Текст книги "Ульмигания"

2

Ванграп – Альбрехт фон Эбур десять дней подряд не снимал кольчуги. Вши донимали нещадно, а подшлемник зловонил не меньше конской попоны. Однако ванну принять он не успел, хотя кнехты налили воду в дубовый чан. Вызвал магистр.

В зале для церемоний уже были рыцари, слушавшие сбивчивый рассказ мальчишки, сына поселенца из Лохштедта9595
  Замок Лохштедт – сохранились только остатки фундамента на мысу, юго-западнее Фишхаузена.


[Закрыть]. Только вчера оттуда прибыл гонец с известием, что в районе Шоневика видели скопление вооруженных самбов. Рыцари замка решили напасть на них неожиданно и немедленно выступили к поселку, оставив для охраны замка только одного из братьев с десятком кнехтов. Теперь же выяснилось, что лазутчик из крещеных самбов, который донес о скоплении язычников, на полдороги сбежал. Крестоносцы, почуяв неладное, спешно повернули назад, к Лохштедту, в котором уже шла к тому времени резня. Отряд у самых ворот встретила засада, и со стен на них посыпались копья и камни. Мальчишка бежал в тот момент, когда братьям удалось ворваться в замок, и бой шел уже на площади, перед замковой капеллой. Самбы превосходили гарнизон замка во много раз. По словам мальчишки, они наводнили Лохштедт и его окрестности. Мать мальчика, вместе с другими женщинами, заперлась в башне форбурга. Они собирались поджечь ее, если пруссы одержат верх. Мальчик не сомневался, что так и случилось, пока он на рабочей кляче добирался к магистру Ордена.

Фон Хишберг был в ярости. Самодовольное чванство некоторых братьев и послушников Ордена доводило его до исступления. Оставить Лохштедт беззащитным перед ордой варваров! Слишком многим эта война все еще кажется веселой авентюрой. Легкой прогулкой, этакой веселой безопасной охотой на диких туземцев. Он покосился на фон Эбура.

– Ваши соотечественники слишком коварны, упрямы и опасны, чтобы их можно было считать животными, как это водится у некоторых из нашей братии.

– Мое отечество – святая Церковь, – угрюмо сказал Ванграп.

Магистр не любил пруссов и не доверял даже тем из них, кто как Ванграп, служил делу Ордена. Но к прусскому барону благоволил его крестный – Пеппо фон Остерн – Гроссмейстер Ордена, и с этим приходилось считаться всем. К тому же Хиршберга, как многих, смущал крутой нрав вождя и свирепость преданной ему личной охраны – свиты, состоявшей большей частью из самбов, натангов и прочих “дикарей”, перешедших на службу Ордену вместе с ним.

Он скривился, что-то хотел сказать, но передумал и только махнул рукой.

Светало, когда подходили к Лохштедту. Но еще задолго до этого, сквозь морось над кронами деревьев, было видно зарево. Их встретила дымящаяся восточная башня форбурга. Торчали печные трубы, и выла обезумевшая собака. По пепелищу ходила, раскачиваясь из стороны в сторону, простоволосая босая женщина с грудным ребенком на руках. Лошади храпели – приходилось пробираться через горы трупов, наваленных в замковых воротах.

В живых осталось несколько человек – дети, да старухи, прятавшиеся в камышах на берегу залива. Они рассказали, что поселенки сражались наравне с мужьями и малолетними сыновьями. А когда пал последний защитник замка, появился старик с большим, загнутым сверху посохом, в рыжей шкуре, увешанный побрякушками и костями, и обритый наголо. Женщину, которая сообщила о старике, Ванграп отвел в сторону и потребовал описать подробнее его внешность.

Командовавший отрядом молодой отпрыск герцогов Люксембургских полагал послать за пруссами лазутчиков, и одновременно гонцов к королю Отакару, чтобы к концу дня, сойдясь с его отрядом в условленном месте, напасть общими силами на самбов.

– Тогда надо и к ним послать гонцов, – сказал Ванграп. – С просьбой до конца дня не разбегаться, а собраться всем в условленном месте. С самбами Крива. Нельзя дать ему уйти. Пока он жив, этой земле не знать покоя.

– Надо идти на Ромову, – добавил Ванграп.

– Может, ты и прав, брат Альбрехт, – задумчиво сказал комтур Христбурга Генрих Штанге. – Может ты и прав…

– Надо идти на Ромову. За Кривой.

Кое-кто из рыцарей опасался идти на такое серьезное предприятие без благословения магистра. Решили послать к Хиршбергу, но не ждать ответа, а выйти не медля, пусть благословенное слово догонит в пути. Послать также и к королю Отакару лазутчиков фон Эбура, хорошо знающих местные леса и болота, с просьбой срочно выступить в сопровождении проводников, и напасть на священный лес пруссов с востока. К тому времени отряд брата Генриха вступит в бой. План был крайне рискованным. Не дойди лазутчики до короля, или опоздай Отакар на полдня – крестоносцы сгинут в Ромове бесследно, как уже исчезла не одна экспедиция.

Развернули походный алтарь. Коротко отправили службу.

В пути Штанге подъехал к Ванграпу.

– Брат Альбрехт, по праву ты должен бы вести отряд. Не моя вина, что магистр не доверяет тебе… Я прошу, если что случится со мной, возьми отряд под свое начало. Так мне будет спокойнее умирать.

Ванграп посмотрел на комтура. Такие настроения перед битвой были очень опасны.

– Что-нибудь случилось? – спросил Ванграп.

– Вчера во сне мне явилась Дева Мария, – сказал Генрих. – “Скоро ты будешь с сыном моим”, – сказала она мне.

– Вместе идем на святое дело, вместе и вернемся! – жестко сказал Ванграп. – Бог не выдаст. Мои люди знают свое дело, а король Отакар – славный рыцарь – поспеет вовремя. Мы вырвем у этой старой змеи зубы.

Лес становился угрюмее, деревья выше и раскидистей. Лошади по грудь утопали в папоротнике. На сучьях дубов и грабов колыхались клочья тумана. Бесшумным призраком явился лазутчик. Отдал Ванграпу четыре покунтиса – в тысяче саженях сняли дозор. Ваграп отослал покунтисы Генриху с просьбой перестроить колонну и дать ему выйти в авангард. Слава Богу, они с комтуром знали друг друга давно, несмотря на то, что Генрих был вторым человеком в Пруссии после магистра, а фон Эбур – светским братом. Ванграпу не нужно было вдаваться в объяснения того, почему он предпочел выйти вперед со своими людьми – в лесу они были гораздо проворнее братьев Ордена и заезжих крестоносцев.

Колонна на ходу разломилась вдоль, и Ванграп прошел сквозь нее, оказавшись в голове сомкнувшегося отряда. Генрих дал приказ обнажить оружие. Арбалетчиков и кнехтов – в середину колонны.

Перед собственно святилищем, было ритуальное поле Ромовы, и Ванграп молил Господа, чтобы он довел рыцарей до этого поля, не дал завязаться битве в лесу, где самбы, легко вооруженные, на своих жилистых сверяписах, имели вдесятеро больше преимуществ, чем в открытом месте. Рыцарям с их тяжелыми мечами и длинными копьями, было трудно даже повернуться в густых зарослях.

Отряд перешел на крупную рысь, и ему удалось вскоре выскочить из леса на широкую круглую поляну, окаймленную древними дубами. С другой стороны текла между деревьями туча визжащих и улюлюкающих воинов с короткими мечами и метательными копьями. Первая волна ее была отброшена назад, к лесу, залпом арбалетчиков. Первая кровь защитников Ромовы оросила ее неприкосновенную землю.

Туча разбухла, зачернела и выплеснулась до середины поля. На сей раз, лучникам и арбалетчикам удалось остановить ее, но не отогнать. Спотыкаясь о трупы своих товарищей и их коней, падая, и снова вскакивая на лошадей, самбы двигались в сторону крестоносцев. Рыцари встали “вепрем”, поглотив в его монолите кнехтов.

– Братья! – крикнул Генрих. – С нами крестная сила! Не посрамим же чести рыцарской и Церковь святую, пославшую нас ради Господа нашего Иисуса Христа! Смерть поганым! Да храни нас пресвятая Дева Мария!

И под ровный гул копыт тяжелых тевтонских коней, от которого задрожало сердце Пруссии – Ромова, двинулся Орден навстречу божьей воле – славе, или смерти во славу. Железным клином врезался он в войско самбов, разбрызгав витингов на окраины ритуального поля. Сеча была жестокой. Крестоносцам, облепленным самбами, как медведь разъяренными пчелами, отступать было некуда. Но и для пруссов Ромова была последним пристанищем в мире. Холмами уже лежали изрубленные самбы. Ручьи прусской крови текли, но силы их не иссякали. Со звериным упорством бросались они на крестоносцев.

С криком: “Прощайте, братья! Матерь божия призывает меня!” – упал Генрих Штанге.

Упали уже Гуго фон Альменхаузен, и саксонец – брат Фридрих. Упал барон из помезан – фон Торн. Корчится в траве от удара метательным копьем в лицо брат Христиан, из венгров. Зарублен топором брат Ребодон с низовьев Рейна. Теснят самбы крестоносцев, прижимают к лесу. Все ближе дубрава, а там – верная и быстрая погибель в клетке плотно столпившихся деревьев.

Ванграп сделал отчаянную попытку прорваться со своими людьми на открытое пространство, но только увяз, теряя одного за другим, преданных ему с детства дружинников. Лучшие воины умирали, вручая души богу своего вождя.

И вдруг, где-то совсем неподалеку, протрубил боевой рог.

И Ромова содрогнулась от страшного удара трех сотен рыцарей короля Отакара в спину легкой коннице самбов. Посыпались листья с дрожащих деревьев от лязга железа и хруста прусских костей. Стон прошел по земле самбов. Переломился не ход битвы – сломали позвоночник целому народу. Удар этот смял, сплющил прусское войско. Король выслал вперед фланги, и поле битвы стало котлом для самбов. Немногим удалось уйти в леса.

3

Крива извивался под ногой фон Эбура и визжал:

– Самбы! Не слушайте его! Это оборотень, продавшийся монахам за кусок хлеба. Не слушайте его! Наши боги не простят вам этого. Во имя Перкуна, Потримпа и Пикола, вспомните заповеди короля Вайдевута! Не отдавайте родной земли проклятым монахам!

Криву подхватили под руки, посадили на лошадь и подвезли к петле.

– Ваши могильники станут отхожими местами! Жены ваши станут рабынями…

– Кончайте с ним! – сказал Ванграп.

Лошадь ткнули копьем, она рванулась, и на мгновение Крива повис в петле, судорожно суча ногами, но тут же выскользнул, и на землю шлепнулась большая рыжая собака. Вскочила на ноги и, злобно рыча, оскалилась. От морды до хвоста ее, с треском пробегали голубые язычки пламени. Все, кто это видел, отпрянули, в ужасе крестясь и бормоча – кто молитвы, а кто и непотребные ругательства. Ванграп выхватил у кого-то топор и метнул в собаку, но она уже рванулась в лес, и только кусок ее хвоста извивался на дубе под топором.

4

Прошло две зимы с тех пор, как славный король Отакар железным ураганом пронесся по Самбии. Король пришел, помахал мечом, и прославленный ушел в свою далекую Богемию. А Самбия осталась. Она гудела, как опрокинутая дравина9696
  Дравина – долбленый улей.


[Закрыть] со злыми лесными пчелами. Дравина раскололась, и пчелы, обезумев от ярости, вились вокруг, потрясая легкими, но очень острыми метательными копьями.

Две зимы – с тех пор, как маленький отряд начал кружить по Самбии, охотясь на Криву.

Ванграп не думал о нем и не старался просчитать поведение Жреца. Оборачиваясь собакой, Крива и действовал, как зверь. Принимая облик человека, вел себя, как вайделот, чьими поступками в большей мере руководят духи и силы тьмы. Простому смертному не постичь их коварства. Ванграп охотился, используя себя, как приманку. Он знал, что Крива не забыл ни того, как бывший князь Вепря отнял у него монаха Христиана, возомнившего себя епископом Пруссии, ни того, что рыцарю фон Эбуру дважды едва не удалось прикончить Верховного Жреца. Рано или поздно, они встретятся.

Ванграп очень хотел покоя своей земле. Где бы ни прошел рыжий пес, он всюду метил тропу кровью. Горели замки, вырезались мирные поселенцы, бесновались даже крещеные пруссы. Мудрый Стардо увел ятвягов далеко на восток – в Рутению. Девять земель пруссов заключили с Орденом мир. Самбия воевала. Разгромленные и развеянные крестоносцами по ветру племена и роды, как из морского тумана, являлись вновь.

Из никого у них возникали новые вожди, набиравшие новые дружины. Новые вайделоты шептались с богами и носейлами у жертвеннных костров.

В глубине души Ванграп понимал, что уничтожение Кривы ничего не решит. “Самб воюет и после смерти”, или “И мертвый самб – воин”, примерно так переводились истины, на которых вскармливались витинги элитного племени пруссов. И все же он считал, что самбов нужно остановить, иначе к ним снова присоединяться другие земли и война опять полыхнет по всей Ульмигании.

В палатку вошел дозорный:

– Лазутчики привели чью-то мергу.

Женщина была молодой, простоволосой – незамужней, и выглядела напугано. Ванграп пригляделся к ее гривне. Железная с маленькими серебряными колокольцами, тонкой не прусской работы. Девица была не из простолюдинов.

– Ты чья?

Мерга молчала.

Огромный Виссамбр стоял рядом и вертел в руке короткий прусский меч. Острый конец мелькал у девицы возле самого лица.

– Если ты не ответишь, я уйду, – сказал Ванграп. – А мои воины с удовольствием позабавятся тобой.

Виссамбр вроде и не совершал никаких движений, только кончик меча блеснул ближе к телу девушки, а рубаха ее, будто сама собой, развалилась до пояса, правая половина съехала с плеча и открыла маленькую круглую грудь.

Мерга ахнула и натянула половинки рубахи до подбородка.

– Я из рода Варниса, – сказала она со страхом, косясь на то, как ухмыляющийся Виссамбр упражняется с мечом.

Дальше она отвечала без запинки.

Сколько витингов в деревне? Где остальные?

Был ли в деревне Крива?

Был. Витинги уходили с ним, и пришли с богатой добычей. Вернется ли?

Она не знает – это дела воинов. Но, из последнего похода ее брата привезли раненым. Ее и поймали, когда собирала целебные коренья.

– Хорошо. Мы не сделаем тебе ничего плохого. Свяжите ее и бросьте в палатку. Пусть подождет, пока мы соберемся для визита к Ворону.

Деревня Ворона была рядом, за двумя дюнами. Но Ванграп не захотел идти через них – сработал древний запрет.

Самбия покрыта мирными с виду холмами. Но бывало, что пруссы, расковыряв почву на таком холме под ячменное поле, будили духов земли. И тогда они ворочались под землей, и, несмотря на обильное возлияние жертвенной крови, холм, еще недавно щедро даривший зерном для хлеба и пива, просыпался белым песком, оживал и начинал угрожающе двигаться в сторону ближайшей деревни. Тогда самбы бросали все, что у них было в жертву носейлам дюн, и налегке уходили подальше, на день, а то и два дня пути. Две живые дюны и отделяли Ванграпа от деревни Ворона, и он не стал рисковать, решил обойти их.

Отряд вышел к ручью и по его откосу стал подниматься вверх, к озерам в глубине леса, к владениям Варниса. Поднявшись на очередной холм, они увидели деревню. Ворота были открыты, и это не понравилось Ванграпу. Это значило, что род либо ушел, а у него на это было полдня, или, что вернее – это ловушка.

Ванграп не хотел ввязываться в драку с Вороном. И не только потому, что тот хоть и пробавлялся разбоем, как и всякий другой, но в открытую против Ордена не выступал. Дело было еще и в том, что род Ворона основал друг отца Ванграпа – Балварн. Оба они были из морских волков. Когда-то давно, люди из рода Вепря подобрали их на берегу, чудом уцелевших после неравной стычки в море с данами. Оба стали рабами у одного витинга. Оба были храбрыми и удачливыми воинами. И после похода к литовцам, обоим хватило добычи, чтобы выкупить себя на свободу. Одного вскоре выбрали вождем Вепря, а другой с рабами и сеймином ушел и основал свой род.

Ванграп подумал, что мог бы сжечь деревню, забросав ее стрелами с горючей паклей. Но это ничего бы не дало. Если здесь западня, то уйти просто так ему все равно не дадут. За ним уже наверняка следят лазутчики из ухоронок.

Пока он раздумывал, из ворот деревни выехал всадник и направился к отряду. Он был без бруньи, а когда подъехал ближе, стало видно, что и без оружия, если не считать ножа на поясе.

– Белый Ворон ждет князя Ванграпа, сына Вепря. Если это ты, то мне приказано проводить тебя к вождю.

– Балварн жив?! – удивился Ванграп.

Всадник, не ответив, повернул коня.

Деревня казалась брошенной. Видно Ванграп был прусским князем только для Балварна. Для остальных – ненавистным крестоносцем.

В центре деревни у дома вождя проводник спешился и скрылся в дверном проеме, завешенном шкурами. К Ванграпу подъехал Виссамбр.

– Князь, а что будем делать с этой?

Девица висела поперек лошади. В Самбии цена мерги сильно колебалась. Иногда за нее нельзя было взять и худого козла, но можно было получить и сверяписа. Это зависело от того, насколько дорога она родственникам.

– Лишняя лошадь нам не помешала бы,– сказал Ванграп. Прусские лошади были мелковаты для рыцаря, но очень выносливые, они идеально подходили для обоза.– Да, попробуй вышибить с них коня. И, кроме того, – Ванграп заговорил по-немецки.– Выведай, что сможешь о рыжем кобеле. Возьми с собой Фридриха и Эйбута. Будь осторожен – не нравится мне эта тишина.

Шкуры на входе зашевелились. Из-под них выглянул проводник.

– Балварн ждет тебя, князь.

Несмотря на то, что в доме горели факелы, Ванграп не сразу разглядел Балварна, утопающего в груде мехов у очага. Возле него сидела женщина и обтирала ему лоб холстинкой. Видно было, что старого вождя лихорадит, но глубоко запавшие глаза смотрели ясно.

В доме было еще несколько витингов, вождь приказал им выйти. Сделали они это без охоты, косясь на Ванграпа.

Ванграп снял шлем.

– Я боялся, что ты не придешь, – сказал Балварн. – Мой вайделот шептался со своими богами, и они сказали ему, что ты придешь в день моей смерти. Но я никогда не верил прусским богам, и боялся, что мне придется уходить в Валгаллу, так и не увидев тебя. Но – Хель у изголовья, и ты – здесь.

Вождь замолчал и прикрыл глаза. Тут же женно зачерпнула плошкой густую дымящуюся жидкость из горшка у очага, и поднесла к его губам. Вождь отвел плошку.

– Один не дал мне счастья иметь детей. Но, очень давно, когда мы с твоим отцом были рабами у Вепря, мы стали братьями.

Балварн выпростал руку и показал Ванграпу шрам на запястье.

– У меня нет других наследников, кроме тебя, – он поднял руку, предупреждая возражения. – Не торопись с ответом. Подумай. Я знаю, род Ворона небольшой. Кроме того, у тебя будут сложности с жрецом, да и витинги вряд ли примут тебя с радостью. Но ты большой воин, ты сможешь взять их в свои руки.

– Я крещеный, – напомнил Ванграп. – Мой Бог накажет меня, если я буду служить другим богам.

– Я думал об этом. И не вижу ничего страшного, если после моей смерти, род примет твоего Бога. Помнишь, это ведь я подарил тебе когда-то этот крест, – указал Балварн на грудь Ванграпа, где висело большое серебряное распятие. – Теперь – о другом. Мне не нравится прусский обычай оставлять трупы в доме до тех пор, пока не провоняется вся деревня. Я хочу, чтобы моя душа отправилась в леса Одина сразу после смерти.

– Хорошо, я прикажу сложить погребальный костер сразу, как только ты отдашь Богу душу. Не хочешь ли ты сам окреститься?

– Нет, – резко сказал Балварн. – Я и так прожил жизнь с чужими богами. А сейчас уходи. В доме витингов приготовлено угощение для тебя и твоей дружины. Уходи. Мне нужно приготовиться. После трапезы вернешься. Я научу тебя, как найти того, кого ты ищешь.

Ванграп помедлил, ожидая, что Балварн еще что-то скажет, но тот только отмахнулся.

С холмов сползали сумерки. Отряд был в седлах, руки – на рукоятках мечей. Притихшая деревня казалась им затаившейся. Но это могло объясниться и тем, что жители ждали смерти вождя. Ванграп приказал спешиться.

Подошел Виссамбр, волоча за собой мергу. Руки у нее все еще были связаны.

– Ее брат умер, а больше никаких родственников нет.

– Ну, так у брата должно же быть какое-то имущество. Он был витингом, участвовал в набегах!

– Он умер еще утром. Сразу, как только она ушла за травами. А поскольку она долго не возвращалась, племя сочло ее пропавшей… Там все пьяные, и уже ничего не осталось. Они даже пытались продать мне ее саму.

Ванграп вытащил нож и подошел к мерге.

– Как тебя зовут?

– Битта. Не убивай меня, я буду тебе рабыней, служить буду.

– Мне не нужны рабы.

Она опустила голову. Ванграп перерезал ей веревки на руках.

– Иди, с Богом.

5

Ванграп сидел, вытянув ноги к очагу, и смотрел, как подрумянивается мясо на окороке медоеда, шпигованном диким луком. Мяса на окороке уже было мало, выглядывала желтая кость. К очагу все реже подходили воины, разговор становился тише, и кое-кто храпел, привалившись к черным, закопченным бревнам стены, а пиво все подавалось. Неполные жбаны доливались, взамен пустых, появлялись тяжелые, в пене.

Он как-то быстро захмелел. Веки тяжелели, голова то и дело валилась на грудь. Ванграп знал, что надо бы выйти, проверить дозоры, да и до ветру неплохо бы сходить, и он уже порывался сделать это несколько раз, но голова была неподъемной, а тепло очага таким уютным… Да и что тут, у старого Белого Ворона может произойти? У старого Белого Ворона… Вместе с его отцом, совсем мальчишками, они пришли откуда-то с севера, из-за моря, из каменистого края морских волков. И где-то у самой Самбии их окружили лодьи данов, и вода стала красной от крови… И в этой красной воде, огромной белой медузой, расплылись длинные седые волосы старого Балварна. И рука его, со шрамом от братания, тянется за мечом через край дубовой лохани с красной водой, но никогда уже ей не дотянуться… Никогда уже Балварну, бывшему Олафом при рождении, не умереть с мечом в руках, как умирают в краю его предков… Высоко, возвышаясь над краем лохани, торчит рукоятка рыцарского кинжала… Глубоко в сердце Балварна проникло его острие…

Ванграп тряхнул головой, отгоняя дурацкий сон. Потомок морских волков, самбийский князь, крестоносец – что кроме крови, могло ему присниться?

Он пошарил рукой на столе позади себя, но кружки не нашел. Тогда подтянул жбан и напился из него. Встал, шатаясь, звеня шпорами в тишине – отряд спал, кого, где сморило – и, придерживаясь за стены, вышел во двор. Так же, по стене, завернул за угол. Долго сливал накопившееся за вечер бражничества. Глаза не открывались. А хоть бы и открылись? Что в такой тьме увидишь? Тяжело же пиво у Ворона… Давно он так не напивался. Ноги отказывались держать его, глаза не открывались, голову невозможно было выпрямить… Надо поспать… Чуть-чуть поспать, и все будет в порядке… Он присел в песок у стены – сейчас, немного подышу воздухом, и пойду, посплю.

И уснул. Но перед тем как мозги его отключились, что-то шевельнулось в них, как будто что-то было не так, чего-то он не увидел, что должен был заметить.

Он не увидел дозорного у входа. Тот лежал за тем же углом, что и Ванграп, в двух шагах от него. И хотя горло его было разорвано так, что голова едва не отвалилась от туловища, крови под ним почти не было.