Текст книги "Шестая жена короля Генриха VIII"

Королева посмотрела на своего супруга с гневной гордостью и воскликнула:

– Генрих, Генрих, горе вам, что вы осмеливаетесь таким образом позорить собственную супругу!

– Отвечайте мне! Вас не было в ту ночь в вашей опочивальне?

– Нет, – ответила Екатерина с горделивым спокойствием, – меня там не было!

Король откинулся на спинку своего кресла, и настоящее рычание бешенства вырвалось из его груди. Оно заставило женщин побледнеть, и даже мужчинам стало не по себе.

Лишь Екатерина нисколько не смутилась; одна она не слышала ничего, кроме крика ужаса, который издал Томас Сеймур, и не видела ничего, кроме гневных и укоряющих взглядов, которые он кидал на нее. Она ответила на них приветливой и успокоительной улыбкой и прижала обе руки к сердцу, глядя на него и подумав: «По крайней мере я оправдаюсь пред ним!»

Королю между тем снова удалось преодолеть первый приступ исступления. Он опять выпрямился, и его лицо выражало теперь страшную, грозную холодность.

– Теперь вы сознаетесь, – спросил он, – что не были в ту ночь у себя в спальне?

– Я уже сказала вам, – нетерпеливо ответила Екатерина.

Король так закусил губы, что на них проступила кровь.

– И при вас был мужчина? – допытывался он. – Мужчина, которому вы назначили в тот час свидание и который вышел вам навстречу, из уединенной башни?

– Да, при мне был мужчина! Но я не приходила к нему в уединенную башню, и это не было условленным свиданием.

– Кто же был этот человек? – крикнул король. – Отвечайте мне! Назовите мне его имя, если не желаете, чтобы я задушил вас своими руками!

– Ваше величество, я уже разучилась бояться смерти! – с презрительной улыбкой ответила Екатерина.

– Кто был тот человек? Назовите мне его имя! – крикнул опять король.

Екатерина гордо выпрямилась, обвела взором все общество и торжественно промолвила:

– Человека, который был при мне в ту ночь, звали…

– Джоном Гейвудом, – договорил с серьезным и гордым видом шут, подошедший сзади к королевскому трону. – Да, ваше величество, ваш брат, шут Джон Гейвуд, в ту ночь имел честь сопровождать вашу супругу на ее святом пути; но я уверяю вас, что он менее походил на короля, чем король походит на шута!

Шепот изумления пробежал по залу. Онемевший король откинулся на спинку своего кресла.

– А теперь, ваше величество, – спокойно произнесла Екатерина, – я вам объясню, куда я ходила в ту ночь с Джоном Гейвудом!

Она умолкла и на одну минуту прислонилась спиной к подушке своего кресла. Она чувствовала, что все взоры обращены на нее; она слышала гневный стон короля; она чувствовала пламенные, укоризненные взоры своего возлюбленного, видела насмешливую улыбку надменных леди, которые ни за что не хотели простить ей, что она из простой баронессы превратилась в королеву. Но все это лишь делало королеву храбрее и отважнее. Она достигла той высшей точки в жизни, где нужно рисковать всем, чтобы не оборваться в пропасть.

Но леди Джейн, в свою очередь достигшая подобного критического момента своего существования, также сказала себе: «В этот час я должна рисковать всем, если не хочу лишиться всего». Она видела бледное лицо Генри Говарда, которое выражало напряженное ожидание. Ей было ясно, что если королева теперь заговорит, то все хитросплетения ее интриги откроются перед ним. Поэтому ей следовало предупредить королеву, она должна была предостеречь Генри Говарда.

– Не бойтесь ничего! – шепнула ему девушка. – Мы были подготовлены к этому. Я дала ей в руки средство спасения.

– Заговорите ли вы наконец? – воскликнул король, дрожа от нетерпения и ярости. – Скажите нам, где вы были в ту ночь?

– Скажу, – воскликнула Екатерина, смело и решительно поднимаясь с своего места. – Но горе тем, которые принудили меня к тому! Предупреждаю вас заранее, что обвиняемая превратится в обвинительницу, требующую справедливости не пред троном короля Англии, но пред престолом Владыки всех земных повелителей! Ваше величество, вы допытываетесь у меня, куда я ходила в ту ночь с Джоном Гейвудом? Как королева и ваша супруга я, пожалуй, могла бы требовать, чтобы вы задали этот вопрос не перед таким множеством свидетелей, но в тиши нашей комнаты. Однако вы искали публичности и я не боюсь ее! Так выслушайте правду, все вы!.. В ту ночь, с понедельника на вторник, меня не было в моей опочивальне потому, что предстояло исполнить важный и священный долг, потому что ко мне взывала умирающая, умоляя о помощи и сострадании. Желаете вы знать, мой повелитель и супруг, кто была эта умирающая? Не кто иная, как Мария Аскью!

– Мария Аскью? – подхватил удивленный король, и гневное выражение его лица немного смягчилось.

– Мария Аскью, – прошептали остальные, и Джон Гейвуд прекрасно заметил, как омрачился лоб архиепископа, как побледнел и потупился канцлер Райотчесли.

– Да, я была у Марии Аскью, – продолжала королева, – да, у Марии Аскью, которую осудили вот те благочестивые и мудрые господа не столько за веру, сколько из-за того, что она, как им известно, была любима мною. Мария Аскью должна была умереть, потому что Екатерина Парр любила ее. Ей пришлось взойти на костер, чтобы мое сердце также горело в жгучих мучениях! И по этой причине я должна была рискнуть всем для ее спасения. О, ваше величество, скажите сами, не предписывал ли мне долг испробовать все, чтобы спасти несчастную девушку? Ради меня ее обрекли на эти жестокие терзания. Ведь у меня гнусным образом похитили письмо, которое написала мне в своем сердечном горе Мария Аскью, и это письмо было показано вам, чтобы возбудить ваши подозрения на мой счет и обвинить меня перед вами. Но ваше благородное сердце оттолкнуло недостойное подозрение, и тогда гнев моих врагов обрушился на Марию Аскью, и ей пришлось пострадать за то, что меня не нашли достойной наказания. У вас вырвали разрешение подвергнуть ее пыткам. Но когда вы, мой супруг, уступали их настояниям, благородный король еще бодрствовал в вас. «Идите, – сказал он, – пытайте и казните ее, но сначала убедитесь, не согласна ли она отречься от своего заблуждения!»

Генрих с удивлением взглянул на благородное и смелое лицо своей супруги.

– Вы знали это? – спросил он. – А между тем эти слова были сказаны наедине, без всякого постороннего свидетеля, который мог бы передать их вам!.. Как же это дошло до вас?

– Когда человек не в силах больше оказать помощь ближнему, за это берется Сам Господь, – торжественно произнесла Екатерина. – Господь Бог повелел мне идти к Марии Аскью и сделать попытку к ее спасению! И я пошла. Но, будучи супругою благородного и величайшего из королей, я все-таки остаюсь лишь слабой, боязливой женщиной. Я боялась пуститься одна в этот скорбный и опасный путь; мне понадобилась сильная мужская рука, чтобы опереться на нее, и Джон Гейвуд предложил мне свои услуги.

– И вы действительно побывали у Марии Аскью? – задумчиво перебил ее король. – У этой закоренелой грешницы, которая пренебрегла помилованием и в ожесточении своего сердца не захотела воспользоваться прощением, предложенным ей мною?

– Супруг мой и властелин, – ответила королева со слезами на глазах, – та, которую вы только что обвинили, уже предстала перед престолом Господа и получила от своего Творца отпущение грехов! Простите же и вы, в свою очередь, и пусть пламя костра, на который возложили вчера благородное тело осужденной, пожрет также гнев и ненависть, постороннею рукою распаленные в вашем сердце против нее. Мария Аскью отошла в вечность, как святая, потому что простила всем своим врагам и благословила своих палачей-священников.

– Мария Аскью была проклятая грешница, которая осмелилась противиться приказаниям своего владыки и короля, – перебил королеву архиепископ винчестерский, бросая на нее колкий и гневный взгляд.

– Не осмелитесь ли вы утверждать, что вы сами всегда в точности и пунктуально исполняли приказания вашего августейшего повелителя? – спросила Екатерина. – Соблюли вы королевскую волю, когда дело шло о Марии Аскью? Нет, говорю я, потому что король не приказывал вам мучить ее; он не велел, чтобы в кощунственном гневе терзали благородное человеческое существо, искажали этот образ и подобие Божие до отвратительного вида, вызывавшего содрогание. Однако вы сделали это! Пред Богом и вашим государем обвиняю вас в том я, королева! Знайте же теперь, мой властелин и супруг, что я была при том, когда Марию Аскью пытали, я видела ее муку, и Джон Гейвуд видел это вместе со мною.

Все взоры вопросительно обратились теперь на короля в ожидании жестокого взрыва бешенства и ярости с его стороны.

Но на этот раз приближенные ошиблись. Генрих VIII был слишком доволен, что супруга оказалась чиста от возведенного на нее преступления, и охотно простил ей менее важный проступок. Вдобавок на него подействовали гордость и смелость, с какими королева выступила против своих обвинителей, и он воспылал к ним таким же неумолимым гневом и ненавистью, какие только что возбуждала в нем Екатерина. Он радовался, что коварные и неугомонные преследователи его прекрасной и гордой супруги были унижены ею теперь в присутствии всего двора. Поэтому он взглянул с едва заметной улыбкой на королеву и с участием спросил ее:

– Но как это могло устроиться, миледи? Каким путем достигли вы темницы?

– Вот вопрос, который вправе задать каждый, кроме короля! Король Генрих один знает путь, по которому я шла! – с тонкой улыбкой ответила Екатерина.

Джон Гейвуд, по-прежнему стоявший позади королевского трона, наклонился теперь ближе к уху Генриха и долго торопливо и тихо говорил ему что-то.

Король внимательно слушал, после чего пробормотал настолько громко, что стоявшие поблизости могли отлично расслышать его слова:

– Ей-богу, она – храбрая и смелая женщина, и нам пришлось бы отдать ей в этом справедливость, не будь она сама нашей королевой. Продолжайте дальше, миледи, – сказал он после того вслух, обращаясь к королеве с приветливым взором. – Расскажите мне, Екатерина, что видели вы в комнате пыток.

– О, мой король и господин, мною овладевает ужас при одной мысли о том, – воскликнула королева, содрогаясь и бледнея. – Я видела, как несчастная девушка извивалась в жестоком мучении. Но ее глаза были устремлены с немой мольбой только к небу. Она не просила своих мучителей о пощаде, она не требовала от них сострадания и милосердия; она не кричала от боли, хотя ее кости трещали, а мясо клочьями разлеталось во все стороны, как осколки стекла. Сложив руки, она простирала их к Богу, а ее уста шептали тихие молитвы, которые, пожалуй, заставляли плакать небесных ангелов, но не могли растрогать сердца палачей. Вы приказали пытать Марию, если она не захочет отступиться от своих заблуждений. Однако ее не спрашивали о том, а прямо подвергли пыткам. Но ее душа была тверда и мужественна, и среди пыток ее уста оставались безмолвными. Пусть ученые-богословы говорят и решают, была ли вера Марии Аскью ложной, но они не посмеют отрицать, что в благородном одушевлении этой веры она была героиней, которой не отверг по крайней мере ее Господь Бог!.. – Королева в волнении перевела дух, а затем продолжала: – Наконец изнуренные бесплодными усилиями подручные палача оставили свою кровавую работу, чтобы отдохнуть от мучений, которым они подвергали Марию Аскью. Комендант Тауэра объявил, что пытки окончены. Их применяли до высших степеней, и все же они остались бесплодными; сама жестокость была принуждена объявить о своем поражении. Между тем служители церкви требовали с дикой свирепостью, чтобы узницу еще раз подвергли мучениям. Осмельтесь отрицать это, вы, господа, которых я вижу там со смертельно бледными лицами! Да, ваше величество, заплечных дел мастера отказывались повиноваться служителям Божьим, потому что в сердцах подручных палача было больше милосердия, чем в сердцах священников. И когда они воспротивились продолжать свое кровавое дело, а комендант Тауэра, в силу существующего закона, объявил пытку оконченной, я увидала, как один из первых служителей нашей церкви сбросил с себя свое священное одеяние, превратился в подручного палача и с кровожадным наслаждением принялся снова терзать благородное, поникшее тело девушки и с большей жестокостью, чем отъявленные мучители, безжалостно дробил и резал члены, которые те только завинчивали в тиски… Избавьте меня, ваше величество, от необходимости подробнее рисовать эту ужасную сцену! Дрожа и замирая от ужаса, убежала я из этого страшного места и вернулась с сокрушенным и скорбным сердцем обратно к себе в комнату.

Екатерина замолкла в изнеможении и опустилась на свое кресло.

Жуткая тишина царила кругом. Все лица были бледны, без малейшей кровинки; архиепископ Гардинер и канцлер Райотчесли мрачно и упорно смотрели в пространство, ожидая, что гнев короля обрушится на их головы и уничтожит их.

Но король почти не думал о виновных; он думал только о своей прекрасной молодой супруге, смелость которой изумила его, а ее невинность и чистота наполняли его гордой, блаженной радостью. Поэтому он был весьма склонен простить людям, которые, в сущности, провинились тем, что исполнили приказание своего властелина слишком точно и строго.

Наступила продолжительная пауза – пауза ожидания и страха для всех собравшихся в зале. Только Екатерина сидела, спокойно откинувшись на спинку кресла, и посматривала сияющим взором на Томаса Сеймура, прекрасное лицо которого обнаруживало удовлетворение и радость, доставленные ему объяснением таинственного ночного странствования королевы.

Наконец Генрих VIII поднялся и, низко поклонившись своей супруге, произнес громким, звучным голосом:

– Я глубоко и горько оскорбил вас, моя благородная супруга, но, как вы подверглись моему публичному обвинению, так и я хочу так же публично просить у вас прощения! Вы вправе сердиться на меня, потому что мне подобало прежде всего с непоколебимой твердостью верить вашей честности и порядочности. Вы добились блестящего оправдания, миледи, и я, король, прежде всего склоняюсь пред вами и прошу, чтобы вы простили меня и наложили на меня покаяние!

– Предоставьте мне, ваше величество, наложить покаяние на этого раскаявшегося грешника! – радостно воскликнул Гейвуд, обращаясь к королеве. – Вы, ваше величество, слишком великодушны и слишком нерешительны, чтобы поступить с ним так строго, как того заслуживает брат мой, король Генрих. Итак, предоставьте мне наказать его, потому что только дурак достаточно мудр для того, чтобы наказать короля по заслугам.

Екатерина с благодарной улыбкой кивнула ему головой. Она вполне поняла деликатность и тонкий такт Джона Гейвуда; она поняла, что он своею шуткой хотел вывести ее из настоящего тягостного положения и прекратить это публичное оправдание королевы, которое должно было внутренне служить ей горьким упреком.

– Ну, – сказала она, улыбаясь, – какую же кару наложили бы вы на своего короля?

– А такую, чтобы он признал дурака равным себе.

– Бог мне свидетель, что я это сделаю! – почти торжественно воскликнул Генрих VIII. – Дураки мы все и не заслуживаем славы, которою пользуемся в глазах людей.

– Но мой карательный декрет еще не весь исчерпан, братец! – продолжал Джон Гейвуд. – Я присуждаю вас далее к тому, чтобы вы тотчас велели прочесть вам мое произведение и отверзли свой слух для сочинения мудреца Джона Гейвуда!

– Значит, ты исполнил мой приказ и сочинил новую интерлюдию? – с живостью воскликнул король.

– Не интерлюдию, государь, но совершенно новую веселую шутку, сатирическую шутливую пьесу, слушая которую вы станете проливать слезы, но не от жалости, а от смеха. Благороднейшему графу Сэррею подобает громкая слава как поэту, подарившему нашей счастливой Англии первый сонет. Но я также хочу подарить ей нечто новое, а потому преподношу первую комедию и, подобно тому, как граф Сэррей воспевает красоту своей Джеральдины, так я прославлю швейную иглу Гаммера Гуртона. «Швейная игла Гаммера Гуртона» – так называется моя пьеса, и вы, ваше величество, должны прослушать ее в наказание за свои грехи.

– Согласен, – весело подхватил король, – предполагая, конечно, что вы позволите это, Кэти. Однако предварительно я ставлю одно условие. Оно относится к вам, королева! Вы, Кэти, не захотели наложить на меня покаяния; доставьте мне удовольствие исполнить какое-нибудь ваше желание! Выскажите мне просьбу, исполнением которой я мог бы угодить вам!

– Ну, в таком случае, мой властелин и король, – с очаровательной улыбкой сказала Екатерина, – я прошу вас не вспоминать о происшествии сегодняшнего дня и простить тем, которых я обвинила лишь из-за того, что их обвинение послужило моим оправданием. Мои обвинители уже понесли в этот час наказание за свою вину. Удовольствуйтесь этим, ваше величество, и простите им, как делаю это я!

– Вы всегда остаетесь благородной и великой женщиной, Кэти, – воскликнул король и, в то время как его взгляд почти с презрительным выражением устремился на Гардинера, продолжал: – Ваша просьба уважена. Но горе тем, которые осмелятся вторично обвинять вас! А вы не требуете ничего, кроме этого, Кэти?

– Нет, еще одно, государь и супруг! – Екатерина наклонилась к самому уху короля и прошептала: – Они обвинили еще вашего благороднейшего и преданнейшего слугу, они обвинили Кранмера. Не осуждайте его, не выслушав предварительно, и если я могу просить у вас милости, то вот в чем заключается моя просьба: переговорите сами с Кранмером. Скажите ему, в чем его обвиняют, и выслушайте его оправдание.

– Пусть будет так, Кэти, – сказал король, – и ты должна присутствовать при этом! Но пусть это будет нашей тайной, и мы устроим это втихомолку. А теперь, Джон Гейвуд, дай послушать твое сочинение. Но горе тебе, если ты не исполнишь своего обещания и не заставишь нас смеяться! Ведь ты отлично знаешь, что тогда тебе не уйти от розог наших оскорбленных дам.

– Пускай они засекут меня до смерти, если я не заставлю вас смеяться! – весело воскликнул Джон Гейвуд, вынимая свою рукопись.

Вскоре зал снова огласился громким хохотом, и среди всеобщей веселости никто не заметил, как архиепископ Гардинер и граф Дуглас тихонько ускользнули оттуда.

В прихожей они остановились и долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова; их лица выражали гнев и злобу, кипящую у них внутри, и они понимали этот немой язык подавленных страстей.

– Екатерина должна умереть! – быстро и отрывисто произнес Гардинер. – Ей удалось однажды ускользнуть из наших силков, тем туже затянем мы петлю в другой раз!

– А я уже держу в руках нити, из которых мы сплетем наши силки, – сказал граф Дуглас. – Сегодня мы ложно обвинили королеву в любовной связи. Когда же мы сделаем это вновь, то скажем правду. Подметили вы те взоры, которыми обменивались королева с еретиком графом Сэдлеем, Томасом Сеймуром?

– Еще бы не подметить, граф!

– От этих взоров она погибнет, ваше высокопреосвященство. Королева любит Томаса Сеймура, и эта любовь будет ей гибелью!

– Аминь! – торжественно произнес архиепископ винчестерский, набожно подымая взор к небу. – Аминь! Сегодня королева тяжко и жестоко оскорбила нас; она опозорила и унизила нас перед всем двором. Мы отплатим ей за это. Пусть комната пыток, которую она описала такими живыми красками, отворится когда-нибудь и для нее, не с тем чтобы она могла присутствовать при мучениях других, а для того чтобы самой подвергнуться жестоким мукам. Наступит день, когда мы отомстим за себя!

Часть третья

I
Месть

Мисс Голланд, вызывавшая всеобщие восторги красавица, возлюбленная герцога Норфолка, находилась одна в своем богато убранном будуаре. Было как раз то самое время, когда герцог обыкновенно приезжал к ней; поэтому она постаралась принарядиться как можно лучше, одевшись в одно из тех легких, пышных неглиже, которые особенно нравились герцогу Норфолку, так как выгодно обрисовывали ее красивые формы.

Но сегодня герцог так и не появился. Вместо него только что прибыл камердинер, передавший красавице письмо от него. Это письмо она как раз держала в руках, в бешенстве бросаясь по будуару из угла в угол. Яркий румянец горел на щеках, а большие, гордые глаза метали гневные молнии.

Она была отвергнута! Она, леди Голланд, должна была примириться с позором быть брошенной своим любовником!

Мисс Голланд вся дрожала, когда думала об этом. Но не страдания отвергнутой любви, а оскорбленная гордость женщины заставляла ее дрожать.

Герцог бросил ее. Всей ее красоты, всей ее молодости не хватило, чтобы привязать к себе этого седовласого старика с увядшим лицом! Он писал, что пресытился и устал не от нее лично, а от самой любви вообще, так как его сердце стало старым и увядшим, как и его лицо, и что в его груди нет больше места для любви, так как там все занято одним честолюбием.

Мисс Голланд еще раз развернула письмо и снова перечитала это место, а затем, скрипя от бешенства зубами и со слезами в глазах, сказала:

– Он мне поплатится за это! Я отмщу ему за этот позор! – Она спрятала письмо у себя на груди и позвонила в серебряный колокольчик. – Подать карету! – приказала она вошедшему камердинеру, молча удалившемуся по выслушании приказания. – Я отмщу! – бормотала она, дрожащими руками закутываясь в большую турецкую шаль. – Я докажу ему, что и у меня тоже есть свое честолюбие и что моя гордость не прощает таких издевательств. Он говорит, что хочет забыть меня, ну а я заставлю его думать обо мне, даже если он и будет делать это с проклятиями!

Она поспешно прошла через ряд богато обставленных комнат, роскошь которых говорила о былой щедрости любовника, и спустилась к карете, стоявшей у подъезда с широко раскрытой дверцей.

– К герцогине Норфолк! – быстро сказала мисс Голланд лакею, стоявшему около ступеньки и помогавшему ей сесть в экипаж.

Вскоре карета остановилась пред дворцом герцогини, и мисс Голланд гордым шагом и с надменным выражением лица вошла в портал.

– Немедленно доложите обо мне герцогине! – приказала она торопливо подбежавшему лакею.

– Как прикажете доложить о вас, миледи?

– Мисс Арабелла Голланд.

Лакей даже отскочил и в полном смущении уставился на гостью.

– Мисс Арабелла Голланд? – переспросил он.

Презрительная улыбка скользнула по тонким губам красавицы.

– Как видно, вы знаете меня, – сказала она, – и вам кажется несколько странным видеть меня здесь. Можете удивляться, сколько вам угодно, друг мой, только проводите меня все-таки к герцогине!

– Я сомневаюсь, чтобы ее светлость принимали сегодня! – смущенно пробормотал лакей.

– Так ступайте и спросите, а чтобы я могла немедленно узнать ответ герцогини, я пойду за вами!

Мисс Голланд повелительно кивнула лакею, заставляя его идти вперед, и он не нашел в себе достаточно храбрости, чтобы прекословить такой гордой красоте.

Они молча прошли через целый ряд богато обставленных комнат и наконец остановились пред завешанной коврами дверью.

– Я должен попросить вас, миледи, обождать здесь одну минутку, – сказал лакей, – чтобы я мог доложить о вас герцогине, находящейся там, в будуаре.

– О нет! Я сама сделаю это! – возразила мисс Голланд и, сильным движением руки отталкивая лакея, открыла дверь.

Герцогиня сидела за письменным столом спиной к двери, в которую вошла Арабелла. Она не обернулась; быть может, она даже не слыхала, что дверь открылась, и спокойно продолжала писать.

Мисс Голланд гордо прошла через комнату и, остановившись рядом со стулом, на котором сидела герцогиня, холодно и спокойно сказала:

– Мне надо поговорить с вами, герцогиня!

Герцогиня вскрикнула и подняла свой взор.

– Мисс Голланд! – вне себя воскликнула она, резко поднимаясь с кресла. – Мисс Голланд! Вы здесь, у меня, в моем доме? Что вам нужно здесь? Да как вы осмеливаетесь переступить порог моего дома?

– Я вижу, что вы по-прежнему ненавидите меня, миледи! – улыбаясь, сказала Арабелла. – Вы все еще не можете простить, что герцог, ваш супруг, нашел больше очарования в моем юном, цветущем лице, чем в вашем увядшем, и что мои веселость и шаловливость привлекли его больше, чем ваша холодная аристократичность!

Герцогиня побледнела от бешенства, ее глаза метали молнии.

– Молчите, бесстыдница! – воскликнула она. – Замолчите, или я крикну лакеев, чтобы они избавили меня от вашего присутствия!

– Вы не позовете их, так как я пришла заключить с вами союз и предложить вам мир!

– Мир с вами? – иронически воскликнула герцогиня. – Мне помириться с бессовестной женщиной, укравшей у меня мужа и отца моих детей, той самой, по вине которой я была обречена позору предстать пред целым светом в качестве отвергнутой, поруганной супруги, должна была терпеть, чтобы меня сравнивали с вами, дабы выяснить, кто из нас более достоин его любви? Помириться с вами, мисс Голланд, с дерзкой соперницей, которая с расточительной роскошью разбрасывает состояние моего мужа и с иронической улыбкой грабит законное наследие моих детей?

– Да, герцог в самом деле очень щедр, – равнодушно заметила мисс Голланд, – он осыпает меня золотом и бриллиантами!

– А я должна почти нуждаться! – скрипя зубами, сказала герцогиня.

– Нуждаться, миледи? Ну, вы можете терпеть недостаток разве только в любви, но не в деньгах. Вы обставлены достаточно роскошью, да и всем известно, что герцогиня Норфолк слишком богата сама и не обеднеет, если лишится той мелочи, которую ее супруг кладет к моим ногам. Клянусь небом, миледи, я даже не дала бы себе труда нагнуться, чтобы поднять эту мелочь, если бы среди прочего я не увидала его сердца! Ну, а сердце мужчины стоит того, чтобы женщина нагнулась и подняла его! Вы не обратили на это должного внимания и поэтому потеряли сердце своего супруга. Я же подняла его – вот и все! К чему же вы хотите во что бы то ни стало делать из этого какое-то преступление?

– Довольно! – воскликнула герцогиня. – Мне не подобает вступать с вами в пререкания по этому поводу! Я требую только одного: скажите, что дало вам смелость явиться ко мне?

– Миледи, скажите: вы ненавидите только меня или и вашего супруга тоже?

– И вы еще спрашиваете, ненавижу ли я его! – воскликнула герцогиня с резким ироническим смехом. – Да, мисс Голланд, да! Я настолько же пламенно ненавижу его, насколько вас презираю!

– В таком случае, миледи, мы скоро поймем друг друга, потому что и я тоже ненавижу его, – сказала мисс Голланд, спокойно опускаясь на диван. – Да, миледи, я ненавижу его!

– Вы ненавидите его? – радостно спросила герцогиня.

– Я ненавижу его и пришла к вам, чтобы сговориться о совместных действиях с вами. Он – изменник, обманщик, клятвопреступник, и я хочу отмстить ему за свой позор!

– Ах, так он бросил и вас тоже?

– Да, он меня бросил.

– В таком случае да благословен будет Бог! – воскликнула герцогиня, и ее лицо засияло радостью. – Бог справедлив и наказал вас тем же оружием, которым вы нанесли мне рану. Из-за вас мой муж бросил меня, а из-за другой женщины он теперь и вас бросает!

– О нет, миледи! – гордо возразила мисс Голланд. – Такой женщины, как я, не бросают ради другой женщины, и тот, кто любил меня, уже не может после любить другую. Прочтите письмо вашего мужа!

Она протянула герцогине письмо ее супруга.

– Что же вы намерены делать теперь? – спросила герцогиня, прочитав письмо.

– Мстить, миледи! Он пишет, будто у него нет больше сердца, чтобы любить, ну, а мы постараемся сделать так, чтобы у него не осталось головы, которой он мог бы думать. Желаете заключить со мной союз, миледи?

– Да!

– И я тоже хочу вступить в ваш союз! – сказала герцогиня Ричмонд, которая как раз в это время раздвинула портьеры и вышла из соседней комнаты.

Она слышала дословно весь разговор, из которого отлично поняла, что в данном случае дело идет не о какой-либо мелочной мести, а о голове ее отца. Она знала, что мисс Голланд – не такая женщина, которая, чувствуя себя оскорбленной, стала бы искать шпильку; нет, мисс Арабелла хваталась за кинжал, чтобы насмерть поразить врага.

– Да, и я тоже хочу вступить в ваш союз, – воскликнула герцогиня Ричмонд. – Мы все трое поруганы одними и теми же людьми. Вас оскорбил отец, меня – сын. Ну так я помогу вам поразить отца, чтобы вы, в свою очередь, помогли мне уничтожить сына.

– Хорошо, я помогу вам, – улыбаясь, сказала Арабелла, – потому что и я тоже ненавижу этого гордого графа Сэррея, который выставляет напоказ свою добродетель, словно это – золотое руно, наклеенное ему собственноручно самим Господом Богом.

– Я сама слышала, как он со слезами заклинал герцога, нашего отца, освободиться от ваших цепей, порвав с вами связь! – сказала молодая герцогиня Ричмонд.

Арабелла ничего не ответила; она только стиснула руки, и легкая бледность набежала на ее щеки.

– А почему ты так злишься на брата? – задумчиво спросила старая герцогиня.

– Почему я так сержусь на него, спрашиваете вы, мама? Потому что в его руках было все мое счастье и будущее, а он безжалостно и гордо ногами растоптал эти драгоценные сокровища своей сестры.

– Но ведь ты требовала от него слишком большой жертвы, – сказала мать. – Он должен был жениться на постылой женщине только для того, чтобы ты могла стать женой Томаса Сеймура!

– Вы, мама, защищаете Генри, а он тем не менее ежедневно поносит вас и еще вчера говорил, что находит вполне естественным и законным, что наш отец бросил вас, нашу мать!

– Ах так! – воскликнула герцогиня. – Ну хорошо же! Генри забыл, что я – его мать, так и я забуду, что он – сын мне. Я буду вашей союзницей. Мести нашим оскорбленным сердцам! Месть отцу и сыну!

Она протянула обе руки, и молодые женщины схватили их.

– Месть отцу и сыну! – повторили обе, и их глаза засверкали, а румянец залил щеки.

– Я устала сидеть словно узница в своем дворце и не сметь показываться при дворе из боязни встретиться там с мужем, – продолжала герцогиня Норфолк.

– Вам не придется больше встречаться с ним где бы то ни было! – лаконически ответила дочь.

– Пусть никто не осмелится смеяться и вышучивать меня! – воскликнула мисс Арабелла. – И когда всем станет известно, что он бросил меня, пусть узнают также, как заставила я его поплатиться за это!

– Томас Сеймур не может стать моим мужем до тех пор, пока жив Генри Говард; ведь Сеймур чувствует себя жестоко оскорбленным им, так как Генри отказался от руки его сестры! – сказала герцогиня Ричмонд. – Так давайте же подумаем, как и с чего мы начнем, чтобы поразить их обоих метким и верным ударом.

– Если три женщины решили действовать единодушно, то они могут быть уверены в благополучном исходе своей затеи! – сказала Арабелла, пожимая плечами. – Слава богу, мы живем в царствование настолько благородного и великодушного короля, что он с такой же радостью смотрит на кровь своих подданных, как и на пурпур королевской мантии, и никогда не упускал случая подписать смертный приговор.