Текст книги "Ульмигания"

3

Рана в плече Генриха Монтемина плохо заживала. Видно наконечник стрелы был смазан соком какого-то растения. Сейчас рука уже двигалась, и опухоль начала спадать, но поначалу, когда ее разнесло, и она покрылась синими пятнами, вайделот надров думал, что руку требует божок Пушкай, что живет под корнями бузины, и всерьез советовал отсечь ее и отдать богу, пока тот не захотел все тело князя.

В большой, хорошо укрепленной деревне надров Капнинесвик115115
  Капнинесвик /топоним неясный/ – ныне не существует. По некоторым данным, поселок был столицей надров.


[Закрыть], что была под холмом, там, где сходятся Писса, Анграпа и Инстер, Монте “гостил”. Именно так его пребывание и называлось, ибо согласно заповедям короля Вайдевута никто не мог изгнать гостя из своего дома. Здесь, в лесах Надровии, которые крестоносцы прозвали Диким Лесом, в сознании людей, еще почти не тронутом пламенем беспощадной войны, страх нарушения священного Договора между пруссами и богами был сильнее соображений безопасности. А последние требовали немедленно указать Генриху на ворота. Тем более что он был князем другого народа – натангов, и на особое отношение к себе у надров не мог рассчитывать.

В отличие от других вождей, прощаемых Орденом, едва те сложат оружие и признают крест, грехи Генриха Монте перед христианами были так тяжки, что он был приговорен к смерти без права обжалования. Орден ловил его, как мятежника и преступника, виновного в массовых казнях. Ловил Монтемина и прибывший в Пруссию с отрядом рыцарей брат его жены, принесенной князем в жертву богу Потримпу. Искали друзья Хиршхальса, божьего человека, славного воина, приютившего Генриха в юности и взлелеявшего собственного палача – князь послал его на костер, празднуя очередную победу. Дружба с этим человеком становилась опаснее признания в язычестве.

Совсем недавно Монте узнал, что ко всем перечисленным врагам добавились еще какие-то охотники. Они шли за ним по пятам с момента сражения у Бранденбурга. Из донесений его шпионов, поступавших с мест, где объявлялась шестерка наемников, можно было понять, что они – не монахи и не приехавшие из империи за приключениями рыцари. Судя по тому, что о них рассказывали, эти люди были из тех, которые еще до своего рождения посвящались войне, из таких же, как сам Монте, военных родов. Они – умевшие питаться дождевыми червями и корой деревьев, дышать под водой и убивать движением пальцев, а не доблестные всадники с перьями на шлемах, были опасны Генриху Монтемину. Он уже два раза посылал в ночь своих лучших лазутчиков, но в обоих случаях никто из них назад не вернулся. Монте подумал, что Орден нанял этих молодцев для его поимки. Такое уже было, и тогда ему удалось откупиться. Он не считал, что эти наемники чем-то отличаются от тех,– все они воюют за деньги, а значит, их можно перекупить. Но на отправленный запрос – что им нужно, чтобы уйти из Дикого Леса, пришел ответ – голова Монте.

Толмач надров, выступавший посредником в переговорах, поведал, что его знание немецкого не понадобилось. Те, кто искал головы князя, прекрасно изъясняются на прусском. Или вернее на той его разновидности, что называлась языком самбов.

– Самбы?! – поразился Монте. – Что им от меня нужно?

– Я не сказал “самбы”, князь, – уточнил толмач. – Я сказал, что они говорят, как самбы. Но они не пруссы. У того, с кем я говорил, славянский акцент.

– Лях или рутен?

– Не знаю. Но он послал тебе вот это.

К ногам Монтемина шлепнулся кожаный сверток.

Монте присел на корточки и развернул его.

На куске шкуры лежала окровавленная фаланга большого пальца и шесть камешков. Тринтвей116116
  Тринтвей – букв. «месть»; здесь – особый знак-предупреждение о неотвратимости мести.


[Закрыть]. Обычная галька и небольшой кусочек кисти. Кровная месть и шесть человек, поклявшихся ее исполнить. Это было серьезно. Охотники объявили Монте свое решение согласно обычаям земли пруссов, а это значит, что они ориентируются на ней не хуже витингов, и удара можно ждать из-за любого дерева в лесу. Шесть мечей, заточенных специально для него. Шесть ножей, шесть пар умелых рук.

Несмотря на последние поражения, Монте еще смог бы собрать сотню воинов и обрушиться с ними на шестерку охотников, но что это даст? Они растворятся в лесу и объявятся совсем в другом месте, а преследовать будут, пока хоть один из них сможет передвигаться. Но даже если б ему и удалось их уничтожить, это все равно ничего не меняло – в Пруссии Монте обречен. Рано или поздно Орден, который получал все большую помощь из империи и уже усмирил, где мечом, где хлебом большую часть страны, доберется и до Надровии. Монте нужно было уходить отсюда, уходить на Восток – в Литву, или еще дальше – на Русь. Там всегда высоко ценилось прусское военное искусство. Он и хотел уйти, но вдруг поползли слухи, что на Катаве – самой высокой горе Дикого Леса, где издревле обитал бог неба Окопирн, объявился Крива. Монте, впервые услышав об этом, не поверил. Крива исчез лет десять назад, в самый разгар Великого Восстания, когда Монте только что прибыл из Магдебурга. Считалось, что Верховный Жрец погиб. Однако слухи полнились, обрастали подробностями, и Монте, совсем уж было собравшийся покидать родные места, задумался. Что если Крива действительно остался жив и вернулся? Сейчас, когда от его дружины почти ничего не осталось, а роды других племен не пускали Генриха в свои деревни, чтобы не навлечь гнев Ордена, только освященное богами слово Кривы могло заставить пруссов вновь взяться за меч. Вдвоем, как Вайдевут и Прутено, Монтемин с Кривой объединили бы пруссов под одним флагом и, как в древности, в Великой Битве с мазурами, раздавили, перемололи врага в пыль под копытами прусских боевых коней. Тогда не только наемники, но и сам великий Господь христиан устрашится топота прусской конницы.

Молодой князь Ликса не скрыл облегчения, когда Генрих Монтемин объявил ему, что вынужден покинуть гостеприимную деревню надров.

– Куда же направится славный вождь натангов? – вежливо, но без любопытства спросил Ликса.

– Говорят, на Катаве поселился Крива…

– Говорят многое, да не все так бывает, как сказывают.

– Посмотрим, – сказал Монте. – Если это действительно Крива, а не какой-нибудь самозванец, жди – я приду, чтобы забрать твоих воинов для нового похода на христиан. И поход этот будет страшным. Мы уничтожим их. Наши боги будут купаться в крови жертв и снова станут помогать своему народу.

Ликса, несмотря на молодость, отличался редким благоразумием. Он не стал ни спорить с Монте, ни поддерживать его. Однако племя проводило натангов со всем возможным почетом.

4

Охотники опоздали на полдня.

Когда они ночью появились у деревни Капнинесвик, Монте со своими людьми уже шел вдоль русла Писсы вверх по ее течению к горе Катаве.

Князь Ликса проснулся оттого, что чья-то большая ладонь закрыла ему лицо.

– Тихо, вождь, – сказали в темноте на самбийском диалекте. – Я отпущу тебя, но если ты попробуешь закричать, то не успеешь, у меня очень острый нож.

Ликса кивнул, и тяжесть руки исчезла. Вождь глубоко вздохнул и спросил:

– Что тебе нужно?

– Монте.

– Он ушел.

– Давно?

– Еще до заката.

– Куда?

– Не знаю. Я не любопытен.

Самб помолчал в темноте. Потом сказал:

– Ты, конечно, солгал, что не знаешь, куда ушли натанги? Я мог бы вытряхнуть из тебя правду, но ее мы и без тебя узнаем. Нельзя пройти по лесу, не оставив следов. Сколько у Монте витингов?

– Четыре десятка и шесть.

– Но еще позавчера их было больше пяти десятков?

– Люди уходят от него. Многие уже не хотят воевать.

– Это хорошо, что не хотят. Так куда, говоришь, он увел людей?

– Я не знаю.

– Но он не просил у тебя лодок?

– Нет.

– Значит ни Инстер, ни Писсу он переходить не собирался. А что за разговоры ходят насчет того, что объявился Крива? Правда это?

– Не знаю. Никто из моих людей его пока не видел. Ты самб?

– Я христианин.

– Ты самб, – уверенно сказал Ликса. – А раз так, то кому, как не тебе разобраться – настоящий это Крива или дейвут117117
  Дейвут – «юродивый» /прусск./


[Закрыть]? Ведь это вы были избраны богами для его охраны, не надры и не натанги.

– Разберемся, – пообещал самб. – Я ухожу, а ты пока полежи немного, хорошо? Не нужно рисковать. Ты мудрый вождь, и твоя мудрость еще пригодится надрам. А своих дозорных потом соберешь. Не волнуйся, все они живы и даже не помяты, только связаны. Прощай, князь.

Ликса прислушался, стараясь уловить хотя бы шорох, но самб исчез, как растворился, не было слышно даже шелеста шкур на входе.

Альберт вышел из ворот деревни, услышал крик сыча, и замер. Резкий высокий плач разорвал ночную тишину прямо над головой самба, и в следующее мгновение он почувствовал, как всколыхнулся воздух справа от него. Сыч улетел вперед, и когда Альберт двинулся, встретил его своим жутковатым визгом.

– Ликса говорит, что не знает, куда ушел Монте, – сказал он, нагнавшему его, Вуйко.

– Врет?

– Конечно. Зато он поведал, что Монте не понадобились лодки.

– Значит, он остался на этом берегу. Ты думаешь, он направился к Катаве?

– Наверняка. Люди бегут от него, и сейчас ему нужно заручиться поддержкой Кривы.

– Это, действительно – Крива?

– Не знаю. И Ликса этого не знает. Но это не важно. Монте – хитрый и умный князь, он все еще пользуется уважением у пруссов. Если он скажет, что это Крива, ему поверят. И тогда не будет иметь значения – Верховный Жрец это или самозванец. Все будет так, как нужно Монтемину. Ты слышал – кричал сыч?

– Нет. Тебе показалось.

– Плохо, что ты не слышал. А где Вислоухий?

– Он подойдет чуть позже. Пусть проследит, не пошлет ли Ликса гонца к Монте.

Чуть позже к ним присоединились братья поморяне, блокировавшие подходы к деревне. Охотники спустились к Писсе, где на небольшом мыске, окруженном с трех сторон излучиной реки, их ждал Дьюла с лошадьми.

На незаметном со стороны, обложенном камнями костре поджаривалась пара глухарей.

– Вы не слышали сыча? – спросил Альберт у Войтека, присаживаясь к костру.

– Не слышали.

– Тебе показалось! – жестко сказал Вуйко.

Альберт не ответил.

Он знал, что не показалось, но было важно, слышал ли кто еще, кроме него, этот крик? Если нет, значит Покол, покровитель духов, послал за ним душу кого-то из предков. Возможно, это был отец Альберта, павший при штурме Шоневика, или дед, смертельно раненый в единоборстве с мазурским князем, а может быть отец матери Альберта, сгинувший где-то в песках косы куров, погнавшись за отрядом литовцев, грабивших и без того нищие курские деревеньки. Мало кто из рода Альберта умер в своей хижине. Самбы умирали в бою, откликаясь на зов сыча тем, что хватали меч. И Альберт подумал, что возможно уже не увидит красавицу Дейнайну – предвестницу нового дня и удачи.

– Кто из нас первым идет в дозор? – спросил самб у Вуйко.

– Болеслав, потом его брат.

– Я заменю Болека. Что-то мне не до сна.

– Ты все еще думаешь о крике сыча?

Альберт, не ответив, встал и направился к ухоронке, укрытой ветками еще с вечера под небольшим холмиком.

Далеко заполночь над лесом поднялся припозднившийся прозрачный серпик молодого месяца. Самб уже должен был разбудить поморянина, но не торопился. Спать ему не хотелось. Он думал об отце, которого плохо помнил, тот погиб, когда Альберт был совсем юным, о других витингах, павших, даже не успев обзавестись потомством. Вспоминал годы учебы в Кульме. У него была хорошая память, и ему лучше других давались Закон Божий и латынь. Сверстники даже прозвали Альберта Епископом, а монахи-воспитатели прочили ему духовную стезю. Однако те, кто отличал его школьные успехи, забывали, что имеют дело хоть с маленьким, но самбом – потомком Само, принявшего меч от самого Вайдевута.

Альберт насторожился. Всем телом, которое было плотно прижато к земле, он почувствовал тяжелые мягкие шаги. Слишком тяжелые для человека, они все же принадлежали паре ног. Иногда медоед ходит на задних лапах, но тот нисколько не думает о шуме, который производит. Здесь же движения были привычно крадущимися.

Альберт вглядывался в темноту между деревьями леса, до которого было не больше полутора десятков шагов, но ничего не видел. Зато он слышал и теперь точно знал, что шаги – человечьи, и в лесу тот был не один. Еще три или четыре пары ног топтались на опушке. Не все они были достаточно ловкими, и несколько раз ухо самба уловило хруст треснувшей ветки.

Он повернулся в сторону спавших у реки товарищей и, приложив ладони ко рту, издал громкий треск сороки и испуганное хлопанье ее крыльев. Немного выждал, и когда услышал легкий всплеск воды и хлопок, будто бобер плюхнулся в воду и шлепнул по ней хвостом, снова перенес внимание к лесу. Теперь он расслышал тяжелое дыхание и тихие утробные звуки. Ему стало страшно. Самб уже понял, кто крался из леса, еще до того, как увидел огромную фигуру с маленькой шишкой-головой без шеи и длинными, до колен, толстыми, как бревна, руками.

Гигант вышел на открытое место и повел из стороны в сторону верхней частью туловища. Принюхивался. Вслед за первым из леса вышли еще трое – все семейство.

Альберт, раскидывая ветки, вскочил на ноги и вскинул меч. Прятаться не имело смысла – они бы его все равно унюхали.

Черная мохнатая масса двинулась в его сторону, и древний суеверный табуистический ужас перед этими тварями, казалось, выдул из Альберта душу вместе с теплом тела. Он почувствовал, как льдом сковывает сердце, а ноги наливаются холодной тяжестью. Он коченел, потому что знал – так бывает со всеми, на кого глянет своими маленькими глазками маркопет. Никому из людей не удается уйти от его взгляда – считали пруссы. И никто из людей не смеет тронуть земляного человека – слугу самого бога Пикола. Здесь их было сразу четверо.

“Вот почему кричал сыч”, – мелькнуло у Альберта в голове. Но ведь на шее у него крест! За ним – сила истинной веры и божественного причастия.

– Господи Иисусе Христе, сыне Божий, спаси и помилуй меня, грешного! – громко и отчетливо сказал самб.

Маркопет при звуке его голоса недовольно зарычал и попятился.

– А, ехидна, боишься креста! – радостно закричал Альберт и бросился вперед.

Вислоухий, уже собиравшийся отпустить тетиву своего лука, досадливо крякнул и опустил руки. Альберт закрыл от него собой цель. Но из лесу выскочили еще трое, и татарин быстро прицелился и выстрелил. Зверь, немного поменьше первого, взвыл и завертелся. Вислоухий выдернул из колчана на спине следующую стрелу.

Дьюла еще на бегу метнул легкое прусское копье, и оно пробило маркопету то место, где у человека была бы шея. Он с ревом отбросил от себя Альберта, вскинулся и напоролся на меч Вуйко, разваливший ему череп.

Другого, истыканного стрелами, обезумевшего от боли и потому ничего не видевшего, кроме торчащих из его шкуры палок, поморяне добили без особого труда. Остальные звери с воплями скрылись в лесу.

Используя копья как рычаги, охотники перевернули тушу, навалившуюся на Альберта.

– О, Господи… – сказал Дьюла, разглядывая при свете факела серые, сильно напоминавшие человеческие, лица с выдававшимися вперед челюстями, раздавленными носами и массивными бровями над маленькими поросячьими глазками.

– О, Господи! – повторил Дьюла. – Они похожи на людей. Кто это?

– Маркопеты, – с отвращением сказал Вуйко. – Пропади они пропадом! Смотри, что он сделал с Альбертом. Давай, подсовывай копье, надо отнести его к костру.

Дыхание самба было трудным. Открыв рот, он пытался вздохнуть, но ему не удавалось. Грудь Альберта колыхалась под кольчугой, как бурдюк с водой. Маркопет несколькими ударами размолотил ему ребра в крошку.

Альберт умер вскоре после того, как его уложили поближе к теплым камням кострища, так и не встретив в ту ночь Дейнайну.

На рассвете охотники опустили самба в неглубокую могилу, убили и сложили к нему его оружие, помолились и зарыли, укрепив камнями крест, сработанный за ночь Болеславом.

Воображение Дьюлы так поразила схожесть маркопетов с людьми, что он спросил:

– Может, и их нужно похоронить?

– Не надо, – сказал Вуйко. – Пока они тут лежат, ни один прусс не посмеет даже приблизиться к могиле Альберта. Да и после, когда волки и беркуты растащат их кости, все равно это место будет считаться заколдованным.

Охотники быстро доели остатки глухарей, выпили по глотку пива, помянув Альберта, и отправились к Катаве. Но не напрямую, а в обход, переправившись через Писсу, чтобы сбить с толку лазутчиков Монтемина, если они были поблизости.

5

Склоны Катавы кишели змеями.

Ужи, медянки, масса разноцветных ящериц шуршали в траве, создавая тихий монотонный шум. Земля была покрыта извивающимися, ползущими, сплетавшимися в клубки гадами. Все это стремилось к вершине горы – туда, где три гигантских дуба были обнесены ярким алым пологом. Монте еще не видел его, но был уверен, что так оно и есть.

– Крива… – прошептал он. Сейчас Монте пожалел, что оставил витингов у подножия горы. Пусть бы и они убедились в том, что Жрец вернулся.

Конь храпел и взбрыкивал, кося глазами на шевелившихся под копытами пресмыкающихся.

Монте спешился и осторожно, чтобы не наступить на священных животных, шаг за шагом стал подниматься на вершину вместе с ними.

Увидев сквозь стволы деревьев красную ткань, Монтемин упал на колени и опустил взгляд. Из больших раскрашенных сосудов, стоявших тут же, высунулись головы гадюк. Дрожа тонкими раздвоенными языками, они шипели, но не бросались на князя. Сейчас они были заодно.

– Могу ли я, предстать перед тобой, Великий Крива? – спросил Монте.

– Можешь, князь.

Голос, ответивший Монте, был детским, но это не удивило вождя, Крива мог превратиться даже в дерево, это все знали.

– Могу ли я задать тебе свои вопросы?

– Можешь, князь.

– Ответишь ли ты мне, Великий Крива?

– Отвечу, князь.

Монте помолчал, припоминая все сомнения, не дававшие ему спать по ночам, раздирающие его на части противоречия, смешавшиеся в незрелой голове язычника Евангелие и Заповеди Вайдевута.

– Прав ли я был, отдавая Потримпу любимую жену? Прав ли был, предавая огню друга? Прав ли, обрекая на смерть витингов своего племени, посылая в неравный бой с крестоносцами?

– Женщина не была тебе женой, ибо взял ты ее не по нашему обряду, не спросив позволения у своих богов, и была она тебе, как рабыня. Разве не может хозяин убить своего раба? Друг твой был не другом, но врагом тебе, ибо пришел он в нашу землю с оружием насаждать свой устав. Разве не обязан воин уничтожать каждого, вошедшего в наши пределы с мечом? Разве не так сказано в Договоре, заключенном нашими предками с богами, и разве не скрепили своими жизнями, взойдя на костер, этот договор Вайдевут и Прутено? Разве не обещано богами вечное блаженство витингу, павшему с мечом в руках? Ты сомневаешься в воле богов, в их силе, или в праве воина на благо в стране духов?

– Я сомневаюсь в победе над крестоносцами и боюсь, что скоро в моем народе не останется воинов.

Перед лицом Монте вдруг полыхнуло, ослепив его и опалив бороду, синее пламя, резко запахло горелой шерстью и янтарем. Монтемин испугался. Понял, что сболтнул лишнее.

– Прости меня, Великий Крива, – тихо сказал он. – Я только хотел, чтобы ты укрепил меня, развеяв сомнения.

– Сомнения – дело бабы на сносях, но не витинга! – разнесся эхом над вершиной горы тявкающий голос. – Боги устали от твоих пустых вопросов. Иди и принеси им для начала в жертву Великого Оленя, и тебе будет сказано, что ты должен сделать. Иди!

Не решаясь повернуться спиной к Криве, полуослепший Монтемин попятился вниз. Гады уступали ему дорогу.

Спустившись с Катавы, он на рысях увел дружину на запад, через Писсу и Анграпу – туда, где при впадении в Преголлу небольшой богатой форелью речки Ауксины на холме было одно из его базовых укреплений118118
  Ауксина – ныне р. Голубая. Лагерь Монтемина был в месте впадения Ауксины в Преголлу. Холм позже в честь Герка Монтемина (Генриха Монте) получил название Монтегарбен.


[Закрыть]. Таких лагерей, разбросанных по Надровии и Натангии, у него было несколько. Нигде Монте подолгу не задерживался, и в этом была причина его неуловимости. Правда, на Ауксине он появлялся чаще, чем в других местах. Подозревали, что где-то под холмом зарыта большая часть награбленных им за годы войны сокровищ.

Монтемин так торопился, что даже не заметил исчезновения двух своих витингов. Те, бездыханные, лежали под кучей листьев, а их лошади шли в поводу у галопом несущихся к К¸нигсбергу братьев поморян. Для того чтобы домчаться до замка без остановок, нужно было менять коней. Поморяне несли ландмайстеру весть о новом, особо опасном языческом центре на Катаве.

Тем временем в Диком Лесу трое охотников, став бестелеснее тени, следовали за Монте.

К вечеру отряд прибыл на место. Генрих собрал витингов в круг и объявил, что боги проявили милосердие к своему народу – вернули ему Криву, и теперь, под его духовным началом…

Генрих Монтемин говорил хорошо – он не зря посещал в Магдебурге университет – однако в голосе его все больше сквозила неуверенность. Он видел, что воины плохо слушают, ропщут, а кое-кто из них стал затягивать упряжь на лошадях. Монте прервал речь и тяжело обвел взглядом витингов.

– Что происходит? – спросил он.

Ему никто не ответил, но еще несколько человек пошли к своим коням.

– Гедаут, Вайкит! – окликнул их Монте. – Я еще не закончил говорить. Куда вы собрались?

– Домой, – ровным голосом, как о давно решенном деле, сказал Вайкит, прилаживая седло. – В Натангию.

После этих слов, как по команде, те, кто еще не решился оборвать действием вождя, направились к лошадям. Почему-то особенно задело Монте, что и Кандайм, человек, которого он знал еще с детских игр в крепости Бислейда119119
  Бислейда – родовая вотчина рода Монтеминов. Ныне – Безледы (Польша)


[Закрыть] – отец витинга приходился родственником матери Монте – и тот уже был верхом.

– Кандайм! – крикнул Монте. – И ты с ними?

– Сколько можно воевать, Герк? – сказал Кандайм, отворачиваясь. – Я уже забыл, как выглядят мои жены, и даже не знаю, все ли они живы? Лес наступает на наши поля. Война бессмысленна. Монахов не становится меньше, сколько бы мы их не убивали, а у племени скоро не останется мужчин, чтобы защитить наши деревни хотя бы от диких зверей.

– Крива пошлет на ваши головы стрелы Перкуна!

– Ничего, богов мы умилостивим жертвами, а Криве, если это действительно он, лучше позаботиться о своей голове. Крестоносцы придут и в Надровию.

– Кандайм, ты был мне другом… Ты клялся в верности!

– Да. Но только ты тоже обещал скорую победу над христианами. А мы уже состарились на этой войне.

– Ты не витинг! – рассвирепел Монте. – Ты – артайс. Убирайся! Убирайтесь все! Мне не нужны крестьяне. Я наберу новую дружину, а ваши дети проклянут вас за трусость!

Дьюла, следивший за этой сценой, скрытый ветвями старой липы, видел, как витинги покинули засеку, и сразу за этим Монте, заперев ворота, вошел в глинобитную хижину. Венгр быстро спустился с дерева и, пригибаясь, побежал к оврагу, где прятался Вуйко.

Брать Монтемина решили не медля, пока кто-нибудь из натангов не надумал вернуться к своему вождю. Однако, перебравшись через частокол ограды в укрепление, охотники не нашли князя.

Конь Монте стоял у входа в хижину, но его хозяин исчез. Вуйко и Дьюла шаг за шагом обшарили всю засеку, и озадаченные покинули ее.

Монте в это время находился в прямом смысле у них под ногами, в подземелье, где многие годы хранил свои сокровища – церковную утварь, дорогие ткани, оружие, деньги. Уверившись, что все цело и не подпорчено сыростью, Генрих завернулся в расшитую золотыми нитками парчу и прилег прямо на землю у одного из сундуков.

Он обойдет всю Надровию, а если понадобится – и другие земли, и найдет Короля Оленя, – думал Монте. Боги примут его жертву, подарят ему удачу, и у него снова будет большое войско. Он вышибет христиан из Твангсте и Хонеды, и станет Великим Князем пруссов.

С этими мыслями он и уснул.