Текст книги "Девять жизней кошки. Мифы и легенды"

Глава 17
Кошка и переселение душ

Если смертные гибнут, они поют правильно.

Ни один призрак не пустится бродить в ужасную ночь:

Ни одна душа не улетит на ужасный Плутон,

Не найти ни одной тоскующей немой тени снизу:

Не будут они летать бессмертными

И другие тела в ином мире они найдут.

Роу. Лукан

Нет ничего непоследовательного в доктрине материалистов, утверждающих, что «душа» – это всего лишь одна из функций головного мозга и что как в человеке, так и в животном она исчезает после смерти тела. Но когда учитель теологии, утверждая, что душа человека бессмертна, незамедлительно говорит нам те же слова, что и материалист, то есть что душа животного превращается в ничто, когда умирает тело, так как оно организовано столь несовершенно, что душа не может выжить, потеряв его, мы понимаем, что он непоследователен. Последняя часть его утверждения находится в опасном противоречии с верой в бессмертие человека, так как мы видим, что он вынужден признать, что малейшая разница в степени развития достаточна для решения судьбы в вечности. Один получает бессмертие, ничего для этого не сделав, другой обречен на гибель, не совершив ничего предосудительного. Еще одна трудность возникает, если мы посмотрим на доисторического человека и его соотношение с человекообразными обезьянами. Низкий уровень развития мышления и полное отсутствие морали, которыми отличаются и некоторые из современных примитивных народов, заставляют спросить: «На каком уровне душа становится достаточно сильной, чтобы сопротивляться кризису отделения от тела? Где мы можем провести разделительную линию? Обязаны ли мы утверждать, что наши неразвитые первобытные предшественники, едва отличимые от человекообразных обезьян, заслуживают дар бессмертия, а благородные, щедрые и любящие кошки, или лошади, или собаки, охотно отдающие жизнь ради спасения хозяина или его детей, заслужили только исчезновение?»

Мы с радостью отвернемся от таких абсурдных заявлений и обратимся к учению, способному объяснить духовную эволюцию, к учению о реинкарнации, и с удовольствием заметим при этом, что решение этой проблемы было найдено с помощью интуиции огромным количеством обитателей нашего мира и донесено до нас со времен глубокой древности, выжив среди бесчисленного множества препятствий у разных народов, во многих странах и религиях.

Примерно семьсот пятьдесят миллионов наших современников придерживаются мнения, что душа должна развиваться, принимая любые формы от газа и минерала через растения и животных к человеку, до тех пор, пока уроки смертной жизни не будут ею усвоены полностью. По мнению Геродота, египтяне были первыми, кто стал проповедовать это учение. И цикл обретения опыта должна была пройти каждая душа за три тысячи лет.

Вера египтян в метемпсихоз любопытным образом отразилась в их рисунках на некоторых памятниках. Там изображалось позорное возвращение на землю в виде животного души того, кто оказывался недостойным во время взвешивания сердца перед очами Осириса. Таким образом, была введена практика представления людей в виде животных, она вскоре широко распространилась, и животные часто считались пристанищем разных представителей человечества. Несколько примеров тому можно обнаружить среди обломков времени. Рисунок на этой странице сделан с папируса, хранящегося сейчас в Британском музее, на нем представлен кот, пасущий стадо гусей.

С египетского папируса. Британский музей.

Считается, что в юности Пифагор посетил Египет и изучал у жрецов их мистическую религию, затем отправился на Восток, где получил знания персидской и халдейской магии и познакомился с учением индийских брахманов. Его ознакомили и с египетским учением о метемпсихозе, предупреждавшем своих последователей, что души никогда не умирают, но поселяются в тело то одного, то другого человека, проходя через форму животного в облик человека и наоборот. Как воску можно придать любую форму, растопить и снова изменить, хотя при этом он так и останется воском, так и душа возникает в новых конфигурациях. «Следовательно, – заключает философ, – если ты несешь любовь к своим близким, воздержись, прошу тебя, от разрушения жизни тех, кто может оказаться благодаря случаю твоим собственным родственником» (Овидий).

С учением пифагорейцев сходно и учение Вергилия о метемпсихозе. Римский поэт вложил в уста Анхиса описание того, как душа, слишком испорченная для того, чтобы оставаться в человеческом теле, будет заключена в диком животном, кошке, льве, собаке, тигре, обезьяне и т. д.

Вероятно, благодаря своему пребыванию в Египте фригиец Эзоп задумал написать свои чудесные басни. Читатели должны вспомнить историю о кошке, которую без ума любил ее хозяин, да так, что

 
…его слезы и мольбы,
заклинания и молитвы,
подействовали так, что Судьба
в один прекрасный день превратила кошку в женщину.
 

Сначала все шло хорошо и казалось, что

 
…и следа кошки не осталось в ней
исчезнув с когтями и мартовским криком.
 

Но, увы! Когда появились мыши, все кошачьи инстинкты в даме пробудились вновь и заставили ее на четвереньках побежать в тщетной попытке поймать их, как в былые времена.

 
Такое помраченье с ее стороны
нестерпимым огнем обожгло его сердце.
Так будет всегда,
как только появится мышь.
 

Кажется по меньшей мере возможным, что многие другие бесчисленные симпатии и антипатии можно объяснить подсознательными воспоминаниями о жизни в виде отличном от человеческого. Двое детей, хорошо известных автору, имели четкие воспоминания о том, что они были лошадьми, и им никогда не было так весело, как тогда, когда они, воображая себя снова в лошадиной шкуре, подражали конскому бегу или когда они стали старше и у них была возможность ездить верхом, запрягать, чистить или объезжать своих лошадей.

Многие современные авторы утверждают, что учение о переселении душ было среди тех учений, которые принимала раннехристианская церковь. Резьба на хорах в соборе в Беверли изображает кошку, играющую на скрипке и обучающую котят танцевать. Египетское влияние проявилось в новой религии задолго до того, как его перестали узнавать, и было, вероятно, источником, вдохновившим христианского скульптора, даже если он и не осознавал этого. Мысли, лежащие в изображениях кошки и гусей и кошки, играющей на скрипке, настолько схожи, что трудно поверить, что эти концепции разделяют долгие века. Было бы легче подумать, что их изобразил один и тот же художник. Может быть, это так и есть?

Современный спиритуализм дает некоторое подтверждение этому древнему египетскому учению. Некоторые случаи появления животных-призраков не противоречат гипотезе, что они являются элементарными духами, или призраками земных животных. Подобные случаи можно объяснить тем, что привидения представляют собой духи людей, которые в своем земном существовании согрешили, совершив проступок или преступление, по своей жестокости сопоставимое с жестокостью тигра или по отвратительности с грязной свиньей. Доктор Кернер так проиллюстрировал это в своей работе «Явления призраков». Он описывает, как однажды лунатик спросил у духа, не может ли тот принимать вид отличный от того, какой он имел при жизни, и получил ответ: «Если бы я при жизни был зверем, то мог бы появиться перед вами в таком виде. Но мы не можем принимать тот вид, который хотим, мы должны являться вам такими, какими были». В другой раз дух, как утверждается, сказал: «Распутник может появиться в виде животного, на которого он был похож своим поведением в жизни».

Поскольку эволюция идет параллельно в духовном и физическом планах, духи всегда могут использовать материальный мир как лестницу. Как только мы поймем это, то ясно увидим, что, как бы ни тратили жизнь и ни насиловали природу, на самом деле не все еще потеряно.

В Индии твердо придерживаются учения о переселении душ. Население Индии не решается лишить жизни любое живое существо, поскольку оно может оказаться одним из их родственников в другой телесной оболочке. Подобное практическое отношение к этому поверью в современной Индии подтверждается следующей странной историей, которую генерал сэр Томас Эдвард Гордон рассказал о кошке, ставшей новой оболочкой души умершего человека.

Фрагмент украшения хоров церкви в Беверли.

«В течение двадцати пяти лет в дополнение к письменным приказам-инструкциям туземной охране Губернского дворца возле Пуна каждому часовому говорили, чтобы любого кота, выходящего из передней двери после наступления темноты, считали его превосходительством губернатором и оказывали ему соответствующие почести. Это было вызвано тем, то сэр Роберт Грант, губернатор Бомбея, умер там в 1838 году, а вечером в день его смерти видели кота, выходящего из передней двери и прогуливающегося по той дорожке, где любил гулять губернатор после заката. Это заметил индус-охранник и рассказал об этом своим единоверцам, сделавшим из этого суеверный вывод. В результате один из представителей касты жрецов объяснил это мистическое событие учением о переселении душ из одного тела в другое и истолковал так: дух умершего губернатора вселился в одного из домашних животных, обитавших в доме. Трудно было определить, в какое именно, и, следовательно, было решено, что любой кот, выходящий из главного входа после темноты, должен считаться шатром души губернатора Гранта, и к нему необходимо относиться с должным уважением и оказывать соответствующие почести. Это было воспринято всеми охранниками из местных жителей и прислугой в доме губернатора без каких бы то ни было вопросов. Вся стража от сипаев до сибадаров полностью приняла это, и было сделано устное дополнение к инструкциям, чтобы все постовые у главного входа отдавали честь любому коту, выходящему из него после наступления темноты. Преданность и учтивость индусов трогательно проявились в этой истории. Их генерал остался их генералом, хотя и лишился власти и переселился в шкуру кота».

Мы могли бы прийти к этому же выводу, прочитав следующий отрывок из «Света Азии»:

 
Пока крутится колесо рождений и смертей,
Исчезают вещи, мысли, а захороненные жизни возвращаются назад.
И вспомнил я теперь, как миллион дождей назад
Голодным полосатым тигром бродил я
По гималайским дебрям
И таился в травах и зелеными глазами
Следил за тем, как мимо дневного логова, где я сидел,
Стада все ближе подходили к смерти, или под звездами
Я, ненасытный, искал добычи,
Оленя след иль человека чуя.
И снизу вверх крутится колесо рождений и смертей.
 

(Сэр Эдвин Арнольд)

Глава 18
Храмовая кошка

Если вспомнить длинный путь израильтян из Египта и то благоговение, с которым египетские жрецы относились к кошке, то будет странно узнать, что это животное поминается в Библии только один раз, и этот единственный пример находится в апокрифической Книге Баруха. Но и здесь упоминаются не священные кошки Египта, а кошка вообще, в описании, демонстрирующем фальшь вавилонских «богов из серебра и золота и дерева… которые вызывают страх среди народа» (vi. 4). Нам говорят, как «на их телах и головах сидят летучие мыши, ласточки и птицы и также кошки». Автор торжествующе добавляет: «И по этим признакам вы можете понять, что они не боги, следовательно, не стоит их бояться» (vi. 22, 23).

Интересно рассмотреть тот факт, который использует Барух в качестве доказательства небожественности вавилонских божеств. Явно кошки, сидящие на статуях богов, были священными животными, принадлежавшими храму. Даже из процитированного текста ясно, что они были хорошо кормленными кошками, а не голодными бродяжками; в противном случае «летучие мыши, ласточки и птицы» не стали бы делить с ними место. Они были на самом деле высоко почитаемыми животными и играли свою роль в той религии, которую исповедовали эти древние люди. Считалось, что каждая кошка призвана выполнить свою миссию, поэтому, когда человек, имеющий некоторую степень святости, умирал, кошка играла роль хозяйки его души всю свою оставшуюся естественную жизнь. Только так отделившаяся душа могла достигнуть Рая, и, так как никто не имел привилегий в приобретении этой желанной реинкарнации в качестве священной кошки внутри святого храма без выражения одобрения со стороны главной богини, аргументы Баруха не могут считаться убедительными. Даже сегодня бирманцы и сиамцы верят, что их прекрасные священные кошки хранят души мертвых, и, помня об этом, они вводят их в свои религиозные ритуалы. Много лет назад, когда хоронили члена королевской семьи Сиама, вместе с ним хоронили живьем и его любимую кошку. Крыша гробницы строилась с небольшими отверстиями, пробитыми в ней, и, если кошке удавалось убежать через одну из них, жрецы понимали, что душа принца переселилась в ее тело, и они с соответствующими почестями относили ее в храм.

Поклонение предкам все еще является побудительной силой в восточных странах. Вероятно, было в порядке вещей оказать уважение умершему монарху. Когда молодой король Сиама был коронован в 1926 году, во время его шествия к Тронному залу камергеры двора пронесли белую кошку. Старый король хотел бы, конечно, занять надлежащее положение на коронации своего преемника, и его бывшие придворные продемонстрировали верность ему. Наряду со священной кошкой проносили и шлифовальный камень, символизирующий твердость, корнишон на счастье и зерно для процветания.

Храмовые кошки Сиама, особенно с золотистыми глазами и с черным окрасом, играли свою роль в религиозных церемониях. Их часто закрывают в золотые клетки, перед которыми воскуривают ладан, и им делают съедобные приношения.

Миссис Крэн, специалист по сиамским кошкам, в «Слухах о кошках» описала так называемый храмовый знак, хотя она говорит, что ее информация очень скудна. На спине кошки можно найти две четкие отметины, говорящие о высокой породистости сиамских кошек, что является, как считается, отличительной особенностью настоящих храмовых кошек. Служители в храмах считают таких кошек особенно священными, но миссис Крэн не знает всей истории или имени бога, который «когда-то подобрал одну из них и оставил тень от своих рук навсегда на их потомках».

«Теневая» отметина не образует седла, а предполагает, что кто-то «руками, испачканными сажей, взял кошку со светлым окрасом и сжал ее шею довольно низко. Они не так часто встречаются». Но дополняет она: «Эти пятна, конечно, являются отличительными признаками, а не случайными отметинами».

Мы можем сравнить их с «Легендами о Торти и Белянке», приведенными в другой главе.

Еще одной характеристикой сиамских кошек является петля на хвосте, которая отмечается у них уже двести лет. Она также является предметом сиамских мифов, которые, кажется, никто не может рассказать полностью, но главное в том, что сиамская кошка имеет узел, завязанный на хвосте в качестве напоминания о чем-то, о чем она еще не помнит, хотя, кто его завязывал, нам никто не скажет, вероятно, какое-то божество.

Двести лет назад сиамских кошек можно было найти только в той части королевского города Бангкока, где жил монарх и его двор. Рассел Горджон, изучавший этот предмет, считает, что эта порода произошла от скрещения священной бирманской и аннамитской кошек, живших в религиозно закрытой и охраняемой бирманской и камбоджийской империи кхмеров, когда она сдалась под натиском сиамов и аннамитов в XVII веке.

Примерно в 1885 году жена британского консула купила двух кошек и вывезла их в Европу. В Англии немедленно возник спрос на них.

Происхождение священной бирманской кошки еще более неясно, чем ее потомка – сиамской кошки, и мы в долгу перед Расселом Горджоном за его доклад об этой породе, который оказался нам очень полезным. Он добыл эти сведения во время бирманской войны 1885 года, служа офицером в английской армии, оккупировавшей Бирму. Его положение позволило ему защитить некоторых kittahs (киттах), или жрецов, чьи жизни были в опасности, и взамен они удостоили его чести и раскрыли ему свои секреты и показали священные места.

Из его отчета мы узнали, что индийские брамины были заклятыми врагами кхмеров и их дорогих киттахов. С началом XVIII века они безжалостно преследовались и уничтожались, а те, кто сумел избежать преследований, скрылись в Северной Бирме, где укрылись в горах. Здесь в хаотичных лабиринтах крутых скал упорные киттахи нашли чудесный подземный храм Лао-цзы («жилище бога») и отправляли здесь свои ритуалы, тайные для всех, кроме представителей высших каст их собственного народа.

Горджон описывает храм Лао-цзы как «одно из величайших чудес Востока. Расположенный к востоку от озера Инкауджи между Магаунг и Сембо в почти безлюдной области среди высочайших вершин и непроходимых лабиринтов, он отделен от всего мира. Последние киттахи (жрецы) жили здесь до 1898 года, и мне была оказана высочайшая честь увидеть их и понаблюдать за их жизнью и за их священными животными. Во время последующего восстания и английской оккупации на базе в Бхамо (очень изолированная и отдаленная от Мандалея база) нам пришлось защищать киттах от нападения браминов, и мы спасли их от уничтожения и грабежа. Их Лама-киттах принял меня и подарил изображение священной кошки у ног затейливого божества, чьи глаза были сделаны из огромного сапфира, и затем они показали мне священных кошек. Их насчитывалось почти сотня». Затем он рассказывает следующую красивейшую легенду:

«Когда под злой луной варвар сиамец Тес пришел в горы Солнца, Мун-Ха жил в храме Лао-цзы. Мун-Ха, самый драгоценный из самых драгоценных, для которого бог Вонг-Хио сплел из золота бороду. Этот почтенный священнослужитель жил под пристальным наблюдением Цун Кьянце, богини с глазами из сапфира, которая заведует переселением душ, когда они исполняют свое назначение, и ее всевидящего взгляда никто не может избежать. Мун-Ха слушался оракула, предсказывавшего ему, какое решение принять, и этим оракулом был его кот Синх, которому горячо поклонялись киттахи.

Сидя рядом со своим великим хозяином, Синх жил в созерцании богини. Прекрасное животное! У него были глаза желтые, как золото, отражавшие металлическую бороду Мун-Ха, желтую, как янтарное тело богини с сапфирными глазами.

Однажды ночью, когда восходила луна, Тес угрюмо приближался к священному храму. Затем, вняв призыву судьбы, Мун-Ха умер, отягощенный годами и болезнями. Он умер в присутствии своей богини; рядом с ним были божественный кот и киттахи, горюющие о своей жестокой потере. Но вдруг произошло чудо немедленного переселения душ. Синх прыгнул на святой трон. Усевшись на голову поверженного хозяина, он повернулся в сторону богини. И шкура на его спине стала отливать золотом. Его глаза, золотящиеся золотом бороды, сплетенной для Синг-Хио, стали синими – огромными, бездонными, сапфирными, – как глаза богини. Четыре его ноги, коричневые, как земля, четыре его ноги, контактирующие с головой преподобного, побелели на лапах, около когтей, то есть очистились прикосновением к святому мертвому.

Синх повернул к Южным воротам свой властный взгляд, в котором читался повелительный приказ, обладающий непобедимой силой, заставляющей киттахов подчиниться. Затем они закрыли перед кровным врагом бронзовые двери святого храма и, пройдя по подземному туннелю, окружили нечестивых захватчиков.

Синх отказывался от еды и не покидал своего трона. Он продолжал сидеть выпрямившись и смотреть на богиню – таинственную жрицу, – устремив на нее твердый взгляд, на ее сапфировые глаза, завороженный их огнем и красотой.

Семь дней спустя после смерти Мун-Ха он, встав на прямые побелевшие ноги и не опуская век, умер. Так душа Мун-Ха, слишком совершенная, чтобы жить на земле, была передана Цун Кьянце. Но перед смертью он в последний раз взглянул на Южные ворота.

Семь дней спустя после смерти Синха киттахи собрались перед Цун Кьянце, чтобы выбрать преемника Мун-Ха. И тут, о чудо! В храм вошла процессия из сотни кошек. У них были белые лапы; их снежный мех отливал золотом, а топазовые глаза стали сапфировыми.

Киттахи не могли сдвинуться с места в приступе страха и ждали. Разве им было неизвестно, что души их хозяев обитали в гармоничных формах этих священных животных? И те торжественно и мрачно окружили Легоа, самого молодого из жрецов, и тем самым объявили волю небес. Когда в храме Лао-Дзун умирала кошка, душа киттаха возвращалась и больше не покидала мистического рая Сонг-Хио, бога золота. Несчастливы были те, кто даже невольно приближал конец этих величественных и благочестивых кошек: для них были готовы самые ужасные мучения, какие только могут испытать души».

Горджон, не знавший этой легенды, заметил о ней: «Легенда милая, но не объясняет ничего с научной точки зрения… можно подумать, что бирманские кошки – очень древняя порода, но мне кажется, что невозможно найти никаких документальных свидетельств о столь редкой породе, что ни один селекционер или автор на двух континентах, с которыми я переписываюсь тридцать лет, не слышал о них ничего, кроме отрывочных сведений, или знает их только по описаниям Августа Пави и моим собственным словам».

По описанию Горджона, бирманские кошки похожи на сиамских по цвету, но он говорит, что у них белые пальцы на всех четырех ногах, длинная шерсть и чудесные пушистые хвосты, которые они обычно несут над спиной, словно белки. У них интенсивно окрашенные синие глаза, глубокие и грустные, нежные во время отдыха и дикие и яростные, если они сердятся.

Интересные сведения о священных кошках, участвующих в религиозных ритуалах, можно почерпнуть из детального доклада Лейна о мусульманском религиозном шествии к священному камню Каабе, свидетелем которого он стал 15 февраля 1834 года. В этом театрализованном шествии «участвовало несколько высоких верблюдов, слегка оттененных красной хной и украшенных вышитыми седлами, на каждом сидели один или два мальчика или одна или две девочки, а на некоторых были кошки. За ними шествовали балтаги (или пионеры), хорошо вооруженные военные отряды, и гвардия баши» и т. д. Какую роль играли кошки в этой процессии? Без точных знаний трудно что-то предположить, но ясно, что кошки и здесь были священными животными.

Доктор Лилиан Белей, пишущая для «Слухов о кошке», описывает священную японскую кошку, а мистер Брук любезно предоставил мне фотографии, иллюстрирующие ее статью. Она говорит:

«Насколько мне известно, ни одна из этих «священных» кошек, которых я фотографировала в 1910 году, никогда не вывозилась из Японии. Мне говорили, что каждая кошка в Японии, рожденная с особыми отметинами, считается священной – она служит оболочкой для души одного из предков, и ее отправляют в храм. Ни одна из этих кошек не может быть взята оттуда; именно эта, как мне сообщили, была украдена слугой-китайцем и увезена на борту корабля. Здесь она стала собственностью английского офицера, который пожелал вернуть ее в храм, но не посмел сделать это, посчитавшись с чувствами, которые его желание вызвало у вора. Он взял кошку с собой, и она, в конце концов, стала жить с одной английской семьей в Путни, оказывавшей ей традиционные почести, и нашла у них счастливый дом и прожила до почтенного возраста. Она умерла примерно в 1911 году, вскоре после того, как я сфотографировала ее. Кошка была черно-белая, с черным пятном на спине, считавшимся «священным» знаком, и напоминала женщину в кимоно. У нее был короткий хвост, черный, очень широкий и почти треугольный по форме. Она была почти бесхитростной и доброй и жила на одном сыром мясе, отказываясь от другой еды. Я была благодарна за предоставленную возможность сфотографировать ее и никогда никому не показывала эти фотографии, хотя дала копии ее владельцам, которые написали мне о ее смерти. Как я поняла, кошка отказывала всем котам, и у нее не было котят».

Мистер Брук, комментируя вышеприведенные слова, напомнил, что «аналогичные случаи появления таких знаков отмечались и у рядовых представителей кошачьего семейства и считались, по меньшей мере некоторыми сектами, знаками, подтверждающими священные свойства этого животного, хотя в первую очередь это относилось к жрецам, которые могли видеть в них символы священного в Древнем Египте быка Аписа. Здесь также цвет был черно-белым, но черный считался основным… В Мемфисе быку поклонялись как реинкарнации бога Пта; таких кошек жрецы с большой пышностью содержали в храмах, и все в округе оплакивали их смерть».

Этих кошек обожали и им поклонялись благодаря их чудесным изменчивым светящимся глазам. Древнегреческий историк Гораполлон, видевший аналогию между глазами кошки и солнцем, говорит, «что кошке поклонялись в храме Солнца в Гелиополисе, потому что зрачок этих животных изменял свою форму в зависимости от высоты солнца над горизонтом и в этом соотношении напоминал чудесную планету».

Но в других главах мы уже довольно подробно говорили о том, какое положение кошка занимала в мире в качестве солярного символа, поэтому не будем распространяться на этот счет здесь, хотя, вероятно, это даже более серьезный фактор, определяющий степень почтения, оказываемого храмовой кошке, чем все приведенные ранее.