Текст книги "Ульмигания"

10

В те дни жители прибрежных поселков северного берега Страны воинов были удивлены рассказами очевидцев о большом количестве барстуков, якобы встреченных ими в лесу. Особенно изумляли клятвы свидетелей процессии в том, будто большинство карликов были вооружены маленькими копьями. В это не верилось потому, что события напоминали военный поход, а всем было известно отвращение барстуков к ратному делу. Их кузнецы ладили лучшее оружие, какое только можно было найти в Ульмигании, однако сами барстуки им не пользовались, продавали людям.

И это действительно не было военным походом. Просто старый Клабун, король барстуков, в сопровождении карликов-охотников Самбии шествовал на косу куров.

На душе у него было неспокойно. Старейшины ждали ответов на свои вопросы, а он не знал, что им сказать. Его умудренный десятилетиями правления ум бездействовал. Он чувствовал, что на Ульмиганию надвигается катастрофа, знал, что она неотвратима – пророчества белых великанов всегда сбывались – и ему нужно успокоить свой народ, не позволить впасть в смуту, чтобы спокойно и с достоинством встретить любые удары судьбы. Но король не представлял, как это сделать. Вот и сейчас, вместо того, чтобы искать выход из создавшейся ситуации, Клабун разглядывал охотников Самбии, размышляя над тем, как тверды и незыблемы законы мироздания. Хмурые, немногословные, сосредоточенные на своей работе охранников короля, самбийские барстуки очень походили на витингов этой земли. Даже внешне – они почти на голову превосходили своих южных и восточных собратьев. Точно так же барстуки Надровии, как и сами надры, отличались простодушием и склонностью к земледелию. Галинды считались неряшливым и беспечным народом, этим же грешили и карлики Галиндии, выше всякой работы почитавшие кружку пива. Несмешливость вармов, вздорный и вспыльчивый характер их соседей – помезан, угрюмая недоверчивость бартов – все это в точности повторялось в карликах, населявших те земли. Характер, привычки и даже внешнее сходство были очевидны. Значит, мир устроен так, что кто бы ты ни был, если довелось родиться в Самбии – быть тебе высокого роста, и руки твои сами собой потянуться к оружию. А если дом твой стоит на тучных почвах восточных лесов, то так и выйдет, что придется тебе обрабатывать эти земли и в том искать свою судьбу.

В таких вот, чуть ли не праздных, размышлениях и проводил время король барстуков, трясясь в крытой повозке запряженной парой белых алне, на лесной тропе, ведшей в сторону залива Руса, к косе куров.

Он сам не понимал, отчего его вдруг потянуло к Виндии? Может, надеялся с ее помощью преодолеть свалившиеся на барстуков напасти. А может, им двигало скрытое желание получить совет от кого-то, кто гораздо сильнее, с тем, чтобы потом в неудаче развести руками: дескать, если уж она оказалась не права…

Хорошо обученные, редкие в природе, белые королевские алне несли повозку аккуратно. Охотники – разведчики работали слаженно, не допуская встреч экипажа с людьми. Понемногу, несмотря на неудобства лесной дороги, Клабун стал дремать. Приближалась зима, и на короля все чаще нападала вялость, предвестница зимней спячки.

Королевская процессия подъехала к небольшой речушке и встала. Охотники принялись валить росшую в изобилии по берегу ручья молодую ольху для переправы. Стук топоров потревожил короля, но ненадолго. Он приоткрыл глаза, с удовольствием отметил, как быстро и ловко орудуют самбийские карлики, и снова уснул. Он был уже в возрасте, когда сон становится одним из немногих удовольствий жизни.

Внезапно долгий и жуткий крик ворвался в дрему. Король сморщился и замотал головой, прогоняя его. Ему показалось, что этот звук из сна, только начавшего складываться из разрозненных образов. Звук пропал, но потом раздался вновь еще более громкий и близкий. И тогда Клабун понял, что это наяву. Он привстал, выглянул из-за высоких бортов повозки и обомлел. По ручью, высоко поднимая кривые и толстые, как бревна ноги, шел в его сторону, поросший бурой шерстью, маркопет. Это был огромный самец с убеленными сединой плечами и грудью. Барстук, которого он держал в руках поперек живота, продолжал кричать, отчаянно суча руками и ногами. Маркопет, как мухе, оторвал ему голову и отбросил в сторону.

Стало тихо. Клабун опять подумал, что все происходящее снится. В тишине журчал ручей, почти беззвучно метались охотники, швыряя дротики в, похожего на копну перепрелого сена, человекозверя. А тот молчаливо двигался к королевской повозке и не обращал внимания на вонзившиеся в него копья.

Маркопет был уже так близко, что Клабун отчетливо видел выпученные красные светящиеся глаза и чувствовал резкий запах, заполнивший мирный воздух.

Один из охотников, подобравшись сзади близко к маркопету, рванулся вперед и на бегу ткнул его копьем в брюхо. Дротик вошел наполовину. Маркопет, вздрогнув всей тушей, взревел, обломал торчавшую из живота часть древка и с неожиданной прытью бросился за барстуком. Тот помчался в сторону от королевской повозки.

Барстуки бегали очень быстро. Веками бег был их единственным средством спасения от хищников, и они довели его искусство до совершенства. Однако, разъяренный маркопет – не волчонок. Довольно скоро он догнал охотника и схватил.

К тому времени карлики уже обрезали постромки и подвели к королю одну алне. Они что-то говорили, но Клабун не слышал, не в силах отвести взгляда от страшного зрелища. Маркопет утробно рычал, скаля желтые клыки, рвал барстука на части и раскидывал по поляне.

Не дождавшись внимания короля и понимая, что маркопет, покончив с одной жертвой, вот-вот вернется, охотники бесцеремонно выдернули Клабуна из повозки, и только тогда он понял, чего от него хотят.

Сидя верхом, король опять обернулся. Маркопет двигался в их сторону, а охотники рассыпались вдоль ручья, выставив против чудовища тонкие дротики. Что-то дрогнуло в душе Клабуна. Он понял, что эти маленькие человечки, его подданные будут стоять здесь, пока маркопет не разорвет последнего из них, и для того только, чтобы он, их старый король, мог убраться как можно дальше от опасности.

“О, боги! – подумал Клабун. – Зачем?”

– Зачем мне эта жертва?!! – спросил он вслух самого себя.

Кто-то грубо дернул его за полы вилны:

– Не медли, король! Тебе нельзя тут оставаться!

Рядом, на другой алне, сидел крупный осанистый барстук с жестким лицом и коротко стриженой бородой. Вид этой стриженой бороды поразил Клабуна не меньше, чем нападение маркопета. Волосы на лицах барстуков появлялись поздно, годам к семидесяти, и росли очень медленно, поэтому борода всегда была предметом гордости и заботы каждого. А тут – стриженая. У короля вновь возникли подозрения в том, что он спит.

Барстук ткнул алне копьем в ляжку, та взвилась в высоком прыжке, а Клабун еле удержался на ней, обхватив руками длинную шею.

В лесах Ульмигании не было, и нет животного быстрее алне. В беге ее не догнать стреле охотника, прыжком она подобно стрижу в полете. Люди, видя порой как мчится по полю это грациозное создание, не успевают и разглядеть его как следует. Где уж им заметить, что часто на нем восседает, прижавшись к гибкой шее, маленький всадник.

Королевские белые алне с месячного возраста воспитывались так, чтобы ходить в упряжке, чинно, неторопливой рысцой. Однако это вовсе не значило, что они совсем забывали свою природу. При необходимости, или с испуга, мчались так же, как их дикие сородичи. Скоро Клабун со спутником уже были в узком болотистом горле косы, там, где проходила граница Самбии с владениями куров. Здесь нужно было остановиться и дать отдохнуть животным.

Барстук со стриженой бородой помог Клабуну спешиться и предложил горсть сушеных фруктов, пищу, всегда водившуюся в котомках охотников. Король поблагодарил, но отказался. Зато воду из фляжки, обшитой шкурой полевки, он выпил почти всю.

– Ты уж извини, король, что я так непочтительно обошелся с тобой у Медвежьего ручья, – попросил барстук.

– Ничего, – сказал Клабун. – Ты был прав, в таких случаях следует быть расторопнее. А тот ручей зовется Медвежьим? Не знал.

– Клокис7676
  Клокис – медведь /прусск/.


[Закрыть], – сказал барстук. – Так его называют самбы.

– А как твое имя?

– Гунтавт, король. К твоим услугам, – поклонился барстук.

– Ты охотник?

– В двенадцатом колене.

– Ого!

Клабун смотрел на высокого стройного Гунтавта и думал о том, как бы деликатнее спросить у него о бороде? Однако, заметив на его поясе ножны, тут же забыл об этом.

– Это что у тебя висит?

– Меч, – просто ответил охотник.

– Какой еще меч? – глупо спросил Клабун.

Тот вытащил и показал.

Клабун замер, словно завороженный блеском стали, не зная, как на это реагировать? Меч на поясе барстука. Такого еще никогда не было. Такого не может быть никогда!

– Но ведь это что?.. Это ведь оружие… – пробормотал он.

– Оружие, – подтвердил Гунтавт.

Клабун забыл обо всем на свете – о маркопете, о лихорадочной скачке и стонавшей от нее пояснице, о стриженой бороде… Мир перевернулся. Вот сидит он, король барстуков – мирного племени, гордившегося тем, что они единственные из потомков ульмиганов унаследовали их терпимость и умение решать все вопросы с помощью ума, и убеждения, а не оружия. И вот перед ним стоит барстук с мечом в руках.

– Но ведь ты – барстук! – напомнил охотнику Клабун. – Как же ты можешь носить меч?

– В Самбии уже многие охотники имеют мечи, – осторожно сказал тот. – Разве ты не знал об этом, король?

– Нет, мне об этом никто не говорил. Но зачем вам оружие? Разве вы глупее ваших предков? Те прекрасно обходились одной силой ума.

– Нам надоело бегать от волков. Нам надоело, что каждый поросенок, не говоря уже о взрослых кабанах, может разрыть наши жилища и сожрать детей. Людям сейчас не до нас, и мы решили, что теперь будем сами защищать свои семьи и кормить их.

– Но это же – нарушение всех заветов и договоров!

– Ну и что? Если заветы предков нам в ущерб, не грех и отказаться от них.

Клабун встал и выпрямился. В таком положении он все равно оказался ниже охотника. Но он был королем.

– Ты забываешься, охотник! – грозно сказал он.

Тот и сам это осознал и молча опустился на одно колено, склонив голову.

– Я мог бы жестоко наказать тебя за твои речи, – сказал Клабун, – но я не стану этого делать. Ты спас мне жизнь, и я благодарен тебе. Но запомни: презревший один завет, завтра презреет и другой, а затем попрет все законы. Если ты презираешь заветы предков, не думай, что твои дети прислушаются к твоим заветам.

Охотник молчал, не поднимая головы.

– Встань, – сказал Клабун. – Я прощаю тебя.

– Как ты думаешь, – спросил он немного погодя. – Откуда взялся этот бешеный маркопет?

– Не знаю, – ответил охотник. – Я никогда ничего подобного не видел.

– Да, и я не слышал о таком, – сказал Клабун, задумавшись.

Лишиться разума маркопет не мог по причине полного отсутствия такового. С другой стороны, одичав, эти звери все же сохранили многое от человека, и укушенные бешеной собакой или лисой тихо умирали, не буйствуя, как другие животные. Бешеный маркопет – это звучало как-то очень уж подозрительно.

“Что-то происходит, – подумал Клабун. – Нет, не зря все же я еду к Виндии.”

11

К тому времени, когда нашпигованный дротиками, маркопет упал в ручей, поднимая кучу брызг, из восемнадцати охотников, сопровождавших короля, уцелело только двое. Раненых не было. Шестнадцать барстуков раздавил и разорвал своими лапами, впавший в бешенство, человекозверь. Оставшиеся, стараясь не смотреть на агонию гиганта, достали маленькие складные лопатки и начали копать для своих товарищей могилу. Барстуки не сжигали покойников, как люди, а зарывали в землю.

Земляные работы были привычны карликам, и дело двигалось быстро. Правда, почва была полна камней. Попадались и такие, что вдвоем никак не удавалось осилить, и тогда барстуки, досадуя на то, что их только двое, оставляли валуны в яме. Ни одному, ни другому и в голову не могло прийти, что поблизости есть еще кто-то. Однако он был. Тощий барстук с красноватого цвета бородой, в малиновой шапке старейшины наблюдал за работой охотников, прячась за толстым черным стволом граба. Он был здесь с самого начала, когда повозка короля остановилась у ручья, а из леса вышел маркопет. Он видел, как тот схватил и разорвал охотника, первым бросившегося на защиту короля. Видел и все остальное. Все это время он стоял за деревом, не вмешиваясь в события.

Маркопет, захлебнувшись в ручье, подох. Барстук в малиновой шапке, убедившись, что ничего больше уже не произойдет, двинулся, приседая в траве, прочь, к оставленной поодаль алне. Взобравшись на нее, он поскакал вдоль моря на запад. Но не в Тависк, где ему надлежало быть. Не доезжая замка, он стал забирать все левее к югу.

К концу дня он был в Ромове. Пробравшись тайным ходом в подземелья, сел в первом же попавшемся зале на пол и стал ждать.

Крива пришел быстро. Он чувствовал все, что происходит в Ромове так, будто она была частью его самого.

– Ничего не вышло, – сказал барстук. – Они убили маркопета, а король успел сбежать.

– Я знаю, – сказал Крива. – Клабун сейчас уже говорит с Виндией. Но у тебя есть еще одна возможность. Он ведь будет возвращаться.

– Но боги сказали, что он не должен встретиться с ней.

– Этим они хотели сказать, что советы Виндии не должны быть услышаны барстуками. Если Клабун не вернется в Тависк, кто передаст ее речи барстукам?

Карлик задумался.

– Но как это сделать?

– Не знаю, – сказал Крива. – Это твое дело, и мне оно неинтересно.

Крива сделал вид, что собирается уйти, но потом, снисходительно глянув на барстука, сказал:

– Хорошо, я помогу тебе еще раз. Но, если и теперь у тебя ничего не выйдет, больше ко мне не приходи.

12

Барстуки знали ее настоящее лицо, и Виндии незачем было представляться Клабуну старухой. Он рассказывал ей о нападении взбесившегося маркопета, а сам думал о том, что молодая сильная женщина, сидевшая напротив него, мало чем отличается от той юной жрицы, которую он много лет назад увидел в храме Лиго. Вот только волосы, туго стянутые на затылке в косу, были абсолютно седыми, да большие серые глаза где-то на длинных дорогах непростой жизни потеряли былую детскую наивность и обрели блеск оружейной стали.

Лицо ее было безмятежно, и Клабуну стало казаться, что она не слушает его, задумавшись о чем-то своем. Но, как только он заговорил о разладе в жизни своего королевства, Виндия протянула руку. Клабун ощутил мягкий толчок, будто от порыва ветра, и понял, что не может больше произнести ни слова. Вайделотка встала, похлопала успокаивающе короля по плечу, и вышла.

Клабун онемел, но первый, панический испуг исчез, едва Виндия коснулась его. Рот застыл в полуоткрытом положении, но королю это не доставило неудобства. Он сидел и спокойно ждал, когда Виндия вернется и снимет чары.

В доме находился тот самый витинг, о котором среди барстуков ходили путанные противоречивые слухи. Одни говорили, что Виндия нашла его на берегу, другие – что сама создала из ветра и глины.

Клабун, разглядывая красивого юношу, решил, что все это чепуха. Он видел, что в том дремлют огромные силы, но силы человеческие, земные. И вдруг, как вспышка, что-то блеснуло в голове у короля, какая-то счастливая находка мелькнула и затаилась. Клабун попробовал вспомнить, что же это было, но пришла Виндия. Провела рукой над его головой, и рот Клабуна захлопнулся.

– Теперь ты можешь говорить, – сказала она. – Нас никто не услышит.

– Кое-кто на полуострове очень внимательно прислушивался к нам, – добавила Виндия в ответ на удивленный взгляд Клабуна. – Я закрыла щель. Теперь он не скоро пробьется.

Клабун не мог знать, что в это время в Ромове Крива пытается привести в чувство упавшую замертво девочку, следившую за хижиной Виндии, и не может понять, отчего это вдруг у нее хлынула кровь из носа и ушей? Но король догадался, о ком говорила Виндия, хотя и не придавал своей догадке значения, считая, что внимание Кривы скорее приковано к вайделотке, чем к нему. Если б он немного подумал, то не так легко отнесся бы к сообщению Виндии. Но в голове у него вертелось какое-то слово, означавшее, то озарение, которое он не успел осмыслить. Слово было где-то рядом, а Клабун не мог уловить его. Он двигал мохнатыми бровями и морщил, и без того смятое старостью, лицо.

Виндии надоело смотреть на ужимки короля барстуков, и она напомнила:

– Ты что-то хотел у меня спросить?

– Да, – сказал Клабун. – Я хотел посоветоваться.

– Насчет маркопета?

– Маркопет тут ни при чем… – начал Клабун.

– А мне кажется, что маркопеты просто так не бесятся, – оборвала его Виндия. – Тут не обошлось без чьей-то помощи.

– Чьей-то помощи? – не понял Клабун. – Ты хочешь сказать, что кто-то специально натравил его на меня?

– А с чего бы ему бросаться на вас? Ничего плохого ты ему не сделал, мяса они не едят.

– Но зачем?

– Это уж тебе виднее.

– Нет, это невозможно. «Клантимон»7777
  Клантимон – «проклинать» /прусск./


[Закрыть], «тринтвей»7878
  Тринтвей – «месть» /прусск./


[Закрыть], или им подобные слова даже не переводятся на язык моего народа. У нас их нет! Да и не может барстук иметь власть над маркопетом, ты ведь знаешь.

– Знаю. Но знаю и то, что твои старейшины часто общаются с вайделотами.

Клабун растерялся.

– Известно, кто наследует золотую шапку после тебя? – спросила Виндия.

– Конечно.

– Тогда последи за своим преемником.

– Да ты что?! – испугался Клабун. – Ты к чему клонишь?

– К тому самому, зачем ты и пожаловал ко мне. Я ведь вижу – ты напуган переменами, что происходят с миром. Нет, привычных тебе, любезных отношений с пруссами, старейшины понемногу начинают принимать решения без твоего ведома. Тебе кажется, что перемены угрожающе неуправляемы, и ты хотел бы оградить свой народ от их последствий, но не знаешь – как? За этим советом ты пришел ко мне?

Клабун молчал. Он, наверное, должен был чувствовать неудобство оттого, что Виндия так легко разгадала его тайные мысли, но не чувствовал. Он мучительно искал слово, которое так некстати выпало из памяти.

– Я дам тебе совет, – сказала Виндия. – Посмотри на меня.

Клабун посмотрел.

То, что он видел, ему нравилось. Виндия была красива той уверенной красотой, какая бывает только у сильных зрелых женщин. Даже ему, барстуку, которому женщины людей казались уродливо громоздкими и неуклюжими, с пугающе грубыми чертами лица, было приятно на нее смотреть… Но что же это было за слово, показавшееся чуть ли не жизненно важным? Какая-то часть его мозга все еще продолжала поиски образа, который был связан с этим словом. Остальной разум следил за ходом мысли вайделотки.

Виндия порвала все связи с миром людей, с его страстями, радостями, болезнями, с его представлениями о жизни и смерти, с его богами и страхами… Она замкнулась в себе… Она свободна и независима… То же самое должны сделать и барстуки.

Неожиданно Клабун вспомнил то слово. Оно было на прусском языке.

– Энтерпен!7979
  Энтерпен – «полезный» /прусск./


[Закрыть] – громко сказал Клабун и посмотрел на юношу.

Того совершенно не занимала их беседа. Он с недоумением ребенка следил за своей кистью, которая, ловко перебирая пальцами, играла с ножом. Нож мелькал лезвием и вертелся, как пойманный угорь, полностью подчиняясь руке, управлявшей им. Такие фокусы могли проделывать только опытные воины.

– Энтерпен, – довольно повторил Клабун.

Виндия быстрым движением отняла нож и повернулась к Клабуну:

– Забудь об этом!

– Нет ничего проще, – сказал Клабун. – А ты уверена, что и он об этом не вспомнит? Я не спрашиваю, откуда он у тебя? Но что будет, если он однажды спросит: кто я?

– Это моя забота.

– Виндия, опомнись! Ты не сможешь вечно держать его у себя под кекулисом8080
  Кекулис – здесь – покрывало.


[Закрыть].

– Почему бы и нет?

– Потому что он взрослый человек, витинг. Посмотри на его руки, они приспособлены только для того, чтобы держать меч или кидать копье. Их уже нельзя научить чему-то другому.

– Ну, хватит! – сказала Виндия. – Займись-ка ты лучше своими бедами, а мои – оставь при мне.

– Именно это я и собираюсь сделать.

– Я не понимаю тебя.

– Сейчас объясню, – сказал Клабун. – Только обещай выслушать меня, не перебивая.

Виндия пообещала, решив про себя, что делает это из благодарности за многие услуги, оказанные ей барстуками. Однако чем дальше Клабун развивал свою идею, тем больше она понимала, что недооценивала короля.

“…и было сказано: однажды, когда в мирные жилища под корнями деревьев придет отчаяние, и матери будут бояться производить потомство, не желая обрекать его на мучения, звери станут преследовать маленьких потомков славных ульмиганов, а большие братья отвернутся от них…

…соблазненный женщиной, в мир вернется дух Гентар в образе прекрасного юноши. И будет он и сыном, и мужем той женщине, и воцарится он отцом и богом барстукам. Маленький народ станет великим, и подчинится ему все живое в Ульмигании, и далеко пойдет слава об ее благоденствии”.

До утра в доме Виндии не гасли лучины. А утром, ветреным, но ясным, когда солнце расцветило листву деревьев, самые расторопные из барстуков косы понесли во все концы Ульмигании благую весть: юноша, чудесным образом, объявившийся на косе, не кто иной, как дух Гентар. И король барстуков Клабун, обнажив голову, преклонил перед ним оба колена.