Текст книги "Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает"

Глава 20

Евдокия приготовилась слушать ужасную, холодящую кровь историю – кто их знает, маньяков, приступы откровения, возможно, бывают даже у них, – но Ирина призналась:

– Я согрешила: в первый день траура не осталась одна. Казьмина Мишу оставила у себя. Теперь буду гореть в аду.

– И это все? – не поверила Евдокия. – Да на тебе нет лица! Мишу она оставила. Хочешь сказать, что только это пугает тебя?

– А что еще может меня пугать после смерти Заи? – спросила Ирина. – Зая чувствовал, чувствовал, и потому пошел к Майе.

– Чувствовал что?

– Что я развратная!

Евдокия схватилась за голову:

– Ты развратная? Ира, это смешно!

– Дося, ты не все знаешь.

– Так скажи мне.

– Я пошла по рукам. Потому я и Майку простила. Как мне Майку теперь осуждать, когда я сама гораздо подлей.

– Ничего не пойму, – воскликнула Евдокия. – Ты можешь ясней говорить?

Ирина зарделась, глаза ее лихорадочно загорелись, к сердцу потянулась рука, губы залепетали:

– Молчи, Ира, молчи, говорить не смей…

– Ты должна мне сказать, – вторила ей Евдокия.

Наконец Ирина решилась.

– Все, не могу больше скрывать! – простонала она. – Дося, прости, но я лучше признаюсь!

– Только об этом тебя и прошу!

– Да! Я признаюсь!

Евдокия решительно тряхнула в ответ головой:

– Признавайся!

– Дай клятву, что точно простишь и оставишь прежними наши с тобой отношения?

– Даю!

Ирина после мучительной паузы хотела что-то сказать, но снова вернулась к прежнему:

– Дай клятву, что точно постараешься меня всецело понять, со всех сторон, объективно.

– Даю! Даю! – с нетерпением крикнуула Евдокия и запричитала: – Ирочка, умоляю, говори, не тяни.

– А я в свою очередь тебе стопроцентно клянусь, что больше этого не повторится. Мишу я выгнала… Ты меня понимаешь?

Евдокия ничего понять не могла, но во избежание лишних затяжек, ответила:

– Прекрасно понимаю тебя.

– Дося, спасибо, это сильнее меня, – скороговоркой застрочила Ирина. – Я над собой не властна. Разумом понимаю, что Зая умер, что траур, что я грешна. Но винить надо только меня. Он не виноват, он мужчина, я должна бы прогнать его. Ясно же, сам не уйдет. Я и гоню. А потом возвращаю.

Ирина запнулась, вздохнула, махнула рукой и устало сказала:

– Гони не гони, дело во мне, не в мужчинах. Я его прогоню, а потом позову. Вот и сейчас он должен придти, да ты здесь, возможно, совсем не случайно и пусть… Это даже удачно, – рассмеялась она и продолжила с ярым задором: – А и пусть все узнают какая я подлая тварь! – И тут же себе возразила: – А мне и не важно, что там все знают! Мне главно одно: чтобы ты простила меня! Ты, Дося, только ты вправе судить меня!

Говоря все это, Ирина то кусала губу, то косилась на дверь; ее лихорадило.

– Да почему только я? – воскликнула Евдокия.

– Не потому, что ты сейчас подумала, вовсе нет, а по-другому. Потому, что ты лучше. Да, лучше всех остальных.

– Да чем же я лучше?

– В тебе совсем нет корысти. И нет злобы. И зависти нет. И ты любишь страдальцев. И умеешь прощать. И всегда подставишь плечо.

После каждого заключения Ирина делала паузы, во время которых Евдокия кивала, обозначая конец предыдущей фразы и начало следующей. Так часто с ней происходило в моменты волнения, но на этот раз привычка ее все испортила. Ирина с ненавистью посмотрела на Евдокию и завизжала:

– А-ааа! Прекрати трясти головой! Зря стараешься! Зря меня раслабляешь! Не получится! Вон! Вон пошла! Во-он!

Она яростно тыкала в дверь. Это была уже не Ирина – это было животное, дикое, злое.

Евдокия, пятясь, подумала: «Ужас какой, сильно крышу у Ирки снесло! Но что же делать? Надо за Леней бежать!»

– Ирочка, ты только дома сиди, – запричитала она, – ты только не выходи никуда, я сейчас уйду, но быстро вернусь, только за Леней сгоняю. Он поможет тебе, укольчик уколет и станет значительно легче…

– Вон! – взвизгнула Ирина. – Беги, пока отпускаю! От греха подальше беги!

Евдокия поежилась и пулей вынеслась в дверь. И налетела на пса, который покорно сидел на коврике.

– Бежим, Бродяга, бежим, – закричала она, не трогаясь с места, доставая мобильный и дрожащими пальцами набирая номер Евы.

Теперь уже у Евдокии были все основания опасаться и за ее жизнь, и даже за жизнь брата. Но на этот раз Ева ответила и сходу подружку свою отчитала.

– Ты что ли, Дуська? – возмутилась она. – С ума сошла мне звонить в пять утра? Боб, выдай ей оплеху, – обратилась она к Борису и тут же продолжила: – Вот видишь, Дульсинея тобольская, братец твой спит, а ты его будишь. Нет совести у тебя.

– Евусик, прости, тут такое творится, – начала было рассказывать Евдокия, но осеклась.

Виною тому был Бродяга. Пес вел себя странно: возбужденно крутился, зубами тянул ее за подол, бежал вверх по лестнице, потом возвращался – он явно хозяйку куда-то звал. Евдокия застыла, прислушиваясь как в область сердца забирается тяжесть. Сдвинуться с места она не могла, пес же не унимался.

Из мобильного доносился истерический голос Евы.

– Почему ты молчишь? Что там творится? Дуся, ты где? – напрасно надсаживалась она.

Евдокия ответить ей не могла, она не могла шелохнуться и даже перестала дышать.

Наконец пес уморился, перестал рвать подол Евдокии, кружить и метаться. Он сделал грозную стойку и, возмущенным лаем ругнув хозяйку, припустил вверх по лестнице без призывов «за мной» и без оглядки.

Евдокия очнулась.

– Я потом перезвоню, – бросила она Еве и устремилась за псом.

Далеко бежать ей не пришлось: этажом выше она наткнулись на тело, неловко распластанное по площадке. Это был Миша Казьмин.

Евдокия прозрела: «Вот Ирка о чем так странно и путано говорила. Мало ей баб, мужиков убивать пошла. Но Михаила она за что? Он же хотел на Ирке жениться».

Ответ пришел сам собой.

«Мстит! Не успела мужа похоронить, как закрутила роман и оставила на ночь друга Заи-покойника, а потом его прогнала, а потом вернула и из мести за свой страшный грех тут же Мишку-беднягу с лестницы и спустила», – сделала заключение Евдокия, обнаружив на теле убитого только ушибы, один из которых пришелся в височную часть головы. От чего Казьмин, скорей всего, и скончался.

Евдокия содрогнулась от страшной догадки: «Ирка и меня хотела убить! Потому и прогнала. А перед этим она перечисляла мои достоинства… Точно, так и есть. Она свихнулась на почве собственного несовершенства. Не зря же она так долго и путано о грехе своем говорила и признаться хотела, да не смогла. Она грешников убивает! И Заю убила не потому, что он изменил, не из-за ревности и обиды, а из-за его развратности. И красивых женщин она убивает следуя пошлой истине, что от них все зло. Боже мой, а какие безумные у нее глаза! Ирку срочно надо остановить! И сделаю это я!»

Все эти мысли пронеслись в голове Евдокии за очень короткий миг – пока она пятилась от мертвого Михаила. Приняв решение, Евдокия собралась уже развернуться и бежать со всех ног, но не успела: вдруг потемнело у нее в глазах, и тяжелый чугунный удар опустил Евдокию на холодный бетон ступеней. Она вскрикнула:

– Ма…

И погрузилась в тот неведомый мир, который нам позволяет одновременно и жить и не чувствовать этого.

Очнулась Евдокия в своей кровати. Огляделась: ее комната, ее шкаф, ее письменный стол и горящий ночник в форме гриба, и фикус в углу (вечно наказанный), и икона над ним.

На душе стало легко.

«Это сон, – обрадовалась она и тут же насторожилась: – А почему я в одежде лежу? И почему так болит голова?»

Евдокия проверила свой карман – письма нет. С тревогой она запустила руку в копну своих рыжих волос и обнаружила шишку – огромная шишка пристроилась на затылке.

По коже продрал мороз: «Это мне не приснилось! Все было!»

Евдокия вскочила с кровати и под треск в голове и раскатистый шум в ушах заметалась по комнате.

– Что делать, что делать? – приговаривала она. – Я должна что-то сделать! Если не поздно!

Эта мысль окончательно ее напугала.

– Мамочка! – взвизгнула Евдокия. – Поздно! Конечно поздно! Сколько же я пролежала без чувств?

Она глянула на будильник – будильник показывал на двенадцать.

– Двенадцать чего? – озадачилась Евдокия. – Ночи или утра?

За окнами было светло, но будильник обманывал, точнее, он совсем не работал.

– Да сколько же сейчас! – горестно воскликнула Евдокия и, словно по заказу, часы, что стояли в гостиной, начали бой.

– Раз, два, три, – считала она, но досчитать не успела.

Дверь распахнулась – на пороге выросла Пенелопа.

Глава 21

– Ты оделась уже, – обрадовалась Пенелопа и пожурила любимицу: – Позднехонько ты повадилась, Дуняша, вставать.

– А который час? – воскликнула Евдокия.

– Да уж двенадцать пробило.

– Значит будильник работает.

– В этом доме работают все уж давно. И я без устали хлопочу, и завтрак трудится: остывает, и Бродяга уж исстрадался, рысью тоскует, не покладая лап, и подруги твои (не ленивые) донимают.

– Подруги звонили? – подпрыгнула Евдокия и с укором уставилась на Пенелопу. – Что ж ты не разбудила меня?

Пенелопа махнула рукой:

– Да я хотела, но Леонид Павлович приказал не будить. «Накануне, – говорит, – Даша была слаба, так пусть силы свои восстановит». Только глупости это все, барство ваше. Не доводит оно до добра. Разве в постеле наберешься здоровья? Работать надо. Только работа силы дает эту жизнь выносить.

Пенелопа любила поговорить о жизни, и о пользе труда и о здоровья. И Евдокия готова была ее слушать, потому что знала: Пенелопа мудра. Частенько об этом они говорили часами, однако на этот раз беседа не удалась – помешала им Ева.

Она позвонила и сразу же начала подругу ругать:

– Ты что этой ночью панику подняла? Нет от тебя покоя! Крутишься все под ногами, с Иркой нас стравливаешь, Стравинский ты наш! Я тебя не пойму: позвонила, но ничего не сказала. И не перезвонила, как обещала. Короче, я у Майки сижу, дуй быстро сюда!

– Евусик, я такое тебе расскажу! – воскликнула Евдокия. – Беда! Надо на ноги всех поднимать!

– По телефону? Еще чего! Дуй сюда! Я у Майки сижу. Расскажешь – с ней и поднимем. Поднимать Майка умеет. Если за дело берется, у мертвого не улежит. Наша Комбинашка придаст надлежащую форму даже самому вялому содержанию, – заверила Ева и, громко заржав, оборвала разговор на двусмысленной фразе.

Евдокия виновато глянула на Пенелопу:

– Завтракать некогда.

Та вздохнула:

– А теперь-то куда?

– Я к Майке, а ты, я тебя умоляю, запри на балконе пса, – вылетая из комнаты крикнула Евдокия.

Но как бы не так – пес не дурак: он поджидал Евдокию в прихожей с первых ее слов. Опираясь на опыт, пес знал: раз хозяйка проснулась, непременно куда-то пойдет. И надо принять все меры, чтобы увязаться за ней.

«Я на тебя рассчитываю! – нагловато сообщали его глаза. – Не вздумай меня оставить! Я такого тогда здесь наделаю…»

Евдокия с тяжелым вздохом подхватила на руки пса и поспешила к подругам.

– Бродягу хоть дома оставь! – крикнула вслед Пенелопа.

– Нельзя, он такого наделает…

Дверь открыла не Майя, а Ева. Впрочем, и Майя стояла рядом: улыбаясь, она озорно выглядывала из-за стройной спины Евы. Евдокия с изумлением отметила, что подруги в приподнятом настроении.

– Здравствуй, урод! – бодро воскликнула Ева, увидев на руках Евдокии Бродягу. – И этот Мусоргский здесь, – оглянулась она на Майю и добавила, с отвращением обращаясь опять к собаке: – Фу-у, какой же ты грязный! Снова пришел вынюхивать, детектив?

«Я не грязный и не пришел, меня принесли», – ответил глазами Бродяга, но Ева по собачьим глазам читать не умела.

– Посмотрите, пес со мной согласился, – обрадовалась она. – Сейчас, говорит, все тут вынюхаю. И вынюхает же, чертяка!

– Ой, Дуся, что я сейчас тебе покажу! – радостно взвизгнула Майя из-за спины подруги.

Ева мгновенно пожаловалась:

– Вот же стерва развратная. Битый час ее уговариваю «шуберта» показать, а она ни в какую. Ждет тебя. Хочет разом нас ошеломить.

Евдокия окончательно растерялась:

– Какого Шуберта?

Майя выступила из-за спины подруги и кокетливо сообщила:

– Мне старый любовник новую шубку песцовую подарил!

– Ей только песец и идет! – ехидно вставила Ева.

– Да, – подтвердила Майя и победоносно развела руками: – Вот тебе и Юрий Иванович!

– Вот тебе и хитрюга Трифонов, – передразнила Ева подругу и, подмигнув Евдокие, сказала: – Слышь, Дуська, ты только не падай, сейчас такое тебе отмочу. Этот Трифонов, старый козел, нашей дурочке руку какую-то предложил. Комбинашка, быстро скажи, какую старый козел предложил тебе руку? – с шутливой строгостью потребовала Ева ответа и опережая подругу, сделала вывод сама: – Тут ясно и дураку: волосатую руку свою и предложил в старческих пятнах-веснушках. Другой же нет у него.

– И сердце, – ревниво добавила Майя. – И руку, и сердце, и прочие органы. А на фиг мне нужен этот утиль? Ха! Трифонов хочет на мне жениться, но дудки! Я за него не пойду!

– Шуберта сцапала и от ворот поворот, – с одобрением отметила Ева и заключила: – Так, бабы, это дело надо отметить!

Она щелкнула пальцами по подбородку и приказала:

– Майка, «шуберта» и бутылку неси! Оценим и сразу обмоем!

Евдокия была потрясена. Страшная, жуткая ночь никак не вязалась с удалым и развязным днем.

– Вы что, ничего не знаете?! – воскликнула Евдокия.

– А что мы знать-то должны? – хором спросили подруги.

– Я еле осталась жива! Девочки, это не вы мне, это я вам такое сейчас расскажу, сразу попадаете!

– Зачем это нам? – хихикнула Майя. – Падать я этой ночью уже утомилась; Трифонова словно сорвало с цепи.

– Как будто можно посадить на цепь этого кобеля, – скептически вставила Ева.

От равнодушия подруг Евдокия пришла в отчаяние.

– Да будете вы меня слушать или не будете?! – гневно закричала она и пригрозила: – Я вас так сейчас огорошу, не до смеху вам станет.

Ева насторожилась и, бросив косой взгляд на Майю, спросила:

– Ты опять про Ирину?

От наплыва чувств Евдокия за малым не задохнулась:

– Про Ирину! Да, про Ирину! Этой ночью страшное произошло!

– При этой рассказывать хочешь? – удивилась Ева, кивая на Майю.

– Теперь уже все равно, – выпалила Евдокия. – Теперь уже все будут знать. Этой ночью Ирина убила любовника!

– Мишку?! – охнули обе подруги и хором сделали вывод: – Не может быть!

Евдокия заверила:

– Я своими глазами видела труп. Кокнула так же, как Заю.

Ева осведомилась:

– Сбросила что ли в Глинку? Тьфу, – тут же поправилась она, – в глину что ли Мишку спустила, в этот, в как его?

– В карьер, – подсказала Майя.

– На этот раз с лестницы уронила, – ответила Евдокия и запричитала: – Ой, девочки! Ой, мамочка! Я как увидела! На площадке лежит! А перед этим! Ирка, клянусь, не в себе!

– Черт возьми! Я ничего не пойму! – гаркнула Ева и приказала: – Дуська, Мусоргского – на коврик в прихожей и айда на диваны, на кресла. Там расскажешь. И повнятней, пожалуйста.

Выполнив приказание Евы, Евдокия сложилась гармошкой в кресле и начала излагать события ночи и предыдущих дней, перемежая рассказ своими догадками и подозрениями.

Подруги внимательно слушали, не перебивая. Их не пугали подробности. Пользуясь этим, Евдокия вникала в такие детали, которые вряд ли позволили б ей закончить рассказ в этом году. Возможно и следующий год показался бы им коротким, если бы Майя вдруг не воскликнула:

– А где это письмо?

Интерес к письму возник невпопад – повествование Евдокии дошло до момента ее пробуждения в собственной постели и плавно (без всякой причины) уходило к истокам истории: к капелька крови на клавишах. Стройной логики во всем этом не было, и любой мужчина давно бы суть потерял, но женщины мастерицы цепко держать нить беседы как бы многоообразна она ни была. Женщинам это удается легко, ведь о чем бы они ни говорили, главная мысль одна: мы, бабы, дуры, а мужики подлецы. Остальное – лишь варианты того как исправлять вопиющую несправедливость: кнутом или пряником?

Поэтому, когда Майю заинтересовало письмо, Ева значительно разозлилась.

– Думаешь, у меня нет вопросов? – закричала она. – Я же молчу, вот и ты не встревай! У Дуськи в башке и без тебя нет порядка!

Против всех правил Майя не покорилась.

– А что там «не встревай»? – рассердилась она. – Дальше все ясно, пришла Дуська домой или ее «пришли». Остальное фигня. Так где письмо? – вернулась она к своему вопросу.

Евдокия призналась:

– Письмо осталось у Ирины в руках.

– Вранье! Не было у нее письма! – рявкнула Майя, ошеломив и Еву, и Евдокию.

Но поделиться своим впечатлением они не успели: в тот же миг зазвонил мобильный.

– Это Боб! – подскочила Ева. – Извините, но наш разговор не для ваших ушей, – пояснила она, удаляясь в прихожую.

Едва Ева вышла, Евдокия насела на Майю:

– А ну, признавайся, что значат твои слова? Ты что, этой ночью была у Ирины?

Майя растерянно залепетала:

– А в чем дело? Может я и не была, может только по телефону болтала…

– Не ври! Я не в том состоянии Ирку оставила, когда по телефону спичит трещать! Ее колотило! У нее зубы стучали!

– Да видела я, – ляпнула Майя и прикусила язык.

– Вот ты и проболталась! – воскликнула Евдокия, подлетая к подруге. – Сейчас же во всем признавайся! Что ты видела, говори?

– Да ничего я не видела, – начала мямлить Майя, но из прихожей раздался крик Евы:

– Дуська! Немедленно дуй сюда! А ты, Комбинашка, там оставайся! У нас с Дуськой секрет!

Евдокия метнулась в прихожую, а Майя покорно осталась в гостиной – она редко решалась ослушаться Еву, хоть та и младше была.

Евдокия подскочила к подруге и заговорщически прошептала:

– Что тебе Боб сказал?

– Сказал, что любит, но дело не в Бобе.

– А в ком? Что случилось?

– Пока не знаю, – ответила Ева, глазами стреляя на пса. – Кажется, Мусоргский ищет другую улику.

Пес действительно занят был делом: распластавшись по полу, он пытался нечто извлечь из-под тумбочки. Криминала большого в том не было. Нормальный пес везде нос сует – на то он и пес.

Но Евдокия насторожилась:

– Евусик, почему ты меня позвала?

– Мне кажется, под тумбочкой нож, – зловеще прошептала Ева в самое ухо подруге.

– С чего ты взяла? – поразилась та.

– Я под тумбочку заглянула.

– Мама моя дорогая! – пискнула Евдокия.

Ева же гаркнула:

– Слышь, Комбинашка, ты чем там занимаешься?

– Пытаюсь подслушать о чем вы там шепчетесь, – честно призналась Майя.

– Немедленно прекрати, – приказала Ева.

– А что мне делать? Мне скучно одной.

Евдокия пообещала:

– Маюсик, сейчас мы вернемся, а ты пока телевизор включи.

В тот же миг из гостиной донеслись звуки работающего телевизора, а Евдокия, отодвинув в сторону пса, сама полезла под тумбочку и извлекла знакомый предмет: нож! Точь в точь такой же, какой она видела у Ирины, по телевизору и в своих удивительных снах.

– На лезвии кровь! – ахнула Ева.

– Ой, мамочка! – взвизгнула Евдокия, роняя нож на пол и возвращая ногой его обратно под тумбочку. – Как этот нож попал сюда? – прошептала она. – И почему он в крови?

– Ты у меня, что ли, спрашиваешь? – озадачилась Ева. – Сама удивляюсь. Слушай! – закричала она, осененная страшной догадкой. – Ты на Ирку грешишь, а вдруг это Комбинашка наша орудует? Да-да! Это она! Сама посуди, разве нормальная баба станет шубы от Трифонова принимать да еще и песцовые?

После легких раздумий Евдокия пришла к разумному выводу: подозревать Майю – полный абсурд. За пять лет их «мушкетерской» дружбы Майя ни в одном сильном поступке уличена не была. Даже Еве она не дает отпора – покоряется беспрекословно.

– Да нет, Евусик, Комбинашка совсем безобидная. На убийство она не способна. Я уверена, что этой ночью она встречалась с Ириной.

– Зачем?

– Похоже, у них есть общий секрет. Майка темнит, но я чую, что Ирка сама приходила сюда. Она-то нож и подкинула. Ой!

Осененная мыслью, Евдокия подпрыгнула и, зажимая ладошкой рот, завопила:

– Ой, Мамочка!

– Что случилось?! – попятилась Ева.

– Нож в крови! Ирка снова красавицу загубила! Кого? Ты телевизор сегодня смотрела?

– Не-ет.

Евдокия расстроилась:

– Вот и я не смотрела. Когда там у нас новости?

Ева глянула на часы и сообщила:

– Да вот прямо сейчас и начинаются по второму каналу. Слышь, Комбинашка, – гаркнула она, – переключись на второй канал!

– Хорошо, – ответила Майя и следом подруги услышали ее душераздирающий крик.

– Ирку за-ре-за-ли! – вопила она. – Нашу Ирку-уу!

Ева и Евдокия одновременно, застревая в дверях, бросились в комнату.

С экрана телевизора крупным планом смотрело лицо Ирины. Евдокию поразили ее широко распахнутые глаза: были в них и надежда, и жизнь… А вот страха в них не было. Подруга умерла в приподнятом настроении.

Глава 22

Перед лицом злодеяния все улики повисли в воздухе одним огромным вопросом.

Теперь бесспорно было одно: Ирина – очередная жертва маньяка. Евдокия ошиблась в своих заключениях. Ошибка ее потрясла даже сильнее гибели близкой подруги.

– Как же так? – растерянно бормотала Евдокия, глядя в экран телевизора. – Как же так? Все же сошлось, Ирина сама почти мне призналась…

– Тридцать ножевых ударов, – тем временем поражалась Ева, нервно кусая ногти. – Страшная, страшная смерть!

Майя молчала. Будь подруги понаблюдательней, они поняли бы, что Майя не с ними, что она где-то витает. Майя уже не видела мертвого тела Ирины, и про Евдокию она забыла и даже про Еву. Майя решала свою проблему, но проблема никак не решалась. И Майя перешла к действиям.

– Бабоньки, – закричала она, – я забыла!

Остальное она сообщала, уже вылетая из комнаты:

– Я забыла! Меня давно ждут! Я срочно должна уйти!

– Как это – ждут? – опешила Ева, вылетая за Майей. – Как это – уйти? А «шуберт»?

– А мы? – воскликнула Евдокия.

Но Майя подруг не слушала, она лихорадочно собиралась: меняя тапки на туфли, она одновременно пыталась натянуть блузку на пышную грудь и стянуть с гвоздика связку ключей. Майя очень спешила.

– Все, бабоньки, выметайтесь, – приговаривала она. – Некогда мне, потом созвонимся.

Евдокия с Евой и глазом моргнуть не успели, как очутились на лестнице. Майя же заскочила в лифт и, никого не дожидаясь, была такова.

Когда перед носом подруг закрылась дверь лифта, они потрясенно переглянулись и хором сделали вывод:

– Ну и дела!

Подумав, Евдокия добавила:

– Майка маньячка.

– Ой, только не надо мне голову снова морочить! – взъерепенилась Ева. – Из говна быстрей пуля получится, чем из Комбинашки маньячка.

Евдокия задала резонный вопрос:

– А почему тогда Майка сбежала?

Еву вопрос окончательно разозлил.

– Вот уж не знаю, – взревела она. – Разве можно найти логику в Майке? Один дурак тысячу мудрецов озадачить умеет, так и что из того? Хватать и вязать Комбинашку? Короче, Дуся, если ты рассчитываешь, что я подвяжусь тебе маньяков искать, заблуждаешься. У меня дел по горло. Ты с Иркой меня морочила…

Евдокия гневно перебила подругу:

– Ирину убили!

– В том-то и дело, – гаркнула Ева, – а ночью она ко мне приходила, рассказать что-то хотела! А я не пустила ее! И все из-за тебя! О! А это что за сюрприз? – вдруг поразилась она. – Дуська, лучше глянь на урода, чем мне парить мозги!

Евдокия глянула и с ужасом обнаружила, что Бродяга не утерпел. Он давно уже честно просился, но хозяйка другим была занята. Пес страдал, но в прихожей у Майи он не посмел, а уж здесь, в подъезде, где столько знакомых запахов, где витает дух настоящей свободы… В общем, разгрузился пес от души – Пенелопа обильно кормила.

– Могучая кучка! – констатировала Ева и, сморщив нос, с отвращением приказала: – Дуська, немедленно убирай, а я пошла.

Проходя мимо Бродяги, Ева пнула пса ногой в бок и обругала его:

– Ты не «мусоргский», ты «паганини»!

«Я не хуже тебя», – ответили ей собачьи глаза, но Ева в них читать не умела.

Евдокия вернулась домой в полном смятении чувств; Бродяга – в отличном расположении духа. Увидев его довольную морду, Пенелопа спросила:

– Дуняша, он уже сделал свои дела?

– О, да! – закатывая глаза, ответила Евдокия и попросила: – Я тебя умоляю, не перекармливай больше пса! И вообще, я видеть его не хочу!

– Если пес не нужен тебе, тогда кому он здесь нужен? – поинтересовалась Пенелопа в качестве разминки перед длинной нотацией, но Евдокия ее прервала.

– Ирину убил маньяк, – сказала она и, зарыдав, скрылась в своей комнате.

Невозмутимая Пенелопа задумчиво посмотрела ей вслед, пожала плечами и со словами «все будут там» пошла заниматься Бродягой.

А Евдокия, упав на кровать, погрузилась в сложную гамму эмоций, замешанных на страхе, ярости, боли, растерянности и чувстве вины. Она не могла простить себе роковой ошибки. С чего она заподозрила милую, добрую и несчастную Ирину Латынину? Ведь все говорило о том, что убийца – развратница-Майя!

Перед мысленным взором тотчас вставала Ирина: маленькая, хрупкая, беззащитная.

«И у такой хватило бы сил сбросить в карьер толстозадого Заю? – спрашивала у себя Евдокия и тут же себе отвечала: – Никогда! Скорее Зая в карьер ее скинул бы!»

За дверью раздались шаги Пенелопы. Смущенно потоптавшись у порога комнаты, она робко напомнила:

– Дуняша, обедать пора.

– Я не хочу, – ответила Евдокия.

– Как же не хочешь, если и от завтрака ты отказалась?

– Я на диете!

Пенелопа пришла в ужас:

– Какая диета? Это с твоим-то куриным весом?

– Отстань от меня! – крикнула Евдокия и подумала: «Точно. Вес у меня криный, но как-то же я ночью попала на свою кровать. Огреть меня по башке Ирина могла, это несложно, но утащить на себе – никогда! Веса во мне, что в том котенке, но Ирине и этот вес не осилить. Зато Майка, с ее телесами, как пушинку поднимет меня и перенесет куда только захочет. Да! Надо Еве звонить!»

Ева на все аргументы зло возражала.

– Не станешь же ты обвинять Майку в убийстве Заи и Михаила на одном лишь основании, что она сильнее Ирины, – сердито бухтела она.

Евдокия стеной на своем стояла:

– Майка маньячка! Она послала Ирине письмо.

– Зачем? – вопрошала Ева.

– Чтобы бросить на Ирину тень подозрения. Суди сама: Майка с любовником всего лишь на пикничок собиралась, пожрать шашлычков на природе. В таком случае, откуда «доброжелатель» (автор письма) мог знать, что Майка и Зая залягут в том дурацком мотеле, если это экспромт?

Ева хихикнула:

– Лично я уверена, что Зая о предстоящем свидании даже не знал и не помышлял ни о каких пикничках с шашлычками. Успех Майки только на том и держится, что она вырастает перед жертвой внезапно и, не мешкая, мертвой хваткой тащит ее в постель, пока та столбенеет в растерянности.

– Следовательно, – подытожила Евдокия, – ты не отрицаешь, что мотель – затея типично Майкина.

– Да, – согласилась Ева, – почерк ее.

– А письмо, между тем, шло почтой несколько дней. О чем это нам говорит?

– О чем?

– Да о том, что Майка письмо и послала. Только она имела возможность запланировать именно этот мотель. И нож в дом Ирины подложила она, а потом сама же нож и забрала, когда мы бесчувственную Ирину на кровать волокли.

Ева спросила:

– Не слишком ли сложно для Комбинашки?

Евдокия изумилась:

– А что тут сложного? Схема простая: Майка грохнула Заю, забрала его ключи, проникла в квартиру Латыниных, подбросила нож, а туфли Ирины глиной измазала. Ира была чистюля. Подумай сама, разве бросила бы она грязные туфли? Тем более, если это улика. Когда Ирина вернулась из командировки и обнаружила, что Заи в квартире не было несколько дней, ей уже было ни до чего. Туфель своих она не заметила.

– Да, Ирке некогда было, вешалась в это время она, – задумчиво подтвердила Ева.

Наконец-то выводы подруги подорвали ее решительный скептицизм.

– Дуська, – прозрев, закричала Ева, – выходит, Ирина вообще не была в том карьере?

– В том-то и дело, что нигде она не была! – воскликнула Евдокия. – Ирина прилетела из Парижа, заглянула в редакцию, прочитала письмо, про измену Заи узнала и культурно начала вешаться согласно своим морально-этическим принципам. Не ее это стиль, убивать, мстить и выслеживать. Слишкой гордой Ирина была. Ей легче повеситься.

– Ага, а что ты недавно плела? – напомнила Ева.

Евдокия, всхлипнув, призналась:

– И у меня ошибки бывают. Я увлеклась. Ты Майку дурочкой всю дорогу считаешь, я влиянию твоему поддалась. А Майка хитрой и умной неожиданно оказалась.

Ева охотно согласилась с подругой:

– А знаешь, Дуська, здесь ты права. Сейчас и я припоминаю, как Майка Ирине завидовала. Кто она, Майка? Просто шалава без всякого образования, а у нас с Иркой карьеры блестящие. Ты видела с какой ненавистью Майка смотрела на Казьмина? А знаешь, что она мне говорила незадолго до гибели Заи?

– Что?

– Что Ирке на путевых мужиков по жизни везет. Вокруг самой Майки кобели ходят стаями, да все не то, все шушара, а Казьмин бизнесмен. Он без вских и яких дубовый гроб отвалил непутевому Зае. С позолотой и лакированный, изнутри весь в атласе и велюре – не поскупился, только лежи. Теперь ты можешь представить как он Ирку осчастливить намеревался?

– Могу, – всхлипнула Евдокия.

– Вот Майка от зависти Мишку и грохнула. Заметь, сначала мужа у Ирины она отняла, потом жениха, а потом ей надоело и Майка решила ликвидировать первопричину. Ох, бедная Ирка, – всхлипнула Ева. – Если бы я тебя не послушала, была бы она жива.

Евдокия завыла:

– Не рви мое сердце-е! Я сама себе простить не могу-у!

Но вредная Ева подливала масла в огонь.

– Будто не видела ты какая Майка завистливая, – зудела она. – Вот кого опасаться мы были должны, ты же окрысилась на Ирину. Майка от зависти и тебя завтра убьет, и Ленечку твоего!

– Типун тебе на язык! – взвизгнула Евдокия.

Ева мгновенно с ней согласилась:

– Типун мне на язык. Кстати, и Боб мой не может считать себя в безопастности.

– Боб не твой, Боб только мой! – отрезала Евдокия.

– И я, талантливая и красивая, не могу жить спокойно, – продолжила Ева, игнорируя заявление подруги. – Зависть – страшная сила. От зависти у людей крыша со свистом едет. Вот что, Дуська, Комбинашку надо остановить. Что будем делать?

– В милицию обращаться, – сквозь слезы пискнула Евдокия.

– В милицию? Да как мы докажем, что Майка Заю и Мишку убила? А уж в то, что она так жестоко искромсала Ирину, хоть убей меня, Дуська, поверить я и сейчас не могу.

Евдокия передразнила подругу:

– «Хоть убей меня». Не по адресу обращаешься. Майку попросишь, убьет. А с доказательствами полный порядок. Помнишь как она уцепилась в письмо? Верещала все: «Где оно, где оно!»

– Я-то помню, – вздохнула Ева, – да что толку? Письма-то у нас с тобой нет.

– Но есть твои показания. И мои. Кстати, накануне обоих убийств Майка ко мне со странными плетушками подъезжала. Прикинулась, что мобильный свой потеряла и просила ей перезвонить. Будто сама себе перезвонить не могла, если дело только в мобильном.

– И зачем ей это понадобилось?

Евдокия задумалась: «И в самом деле, зачем?»

– Очевидно одно: Майке нужен был от меня звонок, – заключила она. – В случае с Заей объяснений я дать не могу, а вот по поводу второго звонка скажу: Майка была с Трифоновым и искала причину улизнуть от него. Если бы я ей позвонила, она плетушку ему сплела, что ее срочно вызывают куда-то, а сама наметом к Ирине. Там она грохнула Казьмина, потом меня по башке ударила, домой отвезла, Ирину выманила на улицу, прирезала ее в кустах и обратно к Трифонову под бочок.