Текст книги "Ульмигания"

15

Ночью в деревне не спали. Искали княжича. Артайсы с факелами обшарили каждую кочку на болотах. Василько разделил витингов на маленькие отряды, и обыскивал окрестные леса. Лица ятвягов вытянулись, глаза тускло светились страхом.

“Волколак”… – шептали они друг другу на ухо.

“Князь Кантегерд отступился от старых богов, и теперь они мстят нам”.

Но не роптали – боялись Василькиных звероподобных татар.

Далеко за полночь, Василько отпустил людей по домам, с тем, чтобы, отоспавшись, вновь приняться за поиски.

Марта не спала, но сидела у постели мальчиков, оцепеневшая, уставившись пустым взглядом в то место, где еще вчера лежал такой теплый, маленький Генрих. Теребила одной рукой разметавшиеся волосы спящего Дитриха. Раза два он открывал глаза, и, поглядев на Марту, спрашивал:

– Не пришел еще Генрих?

– Спи, – говорила Марта. – Спи. Он придет, не волнуйся. Василько разыщет его.

Дитрих кивал, и безмятежно засыпал.

“Ребенок, – думала Марта. – Что с него взять?”

Пришел Василько, покашливая, как всегда.

Он ходил бесшумно, и раньше не раз пугал Марту, неожиданно оказавшись рядом. Потом, приближаясь, он стал покашливать. Положил руку ей на плечо, и молчал. Постоял так немного, и ушел.

Внутри Марты, еще с вечера, все сжалось в ледяной комок и застыло, только в голове мягкий молоточек осторожно постукивал в такт ударам сердца.

Ближе к рассвету, она ушла на женскую половину, где жила одна, и прилегла на лавку, но уснуть не могла. Лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту потолка. Позже, Василько спрашивал ее о том, сколько времени она так пролежала, но Марта не могла вспомнить. Время для нее тогда свернулось в густую черноту под потолком, без формы и размера. Не было ни вчера, ни завтра, ни дня, ни ночи. Одна глухая темень над головой.

Вдруг ей показалось, что где-то во дворе, она слышит слабый голос Генриха. Марта встрепенулась и села. Прислушалась. И опять почудилось, будто Генрих зовет. Звук был слабым, невнятным, да и был ли он вообще? Но и того хватило ей, чтобы выскочить из дома, напряженно вслушиваясь в рассветные звуки.

Галки возились под кровлей. Где-то заблеяла коза. Громко капнуло через дорогу возле старой липы.

Теперь она ясно слышала что-то вроде слабого голоса, позвавшего со стороны северных ворот. Она побежала.

Раньше, в первые годы после переселения ворота стерегли витинги, теперь будка дозорного пустовала. Но ворота на ночь все-таки запирались на массивный засов, и Марте самой никак его было бы не открыть. Подбегая к воротам, она даже подумала, чтобы позвать кого-нибудь, но увидела, что одна створка приоткрыта. Она скользнула в щель, и остановилась, прислушиваясь. Прямо от ворот, начинались две дороги. Одна, хорошо проторенная, на запад к Янтарному берегу, другая, прямо поднимавшаяся на высокий холм, за ним рассыпалась на тропки. Справа был небольшой сырой топкий участок леса, заросший орешником и кустистой черной ольхой. Хорошо были видны только заросли ежевики на его опушке, да темнели коричневыми стволами первые деревья. Все остальное утопало в густом тумане, застрявшем здесь с ночи. Но именно оттуда, из глубин тумана, послышалось глухое:

“Марта, Марта!..”

Это был голос Генриха. Она уже не сомневалась в этом.

“Марта! Марта!” – слышала она, продираясь сквозь цепляющиеся за подол ежевичные плети.

“Марта, помоги мне…” – звал брат.

Из дома она выскочила босиком, и сейчас десятки колючек впились в кожу ног. Она промокла до пояса. Но хуже всего было то, что коса растрепалась, и, цепляясь за ветви, мешала двигаться вперед, к жалобно звавшему Генриху.

Внезапно, голос смолк.

Марта прислушалась, потом нагнулась, выпутывая волосы из боярышника, и это ее спасло. Она увидела, как сбоку метнулось что-то яркое, рыжее, и, перелетев через нее, с треском рухнуло в заросли. Она удивленно посмотрела в ту сторону, и увидела большого, лоснящегося молодого пса. Тот уже вскочил на ноги, и, оскалившись, присел на задние лапы, готовый к прыжку. То, что произошло дальше, она почти не видела. Пес прыгнул, но еще за мгновение до того, что-то тяжелое ударилось в нее, швырнуло Марту в сторону, в грязь. Потом рыжее пятно столкнулось с большим и темным, раздался звук, будто бросили белье в ручей, пес громко взвизгнул, и когда Марта перевернулась, наконец, на спину, то увидела над собой рутена наемника в странной позе – согнувшегося, хватающего рукой свой сапог. Но тут же Василько выпрямился. В руке у него был длинный узкий нож, который мелькнул рыбиной, и исчез. Истошно завизжала собака, послышался затихающий хруст сухих веток и прошлогодней травы.

Марта села, изумленно разглядывая облепленное грязью платье. Василько был неподалеку – шарил в кустах, что-то выискивая на земле. Видно он нашел что искал, потому что поднял и сунул себе за пояс. Выдернул торчавший в стволе дерева нож и, обтирая его о полу исподней рубахи, подошел к Марте.

– Не попал, – сказал он. – Только лапу слегка задел. И это – странно.

Он немного подумал, и добавил, как бы про себя:

– Не нравится мне эта собака.

Потом присел у Марты и, вглядываясь своими синими глазами в нее, спросил:

– Я так полагаю, что ты не помнишь, как сюда попала. А, княжна?

Она попыталась вспомнить, но не смогла. Сейчас Марта чувствовала, как болят ноги, но посмотреть, что с ними, не смела в присутствии мужчины.

– Ну, не говори ничего, – сказал Василько. – Потом поболтаем. Ты можешь идти?

Марта кивнула и встала на ноги, но тут же беспомощно села – ступни горели огнем.

– Ладно, – сказал Василько. – Тело твое хоть и неприкосновенно, но выбираться отсюда как-то надобно. Что скажешь, если я возьму тебя на руки?

Марте кровь хлынула в лицо, и она опустила голову.

– Спасибо, что не отказала, – пробормотал Василько, поднимая и прижимая ее к груди, как ребенка.

Марта считалась очень высокой девушкой в своем племени, и она никак не думала, что Василько сможет так легко нести ее, хотя и слышала разговоры о его невероятной силе. Она вяло вспомнила о том, как он ломает о колено ятвяжские мечи, потом уткнулась ему в плечо, и вдруг заплакала. Сначала тихо, подвывая, а потом навзрыд, захлебываясь слезами.

– Поплачь, – приговаривал Василько, покачивая ее на руках, как младенца. – Поплачь, княжна, от этого тебе полегчает. Я знаю, у меня однажды тоже так было…

16

Кантегерд в тот день не приехал.

Не приехал он и к утру следующего. Зато на рассвете, витинги, открывая южные ворота для скота, увидели снаружи понурую лошадь с лежащим на ней всадником. Непокрытая лысая голова его была залита кровью. Из-под правой лопатки, торчало древко копья.

В яремной вене татарина слабо, но ровно вздрагивала жизнь. Василько хотел сунуть руку ему за пазуху, чтобы ощупать место на груди, где вышел наконечник копья, но большая часть крови спеклась с одеждой и прилипла к коже так, что рубаху пришлось резать и отдирать кусками. Древко обрезали сразу, оставив снаружи конец в полторы ладони. Судя по углу, под которым он торчал, копье вошло удачно, задев только край легкого. Скверным было то, что оно не проскочило насквозь, видно метнули с большого расстояния. Непонятным было и обилие крови. Древко должно было запереть рану, и кровь разлилась бы внутри тела.

Голого татарина перевернули на левый бок, и Василько, наконец, ощупал место, где должен был, но не вышел наконечник. И тут татарин открыл глаза и хрипло, с бульканьем в груди, что-то спросил на никому не понятном языке. Василько ответил, судя по тону, успокаивающе. Татарин закрыл глаза. Лицо его было цвета недубленой кожи козленка. Не поднимая век, он сказал несколько слов, потом, после передышки, еще несколько.

Василько слушал, легонько похлопывая пальцами по коже спины, вокруг торчавшего обрезка копья. Лицо татарина кривилось, но говорить он продолжал. И вдруг, неожиданно для всех, Василько сильно ударил ладонью по древку и вогнал его в спину татарину. Тот захрипел и потерял сознание. С правой стороны от соска у него высунулся широкий окровавленный наконечник. Василько взялся за него, и неторопливо вытащил все остальное. Его еще надо было обмыть, чтобы прочесть насечки-руны, но и так – по тому, что наконечник был широким, каменным – стало ясно, это копье для ритуальных убийств. Как оно оказалось в татарине, было непонятно. Жертву обычно убивали связанной на, специально освященном для этих целей, камне с желобком для стока крови. Василько же о том, что ему сказал татарин, пока помалкивал. А спросить никому не приходило в голову. Любопытство – черта не воина, но беззубой старухи.

А копье попало в татарина случайно. Только потому, что у витинга, метнувшего его, ничего другого под рукой не оказалось. Кантегерда и тех, кто сопровождал его, пленили, когда они поднимались по лесистому склону Гальдагоры. Не прислушиваясь к заверениям Кантегерда о том, что он пришел с миром, самбы связали их и бросили посреди поляны, у ритуального костра. Там они провели почти сутки. Их по первому требованию отводили по нужде, давали воды, но не кормили. И никто не обращал внимания на требования Кантегерда отвести его к вождю или вайделоту. Было ясно – готовят к жертвоприношению. Неподалеку от ритуального костра, росла поленница жертвенного. Когда стало ясно, что мирная миссия провалилась, татарин, умевший напрягать тело так, чтобы потом освободиться от веревок, ночью развязался и освободил ятвягов. Но как только он начал снимать путы с лошадей, самбы это заметили и подняли тревогу. Татарину удалось запрыгнуть на коня, но когда он уже был на краю поляны, витинг, дежуривший у ритуального кострища, метнул копье.

17

Кантегерд лежал на широком, плоском жертвенном камне, а по правую и левую руку от него лежали, и тоже ждали своей участи его верные витинги. Им, остававшимся еще язычниками, хоть их и приводили к крещению, казалось почетным умереть рядом с вождем, и они спокойно с достоинством ждали, когда Перкун рукой вайделота занесет над ними жертвенный нож или копье. Князю такой конец совсем не нравился. Если б его народ был более крепок в христианстве, он, может, и согласился бы на жертву. Но, с его смертью, ятвяги могли вернуться к язычеству, присоединиться к воюющим самбам, и разделить их судьбу, уже сейчас слишком очевидную – самбы будут драться с Орденом до последнего воина… А он собирался послать мальчиков учиться на запад, в Великую Империю… Хотел выдать Марту за Васильку… Интересно, добрался ли татарин до деревни? Один из витингов Кантегерда видел, как вскинул руки, пробитый копьем татарин, как обмяк на лошади, уносившей его в лес… Вряд ли. Если б он добрался, Василько со своей дружиной и ятвягами уже был бы здесь. Слишком много времени прошло с тех пор, как татарин попытался бежать. Кантегерд покосился в сторону шалаша, увешанного амулетами. За двое суток он так и не видел, чтобы оттуда выходил вайделот. Может, его там и нет? Вообще, происходило что-то странное. Чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Или кого-то? Поляна была изукрашена, как к празднику – деревья в побрякушках; столбы с головами вепря, лося, медоеда, зубра; три огромных деревянных бога посредине – Пикол, Перкун, Потримп. Но никакого праздника сейчас нет. Неужели вся эта чепуха об ожидании Нового Кривы, действительно имеет какие-то основания? Человеческие жертвы – совсем не рядовой случай. К чему-то же это приурочено!

Об этом же думал и Василько, следя за тем, что происходит на поляне. У него было полтора десятка мечей, да еще сотня ятвягов обходила гору с другой стороны. Василько предпочел бы все решить без них. На Войте105105
  Войт – Совет витингов.


[Закрыть] он предложил план, с которым мог бы малой кровью, и бесшумно освободить князя при помощи только своих людей. Но ятвяги неожиданно обиделись, и довольно резко напомнили ему, что это, прежде всего, им самбы объявили войну, а он – Василько, хоть и Великий Воин, но всего лишь наемник.

Четыре татарина, выбрав удобные места для стрельбы из лука, наблюдали, каждый за своим сектором обстрела. Несильный ветер шелестел кронами дубов. Среди деревьев, он не чувствовался, но на поляне должен был изменить полет стрелы, и Василько боялся, что это может испортить дело.

Он отдал последние распоряжения и с двумя воинами направился к поляне. Василько уже приближался к ней, когда чья-то рука из сумерек перехватила узду его лошади, а у своей шеи он увидел узкий длинный наконечник метательного копья.

– Ты пришел за своей смертью? – спросили его на самбийском диалекте. – Или ты – с Тем, кого ждем?

– Я – с Тем, кого вы ждете, – ответил Василько, и тут же понял, что совершил ошибку, открыв рот.

На ятвяжской кобылке, и в русском шлеме, который часто использовали и самбы, он должен был сойти за прусса. Но его спросили, и он ответил – ему не оставалось ничего другого. А самб услышал его акцент. Василько был в тяжелом панцире, и метнуться куда-то в сторону, от направленного в горло копья, не успел бы. К счастью, кому-то из татар показалась эта сцена затянувшейся и самб, выронив копье, схватился за стрелу, пробившую ему грудь. Одновременно с этим, сверху, прямо из воздуха, возник другой витинг, и рухнул на Васильку, проскрежетав ножом по панцирю. Василько поднял кобылу на дыбы, и бросил в сторону, пытаясь скинуть повисшего на нем сзади самба, но тот прилип, как паук, уцепившись за упряжь. Как только передние ноги кобылы коснулись земли, самб перекинул ногу через круп. Василько этого не видел, но знал, что именно так и должно быть, и, развернувшись всем корпусом, двинул локтем в то место, где могла быть голова самба. Шип, напаянный на локтевой щиток, вошел ему в висок. Самб упал, и Василько смог разглядеть, что обоим рыцарям за ним, повезло гораздо меньше – их сняли с лошадей. Один еще отбивался, но другой уже лежал на траве, корчась вокруг вошедшего ему в живот трезубца. Это был Войтек. Не то чех, не то лях, почти мальчишка, он недавно прибился к Василькиной дружине, и обещал быть очень хорошим воином. Первым побуждением было – повернуть, но Василько сдержался, и, выхватив меч, послал кобылу к поляне. Он уже слышал топот коней наемников, и – с другой стороны поляны – боевой клич ятвягов: “За мать Лосиху!”. Это кричали люди, которых считали христианами.

Сумерки на поляне были реже, чем в лесу. Он уже видел, как силится приподнять голову от камня князь Кантегерд, в попытке разглядеть то, что происходит, как выскочил из своей палатки вайделот с большим ритуальным ножом, как он вскинул руки к небу, взывая к богам. Василько увидел самбов, скачущих на неседланных конях ему наперерез. Но обо всем этом он забыл, едва заметил, что под углом к нему, к жертвенному камню большими прыжками стремится рыжий пес. Василько вдавил шпоры в бока кобыле.

Пес опережал его совсем чуть-чуть, на пол-лошади и, не добежав до камня, резко свернул в сторону и ушел в лес. Василько провожал его глазами и не видел, ни как падали, сбитые татарскими стрелками самбийские витинги, ни как высыпали на поляну ятвяги. И только когда пес исчез в темноте за деревьями, он оглянулся, и удивился тому, как мало на поляне самбов. Около десятка их, сбившись в кучку, отчаянно отбивались от толпы ятвягов. Василько слез с коня и перерезал веревки, стягивающие Кантегерда и его товарищей. Потом велел одному из подъехавших наемников, разыскать вайделота, если тот еще жив.

Он был бы жив. Ятвяги не посмели бы тронуть жреца. Но татарским лучникам было наплевать на ранг врага, попавшего в их сектор обстрела. Две стрелы попали ему в грудь, а одна пробила щеку и застряла в горле. Ни Василько, ни князь Кантегерд так и не узнали, что же тогда готовилось на Гальдагоре.

18

Как только Кантерерд услышал об исчезновении Генриха, тут же распорядился возобновить, угасшие было, поиски.

– Три дня уж прошло… – напомнил ему Василько, но настаивать не стал. Даже сам возглавил группу, отправившуюся на север от деревни, в пустынные места, где среди дюн жил вечный ветер. Он был почти уверен, что Генриха на этом свете уже нет, и не надеялся найти его, но Васильке нужно было подумать. Какие-то смутные подозрения не оставляли его в покое. Чувство было такое, будто что-то, о чем он всегда знал, вдруг выскочило из головы, и он никак не может вспомнить, что же это было?

Он поднялся на Овсяную гору, самую высокую на Ятвяжском Углу, с которой в ясную погоду хорошо были видны и западный, и северный, берега полуострова. Прямо перед ним были земли, когда-то принадлежавшие роду князя Ванграпа. У небольшого лесочка, еще можно было разглядеть остатки его деревни, примостившейся к ручью. Несколько домов было восстановлено, там жили ятвяги106106
  К тому времени из одиннадцати прусских племен в Ульмигании осталось только девять. Галинды (голядь, по-русски) еще раньше ушли на восток, в земли восточных славян. Ятвяги/судавы/, населявшие юго-восток Пруссии, под началом князя Стардо переселились куда-то к границам нынешней Белоруссии, в дремучие леса Литвы, и там ассимилировались в среде русской и литовской знати. Например, в русских летописях («Галицко-Волынская», «Задонщина») многие ятвяги упоминаются уже, как литовские и русские князья. Однако часть их крестилась и встала под опеку Тевтонского Ордена. Чтобы окончательно порвать с языческим прошлым, князь Кантегерд попросил Конрада фон Тиренберга, будущего ландмайстера Пруссии, дать ятвягам другие земли, подальше от родовых капищ. Фон Тиренберг выделил им северо-западную часть Самбии, опустевшую к тому времени в результате бесконечной войны самбов с Орденом. В 1258 году около полутора тысяч человек князя Кантегерда пришли и основали здесь Хайлигенкройц, Сант Лоренц и множество мелких деревень. С тех пор эту часть полуострова называют Судауше Винкель – Ятвяжский угол.


[Закрыть].

Василько, в который уж раз, вспомнил, как легко бежал стройный красноватый пес… Явно не тот, которому Ванграп выпустил кишки. Тот был старым, с проседью в шерсти и куцым хвостом… Что-то было не так. Ах да! Пес, еле заметно, припадал на левую ногу. Василько тогда, в ольшанике, зацепил его. Хотя должен был убить. Но нож, в самый последний момент, вдруг вильнул в сторону. Это так удивило Васильку, что он потом несколько раз подолгу разглядывал верный кинжал, пытаясь найти появившиеся с годами изъяны. Их не было.

19

К вечеру поисковые группы стянулись в деревню.

Ничего не дали ни прочесывание лесов и дюн, ни расспросы по мелким деревушкам. Кантегерд сидел, глядя в пол, как обычно, когда он размышлял, но попытки Василько втянуть его в разговор, ни к чему не привели. Только иногда князь поднимал голову, и спрашивал:

– За что же мне все это?

– Да не за “что”, а “почему”? Надо подумать, откуда это идет? – пробовал Василько разговорить его, но Кантегерд опять склонял голову, и тупо смотрел под ноги.

Василько оставил его и вышел во двор.

В липах, за часовней, пробовал голос соловей. Несколько раз щелкнет и прислушается. Потом немного посвистит вполсилы и опять вслушивается – то ли в свой голос, то ли ждет от кого ответа. Женщины, сидя у своих домов – кто на корточках, кто на пеньке – ждали коз с пастбища.

Из дома вышла Марта и стала звать Дитриха. Тот отозвался из-за дома и потом прибежал, шлепая босыми ногами по выстланной булыжником площадке. Марта что-то сказала ему, Василько не расслышал, он сидел немного поодаль от двери под тихо шелестящей, только что распустившимися листочками, березой.

– Я еще немного поиграю, – попросил Дитрих.

– Нет, – Марта повысила голос. – Вода остынет.

Они вошли в дом, а Василько еще смотрел какое-то время на диагональ строганной доски, закрывшейся за ними, двери, отключив сознание, не подпуская к себе страшную догадку, которая нарастала снежным комом, и вдруг прорвалась, и ударила в голову, и в лицо, и вспыхнула, окатив жаром так, что Василько мгновенно покрылся потом.

Дитрих, чуть заметно, хромал.

Василько бесшумно вошел в жарко натопленную комнату мальчиков.

Дитрих голый спиной к входу стоял в тазу с водой, а Марта поливала его из глиняного кувшина. На его левом бедре был хорошо виден узкий, затянувшийся коричневой корочкой, ножевой порез.

“Заживает, как на собаке”, – подумалось Васильке.

Дитрих вздрогнул и повернулся к нему.

– Открой рот, – сказал ему Василько.

Тот замотал головой, и приложил ладонь ко рту. Марта, услышав в тишине голос, чуть не выронила кувшин, но, подхватив его, прижала к себе, и так, в обнимку с кувшином, удивленно смотрела на Васильку.

– Открой рот! – повторил Василько, и двинулся к Дитриху.

– Ты чего здесь? – спросила Марта. – Что тебе нужно?

Дитрих выскочил из таза и стал пятиться к стене, прижимая ладонь к лицу. Василько метнулся вперед и схватил его за рыжие волосы.

– Открой рот, гаденыш! – крикнул он, собираясь другой рукой схватить Дитриха за горло.

И тут Дитрих завизжал.

И визг этот был ужасен. В нем был и страх, и животная злоба, и еще что-то дикое, жуткое, темное, о чем никто из смертных не знает, но может только догадываться, проснувшись иногда среди ночи в холодном поту.

Василько инстинктивно отпрянул, готовый бежать на край света от этого страшного звука, зажав уши руками, но эти самые руки привыкли реагировать по-другому.

Звук захлебнулся, Дитрих оторвался от пола, отлетел к стене, ударился о нее всем телом, и осел. Василько нагнулся, чтобы заглянуть ему в рот, но что-то взорвалось у него в голове белой вспышкой…

20

Он почувствовал, что замерз, хотел повернуться, но руки его будто исчезли.

Василько открыл глаза.

Пошевелил руками.

Они были надежно связаны за спиной. Связывали бесчувственного, иначе сейчас он смог бы освободиться. Ноги тоже были плотно обмотаны веревками. Он повернулся на спину, сколько смог и осмотрел темноту. Справа вверху светлел небольшой квадрат. Он был в “темной”. Так. И как же он сюда попал? Василько расслабился и стал вспоминать.

Сидел под березой.

Рыжий выродок, внезапно охромевший. Рана на бедре от ножа.

Василько хотел посмотреть, есть ли у него верхний левый клык, или этот клык у Васильки за поясом?

Тот завизжал, как свинья…

И все. Провал.

Кажется, Василько успел еще ударить поганца…

Голова болела – похоже, что его кто-то приложил. Еще Василько был почему-то мокрым. Пытались отливать, что ли? Или это Марта его – кувшином с водой?

Он почувствовал, что снаружи кто-то есть.

– Эй! – крикнул он. – Кто-нибудь!

Свет в смотровом окошке заслонила чья-то голова.

– Позовите князя, – сказал Василько.

Голова исчезла.

Через какое-то время загремели засовы, и в темную вошел сначала витинг с факелом, а затем Кантегерд.

– Очухался? – спросил Кантегерд.

– Прикажи развязать меня, – сказал Василько.

Кантегерд подумал, потом сказал витингу:

– Развяжи ему ноги.

Витинг снял веревку.

– А руки? – спросил Василько.

– С руками пока погодим.

Василько встал.

– Там снаружи полтора десятка моих витингов, – сказал Кантегерд, как бы, между прочим.– А твои люди заперты под охраной.

– За что же такая честь? Не за то ли, что мы пять лет живота не жалели для твоей светлости?

Кантегерду принесли скамью и он сел. Василько со связанными руками остался стоять перед ним. Как пленник.

“Интересно оборачивается”, – подумал он.

– Ты меня не попрекай, – сказал Кантегерд. – За твою службу, тебе и честь была особая. Я тебя чуть не за брата почитал. А тебе, видать, этого мало было? Захотелось место мое занять, самому княжить?

Василько вгляделся ему в лицо.

– Что с тобой, князь? Или пива с горя перепил? Может, тебе пойти проспаться? Я могу здесь и до утра подождать.

Кантегерд вдруг вскочил и заорал, выпучив глаза:

– Ты мне голову не дури! Хватит! Наслушался я твоих речей дружеских! Ты наследника моего в озере утопил? Отвечай, не то я прикажу тебя поджарить!

Василько опешил.

– Какого наследника? В каком озере? Ты что, бредишь, князь?

Кантегерд сник, снова сел на скамью и уставился на свои сапоги.

– В озере, за часовней, – сказал он. – Сегодня выловили.

Василько еще плохо понимал то, что он говорил.

– Генрих – в озере, за часовней?

– Дитрих видел, как он с тобой шел туда, – добавил Кантегерд. – Тебе не отпереться. Ребенок такое не выдумает.

Василько зло усмехнулся.

– Да уж, ребенку такого не выдумать. А что же он раньше молчал, когда мы болота, да леса обшаривали?

Кантегерд поднял голову и посмотрел на Васильку.

– Тебя боялся.

– Ясно, – сказал Василько. – Интересно оборачивается. А тебе Марта говорила, что произошло, пока ты гостил у самбов?

– Да, – сказал Кантегерд. – Только я думаю, ты сам же это и подстроил.

Василько аж дернул головой с досады. Но с толку сбить себя не дал.

– Так вот, я у того пса зуб выбил. Он у меня здесь, за поясом. Можешь посмотреть.

Кантегерд повел головой, витинг влез Васильке за пояс, вытащил клык и передал князю. Он повертел его в руке.

– Собачий.

Василько кивнул:

– Левый, верхний. У Дитриха его тоже нет.

Кантегерд поднял голову.

– Ну и что? У всех детей падают зубы в этом возрасте.

“Чтобы я не сказал сейчас, Кантегерд не поверит”, – подумал Василько, но попробовал зайти с другой стороны:

– Вспомни, я сам тебе привез его…

– Хватит! – сказал Кантегерд. – Я всегда считал тебя честным воином. Противно смотреть, как ты изворачиваешься.

“Он ничего не слышит”, – подумал Василько.

– Утром тебя казнят, – добавил Кантегерд. – Мы похороним тебя по-христиански. Я вызову брата Петера. Ты умрешь, как рыцарь, и никто не узнает о том, что ты натворил. Это все, что я могу для тебя сделать.

Васильке почему-то стало жаль Кантегерда. Он вдруг увидел, как тот постарел за этот день.

– Ты думаешь, если б я хотел княжить в твоем племени, то вытаскивал бы тебя из-под ножа вайделота?

Кантегерд встал и махнул рукой.

– Тут тебе мои витинги помешали. Мне говорили, что ты будто бы сам собирался меня отбить. Если б мои витинги не…

– Твои витинги? – перебил его Василько. – Смотри, княже!

Он ударил державшего факел ногой в пах и, когда тот, охнув, согнулся, другой ногой – в висок. Князь выхватил нож, но он тут же был выбит из его руки, и сам он, через мгновение, кувыркнувшись через Васильку, оказался лежащим на полу. Василько сидел верхом на груди князя, а его колено давило Кантегерду на горло.

Упавший факел судорожно вспыхнул и погас.

Князь хотел крикнуть, но не смог, только хватал ртом воздух. Руки его были под Василькой. Он понял, что еще чуть-чуть и умрет. Но Василько ослабил нажим.

– Ты видишь, князь, – сказал Василько. – Если бы мне понадобилось, я мог бы тысячу раз тебя убить. Но я уже понял, что доказывать тебе сейчас что-либо, не имеет смысла. Поэтому, я отпущу твои руки, а ты снимешь с меня веревку. Потом я скажу, что нужно делать. Если ты не натворишь глупостей, я не причиню тебе вреда.

Он приподнялся, и Кантегерд, на ощупь отыскивая концы, развязал ему руки.

Василько отпустил его и исчез в темноте.

Кантегерд встал на ноги.

Внезапно он почувствовал, что ему стало гораздо легче, чем было до сих пор. Он будто вышел из тумана на берег, к чистой воде. Так было, когда он пришел в Самбию и увидел море. Вместе с тем, появилось осознание того, что он только что совершил какую-то роковую ошибку, за которую после придется жестоко заплатить. И если б знать – какую? – ее можно бы тут же исправить. Но в голове была мешанина, в которой он не мог разобраться.

– Послушай, – сказал он в темноту.

– Нет, – перебил его голос Васильки. – Я тебя уже выслушал. Теперь ты меня будешь слушать. У меня в руках меч, и ты знаешь, что это значит. Если не хочешь лишиться своих витингов, ты их сейчас отошлешь.

Кантегерд подошел к двери, открыл ее и приказал ятвягам разойтись.

– У тебя все в порядке, светлый князь? – спросил один из них, вглядываясь в свете факела в Кантегерда.

Приказ казался странным, и он надеялся увидеть какой-то жест или знак о том, чтобы быть начеку. Но и лицо, и голос князя были спокойны, и даже казалось, он доволен чем-то.

– Да, – сказал он. – Теперь я могу без вас обойтись.

Оглядываясь, витинги ушли.

– Ну? – спросил Кантегерд, повернувшись лицом к темному проему.

– Что дальше?

– Пойдем к моим рыцарям. После ты расплатишься с нами, и мы мирно уйдем. Если кто из них захочет остаться у тебя на службе, я не стану возражать. За раненым татарином кто-нибудь из нас придет позже.

Наемники не очень удивились, видя, чем окончились переговоры Кантегерда с Василькой. Любой из них мог бы проделать то же самое, если б понадобилось. Они дали запереть себя в палатах, где жили, потому что видели бредовость княжеских обвинений и надеялись, что это быстро выяснится. Большая беда ждала бы ятвягов утром, когда б наемники узнали, что Кантегерд собирается расправиться с Василькой.

Двое из них сопроводили князя за жалованьем.

После, уже устроившись в седле, и упрятав за пазуху свой мешочек с брактеатами, динариями и солидами107107
  Монеты разного достоинства, ходившие в Орденской Пруссии.


[Закрыть], Василько сказал Кантегерду:

– Мне жаль тебя, князь. Я не убивал Генриха. Но твое княжество, действительно, кое-кому очень нужно.

Василько подумал, что-то прикидывая в уме, потом добавил:

– У тебя есть две недели. И если за это время ты не разберешься с тем, что у тебя тут творится, я начинаю собственную охоту.

“А вернее, продолжу охоту князя Ванграпа”, – подумал он, но вслух ничего не добавил, пришпорил коня.

Они уходили на юг.

Князь Кантегерд стоял, и смотрел вслед.

Вместе с ним стояли дозорные витинги. В тот день, когда выяснилось, что самбы пленили князя ятвягов, Василько распорядился возобновить охрану стен и ворот деревни.

– Прикажи, князь, и мы их догоним, – сказал один из витингов.

Кантегерд повернулся и пошел к дому.

Вместе с прекращением службы на ятвягов, Василько перестал быть начальником своим рыцарям. Народ это был разноплеменный и разновозрастный, и чаяния у них были разные. Кто-то хотел уже покоя и почета. И того, и другого можно было добиться на службе у Ордена. Кто-то собирался к ливонцам – менее строгое соблюдение ими уставов давало возможность быстрого обогащения и получения титула и вотчины. Кто думал податься к ляхам. Большинство приступило к Васильке с просьбой не распускать дружину, а податься куда-нибудь всем вместе. За годы они притерлись друг к другу и в бою действовали, как единый организм, что увеличивало шансы на выживание каждого. Но Василько не хотел втягивать их в собственную войну, да и неразумно гоняться за собакой целой дружиной. К тому же, неизвестно было, что дадут эти две недели, выделенные им Кантегерду. Уговорились через месяц встретиться в К¸нигсберге. Там все и решить. Все равно нужно время, чтобы оглядеться, послушать, что говорят в трактирах.

Расстались у стен Гермау.

Рыцари поначалу хотели переночевать в замке, но решили, что, если поторопятся, то к утру уже будут в Кенигсберге.

Василько направился к воротам.

Кантегерд вернулся домой и лег спать.

Перед этим он еще пытался разобраться в кутерме, которая завертелась вокруг его племени:

“Что там говорил Василько насчет того, что кому-то очень нужно мое княжение?..”

Но голова была тяжелой, в ней мелькали обрывки фраз, смутные образы – все это болью отдавалось в затылке и гулом в ушах. Он присел на лавку, чтобы попробовать хоть что-то понять в том, что происходит, но завалился на нее и уснул. Спал недолго, а проснувшись, сел и уставился на растрескавшийся сучок, чернеющий в бревне стены.

Позвал раба-литовца, послал его за витингом, которого все звали Ангрис – Уж. У него было и два других имени. Одно – то, что ему дали при рождении, и второе – христианское, но их давно уже все забыли. Ужом его звали за выдающиеся способности лазутчика. Считалось, что он может влезть в любую щель, и спрятаться даже в скудных пучках травы на склонах голых дюн. Кроме того, он, как и все лазутчики, умел бесшумно подкрадываться к дозорным и убивать их так, что те при этом не издавали и вздоха. Ему Кантегерд и поручил догнать, и убить Васильку.

– Не доезжая Гирмовы, с левой стороны от дороги есть заброшенная деревня самбов. Василько должен быть там.