Текст книги "Ульмигания"

Было темно. Он не видел ни следов, странным образом обрывавшихся посреди песчаного пляжа, ни одиноко стоявшей на опушке лошади.

Все это он увидит на рассвете, когда измотанный бессонной ночью и нервным напряжением оттого, что приходилось прислушиваться к каждому шороху, он вновь пройдет вокруг острова и осознает, наконец, что если остался и не в полном одиночестве, то, по крайней мере, с неизвестно где притаившимся язычником.

На рассвете лях стоял, тупо уставившись в то место, где кончались следы Мирека, и бормотал молитвы. Его тронули за плечо. Непроизвольно отскочив в сторону, он выхватил меч.

Лицо прусса было спокойно и лениво равнодушно, когда он спросил:

– Где твой приятель? Нам пора переправляться через Вистулу.

– Вистулу? – переспросил лях.

Почему-то он забыл, что пруссы так называют Вислу.

– А где Мирек?

– Твоего приятеля зовут Мирек? Мирослав? А почему ты у меня о нем спрашиваешь? Я вас не видел со вчерашнего вечера.

Глядя в простодушное лицо прусса, лях поймал себя на том, что верит ему. Действительно, они ведь не виделись со вчерашнего вечера, откуда ему знать, куда пропал Мирек? Лях понимал, что это бред – Мирек не мог пропасть просто так, тут не обошлось без участия этого дикаря, но верил ему! Откуда пруссу знать, куда пропал Мирек?!

– Нам пора, – твердо сказал прусс. – Если твой приятель где-то спит, пусть сам потом добирается. Мы оставим здесь его лошадь. Мне хватит и одного проводника.

– Да, – повторил лях, – Тебе хватит и одного проводника. Нам пора.

Когда они вошли в воду, прусс сказал:

– Меч.

– Что? – спросил лях.

– У тебя в руке меч. Тебе будет неудобно плыть.

Лях посмотрел на меч в своей руке и, что-то пробормотав, сунул его в ножны.

Шел дождь.

23

В то утро над холмами вниз по течению Вистулы поочередно поднялись столбы дыма от сигнальных костров. Цепочка огней перекинулась на берег Халибо, и дальше – к дюнам Самбии. К ночи того же дня дружины самбов перешли Преголлу в районе Твангсте. На пути к устью Вистулы к ним должны были присоединиться отряды вармов и помезан. Шли ночью. В светлое время всякое движение в Пруссии замирало.

Князь поморян Святополк, чьим землям в первую очередь угрожало нашествие пруссов, в то утро еще ничего об этом не знал. Его мутило от чрезмерных возлияний этой ночи, и он беспрестанно прикладывался к кувшину с крепким темным пивом. Опохмелялся. Настроение его было под стать самочувствию. Уже почти неделю он сидел в походном лагере в лесу близ Накло вдали от своей столицы Сартавицы, и ждал, когда разведчики донесут ему весть о приближении Леха Белого. Он уже получил заверения от Конрада, что тот не станет вмешиваться в битву, и ожидание только раздражало его.

Святополк носил на груди большое распятие на толстой золотой цепи, но при этом придерживался языческих обычаев и обрядов, что и помогало ему с легкой душой заключать союзы и с Богом, и с Кривой. Он одинаково презирал как Леха, так и его не в меру честолюбивого братца, и с радостью прикончил бы обоих. Однако, при всех своих бесспорных полководческих талантах, он был всего лишь князем поморян – немногочисленного небогатого славянского племени, которое не могло выставить нужного для завоевания Польши количества воинов. Но, в общем, Святополк был и так доволен своей участью. Поморяне в большинстве оставались верны старым богам, и как раз те качества князя – буйство характера и склонность к бражничанью и идолопоклонству, которые не нравились христианам – ценили превыше всего. Чего и говорить, воин Святополк был бесстрашный, а воевода отменный. Чему, к слову сказать, во многом был обязан пруссам. Они же помогли ему семь лет назад занять и трон Поморья. Теперь, правда, отношения с Кривой у него не складывались. Из-за монахов, которых он пустил на свои земли. Но, даст Бог, Перкун поможет ему решить и эти проблемы. Святополк заранее чувствовал, что война с братом, в которую Конрад втянул пруссов, закончится и для самого Мазовецкого плачевно. Он слишком хорошо знал пруссов и их отношение к ляхам, чтобы думать как Мазовецкий, что те ограничатся помощью одному из князьков в борьбе с другим. Вот, мечтал Святополк, когда мы вместе с пруссами огненным смерчем пройдем по Польше, я буду великодушен и отдам Криве большую часть добычи. Тогда и наш союз возобновится. Однако же, тогда надо будет что-то делать и с этими проклятыми “добринскими братьями”! – думал Святополк. Монахи Христиана ему и самому порядком надоели тем, что лезли в каждую бочку со своими проповедями, и тем, что из-за них у поморян испортились отношения с пруссами.

“Зачем я их к себе пустил?”– тоскливо думал Святополк, прикладываясь к горлышку кувшина.

В то же утро, князь сандомирский и краковский Лех по прозвищу Белый, объезжая полки, был рассеян и пару раз не ответил на приветствия своих доблестных воевод, чем вызвал справедливые обиды.

До встречи у крепости Крушвица с войсками Конрада краковцам оставался один дневной переход. Потом они вместе должны были двинуться к землям “нечестивого, самозваного” Святополка, чтобы принудить его к подчинению.

“Пора раз и навсегда положить конец…” – дальше этой куцей мысли у Леха дело не шло. В голове у него вертелось что-то насчет уничтожения полуязыческого княжества, выхода поляков к морю, замирения с братом, но все как-то сумбурно и нечетко.

Лех Белый верил в сны. Тщательно анализировал их, прислушивался к советам ночных видений, пестовал воспоминания о снах и был глубоко убежден в том, что только неправильная трактовка снов причина тому, что иногда кажется, будто они не сбываются. В то утро Лех был рассеян оттого, что весь отдался обдумыванию очень странного сна.

Снился ему город. Огромные стены, сложенные из маленьких, будто кошачьих, желтоватых человеческих черепов. И на стенах этих – великаны, беловолосые, синеглазые гиганты. Машут руками, смеются. И хочется Леху туда к ним, но страшится он ходить по человечьим костям. Но отважился–таки, попробовал влезть на стену. А она гладкая, не за что уцепиться, некуда ногу поставить. Силился Лех, но ничего не получается. Тогда решил он поискать ворота в замке. Идет вдоль стены, а под ноги всякие гады кидаются. То лягушка с собачьими зубами норовит в ногу впиться, то пиявка толстая, как свинья, черная и длинная, на Леха пасть разевает. А из замкового рва чудные рыбы выскакивают. Плавники парусами развеваются, челюсти, как ножницы щелкают. Жутко Леху еще и оттого, что маленький он, как младенец, беспомощный. Хочет отца позвать, но тот отмахивается – “Сам придешь". "Куда?» – хотел спросить Лех, но вместо короля Казимира уже стоит какой-то обросший, не то человек, не то пес на задних лапах, весь в рыжей шерсти, вместо носа – поросячья морда, и скалится радостно. “Скоро, – говорит Леху. – Скоро…”

И катятся вдаль за стены белого замка тележки на железных колесах по железным жердочкам.

“Что бы все это могло значить?” – мучился Лех.

А думать-то ему нужно было вовсе не об этом, а о том встретятся ли их с братом Конрадом дружины, да как воевать будут, да как после власть делить над Поморьем? Но не до этого Леху, князю сандомирскому и краковскому. Сон не идет из его головы. Вот и не замечает он своих верных рыцарей, вот и хмурятся они.

А на западной стороне Самбийского полуострова, в Ромове, в то утро Верховный Жрец освящал руны в послании к вождям, призывая принести достойные богов жертвы, и быть готовыми к походу на юг.

– Клантемай!5151
  Клантемай – букв. «проклинаем» – ритуальная формула-приговор. Считалось, что устами жреца его выносят боги.


[Закрыть] – вполголоса произнес Крива, но клич этот тысячекратным эхом отозвался в Ульмигании.

“Клантемай!” – подхватили жрецы у священных костров.

“Клантемай!” – зарычали витинги, седлая сверяписов.

И в то же самое утро в Львове братья Романовичи – Даниил Галицкий и Василько, приняли решение: не дожидаясь более вестей от Конрада, самим выступить на Краков.

24

В течение суток, что понадобились для того, чтобы незамеченными подняться вверх по реке Нотеци, лях пребывал в странно раздвоенном состоянии. Все происходившее с ним и вокруг него он воспринимал будто со стороны, как во сне. Разум не оставил его, но в отсутствие воли, которая осталась на острове посреди широкой Вислы, он бессмысленно возмущался, не в силах вернуть себе власть над телом. Даже страх, который все сильнее овладевал ляхом, не мог разбудить его. Лях должен был и хотел бежать от водянистого взгляда прусса, который неотступно преследовал его, но вместо этого безучастно подчинялся приказам.

Наконец, они наткнулись на один из краковских дозоров. Задолго до того, как между деревьями показался отряд из шести всадников, прусс насторожился. Его напряжение как свое передалось и ляху, хотя он ничего не слышал. Быстро оглядевшись, прусс знаком велел спуститься к реке. Спешившись, и ведя коней в поводу, они вошли в заросли рогоза. Умные тощие прусские лошаденки стояли в воде смирно, затаив дыхание вместе с людьми.

Разведчики разговаривали во весь голос, не таясь. Опасаться им было нечего, дозор они несли больше по обязанности, нежели от необходимости.

Когда подъехали так близко, что уже можно было разглядеть кичливого льва на красном щите одного из воинов, прусс вопросительно посмотрел на ляха. Тот утвердительно кивнул: да, это краковцы.

Теперь, по заранее разработанному Конрадом плану, прусс должен был убить Леха Белого, а лях – помочь своим соплеменникам схватить язычника. Но он уже знал, что дальше события будут развиваться так, как того захочет прусс. И помешать этому никто не сможет. Лях напоминал сейчас себе барана на бойне, и было ему от того противно, но он ничего не мог с этим поделать. Он полностью был во власти светлых, не отражавших никаких эмоций, глаз прусса.

После того, как дозор отъехал достаточно далеко, прусс посмотрел на ляха. Тот понял, что за этим последует, и опустил взгляд к воде. Она была темновато прозрачной. Было видно, как на дне возле сапог шевелятся косматые водоросли. Потом внезапно стало темно. Боли лях не почувствовал.

Дилинг подхватил его и вытащил на берег. Прислушался. В лесу было тихо. Он вернулся за лошадьми. Свою привязал тут же, на берегу, а ту, на которой приехал лях, отвел подальше за деревья и, просунув уздечку под лежавшее бревно, подтянул морду лошади к земле. Затем перерезал ей горло. Лошадь дернулась, пытаясь освободиться, но силы быстро оставили ее, передние ноги подкосились, и она упала сначала на колени, а потом завалилась боком. Дилинг обтер нож о шкуру и подставил ладони под бившую из шеи горячую струю. Он пил и пил, пока не почувствовал, что желудок полон кровью. Тогда вытер о лошадь руки и снял с нее сбрую.

25

К Леху Белому его привели после полудня.

– Ну, – спросил князь. – Что такого важного ты хотел сообщить мне, язычник?

– Твой брат, князь мазовецкий Конрад, вошел в сговор со Святополком и Верховным Жрецом пруссов с тем, чтобы выманить тебя из Кракова и погубить в этих лесах, а земли твои предать мечу и огню.

– Ты что такое говоришь, поганый? С этим ты шел ко мне, думая, что я поверю? И как посмел ты при мне нести хулу на единокровного моего брата?

– Верь мне, князь, ведь я и есть тот человек, которого послали, чтобы убить тебя.

– Кто послал?

– Крива. А за твою голову Конрад обещал навечно отказаться от претензий на Палве, и отдать на разграбление часть твоих владений. Пруссы выступят, как только получат известие о твоей смерти.

Лех задумался. Его и самого уже начинало тревожить затянувшееся ожидание. От Конрада, как это ни странно, не поступало никаких известий. А ведь до Плоцка было рукой подать. Лех послал к нему гонцов с запросом – отчего, мол, тянет с выступлением? Но те почему-то не вернулись в срок. Конрад с детства отличался завистливым и склочным нравом, с возрастом его характер не выправился, и особой любви друг к другу братья не испытывали, но чтобы тот замыслил братоубийство! Такого Леху и в голову не могло прийти. Все же сыновья они одного отца и одной матери, крестились в одной церкви…

– Я тебе не верю, – сказал Лех. – А послал тебя ваш колдун скорее для того, чтобы внести смуту между мной и братом.

– Я знал, что ты так скажешь,– ответил Дилинг. – А как ты объяснишь, что мне известно место вашей с Конрадом встречи? Ведь ты только вчера сюда пришел, не так ли?

– Ну, этим ты, язычник, никого не удивишь. Все знают, что у вас звериный нюх.

– В этот раз он не понадобился. У меня был проводник из ляхов, от Конрада.

– Был? И где же он теперь?

– Рядом. Прикажи своим людям сходить к большой липе, что стоит на откосе над рекой.

– Проверьте, – распорядился Лех. – А тебе я советую рассказать все, как есть на самом деле, а не сказку, придуманную колдуном. Да поскорее, пока за тебя не взялись мои мастера по дознанию. Они у меня знатоки своего дела.

– Я тебе, князь, все по совести рассказал. Другого ответа не будет.

Когда принесли ляха с вывернутой назад головой, князь рассмеялся:

– Что это? Тот, кто сможет подтвердить твои слова? Из него уже вздоха не выжмешь. Однако ты не так уж и хитер, а гот5252
  «Гот» – Поляки часто называли пруссов «готами». Почему – не очень понятно. Возможно, в память о, живших на этих земля до пруссов, готских племенах. Другое предположение, что готами были легендарные братья Вайдевут и Прутен, и их происхождение как-то сказалось на идентификации пруссов поляками.


[Закрыть]? Не удалось тебе убедить меня мертвецом. Попробуй теперь уговорить моих мастеров.

– Если б я не свернул ему шею, – сказал Дилинг. – Возможно, он это проделал бы уже с тобой.

– Уберите его, – отмахнулся Лех. – И этого тоже…

– Такова твоя благодарность, князь? Погоди, спохватишься, да поздно будет!

Прусса увели, а Леху вспомнился его загадочный сон.

Что, если гот говорит правду? – подумал он. Если вдуматься, то от Конрада можно любой ждать пакости. И гонцы куда-то подевались. Все – одно к одному, складывается так, что впору поверить язычнику.

Пришел один из палачей.

– Чем прикажешь испытать прусса, князь? Огнем или дыбой?

– Вы его очень-то не увечьте, – сказал Лех. – Он еще пригодится. Прижгите так, для порядка, может, что нового скажет? А не скажет, оставьте. Изуродовать мы его всегда успеем.

– Ничего вы от него не добьетесь, – сказал Говорек, воевода, наиболее приближенный к Леху. – Я этот народ знаю. Для них мучения или смерть от руки врага тоже, что для нас милость божья. Врет он, нет ли, нам все равно не узнать.

– Посмотрим. Иди, иди! – замахал Лех руками на ката5353
  Кат – палач /польск./


[Закрыть].

Потерявшего сознание, Дилинга отволокли в один из шатров и поставили охрану. Очнулся он уже ночью.

Живот горел так, будто раскаленный прут, которым ему прижигали кожу, вошел внутрь и там остался, обугливая внутренности. Но кости были целы, а выпитая днем кровь давала уверенность, что Дилинг сумеет быстро восстановиться. Очень хотелось пить, да и ожоги нужно было присыпать золой, но Дилинг счел, что лучше будет, если его оставят в покое до утра, и не стал объявляться. Он пошарил руками вокруг, нашел свою куртку и в ее складках сухие скорлупки моке – “сон-травы”. Сунул в рот сначала половину запаса, но потом подумал, что при такой боли эта доза может не сработать, и высыпал все остальное. Пожевал, прислушиваясь к звукам снаружи шатра, и вскоре уснул.

Утром его разбудили.

Лицо Леха, и без того бледное, посерело. Приближенные к нему рыцари были хмуро озабоченны. Все посмотрели на Дилинга, когда его ввели.

“Началось…” – подумал Дилинг.

– Я узнал, что Конрад убил моих послов, – сказал князь. – Теперь я думаю, что в твоих словах была истина.

– А как быть с этим? – спросил Дилинг, задирая нижнюю рубаху.

Живот его был испещрен вспухшими багровыми рубцами. Они еще не успели затянуться корочкой и сочились сукровицей.

Лех поморщился:

– Ты должен быть благодарен мне. Тебе оставили жизнь и не искалечили. Могло ведь быть и по-другому.

– Я запомню твое великодушие, князь, – сказал Дилинг.

Лех пытливо посмотрел на него, но по бесстрастному лицу прусса нельзя было что-либо прочесть. Он ворчливо сказал:

– Не пойму, ты дерзок от безрассудной смелости, или это очередная готская хитрость? Запомни, прусс, если ты затеял со мной игру, мои мастера вынут твою паршивую душонку, если она у тебя есть, по кусочку.

Дилинг промолчал.

– Итак, чего ты хочешь? – спросил Лех.

– Я спас тебе жизнь, это дорого стоит, – начал Дилинг.

– Чего же ты требуешь? – перебил его Лех.

– Службы. Я мог стать вождем, но Крива добился, чтобы мой род изгнал меня. Я странствовал восемь лет, а когда вернулся домой, Крива отнял у меня жену и убил друга. Я не хочу возвращаться в Пруссию, потому и пришел к тебе. Я – славный воин, и ты очень скоро убедишься в этом, если возьмешь к себе на службу.

– И ты не просишь вознаграждения сразу?

– Я витинг. Все, что мне нужно, заберу в бою.

– Твои слова мне нравятся. Положим, я возьму тебя, согласен ты окреститься?

– Нет.

– Почему?

– Я прусс. Таким уж уродился, и вряд ли изменюсь, если повешу на себя крест.

Лех помолчал, с любопытством разглядывая Дилинга, потом сказал:

– А знаешь, прусс, если б ты мне сейчас ответил утвердительно, я бы тебе не поверил. Хорошо, я принял решение. Завтра мы выступаем на Плоцк. Ты пойдешь впереди вместе с моими лучшими рыцарями. Посмотрим, каков ты в деле. А после поговорим о службе. Ты свободен. Но не думай, что тебе удастся бежать, за тобой будут присматривать.

– Сегодня, – сказал Дилинг.

– Что?

– Выступать на Плоцк нужно сегодня.

– Так… – протянул Лех. – Вот теперь я вижу, что ты знаешь гораздо больше, чем сказал мне.

– Я сказал все, что знал. Только ты плохо слушал, князь. Я говорил, что твой брат в союзе с пруссами и поморянами. Но если пруссы должны двинуться на юг после того, как узнают о твоей кончине, то Святополк вряд ли станет ждать. Я думаю, он уже идет и будет здесь если не сегодня, то завтра.

Князь задумчиво уставился в узор ковра под ногами.

– Похоже на то, – сказал он после раздумий. – Конрад не осмелился бы убить моих гонцов, если б не был уверен, что это сойдет ему с рук. Видно, он действительно рассчитывает на чью-то помощь. Ну что ж, милый братец, значит, пришла пора окончательных расчетов.

– Выходим не медля. Говорек, трубить “поход”, – приказал Лех.

26

Лех Белый не дошел до Плоцка. В районе Бреста Куявского его нагнали отряды Святополка и сходу, не дав краковцам возможности развернуться, ударили в тыл и разметали их обозы.

Удар был настолько неждан, что в первые мгновения обескураженный Лех, в панике принялся отдавать самые нелепые приказы. Так, он распорядился выстроить повозки для обороны, хотя видел, что большая их часть уже уничтожена, а остальные в беспорядке разбросаны. Он кричал, призывая под свои флаги рыцарей, и не замечал, что хоругви втоптаны в грязь бесцельно метавшимися воинами. Те пытались спастись от окружения поморянами. Лишенный поддержки, Лех, как простой воин, сражался, размахивая мечом направо и налево, пока под ним, вспоротая ловким ударом, не рухнула лошадь. Какой-то пехотинец занес над Лехом топор.

– Я князь! Князь! – закричал Лех, сдергивая шлем.

Крик этот, казалось бы, абсолютно бессмысленный, все же оказал действие. Пехотинец отступил, опуская оружие и тут же пал сам, сраженный мечом Дилинга.

Лех вскочил в седло, предоставленной пруссом, лошади.

– Бежим! – сказал Дилинг. – Ты уже не спасешь свое войско, спаси хотя бы голову.

В отчаянии Лех окинул взглядом поле битвы. Повсюду поморяне гонялись за, бросившимися врассыпную, краковцами. Прусс был прав, их уже ничто не могло спасти.

“В Гнезно!.. – мелькало в голове Леха под стук копыт. – Собрать горожан… Поднять Великую Польшу… Связаться с русскими. Романовичи помогут… Покарать изменников!”

Он так и не узнает, что зять Святополка Владислав Одонич уже выбил из Гнезно Владислава Великого, и погнал его в сторону Познани, а князья Романовичи, бывшие до сих пор союзниками обоих братьев Казимировичей, решили принять сторону одного из них и уже бесчинствуют в пылающем Кракове. Не узнает, потому что в планы его спасителя-прусса не входило длинное путешествие.

У какого-то ручья они спешились, чтобы передохнуть.

Дилинг напился коричневой от листьев воды, потом вымыл руки и вытер их о штаны.

– Ты спас мне жизнь, – сказал ему Лех.

Прусс не ответил.

– Как тебя зовут, гот?

– Дилинг, из рода Выдры.

Лех усмехнулся:

– У нас считается, что человек произошел от человека, а не от зверя. Но все равно, я запомню твое имя.

– Ага, – кивнул Дилинг.

Лех сидел, привалившись к березе, а прусс стоял перед ним.

– Садись, – сказал Лех. – Отныне я разрешаю тебе сидеть при мне. А доберемся до Гнезно, я посвящу тебя в рыцари.

– Мне это не нужно, – сказал Дилинг. – Да и ты уже не доберешься до Гнезно.

– Разве мы поехали не в ту сторону?

– Мы уже приехали, князь. Я ведь говорил, что должен убить тебя.

– Да, но ведь ты не сделал этого. Садись же!

– Я это сделаю сейчас.

Только тут Лех заметил, что прусс держит руку на рукоятке кинжала. Тот еще был у него в ножнах, но само положение руки вызвало у князя прилив холодной тошноты. Он потянулся за мечом, одновременно заметив, как внимательно прусс следит за его движениями.

– Ты что это вздумал? – спросил Лех, поднимаясь с земли.

– Молись, князь, не теряй времени, – сказал Дилинг.

Лех уже встал на ноги и почувствовал себя увереннее.

– Ах, ты быдло!.. – рявкнул он.

Вытащить меч князь успел только до половины. Длинное лезвие кинжала вошло ему в голову снизу вверх точно под мочкой левого уха, и он рухнул без единого звука и вздоха.

Дилинг снял с его пальца печать с орлом и спрятал в кожаный кошелек на груди. Потом обтер кинжал пучком травы и занялся разоблачением князя. Доспехи были добротны и богаты. Вместо кольчуги – склепанный из тонких чешуек, гибкий панцирь с наплечниками в виде львиных морд. Меч был непривычно длинен для Дилинга, но хорошей работы. Его он тоже взял. Щит же – массивный, украшенный кованым гербом, неудобный и слишком заметный, он положил на тело князя. Теперь ляхи, по крайней мере, по щиту отыщут своего монарха.

Погрузив добычу на лошадь Леха, Дилинг неторопливо отправился на север.