Текст книги "Ульмигания"

22

Кованая решетка в воротах еще держалась под ударами тарана, но самбы лезли на стены со всех сторон. Площадка между рвом и форбургом кишела ими. Людей, чтобы скинуть все крючья их веревок, не хватало, кипяток давно кончился, и все больше пруссов оказывалось на галерее. Уже на ней шел бой, когда протрубил рог, и защитники форбурга стали отступать к воротам самого замка. Не все они успели к поднятию моста, и Василько, как только захлопнулись ворота пархама, оглядел собравшихся. Пять кнехтов – половина из тех, что были с ним на стенах. И – слава Богу! – среди них он увидел закрытый шлем брата Вернера. Послышался грохот рухнувших ворот и победные крики. Пруссы ворвались во двор форбурга. Вернер уже отдал распоряжения, и кнехты помчались на галерею. Рядом раздался странный, глухой рокот, и Василько не сразу понял, что это смех Вернера из-под шлема.

– А мне сказали, что ты ранен! – смеялся он.

– У моего отца есть ветряная мельница. Дай бог, чтобы она махала крыльями так, как ты машешь мечом!

Василько улыбнулся, хотя ему было не до смеха – спина разламывалась, и казалось, что нож, который он вытащил две недели назад, вернулся на свое место. И еще ему мешали дощечки, примотанные покойным Петером к телу. Они натерли кожу, и она под ними саднила. Хотелось снять кольчугу, распороть все повязки, скинуть с себя этот хомут, но он знал, что тогда вообще ничего не сможет делать.

Сверху тихо свистнули.

Василько поднял голову и увидел над собой улыбающееся лицо Марты. Она махнула ему рукой и скрылась на галерее.

Вернер, подняв забрало, вглядывался в смотровую щель.

– Что там? – спросил Василько.

– Тащат бревна, чтобы перекинуть через мост!

– В форбурге что?

– Начинается.

Василько отпихнул его от щели и приник к ней сам.

Сквозь арку ворот всего двора не было видно, но по клубам дыма и появляющимся иногда языкам пламени можно было предположить, что Марта с кнехтами свое дело сделали – подожгли стрелами с горючей паклей солому и сено, снесенное со всего замка к складам и хозпостройкам форбурга. Деревянные строения должны были уже загореться, и теперь самбам только два пути – назад или в замок. Но замок – не форбург, на его стены можно было влезть только с моста, и тех кнехтов, что поднялись на галерею, должно было хватить, чтобы удерживать пруссов довольно долго.

Самбы пытались перекинуть бревна вместо подъемной части моста, но у них не получалось, пруссы падали под стрелами с галереи один за другим. Перед рвом началась давка. Из форбурга, гонимые жаром огня, на мост лезли все новые и новые витинги, иногда спихивая своих же соплеменников в воду.

– Рог! – закричали на галерее. – Мы слышим рог!

– По коням! – заорал Вернер. – Опускай мост! – и сам же кинулся к воротам.

“Какие, к черту, кони?!” – подумал Василько, отталкивая его от крюка, державшего железное колесо.

– Рано! – крикнул он Вернеру в дыры забрала. – Нужно дать им повернуться к Тиренбергу.

Решетку они не закрывали, чтобы можно было, опустив мост и откинув засовы на воротах, сразу броситься на пруссов, увязших между замком и форбургом.

Уже были слышны крики и звон оружия, и кто-то из самбов еще возился с бревнами, прикрываясь щитом от стрел, но остальные повернули назад, к рыцарям Тиренберга, ударившим им в спину из главных ворот. Василько снял крепление, колесо завертелось, и мост загремел цепями. Вернер уже вытащил засовы и нервно топтался у смотровой щели. Створки не открылись бы, пока мост не опустился. Но вот, с гулким стуком, мост коснулся своей второй неподъемной половины. Вернер, взревев, распахнул ногой ворота и, выкрикивая что-то на верхненемецком диалекте, побежал к форбургу. Василько старался не отставать, ругая деревяшки, мешавшие двигаться.

Места на мосту хватало, как раз двоим. Самбы в толпе только мешали друг другу, и Василько с Вернером уверенно прорубались навстречу Тиренбергу, шаг за шагом освобождая мост от пруссов. Так они вошли в арку, но тут застряли. Самбов выталкивал из форбурга огонь и рыцари. Василько с Вернером уже не успевали отбиваться от топорщившейся мечами людской массы в проеме. Постепенно их начали теснить к замку. Поначалу они этого не заметили, но когда увидели, как падают витинги, пораженные стрелами из арбалетов, поняли, что снова вышли в сектор обстрела с галереи. И с этим ничего нельзя было поделать. Василько почувствовал, что сильно устал. Меч казался ему невероятно тяжелым, руки от него занемели. И хотя боли в спине он уже не чувствовал, она стала негнущейся, деревянной, как привязанные к ней липовые плашки. Вернер работал мечом гораздо проворнее Васильки, но по тому, что он только хрипел, а не кричал, видно было, что тоже стал сдавать. Оба все чаще ошибались, и только узкое пространство моста, да арбалетчики на галерее, спасали их головы.

– Надо уходить! – крикнул Василько. – Иначе мы втащим их за собой в замок.

– Мы их и так втащим! – рявкнул Вернер. – Не успеем закрыть ворота!

– Я опущу решетку! – крикнул кто-то. Почему-то высоким женским голосом. Ах, да! Марта! – вспомнил Василько.

– Уходим! – крикнул Вернер, и оба бросились к пархаму.

Решетка упала вовремя, проскочить ее успели только трое витингов, и рыцари быстро расправились бы с ними, не догадайся кто-то из самбов, в момент падения решетки, бросить под нее бревно. В образовавшуюся щель высотой в локоть полезли юркие пруссы. Их становилось все больше и больше. В пылу Василько не заметил, как Вернера оттеснили от него, а когда увидел его поодаль, окруженного самбами у стены хохбурга, удивился. Кто-то прикрывал его сзади вместо Вернера. Он улучил мгновение, чтобы оглянуться, и увидел за собой Марту, размахивающую коротким прусским мечом.

Самбы подняли решетку, и теперь шли в пархам лавиной. Василько уже не мог следить за Вернером, его хватало только на то, чтобы отводить град ударов. К счастью, в это время в ворота вломился Тиренберг с двумя рыцарями и кнехтами. Они пробились к Васильке, и он увидел, что правая рука фогта висит плетью.

Пруссы стали отступать, а вскоре подоспели рыцари из Лохштедта, и с их помощью замок, а затем и догорающий форбург, были полностью освобождены.

Самбы, как всегда, стояли бы до последнего витинга, если б Монте не увел натангов. Тогда дрогнули и самбы. Остатки их, огрызаясь, попятились в леса. Братья преследовали до опушки, но под деревья ступить не решились, вернулись в замок.

Василько, чувствуя себя треснувшей доской, шатаясь, бродил по замку, разыскивая Марту.

Ее не было ни с живыми, ни с мертвыми.

У стены, в куче пруссов, он нашел бездыханного Вернера. Василько помолился за его душу и стал расспрашивать кнехтов, разбирающих трупы: не видел ли кто девицы в мужской одежде? Арбалетчики, бывшие на галерее пархама, сказали, что она дралась вместе с ним, с ним же вышла из замка, но только это они и видели.

Он вернулся в форбург, и там один из рыцарей, прибывших из Лохштедта, сказал, что видел, как прусс, судя по одежде – из знатных, служивших Ордену, что-то говорил женщине в кольчуге, а она, опустив голову, слушала. Потом этот витинг заставил ее сесть к себе на лошадь, и они уехали.

– Куда? – спросил Василько.

– В ту сторону, – рыцарь махнул рукой на северо-восток. – В лес.

– Не по дороге?

– Нет, в лес.

– Давно это было?

– До того, как самбы ушли.

Василько подхватил первую попавшуюся лошадь, попросил кнехта помочь ему взобраться на нее и помчался на Ромову. Почему-то он был уверен, что Марту увезли именно в это дрянное, дьявольское место. До Ромовы было с полмили, и он гнал лошадь, стараясь не обращать внимания на то, что ее галоп причиняет ему дикую боль. Причем, болела не спина, она окостенела, а все внутренности. Казалось, они разом сорвались со своих мест и теперь болтаются в нем, перемешиваясь.

Еще издали он заметил дым.

Посреди поляны стояла поленница жертвенного костра, только что кем-то подожженная и не успевшая разгореться. На ней, распластавшись, лицом в серое небо, лежала окутанная дымом Марта. Она была в штанах, но больше на ней ничего не было. И эта ее белеющая верхняя часть была в пятнах и разводах.

Василько спрыгнул с лошади, постоял мгновение, чтобы рассеялась темнотой, ударившая в глаза боль, сорвал с ближайшего дуба ветку и попробовал тушить огонь. Но сразу понял, что с досками вокруг пояса, ему это не удастся – нужно было пригибаться к земле. Он снял кольчугу, нательную рубаху и полоснул ножом по повязке на поясе. Она, гремя деревяшками, упала, и Василько, схватив рубаху, стал забивать ползущие по бревнам языки пламени. Когда до Марты уже можно было добраться, он влез на поленницу и с трудом, с передышками снял девушку с бревен, отнес подальше и положил на траву под дубом. Сердце ее не билось. Да и не могло биться, оно было разрушено широкой раной, и кровь еще сочилась, ручейком огибая высокую грудь. Живот был испещрен колдовскими знаками и рунами жрецов.

Василько тупо смотрел на спокойное лицо, а перед глазами у него возникала, раз за разом, одна и та же сцена – Марта падает в пыль, лицо кривится от боли, а он, Василько, тычет ее палкой в живот… И опять – он бьет ее по ноге, она падает…

Кроме этого он больше ничего не слышал и не видел. А когда почувствовал кого-то сзади, было уже поздно. Он обернулся и еще успел увидеть странно пустые, бессмысленные глаза Кантегерда и даже отшатнулся в сторону от этого взгляда до того, как топор опустился на его ничем, не защищенную ключицу.

Кантегерд сразу ударил и другой раз, и третий, и четвертый… Он рубил и рубил это тело, давно уже переставшее вздрагивать, пока не обессилел и не свалился рядом, в кровавую траву, и не впал в странное оцепенение. Он не спал, но и не бодрствовал. А ему снился кошмар. Будто лежит в луже крови, и кровь эта натекла из сердца его дочери, Марты. И сердце это он сам же и пробил – широким длинным ножом для жертвоприношений.

И все вокруг забрызгано кровью, и кровь эта человека, которого он очень любил, и который долгие пять лет служил ему верой и правдой. И человека этого – Великого Воина – он сам же зарубил.

И подошла к нему дева со скорбным лицом, и коснулась его жгучей рукой, и сказала:

“Ах, князь, князь, нет тебе прощения…”

Кантегерд в ужасе проснулся, вскочил на ноги и, дико озираясь, вдруг понял, что никакой это не сон! Вот эта кровавая груда – это и есть Василько! И эта девушка с раной в голой груди – его, Кантегерда, дочь!

Князь попятился, где-то внутри него родился вой, он рвался наружу и вырвался страшным звериным криком. Он побежал к лесу, потом остановился, вернулся, и стал шарить глазами, и руками в траве. Наткнулся на Василькин меч, схватил его за лезвие, не чувствуя, как оно прорезало пальцы рук до костей, приставил острием к груди и, направив рукоятку в землю, рухнул на него всей тяжестью.

Молодой рыжий пес с умными глазами, внимательно наблюдавший за Кантегердом из-за священных дубов Ромовы, дождался, пока князь затихнет, подошел к нему, обнюхал и, убедившись, что тот мертв, упругой ровной рысью убежал в лес.

Пёс
Книга четвертая

Никакому народу нельзя безнаказанно так резко отличаться от своих соседей.

Э. Лависс

Очерки по истории Пруссии

1

В трактире кормили олениной. Жесткое крупноволокнистое мясо было к тому же скверно поджарено и почти не поддавалось человеческим зубам.

Вуйко отрезал мелкие кусочки и, отправляя их в рот вместе с ломтями сырого лука, старательно разжевывал. Без пива эта еда в пищевод не пролезла бы, и он почти не отрывался от кружки.

Хорват сидел за углом огромного камина, сложенного из местного колотого валуна, ближе к выходу на задний двор. Это место он облюбовал еще десять дней назад сразу, как только они прибыли в Штайндам111111
  Штайндам – первое поселение у замка Кенигсберг, позже ставшее районом города.


[Закрыть].

Из двери дуло свежим ветром, отдававшим навозом, прошлогодним сеном и свежевспаханной землей с огородов. Воздух куда приятнее, чем спертый и тугой – трактирного зала, провонявшегося жующей, потеющей, срыгивающей людской толпой, прогорклым жиром и годами не просыхающей стойкой буфета.

Со своего места Вуйко видел только часть зала, и потому не мог заметить, когда в трактир вошел маленький сухой кривоногий человечек с круглым лицом и слегка раскосыми глазами. Хорват услышал резкие голоса, выдававшие пьяную жажду потасовки. Поначалу он не обратил на это внимания, но крик: “Я сейчас научу тебя вежливости, косоглазая рожа!” – заставил его наклониться в сторону и, высунувшись из-за камина, посмотреть в направлении входа.

Толстый безбородый кнехт, походивший на беременную бабу, теснил животом невысокого татарина. Тот, не обращая внимания на кнехта, щурил свои и без того узкие глаза, вглядываясь в сумрак трактира. Кнехт, еще больше распалившийся от того, что его крики не напугали татарина, схватил его за шею и, тряхнув тщедушное тело, занес кулак для удара. Тут татарин, словно проснувшись, вывернулся, нырнул под руку кнехта и, оказавшись у него за спиной, подпрыгнул, как кузнечик, и обеими ногами ударил кнехта в поясницу. Тот, закинув голову назад, громко длинно икнул и рухнул на, загаженный курами, глиняный пол трактира. Вуйко, хмыкнув, перескочил через стол и в два прыжка очутился возле татарина, оказавшись там на мгновение раньше, чем три приятеля кнехта, бросившиеся на выручку. Одного, ближайшего, хорват ударом ноги в грудь сразу отправил под столы, А два других, ткнувшись взглядами в длинные боевые ножи в руках у Вуйко и татарина, сразу обмякли, признав наемников.

– Эй, ребята! – крикнул, подходя, высокий монах в белом плаще поверх кольчуги.

– Руки чешутся? Не хватало, чтобы мы друг друга начали косить.

Мигом оценив обстановку, он повернулся к кнехтам:

– Повоевать захотелось? Ландмайстер собирает экспедицию в Натанген. Устроить?

Кнехты подхватили стонущего толстяка, и молча убрались из трактира.

Рыцарь покосился на Вуйко и спросил:

– Охота тебе связываться со всякой рванью?

Хорват, не ответив, сунул кинжал в ножны и направился к своему столу. Татарин засеменил за ним.

– Есть хочешь? – спросил Вуйко, когда они уселись.

Татарин виновато улыбнулся и пожал плечами.

– А, черт! Я и забыл, что ты не понимаешь по-немецки, – сказал хорват и перешел на русский:

– Я спрашиваю: ты голоден? Взять тебе оленины? В этом дерьмовом кабаке ничего другого не подают.

– Оленина – хорошо, – радостно закивал бритой головой татарин. Он уже снял свою лисью шапку.

“Василькина школа”, – усмехнулся про себя хорват.

Много здоровья тот потратил, чтобы заставить татар снимать головные уборы за столом.

Вуйко жестом позвал хозяина – старого хромого шваба, про которого говорили, что он пришел в Пруссию еще с Германом Залца, и якобы с тех времен у него завелось золотишко, на которое он и построил трактир. Этот был уже вторым. Первый почти на том же месте сгорел дотла вместе со всем Штайндамом во время осады Кенигсберга самбами десять лет назад.

Татарин насыщался, чавкая и цокая языком от удовольствия. Татары любили дичь. Хорват же, глядя на него, тосковал по домашней свинине в винном соусе, блюде, о котором местный грубый народ и не подозревал. Вепрь, даже вымоченный в пиве, не мог заменить свинью. Впрочем, и пиво, сколько бы его ни было, не заменяло и глотка красного вина.

Татарин рыгнул и отправился во двор. Далеко он отходить не стал. Помочился тут же на стену трактира. Потом оторвал ветку у молодого клена и, расщепляя ее заскорузлыми серыми ногтями, вернулся.

– Ну? – спросил Вуйко. – Какие новости?

Тот перестал ковырять в зубах, вытащил изо рта обломок ветки и сморщил старушечье лицо. Напоминание о новостях явно испортило ему впечатление от ужина. Вуйко напрягся.

– Что-нибудь с Василькой?

– Нету больше Васильки, – сказал татарин и вдруг заплакал.

Лицо его при этом не изменило выражения, но из угла узкого темно-зеленого глаза выкатилась слеза.

Татарин, кивая почему-то головой как лошадь, быстро заговорил. Он был из западных кыпчаков – то ли берендей, то ли полочанин – Вуйко с трудом разбирал диалект, на который тот сбился второпях, но главное – про штурм Гермау Монтемином и про то, что кто-то убил Васильку и Марту, понял. А князь Кантегерд от такого зрелища надел себя на меч. На Кантегерда и ятвягов хорвату было наплевать, но вот за Васильку кто-то должен ответить. Только кто?

– А ты куда смотрел, паршивец? Я тебя, зачем туда посылал? – рявкнул Вуйко на татарина в сердцах.

– Моя не успел, – испугался татарин. – Моя пришел, в Гирмове уже много самбов было, и натангов много. Моя не пошел в Гирмову. Моя не смог.

“Я виноват, – подумал Вуйко. – Надо было сразу послать татарина, как только выяснилось, что в Гермау есть раненый русский. А я чего-то ждал, не верил, что рутен в Гермау, это Василько. Да что там татарин, надо было всем идти. Проспали парня…”

– Ладно, – сказал он. – Разберемся. Ты поспи тут, а я пока гляну, кто из наших остался. Скоро вернусь.

Татарин забрался на, специально для этой цели настеленную, свежую ячменную солому в углу трактира, а Вуйко позвал старика шваба, расплатился с ним за ужин и наказал:

– За татарина головой отвечаешь. Случится с ним что, ты меня знаешь, вырежу все твое гнездо.

Шваб успокаивающе махнул рукой и, хромая, понес жбан с пивом на стол, только что занятый компанией плотников, зашедших расслабиться после работы в замке.

Смеркалось. От болотистого устья Прегеля тянуло холодной сыростью.

Вуйко отвязал жеребца, снял с его морды мешок с овсом, подтянул упряжь и запрыгнул в седло.

К трактиру он вернулся уже поздно, когда тоненький месяц, преодолев робость, поднялся высоко над Пруссией, и там, в небе замер, прислушиваясь к состязанию сотен соловьев, выщелкивающих свои песни назло войне.

Прислушался к ним и Вуйко, поглаживая коня.

Слушал их сквозь сон татарин, которому снились необъятные лесостепи и сестры, порубленные Батыем.

В Диком лесу Генрих Монте, обходя дозоры, остановился, прислонился к липе и затих, внимая соловьям.

Монахи-рыцари прерывали молитвы и, затаив дыхание, вслушивались в песню птичьей любви, долетавшую к ним сквозь бойницы келий.

Господь радовался творению рук своих.

Только молодой рыжий пес, не обращая внимания на трели, бежал, не зная устали, вдоль реки к одному ему известному месту, где должны были сойтись надежды пруссов.

Пес торопился. Он знал, что Монте идет сейчас на Бальгу, а после того, как разгромит замок, вернется в девственную Надровию, землю, где крестоносцы пока не чувствовали себя хозяевами. Придя туда, он должен найти там Криву и новую Ромову во всем ее ужасном великолепии – с вечнозелеными дубами и папоротниками, с жертвенными камнями. Ручьи христианской крови освятят возрожденную столицу старой религии, и древние боги пруссов помогут вернуть былые порядок и величие народа воинов.

2

Изо всей василькиной дружины в К¸нигсберге задержалось только шестеро – хорват Вуйко, татарин, которого все почему-то звали Вислоухим, хотя его уши ничем не отличались от других, самб христианин Альберт, еще в детстве получивший кличку Ядейка112112
  Ядейка – «драчун» /прусск./


[Закрыть] за отчаянную храбрость и талант к рукопашному бою, длинный и худой, словно оглобля, венгр Дьюла, и братья-поморяне из Дантека – Болеслав и Войтек, прозванный ятвягами Меданис113113
  Меданис – «зверолов» /прусск./


[Закрыть] за умение ставить силки и ловушки. Все они собрались к утру в Штайндамском трактире у старого шваба.

Едва рассвело, Вуйко отправился в замок. Ландмайстер примет его, он был уверен в этом. Так и случилось. Гиттрих фон Гаттерслебен молча выслушал рассказ Вуйко о событиях в Хайлигенкройц и Гермау. Когда тот закончил, ландмайстер повернулся к стоявшему за его креслом невысокому плотному монаху и спросил:

– Что ты об этом думаешь, брат Конрад?

“Фон Тиренберг”, – догадался Вуйко.

– Я не очень верю в оборотней, хотя и повидал немало удивительного в этой стране, – сказал монах. – Но должен признать, что все рассказанное похоже на правду. Я видел изрубленного наемника, – он перекрестился. – Славный был рыцарь. Он был твоим начальником?

– Он был мне, как брат.

– Понимаю. Так что же ты хочешь? Убийца твоего соратника мертв, я сам распорядился отдать тела князя Кантегерда и его дочери ятвягам. Разве дело на этом не кончается? Или тебе хотелось бы, чтобы братья Ордена по твоей прихоти начали охоту за несуществующим упырем?

– Я тоже не верил в чудеса этой земли, пока своими глазами не увидел компанию барстуков, гонявших по полю зайца. И теперь мне не кажутся выдумкой рассказы о том, как вайделоты превращаются в диких зверей, – упрямо сказал Вуйко.

– Прекратим этот спор, – сказал ландмайстер. – Говори, что тебе нужно?

– Монте.

– Монте? – удивился фон Гаттерслебен. – Ты думаешь, Генрих Монтемин заварил всю эту кашу? Что ж, по крайней мере, это на него похоже.

– У меня пять человек, – сказал Вуйко. – Никто из них не знает страха, и все они с детства владеют любым видом оружия. Если Орден позволит, через неделю я принесу вам голову этого ублюдка.

– Глупости! Генрих приговорен к повешению самим гроссмейстером, властью, данной ему от Бога и его наместника на земле – Папы Климентия IV, – сказал фон Гаттерслебен. – Он должен быть изловлен и казнен по закону. Мы не можем уподобляться в нравах язычникам и действовать, как разбойники.

– Разумеется, – сказал Конрад фон Тиренберг. – Вы как всегда правы, брат Гитрих. Однако я думаю, не в нашей власти запретить этому человеку путешествовать по Пруссии. Он ведь не член Ордена и может ехать, куда ему вздумается.

– Действительно, – оживился ландмайстер. – А если путешественник случайно забредет в район речки Ауксины114114
  Ауксина – ныне р. Голубая. Лагерь Монтемина был в месте впадения Ауксины в Преголлу. Холм позже в честь Герка Монтемина (Генриха Монте) получил название Монтегарбен.


[Закрыть] и там случайно наткнется на лагерь какого-нибудь прусского вождя, то только одному Господу известно, чем эта встреча может закончиться.

– Всегда завидовал беспечным путешественникам, – вздохнул фон Тиренберг.

Вуйко поклонился ландмайстеру, кивнул фон Тиренбергу и направился к выходу из зала.

– Куда же Вы? – догнал его голос ландмайстера.

– Готовиться к путешествию. Очень хочется посмотреть речку Ауксину.

– Сегодня ночью, – сказал фон Тиренберг, – из Бихау пришло сообщение, что большой отряд натангов, обойдя замок, прошел мимо него на запад. Мы думаем, что Монте нужна Бальга. Со дня на день должен прийти караван судов из Венеции. Захватив Бальгу, Монте сможет контролировать вход в залив.

– Вы считаете, что Монте решится на штурм комтурского замка?

– А у него нет другого выхода, – сказал ландмайстер. – Ему позарез нужны эти суда. Двадцать четыре рода вармов запросили мира, у самбов почти не осталось воинов, да и натанги устали воевать и уже бегут от него. В последнее время Монте приходится нанимать литовцев, а для этого требуются средства. Вот он и вышел из Дикого Леса.

– А что же он делал на полуострове?

– Не знаю, – сказал фон Тиренберг. – Это и для нас загадка. Может, хотел пополнить свой отряд самбами, а может, ему что-то понадобилось на Ромове. Разве христианину дано знать, что придет в голову язычнику?

– Значит, путешествие откладывается, – задумчиво сказал Вуйко.

– Это уж, как Вам угодно… – ответил ландмайстер.

– А может вам с друзьями начать с прогулки вдоль залива? – предложил фон Тиренберг.

– Хорошая идея, – отозвался хорват.

– Правда, вам придется потерпеть и мое присутствие, – усмехнулся монах.

Вместе с ним на “прогулку” к замку Бальга отправилось еще сорок братьев Ордена и две сотни кнехтов. Учитывая, что и по пути, в Бранденбурге, к ним могли присоединиться рыцари, да и в Бальге их было не меньше десятка, Вуйко понял, что на сей раз Орден всерьез собрался прикончить Монтемина.

До Бальги крестоносцам было не суждено дойти. Да и в Кенигсберг вернулись не все. Монте встретил их в миле от Брандербурга.

Нападение было неожиданным. Пруссы набросились с двух сторон, направив всю силу удара в центр походной колонны, стремясь развалить ее пополам. Им не удалось этого сделать, однако главной своей цели – не дать рыцарям перестроиться боевым вепрем, Монте достиг. Такая тактика уже не раз приносила ему победы. Точно так он разгромил Орден в битве при Покарбене. Бой, при котором нет ни флангов, ни авангарда, а все мешается в бешеном вихре, когда непонятно, где свои, а где чужие, был страшен только для тяжело вооруженных рыцарей. Пруссы же ориентировались в свалке, как летучая мышь в ночном лесу. Именно в таком бою, когда каждый за себя, и все зависит только от личной храбрости и умения вовремя извернуться, витинги проявляли все то, чему их учили из поколения в поколение.

В первые же минуты была уничтожена почти вся пехота Ордена. Таяли и разбросанные по полю всадники в белых плащах с крестами. В основном те из них, кто прибыл в Пруссию в последнее время, откликнувшись на призыв Папы. Хорошо обученные, грамотные и дисциплинированные военные, они ничего не могли противопоставить яростной драке без правил, в которой пруссы были непревзойденными мастерами, подобными лесным животным – рыси, волку или кабану, чьи изображения и даже целые головы носили на своих кожаных флагах.

Однако отряд фон Тиренберга состоял не только из новобранцев, и вскоре под штандартом комтура Гермау собрались остатки пехоты и около трех десятков рыцарей. Небольшое, но плотное, закованное в броню высоких щитов, ядро вначале успешно отразило несколько свирепых атак, потом встряхнулось, как кабан, разбрасывающий легавых, и двинулось, десятками подминая под себя язычников.

Первым увидел предвестников своей катастрофы сам князь натангов. На западе, на краю покрытой редким кустарником долины, уходившей к заливу, он заметил светлое пятно, увеличивающееся в размерах. Отчаянно трубя в рог, он попытался созвать воинов под свой треугольный флаг, но на, разгоряченных схваткой непривычных к подчинению, витингов, эти звуки не произвели впечатления. Визжа и улюлюкая, они кружились вокруг людей фон Тиренберга, остервенело стараясь пробить брешь в их обороне.

Возможно, Монте еще удалось бы что-то сделать, чтобы спасти положение, но в его правое плечо вонзилась стрела. Он вырвал ее, посмотрел туда, откуда она прилетела, и обнаружил, что сквозь ряды его личной дружины к нему прорубаются несколько воинов, которых можно было бы принять за пруссов – на них не было белых плащей, и их щиты не украшал черный крест. Но опытный глаз сразу, по виртуозной манере владения мечом и хладнокровию, с которым те упорно двигались, уничтожая все на пути, вычислил бы в них профессионалов-наемников. Один, с широким темным лицом, прячась за спинами своих товарищей, как заведенный посылал стрелы, доставая их из-за плеча, в сторону Монте. Три или четыре уже торчали в щите вождя. Следующая ударила Монте в шлем, гулко отозвавшийся звоном. Вождь посмотрел в долину. Отряд рыцарей из Бранденбурга был уже так близок, что видно было, как поблескивают в лучах весеннего солнца их шлемы.

“Все, – подумал Монте. – Это конец”.

Он протрубил отход и, не дожидаясь, присоединится ли к нему кто еще, с полусотней своих приближенных помчался к северу – прочь из тисков, в которых вот-вот мог оказаться.

Уже выбравшись на свободное от боя пространство, он оглянулся и увидел, что шестерка наемников, так настойчиво искавшая встречи с ним, устремилась вдогонку.