Текст книги "Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает"

Глава 25

Пенелопа мгновенно скрылась за поворотом петляющего коридора. По характерному скрипу Евдокия догадалась, что она входит в чулан. Минуту спустя она выплыла, что-то пряча под блузку, и скользнула в прихожую. Пенелопа очень спешила и, покинув квартиру, забыла закрыть дверь на ключ.

Как только она ушла, Евдокия метнулась к чулану, зажгла свет, придирчиво огляделась и поняла куда лазила Пенелопа: один из сундуков был слегка приоткрыт.

«Куда же она торопилась? – подумала Евдокия. – Известная аккуратница, а в спешке даже не накинула на замок сундука „язычок“. Видимо предмет, который она унесла, в скором времени должен вернуться обратно. Но что она прячет в том сундуке?»

Евдокия открыла крышку и ахнула: на черной бархатной скатерти, смертоносно сверкая сталью, лежали в ряд трагически знакомые ей ножи-близнецы – штук десять, а может и больше. Евдокия считать не стала. Схватив один нож, она пулей вылетела из квартиры, не замечая, что Бродяга увязался за ней.

Евдокия неслась по ночному пустынному городу – впереди, далекой и еле заметной точкой маячила спина Пенелопы. Евдокия мчалась со всех сил, но дистанция не сокращалась.

«Ох и крепкая же баба, эта старая Пенелопа», – изумилась Евдокия, чувствуя как стремительно сбивается дыхание, но упрямо намереваясь если уж не догнать беглянку, тот хотя бы от нее не отстать.

Пенелопа не просто бежала: она петляла узкими и короткими улицами в одном районе, удаляясь от центра города и вновь туда возвращаясь. Порой Евдокии казалось, что старуха не знает сама куда сумасшедше несется: то она темп сбавляла, то разгонялась до немыслимой скорости, то вдруг тормозила и стояла столбом, давая надежду ее догнать. Но едва под натиском упрямства Евдокии расстояние сокращалось, как Пенелопа срывалась и легко восстанавливала прежнюю дистанцию.

«Да она и сама в погоне! – прозрела наконец Евдокия после очередных маневров старухи. – Но за кем? Кто ей нужен? И странно, что я не могу эту бабку догнать. Здесь уже пахнет нечеловеческой силой».

Только Евдокия об этом подумала, как Пенелопа остановилась и перешла на медленный шаг.

«Ну слава богу, – обрадовалась Евдокия, – теперь я ее догоню, надо лишь газу поддать».

Но едва на третьем, чудом открывшемся дыхании, она разогналась, как некто выскочил из-за угла и повалил ее на земь. И сам упал сверху. И тут же отпрыгнул и закричал:

– Вы?!

И то же самое крикнула Евдокия:

– Вы?!

Перед ней был персонаж ее снов – приятный молодой человек.

– Почему вы не в пижаме? – растерянно поднимаясь с земли, спросила она.

– Вы тоже сегодня не в своей дурацкой ночнушке, – грубо ответил ей молодой человек и, оглядев ее с ног до головы, раздраженно добавил: – Зато нож прихватить не забыли. И собака с вами опять.

Только теперь Евдокия увидела пса и согласилась:

– Да, и Бродяга здесь снова. Но в чем дело? – удивилась она. – Почему вы на меня налетели? Почему сбили с ног? Разве я опять назначала свидание?

Молодой человек рассердился:

– В том-то и дело, что нет. Наша встреча случайна, и надо бы нам разойтись. Ей богу, я рад вам, но очень спешу. Встретимся в другом сне, – крикнул он и помчался по улице.

Не по той, по которой неслась Евдокия, а по другой, расположенной под углом к основной. Очевидно, молодой человек тоже спешил, потому что помчался он крайне стремительно. И Евдокия, не выпуская ножа, полетела своим прежним курсом. За ней потрусил и Бродяга.

Однако движение длилось недолго: буквально мгновенье спустя все дружно остановились и ахнули – разумеется, все, кроме Бродяги.

– Бог мой, это не сон! – прозрел молодой человек. – Так вы настоящая? – спросил он у Евдокии.

Она, ощупав себя рукой, подтвердила:

– Кажется, да.

Он изумленно воскликнул:

– Выходит, мы и в самом деле неоднократно встречались!

– Получается именно так, потому что я сейчас точно не сплю, – не в силах переварить открытия, согласилась она.

Для обоих действительность стала вдруг нереальностью, чудом, фантастикой, волшебством. Пораженная до шума в ушах, Евдокия забыла свою погоню и хотела броситься к незнакомцу, чтобы подробнейше обсудить с ним открытие.

Но молодой человек вздрогнул, словно очнулся, махнул ей рукой и со словами: «Все это чрезвычайно мне удивительно, но я спешу!» – помчался своим путем.

Тут и Евдокия вспомнила про Пенелопу и с ужасом осознала, что не видит ее спины. Длинная ровная улица, тускло подсвеченная фонарями, на расстояние глаза была абсолютно пуста. Куда беглянка свернула, пойди угадай – переулков десятки.

«И что теперь делать?» – уныло подумала Евдокия и мгновенно решила догнать незнакомца – догнать и подробнейше расспросить. У нее же сотни вопросов. Кто он? Где живет? Куда спешит? Или он тоже гонится ночью по городу? Тогда за кем?

– Я даже не знаю как незнакомца зовут! – воскликнула Евдокия и к досаде своей обнаружила, что молодого человека и след простыл.

Лишь Бродяга стоял с ней рядом, готовый в любой миг сорваться и вновь бежать незнамо куда – только бы не отстать от хозяки.

– Что ж, тогда пойдем искать Пенелопу, – сказала псу Евдокия, и друзья отправились бродить по ночному городу.

И долго бродили, изредка натыкаясь на бездомных влюбленных, на их сплетенные и распластанные по стенам, по лавкам и стволам деревьев тела, но Пенелопы нигде и в помине не было.

Евдокия уж с ног валилась, и Бродяга лениво лапы переставлял да и рассвет забрезжил.

«Надо домой отправляться, – сдалась она. – А то Леня, не дай бог, проснется и, не обнаружив меня, поднимет скандал».

С этой мыслью она повернула домой, но не успела сделать и десятка шагов, как с ближайшей соседней улицы донесся визг тормозов и следом – ужасный, нечеловеческий вопль. Евдокия метнулась на крик и, пораженная, остолбенела – даже Бродяг застыл. В центре дороги раскинулась Пенелопа, а вдали исчезал газовый след машины-молоковозки.

Происшедшее было так очевидно, что не возникало вопросов: старуха не ожидала движения транспорта на пустынной ночной улице, а «молоковозка» не предполагала, что кто-то выскочит из-за угла и кинется под колеса.

Первым очнулся Бродяга: он бросился к теплому, но уже неживому телу старухи и протяжно завыл. Евдокия заплакала и робко приблизилась. Лицо Пенелопы смотрело в небо, а в широко раскрытых глазах застыл вечный ужас – ужас перед колесами. На холодном асфальте медленно собиралась горячая алая лужица, и в лужице этой Евдокия, цепенея, увидела знакомый охотничий нож. Ни секунды не думая, она нож схватила и, вытерев его об одежду покойной, помчалась домой, оплакивая Пенелопу.

Как вернулись они с Бродягой, как в квартиру вошли, Евдокия почти не помнила. Долго в молчании на кровати своей сидела, и в голове у нее был полный разброд: мысли метались беспомощно, цепляясь одна за другую, но суть проходила мимо.

Обессиленный всенощным гулянием, Бродяга приткнулся к коленям хозяйки и задремал. Евдокия пса обняла и незаметно тоже уснула.

Проснулась Евдокия от возмущенных криков Лагутина. Вскоре и сам он появился у нее на пороге, но ругать супругу не стал – беспомощно разводя руками, спросил:

– Даша, что у нас происходит?

Евдокия, с которой сон слетел недостаточно, зевая, спокойно ответила:

– Ничего не происходит. Я с Бродягой спала…

Лагутин нахмурился:

– Вижу. И собаку в кровать затащила, и сама в одежде легла. И здесь непорядок, – сокрушился он, по-женски всплеснув руками.

Жена удивилась:

– И здесь? А еще где?

– Да везде! – рассердился Лагутин и начал перечислять: – Во-первых, меня не разбудили, оттого и проспал; во-вторых, входная дверь нараспашку: заходи и что хочешь бери, а я честно вору… Тьфу! Зарабатываю! Зарабатываю я честно! – сам себя убеждая, повторил он несколько раз и продолжил: – Ко всему, на кухне большой непорядок: жизни нет, завтрака нет, Пенелопа пропала!

Евдокия вскочила:

– Пенелопа пропала? Куда?

Леонид Павлович сокрушился:

– А кто ее знает? Я уже и консьержке звонил, спрашивал, не выходила ль, да кто правду скажет? Консьержка твердит: «Я всю ночь не спала, дом сторожила, после полуночи из подъезда не выходили. Никто».

Евдокия с тревогой спросила:

– А охранник что говорит?

Лагутин махнул рукой:

– Охраннику я не стал и звонить. Тот с три короба мне наврет не хуже консьержки. Зарплату зазря они получают, придут на работу и спят. Пойди теперь, узнай куда и когда утопала Пенелопа. И вернется когда? И завтрака нет. И нет свежей рубашки. И на работу, считай, опаздал.

С брюзжанием муж удалился. Евдокия, сбросив оцепенение, в догонку ему закричала:

– Свежих рубашек полно в гардеробной, а завтрак я приготовлю тебе!

Лагутин вернулся и саркастично спросил:

– Если ты приготовишь, то кто это будет есть? Лично я не рискну. Нет уж, ты занимайся своей паскудной собакой. Она тебе всех дороже. Впрочем, буду тебе благодарен, если отыщешь мне Пенелопу. А хотя, – он с обидой махнул рукой, – я голодный сейчас уйду. Весь день пошел мимо. Важное дело проспал. Чувствовал себя в полном догляде, а оказалось, что некому разбудить. Положиться нельзя ни на кого, – отчаянно заключил Леонид Павлович и, еще раз махнув рукой, вышел из комнаты.

И яростно пошагал в гардеробную. Возился он там недолго – вскоре хлопнула дверь, и Евдокия услышала усердное ковыряние ключа. Она поняла, что муж ее закрывает.

Глава 26

Если открыла глаза Евдокия с легким свободным сердцем, то визит мужа ее на землю вернул. Против всех ужасов, сон ей снился прекрасный – предвестник счастливого приключения: огромный зеленый луг, бездонное ясное небо и присутствие чего-то надежного и родного…

Чего? – Евдокия не знала. Определенности не было в сне – был рядом Бродяга, да дело не в нем.

В ком? Она сказать не могла – одними лишь чувствами располагала, но все они были дивные и волшебные…

И после этого – пробуждение: словно кипятком окатили. Словно обухом по голове.

Евдокия сидела в кровати, а мысли ее неслись вразнобой: Майка, сундук с набором ножей, Пенелопа-беглянка, «молоковозка», страшная смерть и молодой человек, не в пижаме – в костюме…

Да-а, ночные приключения ее таковы, что разумней принять их за сон – да как тут принять, когда в доме нет Пенелопы.

«А куда я нож ее дела?!» – подхватилась вдруг Евдокия, да тут же и вспомнила: «Помыла и вместе с тем, что с собою брала, обратно в сундук уложила на старое место к другим ножам».

Это была ее последняя мысль, оформленная в нечто разумное, остальное – снова полный разброд.

Сплошь череда вопросов. Кто она, Пенелопа? Куда бежала? Зачем ей сундук ножей? А молодой человек, кто он? Как попал в центр событий? Случайно или нарочно? И почему не ответила Майка? Ведь просила сама позвонить и, следовательно, ждала от Евдокии звонка, но не ответила. Что с ней случилось? Маньячит по городу?

Вопросы – одни вопросы. И все без ответов. Ясно было только одно: просто чудо, что ни охранник, ни консьержка не заметили путешествия Евдокии.

«Хотя, какое тут чудо? – вяло решила она. – Леня прав, дрыхнут они на работе. Как выяснилось, я убегала ночью из дома не в первый раз и всегда это делала незаметно. И в том Леня прав, что Бродяга лапы испачкал не в садике, а я, глупая, думала, что гуляю во сне. Ужас какой, – содрогнулась она, – вдобавок ко всем моим нервным болезням еще и лунатиком стала! Как же это? Даже страшно подумать, бродила по городу в ниглиже! В мятой ночной рубашке шастала на свидание к незнакомцу! К мужчине! Вот кто я после такой измены? – горестно озадачилась Евдокия. – Приличных слов для себя не нахожу, и Леня прав…

А что же тот молодой человек? Он тоже, выходит, лунатик!»

И тут до нее дошло, что, вероятней всего, и Пенелопа не всегда спала по ночам – и с ней не полный порядок: не зря же она хранит в чулане сундук ножей.

В голове Евдокии словно щелкнуло что-то, будто сила неведомая кнопку нажала, и беспорядок исчез – потекла стройная мысль.

И сразу все воедино сложилось. Майя не ей позвонила. Точнее, ей, но для того, чтобы она разбудила кого-то. А кого? Не Пенелопу ли? Ну да, Евдокия Майе звонила, а Майя не отвечала, но зато у нее у самой в квартире зазвучала телефонная трель. Если верна эта догадка, то в какие дебри ведет она?

Пока догадка никуда не вела. Евдокия не могла себе объяснить каким образом Майка-маньячка связана с праведной Пенелопой, которая почему-то хранит в сундуке ножи. Кто есть Майка и кто – Пенелопа, пока вопрос, но ножи точно убийцы.

В качестве объяснения приходила в голову мысль, что Майка ножи те подкинула, но Пенелопа знала про них и молчала. Почему?

Возможно было и другое: Пенелопа просто хранила ножи, а Майя, каким-то образом об этом пронюхав, из сундука их таскала и убивала ими злодейски.

Обе мысли никуда не годились. Пенелопа-коллекционерка? Это само по себе смешно. А тут еще и коллекция ножей-близнецов.

Как Евдокия ни прикидывала, со всех сторон чепуха выходила, предположить же, что маньячка – сама Пенелопа, а вовсе не Майя, она никак не могла. Слишком свежи были в памяти ласковые руки старухи, ее мудрость и добрый взгляд.

«Никогда себе не прощу, что бросила бедную, окровавленную на дороге одну, – кляла себя Евдокия и тут же оправдывалась: – А с другой стороны, чем я могла ей помочь? Пенелопа мертва, а я живая и опять все запреты нарушила. Теперь уж никакой фантазии мне не хватит объяснить строгому мужу почему после всех обещаний я ночью из дома ушла. И с Бродягой по улице бегала до утра. Я и тем Пенелопе своей отслужила, что от позора ее спасла. Что про старушку можно подумать, найдись рядом с ней страшный нож?

А сколько было бы у меня неприятностей!

А для Ленечки моего история эта настоящая катастрофа! Он же большой начальник, а у него, у главного психиатра, под носом в доме завелся маньяк!»

От этой мысли Евдокия содрогнулась и, наконец-то, заплакала. Все ужасы этой ночи, тисками сдавившие грудь, выливались слезами и становилось гораздо легче. Было бы еще легче, имей Евдокия возможность рассказать о всех приключениях Еве. Но даже подруге Евдокия открыть не могла тайну своей Пенелопы, однако о звонке Еве она подумала. И, как это часто бывало, Ева будто услышала и ей позвонила сама.

– Дуська! Ты телевизор сегодня смотрела? – истерично завопила она.

У Евдокии от нервного напряжения запершило в горле и голос осел.

– Нет, – прохрипела она. – А что?

– Включай первый канал! Новости! – крикнула Ева и повесила трубку.

Евдокия бросилась к телевизору, щелкнула кнопкой, экран засветился, и ноги ее подкосились.

Скорбно-официальным тоном диктор вещал: «После необъяснимого двухнедельного перерыва маньяк, похоже, торопится наверстать упущенное. Теперь он особо свирепствует: две жертвы подряд. Такого не было никогда. Вчера – журналистка Ирина Латынина. Сегодня – Багрянцева Майя. Зверски изрезанная женщина была найдена в кустах, недалеко от своего дома…»

Евдокия мгновенно припомнила, что Пенелопа кружила именно в тех местах.

И сама она за нею кружила.

И молодой человек там же кружил.

А он утверждал, что знает маньяка, но говорить правду никак не хотел. Не потому ли, что…

Евдокия прозрела: «Господи! Как я сразу не поняла! Майка не могла быть маньячкой – я же проснулась на кровати в своей комнате! Не в спальне, и не в гостиной, и не в холле, и не в Зимнем саду, а именно в своей комнате, в которой бываю только тогда, когда в большой ссоре с мужем. Допустим, Майка в ту ночь в подъезде была, допустим, она меня и хватила чем-то по голове, и ключ у меня взяла, и домой меня оттащила, но как узнала она, в какой именно комнате я в ту ночь спать собиралась? Об этом знала только моя Пенелопа!»

И тут же другое, более разумное объяснение получили и лежащие в сундуке ножи, и ночное путешествие бедной старухи, и ее безразличие к гибели Заи, а потом и Ирины. А когда Евдокия припомнила, что Пенелопа вообще странной была: чрезмерно честной, патологически трудолюбивой и подозрительно невозмутимой, тут окончательно сомнения все отпали.

И действительно, разве может нормальный человек каждый вечер ложиться в кровать с хорошим настроением и засыпать в довольстве собой? А уж просыпаться каждое утро (каждое утро!), радуясь этому миру и прощая всем все грехи, в наши дни может лишь сумасшедший!

«Да-да-да, – припомнила Евдокия все странности Пенелопы, – как тут с ума не сойти, когда одной надо поддерживать чистоту в нашем доме, а в нем сотки три, не меньше. Да при этом при всем Пенелопа всегда улыбалась и казалась счастливой и очень любезной. Нет, тут у любого крыша поедет. Вот если бы она, намывая плиты и унитазы, трехэтажно нас костерила, вот тогда бы нормальной осталась. Она же выбрала сумасшедшествие: оставшись порядочным человеком, мозгами сильно подвинулась и пошла резать людей».

Впоследствие, уже после похорон Пенелопы выяснилось, что, будучи старой девой, она нежно хранила в душе надежду быть не просто невестой, а венчаться хотела согласно обряду – в ее платяном шкафу нашли дорогое белое платье! И венок! И фату!

Тут уж Евдокие окончательно стало понятно, почему Пенелопа, уродливая и кривая, убивала молодых и красивых женщин, а потом принялась и за мужчин.

Но открытием своим Евдокия ни с кем не делилась – даже с мужем, даже с подругой.

«Зачем? – решила она. – Бог злодейке судья, а людям Пенелопа уже не опасна».

Шли дни, про маньяка быстро забыли – он не давал о себе знать: за два месяца ни одного убийства. Евдокия носила секрет в себе горестно и мучительно. Ей было жалко покойную Пенелопу, и подруг было жалко, и во всем винила она себя. А тут еще Ева подливала масла в огонь, рассуждая кто он, этот маньяк и почему он убил Ирину и Майю.

– Значит маньяк был с ними знаком, – строила Ева догадки. – Но тогда и мы с тобой, Дуська, в опасности.

Евдокия перечила.

– Нет, нам ничто не грозит, – уверенно говорила она, и эта уверенность не по душе была Еве.

– Ты что-то знаешь? – пытала она подругу. – Дуська, колись, ты что-то знаешь!

Евдокия отпиралась, ссылаясь на предчувствие, Ева же не отставала.

– А почему ты в последние время такая убитая? – интересовалась она. – Почему взгляд потухший? Почему не бегаешь, не суетишься? Почему даже Боба простила мне?

– Потому, что мне уже все трын-трава. Я теперь рабыня квартиры. Леня с похорон Пенелопы не может подходящую домработницу нам найти. Кого ни приведет, все не то. Одна – сплетница, другая неряха, третья лентяйка, четвертая плохо готовит, а пятая сразу все: и лентяйка, и сплетница, и неряха и так приготовит, что попробуешь и решишь: это уже кто-то ел и, пропустив через желудок, вернул на тарелку обратно.

Ева задумчиво соглашалась:

– Да-а, Пенелопу не просто вам заменить.

И вновь обращалась к излюбленной теме: кто он, этот маньяк?

Но в конце концов и она успокоилась: и теперь уже Евдокие казалось, что про маньяка забыли все.

Глава 27

Да, про маньяка все основательно позабыли.

Евдокия забыть не забыла, но Пенелопу вспоминала гораздо реже. Этому очень способствовали домашние хлопоты и дела. Лагутин по-прежнему частенько менял домработниц, и Евдокия заполняла «окна» своими руками. Первое время, оттирая сбежавшее молоко от плиты, или надраивая унитаз, она еще скорбно вздыхала «ах, Пенелопа, ах, Пенелопа!», а потом уж с головой в работу ушла – дом действительно был большой и вещей в нем – немало. С каждой пылинку сдуешь – и вон из жизни полдня.

– До увлечения, Зимнего садика, руки уже не доходят, – жаловалась Евдокия Бродяге, который помощником был плохим, но зато добавлял работы изрядно.

Он неотвязно следовал за хозяйкой и требовал развлечений: то вдруг швабру начнет бодро лапами бить, то ловко повиснет на занавеске или увидит злого врага в безобидном шнуре пылесоса. И обязательно что-нибудь опрокинет. И разольет.

– Стар ты уже Бродяга, солидней надо себя вести, – ворчала на пса Евдокия.

Но недолго ворчала, чаще уставала сердиться и прощала, прощала, прощала… Как никак – собеседник, а домашний труд (оказалось!) обрекает на одиночество, которого Евдокия терпеть не могла.

– Вот скажи мне, мой умный песик, скажи, зачем Леня новую домработницу сегодня со скандалом прогнал? – горестно вопрошала она у Бродяги.

Бродяга в ответ шевелил ушами и молчал очень глубокомысленно, будто и в самом деле решал, с чего это Леня взбесился?

– Хорошая женщина ведь была, – продолжила жалобы Евдокия. – Подумаешь, рубашку не так постирала: на белой – розовое пятно. Леня тоже известный придира. Нельзя во всем только плохое искать. И с пятном походил бы, под пиджаком незаметно.

Бродяга был – за. Он совсем не понимал, зачем нужны эти рубашки.

Евдокия вздохнула:

– А теперь женщина не просто ушла – японский сервиз с собой прихватила, а я скрывать это должна, потому что Леня в милицию обратится, а у нее трое детей. Леня иногда бывает поразительно черствый.

Сама Евдокия от капризов давно отказалась: день ото дня становилась снисходительней и добрей. Во всяком случае, насчет домработниц имела она одно только мнение: любая уже хороша, на какую ни глянь.

И чем ногти Евдокии становились грязней, тем сильнее мнение крепло.

Однако в житейских бедах отыскалась и положительная сторона: Евдокия так уставала за день, что засыпала, едва касаясь щекой подушки. И спала очень крепко, на свидание к молодому человеку не бегала по ночам и вообще не видела снов.

Учитывая все вышесказанное, не дивно, думаю, то, что и Едокия про маньяка забыла – до этого странного дня.

А день начался особенно плохо. С утра Леонид Павлович, на рубашке пятно обнаружив, взорвался и домработницу со скандалом прогнал. Теперь Евдокия вместо приятной беседы с Евой вынуждена была чистить ковры, чем и занималась с девяти утра и до обеда. Чистила бы и до вечера (и было что!), но позвонил Борис.

– Дуняша, срочно беги сюда! – приказал он зловещим шепотом.

– Сюда, это куда? – спросила Евдокия. – Боб, ты где?

Брат доложил:

– Я у Евы.

Евдокия не удивилась, поскольку отношения между подругой и братом становились день ото дня серьезней. Она лишь спросила:

– А почему не Ева, а ты мне звонишь?

– Слушай, – рассердился Борис, – ты можешь хоть раз в жизни подчиниться мне без вопросов?

– Наверное, могу, – предположила она.

– Вот и попробуй! – рявкнул Борис и, не объясняясь, повесил трубку.

Что ж, деваться некуда – Евдокия села в машину и помчала к подруге.

Несказанно она удивилась, обнаружив в квартире Евы одного только брата.

– А где же Евусик? – спросила она.

– Ева в консерватории, – раздраженно ответил Борис и потащил Евдокию к роялю. – Смотри, – сказал он, тыча пальцем в белые клавиши.

Там багровело пятно.

Евдокия попятилась и ужаснулась:

– Снова кровь?!

– Разве не видишь? – ядовито спросил Борис.

– Вижу, но когда она появилась?

Борис резко пожал плечами, словно его передернуло, и проворчал:

– Заметил кровь только что, а когда появилась не знаю.

Нервно взъерошив волосы, он вдруг матюкнулся и забегал по комнате, рассеянно бормоча: «Черт, черт, черт…» Казалось, он вообще забыл про сестру.

Евдокия видела, что брат не в себе, но задавать вопросы уже опасалась, поскольку боялась нарваться на грубость. Она, с изумлением глядя на Боба, усердно припоминала когда он так грубо ругался в последний раз, если вообще так ругался – память что-либо подобное предоставлять не спешила.

Боб бегал по комнате – растерянная Евдокия стояла – и все было бы ничего, когда бы не те ковры, которые дома остались, мокрые и недомытые. Из-за них-то она и не выдержала.

– Боб, зачем ты меня позвал? – в конце концов спросила она.

Брат резко остановился, глянул на сестру совершенно безумным взглядом и прошептал:

– Ты только не пугайся, Дуняша, но я, кажется, знаю кто настоящий маньяк.

От слов его Евдокию словно током прошило.

– Кто? – выдохнула она и присела на кончик стула.

Боб зловеще и с пафосом прогремел:

– Я-яяяя!

– Ты-ыыы?!

– Я! Я! Я! – с гордостью подтвердил Борис и растерянно тут же спросил: – Дуняша, как мне быть? Я только с тобой могу посоветоваться. Что теперь предпринять? Может, ты знаешь?

Разумеется, Евдокия не знала. Заявление брата страшно подействовало на нее: ноги задрожали, в глазах потемнело, в ушах зашумело. Она хотела много сказать, много спросить, но слова все в горле застряли. Евдокия только мычала.

Борис, не замечая ее состояния, схватил сестру за руку и потащил ее в спальню.

– Сейчас я тебе покажу, – приговаривал он, торопливо и нервно открывая дверь шкафа, – сейчас ты увидишь.

Через мгновение в руках у него оказался нож:

– Ну что?! Видишь! Кто после этого я?!

Евдокия ахнула и отшатнулась, а Борис на нее наступал, грозно помахивая точно таким же ножом, какой она видела у Ирины, у Майи, в кладовой…

– Где ты взял его? – закричала она, с ужасом пятясь от брата. – Где ты взял? Я все ножи закопала! Все! Не оставила ни одного! Как ты нашел?

Борис остолбенел:

– Что ты закопала? Где?

Евдокия опомнилась, но было поздно. Брат заставил ее сказать – не все, но кое-что. Не решаясь поминать Пенелопу, она призналась, что нашла в чулане сундук, а в нем оказались ножи.

– Ножи? Одинаковые? И один из них был у Ирины? – нервно спросил Борис.

– Да, все ножи одинаковые, – кивнула она. – И у Майи мы с Евой видели точно такой же нож.

Боб ответил:

– Я в курсе, Ева рассказывала, а дальше-то что? Что с теми ножами?

Евдокия пожала плечами:

– А ничего, я удивилась и на всякий случай от них избавилась: отнесла вечером в сквер и под липою закопала.

– Зачем? – удивился Борис.

– А зачем их в доме хранить, когда милиция точно такой же нож достала из жертвы маньяка?

– Так и было! – воскликнул Боб. – Точно, как я забыл?! И все это лишний раз мне доказывает, что я и есть тот самый маньяк!

– Да ничего это не доказывает! – пришла в себя Евдокия и, волнуясь, подумала: «Надо бы про Пенелопу брату признаться, чтобы он напраслины на себя не возводил».

Но Борис ей не дал и рта раскрыть: размахивая страшным ножом, он потащил сестру в коридор, с пафосом восклицая:

– Я! Я маньяк! Дуня! Это ужасно!

Его состояние Евдокию пугало: она знала, что болезнь обострилась, что брат фантазирует, что надо Ленечку вызывать и вязать Боба, и пичкать лекарством, уколы колоть…

– Вот, посмотри! – возбужденно кричал Борис, подтаскивая сестрицу к вешалке и остервенело запуская руку в карман своей куртки. – Вот оно, доказательство! Видишь флакон?

Евдокия, ломая голову как бы его остановить, ласково подтвердила:

– Вижу, мой дорогой, вижу. Это флакон.

– А знаешь, что в нем?

– Что, мой родной, что в нем?

– Прекрати разговаривать со мной, как с приболевшим ребенком! – взбесился Борис. – Здесь кровь! полный флакон крови! Или краски! Черт возьми! Откуда это в моем кармане? Теперь ты понимаешь?

Евдокия с испугом призналась:

– Не понимаю.

– Это я капал кровь! Это я пачкал клавиши!

– Зачем? – пятясь, спросила она.

– А вот не знаю, – опустив руки, уже спокойно ответил Борис. – Рассудок мой помутился. Сам не ведаю, что творю. И это страшно, Дуняша, страшно, – с пугающей вялостью признался он. – Передать тебе не могу, как ужасно не быть хозяином собственному телу, своим рукам и ногам. Как подумаю, что я убиваю, в петлю, в огонь, в воду… Куда угодно захочется, лишь бы не жить.