Текст книги "Ульмигания"

12

Ванграп сидел, прислонившись к стене, в алтарной части разрушенной капеллы. Держал в руках половину стрелы и разглядывал ее. Вторая половина с наконечником сидела у него в боку. Он разломил ее, потому что, торчавшая целиком, она мешала двигать рукой.

Самбы научились пользоваться арбалетом, и даже делать для него вот такие, как эта, грубые деревянные стрелы.

Рыцари стояли возле, и молча смотрели, как умирает прусский князь фон Эбур, не зная, чем помочь. Они хотели вытащить стрелу, но Ванграп не дал. Это причинило бы лишние страдания, а от внутреннего кровотечения он умер бы еще быстрее.

Сверкающие девы спустились с небес и встали по обе стороны от него. Их одеяния пахли снегом. Глаза их были, как капли росы.

“Пора…” – подумал Ванграп.

Подошли те рутены, которых он посылал блокировать замок. В руках какие-то свертки. Что-то говорят…

Ванграп, глядя на них, улыбнулся.

Когда-то один их соплеменник, пытаясь украсть у Кривы юную жрицу бога Лиго, убил его отца – могучего Вепря, защищавшего языческие святыни. Теперь они помогали Ванграпу отбить у Кривы Гирмову. Странно все в жизни складывается. Большие, бородатые, светлоголовые, они походили на витингов его народа. И даже язык их напоминал прусский. Только они христиане, а его народ…

– Князь! Князь! Барон!

Старший из наемников дергал его за плечо.

Ванграпу не хотелось возвращаться. Он уже был в покое, нисходящем к нему с искрящихся небес.

– Князь! – рутен дернул сильнее, причинив боль.

– Не та ли это псина, что ты искал?

Он развернул кожаный узел, и к ногам фон Эбура свалился куцехвостый пес. Он казался мертвым. Лапы его были стянуты сыромятным ремнем.

Стрела мешала дышать. Он опять ее чувствовал.

Ванграп вернулся.

– Развяжите его.

Рутен наклонился и разрезал ремни.

Пес тут же вскочил и бросился на Ванграпа. Но он ждал этого, и, сунув в пасть левую руку, правой сильно ударил сбоку в голову, со стороны уха. Пес упал, и какое-то время не шевелился. Потом поднял голову, посмотрел вокруг мутными глазами и встал. Шатаясь, пошел на Ванграпа. И опять наткнулся на его руку. Но на сей раз, Ванграп схватил его за горло, а другой рукой, ножом распорол псу брюхо снизу доверху. Пес страшно закричал человечьим голосом, роняя кишки. Ванграп отбросил его от себя подальше и закашлялся. Потом уронил нож, откидываясь к стене. Изо рта пошла кровь.

Наемники что-то объясняли, показывая другой сверток. Черная ведьма с ребенком… Роженица с ножом в груди… Бросился рыжий пес… Бросилась ведьма… Младенец…

Ванграп, князь Вепря, барон фон Эбур, уходил. Его ждал тот, во славу которого он все эти годы сражался с собственным народом. Девы взяли его под руки и помогли подняться. Он видел собственное тело…

И вдруг до него дошло то, о чем говорили рутены – ведьма с ребенком – рыжий пес… Это ребенок Кривы! Младенца нужно убить немедленно и сжечь вместе с псом!

– Он что-то говорит, – сказал один из рыцарей, наклонившись к фон Эбуру. – Что-то о младенце. Я плохо понимаю по-прусски.

Ванграп вздохнул и затих. Тело его расслабилось. Душа медленно поднялась над замком Гермау.

– Все. Он умер.

Рыцари снимали шлемы. Кто-то из братьев Ордена начал читать молитву.

– Кажется, он хотел, чтобы мы позаботились об этом ребенке.

– Надо найти кормилицу.

– Пока ее нет, ребенка можно накормить козьим молоком, – сказал Василько. – Тут, в округе их полно.

13

“Итак, состоялся на тризне по убитым крестоносцами витингам Великий Войт 100100
  Войт – совет воинов.


[Закрыть] воинов ятвягов. И спросили все друг у друга: как же нам жить теперь? Покоримся ли пришедшим из-за Вистулы закованным в железо, или будем биться до последнего мужа в племени, пока не опустеют наши дома, не овдовеют жены, и не осиротеют дети ятвягов?

Вышел вперед вождь, известный своей мудростью, по имени Стардо, и сказал: не может стать рабом тот, кто был господином, поступим же, как некогда славный наш король Вайдевут…

И ушли ятвяги в дикие леса Литвы…

Но был среди них некто крещеный, по имени Кантегерд, и смутил он многих ласковыми речами и посулами, и не пошли они с князем Стардо, но пошли за Кантегердом на поклон к христианам.

Не простили боги Кантегерду предательства, и многие беды претерпело его племя, пока сам вождь не положил жизнь свою на жертвенник в священной Ромове. И тогда только получили ятвяги покой на новых землях”.

До сих пор были только козы. Но сейчас в глубине стеге101101
  Стеге – сарай, амбар.


[Закрыть] лежал белый жеребенок. Несмотря на сумрак, длинная черная рана на его шее была хорошо заметна.

– Крови, конечно, нет, – сказал Кантегерд.

Старый плотник, хозяин жеребенка, молча кивнул.

Кантегерд, сдерживая ругательства – на людях он изо всех сил старался выглядеть образцовым христианином – вышел из сарая в предрассветный туман.

Это началось полтора года назад.

Собственно говоря, началось это гораздо раньше, но никто особенно не обращал внимания на то, что иногда с пастбища не возвращался какой-то козленок. Козы, обгладывая кустарник и молодые деревца, часто заходили глубоко в леса, где до них было много охотников. Но, когда однажды утром, в загоне для скота обнаружились две нетронутые козьи туши с неровно перерезанным горлом, впервые прозвучало: “волколак”! Ужас зловещим шорохом стал расползаться по деревне. Люди, не забывшие своих брошенных в Судовии102102
  Судовия – название земли, где жили ятвяги, по имени их легендарного родоначальника, одного из сыновей Вайдевута – Судо.


[Закрыть] богов, стали роптать и угрюмо коситься на князя Кантегерда, обрекшего их на это предательство. Им казалось, что боги нашли их, сбежавших с родины, и начали мстить, прислав волколака – кровожадного оборотня-упыря.

И вот теперь проклятый белый жеребенок. Считалось, что белые животные особенно угодны прусским богам. Белые козы или лошади приносились в жертву новорожденными. Правда, за те годы, что ятвяги жили под опекой Ордена, древние суеверия стали глохнуть. На белую лошадь по-прежнему никто не рисковал садиться, но в хозяйствах их держали – на продажу самбам.

Первое время, когда ятвяги получили от Ордена новые железные орудия: мотыги, косы, плуги; когда в сараях встали коровы, дающие в десять раз больше молока, чем козы, а на полях зрели невиданные урожаи из подаренных Орденом семян, казалось, благоденствию племени не будет конца. И тут появился оборотень. Или кто там, вместо него? До князя стали доходить слухи, что, то в одном, то в другом доме, ночью, втайне приносились жертвы. Кто-то пытался вадить. В лесу он наткнулся на дуб, украшенный длинными разноцветными лоскутками. Дуб он приказал сжечь, но заметил, что витинги делают это без охоты, хмуро отводя глаза в сторону.

Сегодня на рассвете прибежала насмерть перепуганная девчонка – дочка плотника, и, запинаясь, сказала, что волколак зарезал жеребенка. До сих пор Кантегерд не верил в оборотней, но когда увидел, что солома на кровле стеге осталась нетронутой, а в самом сарае нет никаких подкопов, которые обычно делают волки, он почувствовал, что ему вдруг стало душно. Из-под шапки на лоб потекли струйки пота.

Дом Кантегерда – добротный, высокий, срубленный на манер домов орденских поселенцев, с погребами, стоял напротив часовни Святого Креста, через дорогу, ведущую на юг, к Шоневику. Небольшая площадь перед ним была вымощена булыжником, как в замках. Двери дома были набраны из еловой строганной доски, достаточно высокие для того, чтобы рослому князю не приходилось пригибать голову, входя в них.

Он приказал подать пива, и озабоченно потягивал его, глядя себе под ноги.

Пришел Василько.

– Звал, князь?

Кантегерд кивнул и указал на скамью рядом с собой. Налил пива. Василько выпил, потом вздохнул и потянулся, хрустя костями.

– Скучно, князь, – сказал он. – Уйду я от тебя. Меня воевать учили, а не бражничать. А у тебя я живот наел.

Князь посмотрел на поджарого, как молодую рысь воина, и хмыкнул. Потом опять налил пива.

– Ты, ни свет, ни заря, меня опохмеляться позвал, или дело, какое есть? – спросил Василько.

– У кривого плотника, ночью кто-то годовалого жеребенка завалил.

Глаза Василько из сонно-соловых, превратились в два жестких камешка. Даже, кажется, и цвет свой поменяли с голубых на серо-стальной.

– Волколак?

Кантегерд поморщился.

– Ты, князь, конечно, можешь в него не верить, – сказал Василько. – Однако неладное что-то в деревне творится.

– Будет еще неладнее, если люди узнают об этом проклятом жеребенке.

Василько внимательно посмотрел на князя.

– А ты, никак, собираешься плотнику рот закрыть?

– В деревне неспокойно. Кое-кто уже вадить пробует.

Василько махнул рукой:

– Знаю. Не хотел тебе говорить прежде времени, но мне кажется, что ятвяги что-то уж больно ласково стали привечать самбов. Давеча мне донесли, что у лесорубов какие-то подозрительные людишки ночуют. Я налетел, но поздно – их уж и след простыл. Лесорубы отмалчиваются. Их бы в темную… Да дознание бы учинить по всей форме…

– Так и сделаем, – сказал Кантегерд. – Только позже. А сейчас плотника, со всей семьей – под замок. Да смотри, что б шуму лишнего не было.

– Я своих татар возьму. Они ни, по-вашему, ни по-немецки не разбирают. Захотят, не проговорятся. А с плотником, что будем делать?

– Отвезу в Гирмову, или еще куда дальше. Как-нибудь пристроим. Ордену лишние рабочие руки не помешают.

– Ну, и ладно! – Василько улыбнулся и встал из-за стола. – А то я уж, грешным делом, подумал…

Как только он вышел, Кантегерд снова уткнулся взглядом в пол. Он думал.

В этом наемнике и его людях, он был уверен больше, чем в себе самом. Да и в собственной дружине было достаточно верных витингов, чтобы навести порядок в случае мятежа. Хотя, таковой вряд ли случится. Люди ему верят. Они прошли с ним десятки миль103103
  Прусская миля равна примерно семи с половиной километрам.


[Закрыть] во время переселения, претерпели массу лишений, пока обустраивались на новом месте. Если б сейчас не эта тварь… Все-таки, что же это? Оборотень-волколак? А может, какой хищник, которого они раньше не знали? Что-то вроде гигантского хорька. Самбия уже дарила им сюрпризы вроде живых, движущихся песчаных гор, или той голой женщины с рыбьим хвостом, которую Кантегерд видел сидящей на камне, выступающем из воды на янтарном берегу. До сих пор он упорно гнал от себя любые предположения насчет оборотней. Сейчас ему снова припомнились смутные разговоры о рыжей собаке, за которым гонялся знаменитый самбийский князь-крестоносец Ванграп. Говорили, будто это сам Крива, мстивший Ванграпу за разорение Ромовы с королем Отакаром. Но Ванграп ведь убил ту собаку! У Кантегерда даже был свидетель – Василько, рассказавший, как умирающий Ванграп распорол псу брюхо. Или ему все показалось? Надо будет расспросить.

У ятвягов, как и у всех пруссов, считалось, что вайделот может при желании обернуться собакой. Кантегерд не верил этому, как и другим слухам о непомерном могуществе вайделотов. Хотя… Он сам однажды видел, как один из них, войдя в раж от общения с богами, взлетел над землей и висел в воздухе, а пена из его рта, клочьями падала на траву.

Кантегерд вспомнил, что и Крива исчез примерно в то самое время, когда Ванграп поймал и прикончил своего рокового пса. Правда, говорили, что он ушел в Литву, за князем Стардо. Так, или иначе, Кривы здесь нет. И о собаке князя Ванграпа тоже ничего не слышно.

От всех этих мыслей, голова у Кантегерда разболелась, и он решил выйти на свежий воздух.

Шпиль часовни терялся в тумане. Молодые желтоватые листочки на липах ежились в его ледяной сырости. А вечером небо было в звездах и предвещало теплую ясную погоду. Кантегерд передернул плечами. За двенадцать лет он так и не привык к резкой переменчивости и непредсказуемости самбийского климата. Весна здесь наступала гораздо позже, чем в его родной озерной Судовии. Осень тянулась, чуть ли не до Рождества. А зимы вообще никакой не было. Эти туманы, их сырую непрозрачность, он просто ненавидел. Особенно за то, что ими так ловко пользовались самбы. С их умением воевать могли сравниться только скандийские или рутенские наемники. Но то, что самбы делали в тумане, было похоже на кошмарный сон. Как призраки, они появлялись из сырости только для того, чтобы нанести удар мечом, и тут же растворялись в сизых клочьях с тем, чтобы через мгновение возникнуть совсем в другом месте. Казалось, их порождает сам туман. Кантегерд, еще вчерашний язычник, не очень-то поклонялся новому богу, но в одном он благодарил его – за то, что ятвяги не имеют таких врагов. Самбы – правовернейшее из прусских племен-язычников, презирали ятвягов за то, что те приняли чужую веру, но в открытую войну с ними не вступали. Правда, многие самбийские деревни опустели из-за этой бесконечной войны. Витланд, некогда славный своими городищами, превратился в пустыню. Но и малочисленные самбы были очень опасны. Кантегерду не хотелось связываться с ними, но он чувствовал, что без них ему с оборотнем не разобраться.

Он поймал себя на том, что уже и сам думает об этой твари, как об оборотне, выругался, подошел к чану с водой и плеснул в лицо.

14

К полудню солнце и легкий западный ветер разогнали туман. Люди были в работах. Кто корчевал пни под поле для ячменя, кто рыл каналы в болоте между дюнами. Этому их научили орденские братья, и ятвяги были поражены теми урожаями, какие давали высушенные земли. Так что, когда отправляли семью плотника в Лохштедт, им не с кем было перекинуться и словом. Кантегерд снабдил их кое-какой утварью и коровой из своего стада, и плотник не знал – плакать ему оттого, что высылают в чужие люди, или благодарить князя за неожиданный щедрый подарок.

Василько выжал из лесорубов все, что было в их немудреных головах, и то, что он выяснил, еще больше озадачило Кантегерда.

Русский хмуро ковырял ножом окорок дикой свиньи, время от времени, прикладываясь к кружке с пивом. Этот рыцарь с короткой бородой на добродушном лице, обладал целым рядом неожиданных для постороннего качеств. Например, трудно было предположить в тонком и гибком теле ту огромную силу, которую оно в себе таило, а за простоватостью светлых, почти прозрачных глаз – проницательность ума. Считалось, что именно ему принадлежала идея отвлечения самбов, осадивших Лохштедт, колокольным звоном в то время, как рыцари уходили из замка подземным ходом. Жребий остаться в замке выпал тогда фон Поленцу, а выпади он Васильке, возможно и не было бы никакой красивой жертвы. Ему наверняка удалось бы выкрутиться из той переделки.

– Так что же это все значит? – спросил его князь.

– Убей меня Бог, если я что-нибудь понимаю, – сказал Василько, продолжая ковыряться в свинине. – Добраться бы до тех, кто всю эту воду замутил… – он зло воткнул нож в дубовую доску столешницы.

– Ишь, чертово семя, как закрутили! Хотел бы я посмотреть на ту светлую голову, которая все придумала.

Он приложился к пиву, а потом рассмеялся:

– Выходит, не только мы второго пришествия ждем! У них, видишь, тоже свой Спаситель ожидается.

Лесорубы признались, что приютили на ночь одного из вайделотов самбов с его охраной. Те поведали, будто на земле древней Ромовы вот-вот объявится Новый Крива – Верховный Жрец пруссов, и тогда, под его началом с помощью старых богов, пруссы отомстят крестоносцам за поруганные капища и оскорбление уставов, завещанных королем Вайдевутом. А появление оборотня, не что иное, как предзнаменование, или даже прямое свидетельство того, что Новый Крива уже родился, и со дня на день объявит о себе великими подвигами.

– Угораздило же тебя, князь, поселиться в двух шагах от этого их вертепа – Ромовы.

– Ничего не понимаю, – сказал Кантегерд. – Символ Верховной Власти Кривуля. Такая палка с закрученным концом. Так вот, она, как и сама власть, передается из рук в руки. Умирающим Кривой – своему преемнику. Кривуля и Власть – вещи неотделимые друг от друга. Так было столетиями, всегда. Причем здесь оборотень и зарезанные козы? Без передачи Власти и Кривули не может быть никакого Кривы.

– Я в ваших ведьмовских премудростях не разбираюсь, – сказал Василько. – Только я думаю, что тебе, князь, обязательно надо изловить этого оборотня. Иначе ждут тебя большие беды.

“А скорее всего, тебе уже и не избежать их”, – подумал Василько, но вслух не сказал.

– А сам-то ты откуда будешь? – вдруг спросил Кандегерд. – Вот уж пять лет служишь мне, а кто ты, чей? Я до сих пор не знаю.

– У рыцаря меч – и родина, и родители.

– Псковские мы… – добавил Василько, немного подумав. – Был такой город некогда. Нет его больше. Пожег один князек наш, продавшийся татарам.

– А к нам тебя как занесло?

– Я в том городе полк водил. Ну, и когда впервые князек этот, Ярославич, налетел, мы погнались за ним… Да ты, наверное, слышал, как мы с ливонцами в Чудском озере тонули?

– Так это ведь лет двадцать назад было!

– Точно. Вот с тех пор я по чужим землям и служу.

– И что же, у тебя родственников совсем нет?

– Там все, в Пскове и остались.

– А мне говорили, ты из пруссов. Врали, что ли?

Василько быстро посмотрел на князя и отвернулся.

– Ты, княже, чем всякие сказки слушать, думал бы как свою голову и племя от беды уберечь, – сказал он.

Но Кантегерд думал о других вещах. У него была дочь на выданье, да два малолетних сына – родной, и пассон104104
  Пассон – «приемыш» /прусск./


[Закрыть]. Случись, что с ним сейчас, ятвяги останутся без призора. А вот, кабы отдать дочь за Васильку… Ничего, что он лет на десять старше самого князя, выглядит куда моложе! Только глубокие складки от носа к углам рта, да мелкая сетка морщин под глазами, говорили о возрасте, да о пережитом.

– Думай, не думай, а к самбам мне все равно придется идти, – сказал Кантегерд.

Василько кивнул.

– Вместе пойдем.

– Нет. Ты для них крестоносец, враг. А я, хоть и христианин, прусский князь.

– Не нравится мне это. Но решать тебе.

– Да. Я уже решил. Сегодня и отправлюсь.

Василько задумчиво разглядывал его.

– Ну-ну… Бог в помощь. А татарина одного, я тебе все-таки дам.

Кантегерд согласился. Татарин – не немец, и не рутен, вряд ли озлобит самбов. Правда, он не видел и пользы от него. Ятвяжские витинги ничуть не хуже, да и шел князь к самбам с миром. Но, если Васильке так будет спокойнее, он возьмет татарина.

Они говорили, не таясь, зная, что в доме никого нет. Жены Кантегерда – их было только две – жили отдельно, в небольших пристройках к княжескому дому. Орден не признавал их – Кантегерд ни с одной не был венчан. Поначалу он никак не мог решить, которой же отдать предпочтение, но потом решил оставить, как есть. Брат Петер, приезжавший по праздникам служить в часовне, закрывал на это беззаконие глаза, а орденское начальство делало вид, будто думает, что Кантегерд холост. Дочь его была сейчас на пастбище, присматривала за дойкой, а мальчишки играли за часовней в рыбаков. Там было небольшое, но глубокое темное озерцо, укрытое ветвями склонившихся лип, и густой порослью ольшаника, увешанного подсыхающими сережками.

Звали мальчиков по-христиански – Генрих и Дитрих. Дитрих, приемыш, был на год моложе сводного брата. Но, несмотря на это, в играх он всегда верховодил. В свои пять с небольшим лет, он иногда приводил в оторопь недетскими вопросами, высказываниями, или знаниями, которым взяться было неоткуда у ребенка. Другие дети, даже те, кто был гораздо старше Дитриха, почему-то побаивались его, и мальчики почти все время проводили вдвоем.

Они закидывали в озеро кусок рыбацкой сети, и потом, вытащив ее на берег, внимательно разглядывали все, что удалось выловить – лягушек, жуков-плавунцов, приставшие палочки трубочников, которые, выглядывая из своих домиков, сердито шевелили усами. Раза два или три, им попадались маленькие рыбки верхоплавки, тут же начинавшие танцевать в траве, поблескивая серебряными боками.

– Интересно, здесь глубоко? – спросил Дитрих, вглядываясь в темную муть.

Генрих тоже склонился, и стал смотреть в загадочную темноту. Потом сказал:

– Наверное, очень глубоко.

Глубина казалась бесконечной.

– Там, на дне, должно быть холодно, – сказал Дитрих и поежился.

Потом встал, накинул сеть на Генриха, и столкнул его в озеро.

Когда вода успокоилась, он еще какое-то время постоял, глядя, как лопаются пузыри, всплывшие на поверхность, и, отвернувшись, вприпрыжку побежал домой.

Успел вовремя. Кантегерд был уже в седле, и беспокойно оглядывался в поисках сыновей. Марта стояла рядом. Она подхватила подбежавшего Дитриха, и подала Кантегерду.

– Ну, где вас носит? – мягко спросил он. – А где Генрих?

– Не знаю, – сказал Дитрих. – Я играл с мальчиками за воротами, но его с нами не было.

– Я уезжаю, – сказал Кантегерд, все еще озираясь. – Но завтра должен вернуться. Если задержусь, слушайте во всем сестру и Васильку. Договорились? И Генриху то же самое накажи.

– Хорошо, папа, – сказал Дитрих. – Я сейчас пойду, поищу его.

Кантегерд ссадил его с лошади и пришпорил ее.

Сопровождали его только трое – два витинга и татарин в шапке с лисьим хвостом. Они выехали в южные ворота, и постепенно скрылись за огромными липами, растущими на обочине древней самбийской дороги. Дитрих еще долго всматривался в ту сторону застывшим взглядом в жестких недетских глазах.