приветливо, застыла в ожидании.

– Я хотела бы увидеть доктора Веру Арихину, – наугад сообщила я в ответ на вопросительный взгляд.

– У Веры Николаевны сегодня нет приема, она консультирует только в среду и субботу, будет завтра. – Девушка ничуть не удивилась моему странному желанию.

Отчество загадочного доктора Арихиной только подтвердило мои худшие опасения – подобных случайностей не бывает.

– Но наши специалисты всегда готовы помочь. – Девушка в голубом взяла на себя миссию дежурного ангела. – Кто у вас?

Вопрос застал меня врасплох. Как это «кто у меня»?

– Какое у вас животное и что с ним приключилось? – терпеливо разъяснила администратор.

Ну да, все правильно: если я пришла в ветеринарную клинику, то у меня должно быть животное. Только вот ведь незадача – животных я дома не держу. Или стоило сказать, что я по личному делу? Нет, пока этого говорить не следовало.

Я вспомнила про Профессора – единственное четвероногое существо в моем окружении.

– У меня кот, – ответила я после небольшой заминки, – и мне кажется, что он нездоров.

– Что конкретно вас беспокоит?

В Профессоре меня беспокоило многое, даже сам факт его существования. Я быстренько вспомнила, как в прошлом году Гюнтер возил свое сокровище в Бремен к тамошнему ветеринарному светиле.

– У него мочекаменная болезнь, – с видом знатока ответила я и добавила для полноты ощущения: – А еще у него дурно пахнет из пасти, потому что камни на зубах, и очень лезет шерсть. Да, и у него полысели уши. Он очень старый.

Администратор расплылась в сочувственной улыбке:

– Приносите кота, у нас сегодня работает замечательный доктор, который разберется во всех проблемах.

– Нет, я хочу к Вере Николаевне, – козой уперлась я. Интересно, где я возьму котика, если добьюсь своего?

– Но у Веры Николаевны большие очереди, к ней едут со всего города. Она берет только сложные случаи. Она хирург.

Значит, к завтрашнему дню нужен котяра с подбитой лапой? Ничего себе задачка!

– Вот-вот, а недавно он начал хромать на обе лапы. И так, знаете, косолапит при ходьбе. – Я и не думала сдаваться. Мне жизненно важно было попасть на прием к Арихиной. – Я, знаете, живу в Германии, а здесь мне рекомендовали обратиться только к Вере Николаевне.

– Ну хорошо, – со вздохом сдалась администратор, – я запишу вас на прием на завтра, только что один пациент отказался. Приезжайте в шесть вечера. Раз уж вы из Германии приехали…

– Скажите, а сколько Вере Николаевне лет? – спросила я напоследок.

– Лет? – Девушка была явно удивлена вопросом. – Вы, должно быть, имеете в виду опыт работы? Не беспокойтесь, Вера Николаевна практикует уже четверть века…

Все сходилось. Что ж, осталось дождаться завтрашнего вечера.

Я почувствовала, что у меня больше не осталось страха, только внутри тоненько дрожало, как бывает под дверью экзаменатора.

Я поймала такси и приехала в гостиницу, меня никто не ждал и не искал. Тогда позвонила в Бремерхафен, Гюнтеру. Хотела узнать от него домашнюю обстановку, но Гюнтер не отозвался. Разумеется, старый мастодонт то и дело бросает где попало телефон. Тогда позвонила сыну. Оли показался мне чем-то расстроенным, хоть и старался не показывать вида. Преувеличенно бодрым голосом он принялся рассказывать мне про успехи в школе, из чего я сделала вывод, что сын просто не хочет говорить о насущных проблемах. Может быть, он просто скучает?

Я поднялась в номер, но, холодный и пустой, он был плохим прибежищем одинокой души. Спустившись в бар, я без аппетита перекусила, выбрав из ассортимента блюд вялый салатик из анемичных зимних овощей и вполне приличный бифштекс с картошкой, и заметила свою недавнюю соседку по автобусу, покупающую минеральную воду. Я помахала ей рукой.

Китаянка, ободренная приветствием, подошла и, еще больше сузив глаза, – видимо, это означало улыбку – поинтересовалась, собираюсь ли я в театр. По правде сказать, я не собиралась, потому что не являюсь поклонницей классической музыки, но внезапно увидела в этом мероприятии возможность бездумно провести остаток дня, что было бы очень кстати. У меня не было билета, но китаянка услужливо предложила билет своего шефа, который отказался выходить на улицу в такой холод. И я согласилась.

Несмотря на тотальную смену названий улиц и учреждений, произошедшую со времени жизни Веры, Большой зал Филармонии имени не изменил. И внутри все оказалось именно таким, как я себе представляла, как неоднократно видела во сне. Ведь именно сюда регулярно приводила детей Кира, пытаясь развить музыкально и эстетически. Величавый орган, гладкие белые колонны, обтянутые красным бархатом кушетки – словно и не было тридцати с лишним лет. Видимо, Кире удалось намеченное, она смогла не только заразить классической музыкой Веру, но и передать это через бытие и пространство – музыка захватила меня с первых же аккордов. Мне хотелось лететь вместе с дирижером, плакать вместе со скрипкой. Я настолько расчувствовалась – чего сама от себя никогда не ожидала, – что соседка-китаянка с пониманием протянула мне бумажную салфетку для утирания слез. Что поделаешь, раз вместо ожидаемого безмятежного и пустого времяпровождения я с новой силой разбудила в себе воспоминания о Верочке.

Она всегда скручивала программку в трубочку и оба отделения сжимала трубочку в руках – к концу концерта моя скрученная руликом программа тоже представляла жалкое зрелище. Вера обязательно в антракте шла в буфет и брала там эклер и стакан сока – эклеров не было, но теплый сок я выпила, он оказался немного лучше того, стародавнего. И это даже не как дань традиции, а как-то само собой получилось. Вера всегда сдавала пальто одному и тому же гардеробщику, пожилому фронтовику в потертом пиджаке с орденской планкой на груди, – разумеется, старичка уже не было, но куртку я отчего-то сдала в том же самом месте, под лестницей.

Переполненная впечатлениями и эмоциями, я, вернувшись в отель, позвонила Амелунгу в номер – так, на всякий случай, я же на службе! – но ответом мне были только длинные гудки. Что ж, спокойной ночи, доктор, спокойной ночи все. День получился длинным и насыщенным, меня неудержимо клонило в сон.

Русские верно говорят, что утро вечера мудренее – с утра у меня сам собой сложился в голове четкий план действий, непонятно только было, где взять кота. Нужно попробовать купить в зоомагазине, а не будет кота, то сойдут морская свинка или кролик. Не это главное.

Но перво-наперво следовало выполнить отведенные мне функции, поэтому, облачившись в костюм, я нарисовалась в конференц-зале аж за двадцать минут до начала заседания. Опаздывать сегодня было нельзя – доклад Амелунга стоял в программе дня первым.

Докладчик, тщательно выбритый и аккуратно одетый, появился ровно за пять минут до начала и успел перекинуться со мной всего лишь парой слов.

– Как вам город, Таня? – поинтересовался он после стандартного приветствия. – Что успели посетить?

Я вкратце отчиталась о посещенных концерте и экскурсии, ни словом не обмолвившись о ветеринарной клинике.

– Какие планы на сегодня? – светским тоном осведомился он. – Советую сходить в Эрмитаж – резиденцию русских царей. А завтра будет экскурсия в Царское Село, тоже рекомендую. Кстати, Таня, у вас очень рассеянный вид. Что-то случилось?

Ну да, только сейчас и рассказывать! Но все-таки какой внимательный, одно слово – психиатр. Я старательно держала себя в руках и не позволяла себе вспоминать ту ночь, что мы провели вместе.

– Доктор Амелунг, будьте так добры, посвятите меня в деловые планы. – Буквально сейчас мне следовало что-то переводить, а я только примерно представляла себе тему доклада. – Что мне следует делать?

– Делать? Ничего, отдыхать. – Доктор казался на редкость безмятежным, никакого волнения накануне выступления. – Сегодня у нас с коллегами по плану русских баня, а это чисто мужское мероприятие. Ведь вам не захочется сидеть замотанной в простыню, пить противное русское пиво и слушать упражняющихся в красноречии подпивших профессоров? Уже не говорю про горячее мытье березовыми ветками: конечно, очень расслабляющая процедура, но не для слабонервных.

Отчего же? Я чувствовала, что могла бы и потерпеть, если бы напротив меня в простыне расслаблялся Клаус. О том, что может последовать за расслабляющим мытьем, я запретила себе думать. Ведь, видимо, говоря о слабонервных, он имел в виду конкретно меня. Русская баня – еще одна вещь, которая, как и содержание доклада доктора, останется для меня тайной за семью печатями.

– Все, пожелайте мне успехов…

С этими словами он спокойно встал со своего места, вышел на трибуну и на хорошем английском начал речь. Почтенные коллеги с интересом слушали, я же не понимала ни словечка. Иногда аудитория принималась дружно смеяться с подачи докладчика, кто-то самый темпераментный поминутно аплодировал его речи, но для меня навсегда остался тайной полет мысли Клауса. Что тут скажешь, переводчик из меня получился никудышный.

После весьма успешного доклада и долгого ответа на многочисленные вопросы довольный доктор спустился с трибуны и вновь уселся рядом со мной. Я почувствовала, как внутри что-то напряглось, тонко натянулось.

– Спасибо, Таня.

– Издеваетесь? Могли бы раньше сказать, что абсолютно во мне не нуждаетесь.

– Спасибо за моральную поддержку, – с нажимом повторил он. – Без вас здесь было бы совсем скучно.

Нет, скажите, что он имел в виду, говоря эти слова? Что мило развлекся позавчера вечером или что я являюсь прекрасным объектом для профессионального исследования?

– И все же мне кажется, что вас что-то тревожит. Нужна моя помощь? – осторожно предложил он. – Можно послать баню к чертям – я это мытье уже проходил несколько раз. Можно заняться вашими делами.

Конечно, нужна. Мне нужна была его помощь, его присутствие рядом, его оглушительный смех и независимая бесшабашность, его крепкий локоть, на который можно опереться, его одурманивающие поцелуи, его…

Ох, нет! Я столько лет жила без этих ненужных чувств, без этих мешающих спокойному течению жизни эмоций. Меня закрутит, как в водовороте, а он останется на берегу и будет спокойно смотреть за тем, как я тону….

– Что вы, нет нужды что-то отменять из-за меня. Со мной все в порядке, просто слишком много впечатлений. – Я постаралась сказать это убедительно.

– Ладно. – Он вздохнул. – Тогда давайте хотя бы выпьем вместе кофе, сейчас будет кофе-брейк. А потом я избавлю вас от своей невыносимой персоны.

Я вновь осталась одна, терзаемая сомнениями: а не нужно ли было согласиться на его предложение? Впрочем, мне было и без этого о чем подумать. До шести вечера я должна была сделать еще одно важное дело. Я собиралась съездить туда, где Вера прожила свою сознательную жизнь. Там я могла что-либо новое узнать. Ведь должны были остаться и другие члены семьи Арихиных. Я не собиралась сразу заходить в дом – я точно знала, что всегда можно поговорить с пожилыми женщинами, которые часами коротают время у подъезда на скамейке. Это такой своеобразный клуб русских пожилых женщин, который называется забавным словом «лавочка».

Я вернулась в номер и переоделась для прогулки по морозу. Выйдя на улицу, взяла такси и назвала адрес в надежде, что улица не сменила названия. Таксист, не удивившись, кивнул головой, и я посчитала это хорошим знаком.

Унылый район, застроенный бесконечным множеством одинаковых пятиэтажных домиков, показался мне безликим и депрессивным. Горы снега здесь были еще выше, а тротуары совсем не чищены. Трудно поверить, что Марина Арихина могла быть на седьмом небе от счастья, получив жилье в этом месте и в таком доме. Даже спустя тридцать лет район так и остался окраиной.

Несмотря на сильно подросшие деревья и натыканные на свободных местах новые многоэтажки, место, виденное не раз на сеансах Маркуса Шульца, я определила практически безошибочно.

Холод и ветер не пугали старушек, они, на мое везение, нахохлившимися птицами сидели во дворе. Ничего не изменилось, если не считать того, что скамейки были новыми, выкрашенными в ядовито-голубой цвет, а женщины сменили темные драповые пальто с мехом на брюки и куртки оттенком порадужней.

Навстречу мне попался шедший от подъезда пожилой мужчина, вида помятого и неопрятного, он нес тяжелую сумку, в которой что-то оптимистично позвякивало.

Я мялась в отдалении, пытаясь придумать повод подойти и начать разговор, пока со скамейки меня не окликнули: