Текст книги "Революция без насилия"

Я не ожидал, что мое предложение будет принято так быстро. К счастью, еще до отправления письма я сделал необходимые приготовления. Я решил, в случае если мое предложение будет принято, ликвидировать свою иоганнесбургскую квартиру. Полак должен был перебраться в более скромное помещение, а жена – в Феникс. Она была полностью согласна со мной. Не помню, чтобы она когда-либо мне перечила в подобных делах. Поэтому, получив ответ от губернатора, я предупредил, как полагалось, домохозяина, что через месяц освобождаю квартиру, отправил часть вещей в Феникс, а другую оставил Полаку.

Я отправился в Дурбан и стал собирать там людей. Большого числа их не требовалось. Мы создали отряд из двадцати четырех человек, из которых четверо, не считая меня, были гуджаратцами. Остальные, кроме одного свободного патана, – бывшие законтрактованные рабочие из Южной Индии.

Начальник медицинской службы, считаясь с существовавшими правилами, а также для того, чтобы создать мне официальное положение и тем самым облегчить мою работу, произвел меня на время службы в чин старшины, а троих указанных мною людей назначил сержантами и одного – капралом. Правительство выдало нам обмундирование. Отряд находился на действительной службе примерно шесть недель. Прибыв к месту назначения, я убедился, что там не произошло ничего такого, что можно было бы назвать «мятежом». Зулусы никакого сопротивления не оказывали. Происходившие беспорядки были квалифицированы как мятеж на том основании, что один из зулусских вождей воспротивился новому налогу, которым было обложено его племя, и убил чиновника, явившегося для взимания этого налога. Во всяком случае мое сочувствие было целиком на стороне зулусов, и я был очень рад, когда по прибытии в штаб узнал, что основной нашей работой будет уход за ранеными зулусами. Офицер медицинской службы радостно встретил нас и сообщил, что белые не хотели ухаживать за зулусами, что раны их гноились и что он совершенно потерял голову. Он считал наш приезд благодеянием для этих ни в чем не повинных людей, снабдил нас перевязочным, дезинфекционным и иным материалом и направил в импровизированный лазарет. Зулусы пришли в восторг, увидев нас. Белые солдаты, заглядывая через ограду, отделявшую нас от них, старались уговорить нас не ухаживать за ранеными. А так как мы не обращали на них никакого внимания и продолжали делать свое дело, они приходили в неистовство и поносили зулусов самыми неприличными словами.

Мало-помалу я ближе познакомился с солдатами, и они перестали нам мешать. Среди командного состава были полковник Спаркс и полковник Уайли, тот самый, который резко выступал против меня в 1896 году. Они были изумлены моим поведением, нанесли мне визит и выразили свою благодарность. Я был представлен генералу Маккензи. Пусть не подумает читатель, что все они были профессиональными военными. Полковник Уайли был известный дурбанский юрист; полковник Спаркс – владелец мясной лавки в Дурбане; генерал Маккензи – видный натальский фермер. Все эти господа получили военную подготовку и приобрели опыт, будучи добровольцами.

Раненые, за которыми мы ухаживали, не были ранены в бою. Одни из них были арестованы как подозрительные. Генерал приказал их высечь. В результате у них появились серьезные раны, которые за отсутствием лечения стали гноиться. Другие принадлежали к дружественному зулусскому племени. Они даже носили особые значки для отличия их от «неприятеля», но солдаты по ошибке стреляли и в них.

Кроме ухода за зулусами, на мне лежала обязанность готовить и раздавать лекарства белым солдатам, что было для меня совсем легко, поскольку я в свое время в течение года работал в небольшом госпитале д-ра Бута. Благодаря этой деятельности я сблизился со многими европейцами.

Мы были прикомандированы к мобильной военной колонне, обязанной тотчас прибыть туда, откуда сообщали об опасности. Основную часть колонны составляла пехота, посаженная на коней. Как только приходил приказ о выступлении, мы должны были пешком следовать за колонной и нести носилки на плечах. Два – три раза нам приходилось делать по сорок миль в день. Но куда бы мы ни направлялись, я всегда с благодарностью думал, что, перетаскивая на своих плечах мирных зулусов, пострадавших из-за неосмотрительности солдат, и ухаживая за ранеными как сиделки, мы делали угодное богу дело.

Угрызения совести

Зулусский «мятеж» обогатил меня новым жизненным опытом и дал много пищи для размышлений. Бурская война раскрыла для меня ужасы войны далеко не так живо, как «мятеж». Это, собственно, была не война, а охота за людьми, таково было не только мое мнение, но и мнение многих англичан, с которыми мне приходилось разговаривать. Слышать каждое утро, как в деревушках, населенных ни в чем неповинными людьми, трещали, как хлопушки, солдатские винтовки, и жить в этой обстановке было тяжким испытанием. Но я преодолел это мучительное чувство лишь благодаря тому, что работа моего отряда состояла только в уходе за ранеными зулусами. Я ясно видел, что не будь нас, о зулусах никто бы не позаботился. Таким образом, в этой работе я находил успокоение.

Были и иные поводы для размышлений. Мы шли по мало населенной части страны. На пути лишь изредка попадались разбросанные по холмам и долинам краали так называемых «нецивилизованных» зулусов. Проходя с ранеными или без них по этим величественным пустынным пространствам, я часто впадал в глубокое раздумье.

Я думал о брахмачарии и ее значении и все сильнее укреплялся в своих убеждениях. Я беседовал на эту тему с товарищами по работе. Тогда я не понимал, насколько необходима брахмачария для самопознания, но ясно отдавал себе отчет в том, что тот, кто всей душой стремится служить человечеству, не может обойтись без нее. Я сознавал, что день ото дня у меня будет все больше поводов для такого служения и что моя задача станет мне не по силам, если я целиком уйду в радости семейной жизни и буду лишь производить на свет и воспитывать детей.

Короче говоря, я не могу жить, следуя одновременно велениям плоти и велениям духа. Например, в данном случае я не смог бы принять участие в экспедиции, если бы жена ожидала ребенка. Без соблюдения брахмачарии служение семье было бы несовместимо со служением общине. А при исполнении этого обета то и другое вполне совместимо.

Размышляя таким образом, я с некоторым нетерпением ждал дня, когда дам этот обет. Связанные с ним надежды породили своего рода состояние экзальтации. Воображение мое разыгралось, раскрывая безграничные возможности служения.

В то время как я был занят напряженной физической и умственной работой, пришло известие, что операции по подавлению «мятежа» почти закончены и что нас вскоре демобилизуют. Через день или два пришел приказ о демобилизации, а спустя еще несколько дней мы вернулись домой.

Через некоторое время я получил письмо от губернатора, в котором он выражал особую благодарность санитарному отряду за его службу.

По прибытии в Феникс я повел страстные споры о брахмачарии с Чхаганлалом, Маганлалом, Уэстом и другими товарищами по работе. Они одобрили мою идею и признали необходимым обет, хотя и представляли себе трудности этой задачи. Некоторые из них мужественно решили дать обет, и, насколько мне известно, за ними последовали другие.

Я дал клятву – соблюдать обет брахмачарии в течение всей жизни. Должен признаться, что тогда я далеко не полностью представлял себе всю величественность и необъятность задачи, которую взял на себя. И даже сегодня мне порою приходится трудно. Но я все глубже осознаю важность обета. Жизнь без брахмачарии представляется мне однообразной жизнью животного. По своей природе животное не знает самоограничений. Человек является человеком потому, что способен к самоограничению, и остается человеком лишь постольку, поскольку на практике осуществляет его. Если раньше восхваление брахмачарии в наших религиозных книгах казалось мне нелепым, то теперь оно с каждым днем все яснее представляется мне совершенно правильным и при этом основанным на опыте.

Я понял, что брахмачария исполнена удивительной силы. Но она ни в коей мере не дается легко и, конечно, касается не только плоти. Обет этот начинается с физических ограничений, но ими не кончается. Совершенствование в нем предупреждает даже появление нечистых мыслей. Истинный брахмачари даже и не думает об удовлетворении плотского влечения, а если это ему все еще свойственно, то ему надо многое познать.

Мне было очень трудно соблюдать даже физическую сторону брахмачарии. Теперь я могу сказать, что за эту сторону я могу быть спокоен, но мне еще надо достичь полного контроля над мыслями, что очень важно. И не потому, что мне недостает силы воли, но для меня все еще загадка, откуда появляются нежелательные мысли. Не сомневаюсь, что существует ключ, которым можно запереть их, но этот ключ каждый должен подобрать для себя сам. Святые и пророки учат нас своей жизнью, но они не оставили нам ни одного надежного всеобъемлющего предписания. Ибо совершенство, или свобода от ошибок, исходит только от милосердия, и поэтому ищущие бога оставили нам мантрас, такую как «Рамаяна», освященную их собственным аскетизмом и отражающую их непорочность. Невозможно добиться полного господства над мыслями, не положившись всецело на милость божью. Этому учат все священные книги, и в своем стремлении достигнуть совершенного состояния брахмачарии я постигаю эту истину.

Немного расскажу я об этих стремлениях и борьбе в следующих главах. Эту главу я закончу воспоминанием о том, как приступил к осуществлению этой задачи. В порыве энтузиазма соблюдение брахмачарии оказалось довольно легким. Первое, что я изменил в своем образе жизни, – это перестал спать с женой в одной постели и искать с ней уединения.

Итак, брахмачария, которую я соблюдал волей-неволей начиная с 1900 года, была скреплена клятвой в середине 1906 года.

Рождение сатьяграхи

События в Иоганнесбурге приняли такой оборот, что превратили мое самоочищение в подготовительную, так сказать, ступень к сатьяграхе. Теперь я вижу, что все главные события моей жизни, достигшие высшей точки в обете брахмачарии, исподволь готовили меня к этому движению. Сам принцип, именуемый теперь «сатьяграха», возник раньше, чем был изобретен этот термин. Первое время я и сам не знал, что это такое. Для характеристики этого принципа на языке гуджарати мы первоначально пользовались английским выражением «пассивное сопротивление». Но однажды в разговоре с европейцами я убедился, что термин «пассивное сопротивление» слишком узок, что под ним подразумевается оружие слабого против сильного, нечто такое, что внушено ненавистью и в конце концов может вылиться в насилие. Я решил предупредить ложное истолкование и разъяснить подлинную природу индийского движения. Разумеется, индийцы сами должны были изобрести новый термин для обозначения своей борьбы.

Но, как я ни бился, все же не мог найти подходящий термин. Тогда я объявил конкурс среди читателей «Индиан опиньон» на лучшее предложение в этом смысле. Маганлал Ганди сочинил слово «сатаграха» (сат-истина, аграха-твердость) и получил премию. Стараясь сделать слово более понятным, я изменил его на «сатьяграха», и этот термин на языке гуджарати стал с тех пор обозначением нашей борьбы.

История сатьяграхи практически сводится к истории всей моей последующей жизни в Южной Африке и в особенности моих поисков истины в период пребывания на Африканском континенте. Основную часть этой истории я написал в тюрьме в Йерваде и закончил ее после выхода на свободу. Она была опубликована в журнале «Навадживан», а затем вышла отдельной книгой. Адвокат Валджи Говинджи Десаи перевел ее на английский язык для журнала «Каррент сот». В настоящее время я готовлю издание английского перевода отдельной книгой, и, прочитав ее, каждый сможет ознакомиться с моими наиболее важными исканиями в Южной Африке. Я рекомендую читателям, которые еще не видели этой книги, внимательно прочесть мою историю сатьяграхи в Южной Африке. Не стану повторять здесь того, что написано мною в этой книге, а в следующих главах коснусь лишь некоторых событий своей личной жизни в Южной Африке, которые в истории сатьяграхи затронуты не были. Затем постараюсь дать читателю представление о своих исканиях в Индии. Тем, кто хотел бы установить строгую хронологическую последовательность моих исканий, полезно было бы иметь под рукой мою историю сатьяграхи в Южной Африке.

Дальнейшие опыты в области питания

Я равно жаждал соблюдать брахмачарию в мыслях, словах и поступках и посвящать максимум времени сатьяграхе. Добиться этого я мог лишь путем самоочищения. Поэтому я начал вносить новые изменения в свою жизнь и ввел более строгие ограничения в отношении питания. Прежде, меняя образ жизни, я руководствовался преимущественно соображениями гигиеническими, теперь же в основу моих новых опытов легли религиозные соображения.

Посты и воздержание в пище стали играть более существенную роль в моей жизни. Человеческим страстям обычно сопутствует склонность к приятным вкусовым ощущениям. Так было и со мной. Я встретился с большими трудностями в попытках обуздать свою страсть и чревоугодие и даже теперь не могу похвастаться, что всецело обуздал эти пороки. Я считал себя обжорой. То, что друзьям казалось воздержанием, мне самому представлялось в ином свете. Если бы мне не удалось развить в себе воздержание в той мере, какой я достиг, я бы опустился ниже животных и был бы давно обречен. Поскольку же я ясно осознал свои недостатки, я приложил большие усилия к тому, чтобы освободиться от них, и благодаря этим стараниям подчинил себе свое тело и смог в течение всех этих лет вести выпавшую на мою долю работу.

Сознание своей слабости и неожиданная встреча с людьми, проникнутыми такими же мыслями, привели к тому, что я стал питаться исключительно фруктами, поститься в день экадаши, соблюдать джанмаштами и тому подобные праздники.

Я начал с фруктовой диеты, однако с точки зрения воздержания не видел большой разницы между фруктовой и мучной пищей. Я заметил, что и в первом, и во втором случае возможно одинаковое потворство чревоугодию. Поэтому я придавал большое значение посту по праздникам и одноразовому приему пищи в эти дни и с радостью использовал для проведения поста любой повод для покаяния и т. п.

Но я также увидел, что поскольку теперь тело истощается гораздо больше, то и пища доставляет большее наслаждение, а аппетит разыгрывается сильнее. Мне пришло в голову, что пост может стать столь же могущественным оружием для потакания своим желаниям, как и для ограничения их. В качестве доказательства такого поразительного факта могу сослаться на многочисленные опыты, проведенные впоследствии мною и моими друзьями. Я хотел усовершенствовать и дисциплинировать свое тело, но, поскольку главная цель теперь состояла в том, чтобы добиться воздержания и победить чревоугодие, я выбирал сначала одну пищу, потом другую, уменьшая в то же время ее порции. Но чувство удовольствия от еды не оставляло меня. Когда я отказывался от одной пищи, которая мне нравилась, и употреблял другую, то эта последняя доставляла мне новое и гораздо большее удовольствие.

Со мной проводили подобные опыты еще несколько человек, и прежде всего Герман Калленбах. В истории сатьяграхи в Южной Африке я уже писал о нем и не буду повторяться. М-р Калленбах всегда постился или менял пищу вместе со мной. Я жил в его доме, когда сатьяграха была в разгаре. Мы обсуждали с ним изменения в пище, и новая пища доставляла нам гораздо большее удовольствие, чем прежняя. Подобные разговоры в те дни были приятны и не казались неуместными. Однако опыт научил меня, что не следует много говорить о вкусовых ощущениях. Есть надо не для того, чтобы усладить вкус, а для поддержания необходимых жизненных функций организма. Когда какой-либо из органов чувств поддерживает тело, а через него и душу, то исчезает специфическое чувство удовольствия и тогда только он начинает функционировать так, как предначертано природой.

Для достижения такого слияния с природой никаких опытов недостаточно и никакая жертва не будет чрезмерной. Но, к сожалению, в наши дни сильно противоположное течение. Нам не стыдно приносить в жертву множество чужих жизней, украшая наше бренное тело и стараясь продлить его существование на несколько мимолетных мгновений, а в результате мы убиваем самих себя – свое тело и свою душу. Стараясь вылечиться от одной застарелой болезни, мы порождаем сотни других; стремясь насладиться чувственными удовольствиями, мы в конце концов теряем даже самую способность к наслаждению. Все это происходит на наших глазах, но нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть.

После того как я рассказал о цели своих опытов в области питания и изложил ход мыслей, которые привели меня к этим опытам, я намерен описать их более подробно.

Мужество Кастурбай

Трижды в своей жизни моя жена была на пороге смерти от тяжелой болезни. Своим выздоровлением каждый раз она была обязана домашним средствам. В дни ее первой болезни сатьяграха только что началась или должна была начаться. У жены случались частые кровотечения. Врач, бывший нашим другом, посоветовал лечь на операцию, на что жена согласилась после некоторых колебаний. Она была страшно истощена, и операцию пришлось делать без хлороформа. Операция прошла благополучно, но была весьма мучительной. Однако Кастурбай вынесла ее с изумительным мужеством. Доктор и его жена ухаживали за ней с исключительной заботливостью. Это происходило в Дурбане. Доктор отпустил меня в Иоганнесбург и сказал, чтобы я не беспокоился о больной.

Однако через несколько дней я получил письмо, что жене хуже, что она очень слаба, не может даже сидеть в постели и однажды впала в беспамятство. Доктор знал, что не имеет права без моего разрешения дать ей вина или мяса. Поэтому он телефонировал мне в Иоганнесбург, прося позволения кормить ее мясным бульоном. Я ответил, что не могу разрешить этого, но, если она сама в состоянии выражать свои желания, надо спросить ее, и она вольна поступать, как хочет.

– Я, – возразил доктор, – отказываюсь спрашивать мнение больной по этому вопросу. Вы должны приехать. Если вы мне не дадите полной свободы назначать больной питание, я снимаю с себя ответственность за жизнь вашей жены.

В тот же день я выехал поездом в Дурбан. Встретив меня, доктор спокойно сказал:

– Еще до того как я позвонил вам по телефону, я дал мясного бульона м-с Ганди.

– Доктор, я считаю это обманом, – ответил я.

– При чем здесь обман, если речь идет о назначении лекарства или диеты больному. Мы, врачи, считаем правильным обманывать больных или их родственников, если можем тем самым спасти больного, – решительно отвечал доктор.

Я был огорчен до глубины души, но сохранил спокойствие. Доктор был хороший человек и мой личный друг. Я считал себя в долгу перед ним и его женой, но не желал подчиняться его врачебной этике.

– Доктор, скажите, что вы теперь намерены делать? Я никогда не позволю, чтобы моей жене давали мясную пищу, даже если бы отказ от нее означал смерть. Я разрешу это, только если она сама согласится на это.

– Мне нет дела до вашей философии, – сказал доктор. – Я говорю вам, что раз вы поручаете жену мне, я должен быть свободным в выборе того, что ей прописываю. Если вам это не нравится, то я, к сожалению, вынужден буду просить вас взять ее от меня. Я не могу смотреть, как она будет умирать под моей кровлей.

– Вы хотите сказать, что я должен тотчас взять жену?

– Разве я прошу вас забрать ее? Я хочу только одного – быть совершенно свободным. Если вы предоставите мне свободу, моя жена и я будем делать все, что в наших силах, чтобы спасти вашу жену, а вы можете ехать обратно, не тревожась за ее здоровье. Если же вы не уразумеете этой простой вещи, я вынужден буду просить вас взять вашу жену из моего дома.

Кажется, один из моих сыновей был вместе со мной. Он был полностью согласен со мной и сказал, что его матери не следует давать бульон. Затем я поговорил с самой Кастурбай. Она была так слаба, что не следовало бы спрашивать ее мнения. Но я считал своей тягостной обязанностью сделать это. Я рассказал ей, что произошло между доктором и мною.

Она решительно ответила:

– Я не буду есть мясной бульон. В этом мире редко удается родиться в виде человеческого существа, и я предпочитаю умереть на твоих руках, чем осквернить свое тело подобной мерзостью.

Я старался уговорить ее, сказав, что она не обязана следовать по моему пути, и указал ей, как на пример, на наших индусских друзей и знакомых, со спокойной совестью употреблявших мясо и вино как врачебные средства. Но она была непреклонна.

– Нет, – сказала она, – пожалуйста, забери меня отсюда.

Я был в восторге. Не без некоторого душевного волнения решился я увезти Кастурбай и уведомил доктора о ее решении. Он в бешенстве воскликнул:

– Какой же черствый вы человек! Как вам не стыдно было говорить ей об этом в ее теперешнем положении. Уверяю вас, ваша жена сейчас не в таком состоянии, чтобы ее можно было взять отсюда. Она не вынесет даже самой легкой тряски. Она может умереть по дороге. Но если вы все-таки настаиваете, дело ваше. Если вы не согласны давать ей мясной бульон, я не рискну ни одного дня держать ее у себя.

Итак, мы решили тронуться в путь немедленно. Моросил дождь, а до станции было довольно далеко. От Дурбана до Феникса нужно было ехать поездом, откуда до нашей колонии оставалось еще две с половиной мили. Я, конечно, сильно рисковал, но уповал на бога. Я послал вперед в Феникс человека и предупредил Уэста, чтобы он встретил нас на станции с гамаком, бутылками горячего молока и горячей воды и шестью людьми, чтобы нести Кастурбай в гамаке. Чтобы поспеть с ней к ближайшему поезду, я нанял рикшу, положил ее в коляску, и мы двинулись в путь.

Кастурбай была в тяжелом состоянии, но в ободрении не нуждалась. Наоборот, она сама утешала меня, приговаривая:

– Ничего со мной не случится. Не волнуйся.

От нее остались кожа да кости, так как в течение многих дней она ничего не ела. Станционная платформа была длинной, и требовалось пройти порядочное расстояние до поезда. Рикша не имел туда доступа, поэтому я взял жену на руки и донес до вагона. Из Феникса мы понесли ее в гамаке. В колонии она постепенно стала набираться сил благодаря гидропатическому лечению.

Через два-три дня после нашего прибытия в Феникс к нам забрел свами. Узнав о решительности и твердости, с которой мы отвергли совет врача, он пришел к нам из чувства сострадания, чтобы убедить нас, что мы не правы. Насколько помню, когда свами вошел к нам, в комнате были мои сыновья Манидал и Рамдас. Свами стал разглагольствовать о том, что религия не запрещает есть мясо, и ссылался на авторитеты из «Ману». Мне не понравилось, что он затеял этот спор в присутствии жены, но из вежливости я терпел его. Мне были известны эти строки «Манусмрити», но они не могли повлиять на мои убеждения. Я знал также, что некоторые ученые рассматривали эти строки как позднейшие вставки, но даже если бы они и были подлинными, то это не имело в данном случае никакого значения, так как мои взгляды относительно вегетарианства не зависели от религиозных текстов, а вера Кастурбай была непоколебимой. Священные тексты были для нее книгами за семью печатями, но она строго придерживалась традиционной религии своих праотцов. Дети разделяли веру отца, и поэтому не приняли всерьез доказательств свами. Кастурбай решительно вмешалась и прервала монолог свами.

– Свамиджи, – сказала она, – что бы вы ни говорили, я не хочу исцеляться при помощи мясного бульона. Пожалуйста, не тревожьте меня больше. Если вам угодно, можете обсуждать этот вопрос с мужем и детьми. А я уже приняла решение.

Домашняя сатьяграха

Впервые я попал в тюрьму в 1908 году. Я увидел, что некоторые предписания для заключенных совпадают с правилами самоограничения, которые добровольно соблюдает брахмачари. Таким, например, было предписание о том, чтобы последний раз заключенные ели до захода солнца. Заключенным – и индийцам и африканцам – не разрешалось пить чай и кофе. Они могли, если хотели, добавлять соль в приготовленную пищу, но не разрешалось ничего такого, что бы услаждало их вкус. Когда я попросил тюремного врача дать мне карри и разрешить солить пищу во время ее приготовления, он ответил:

– Вы здесь не за тем, чтобы услаждать свой вкус. Карри для здоровья не обязательна, и нет никакой разницы, солите вы свою еду во время приготовления или после.

В конце концов эти ограничения были отменены, хотя и не без борьбы, но оба представляли собой полезные правила самовоздержания. Навязанные запрещения редко достигают цели, но когда сам налагаешь их на себя, они несомненно благотворны. Поэтому тотчас после освобождения из тюрьмы я стал приучать себя не пить чай и ужинать до захода солнца. Сейчас соблюдение этих правил не требует от меня никаких усилий.

Как-то раз случай побудил меня совершенно отказаться от соли, и я не употреблял ее целых десять лет. В книгах по вегетарианству я прочел, что соль не является необходимым компонентом пищи человека и даже наоборот: пища без соли полезнее для здоровья. Я сделал отсюда вывод, что для брахмачари будет только полезно не солить пищу. Я читал и понял на собственном опыте, что люди слабого здоровья не должны употреблять в пищу бобовых. Сам я их очень любил.

Случилось, что Кастурбай после краткой передышки в результате операции опять стала страдать кровотечениями. Болезнь была очень упорной. Водолечение перестало помогать. Она не очень верила в мои методы, хотя и не противилась им. Однако она и не думала искать помощи со стороны. Когда все мои средства оказались напрасными, я предложил ей отказаться от соли и бобовых. Она не соглашалась, как я ни уговаривал ее, подкрепляя свои слова ссылкой на авторитеты. Кончилось тем, что она упрекнула меня, сказав, что даже я не смог бы отказаться от этих продуктов, если бы мне посоветовали. Я был опечален, но вместе с тем обрадовался тому, что могу доказать ей свою любовь, и сказал:

– Ошибаешься. Если бы я был нездоров и врач посоветовал мне отказаться от этой или какой-нибудь другой пищи, я бы сделал это без всякого колебания. Так вот: хотя меня не побуждают к этому медицинские соображения, я отказываюсь на год от соли и бобовых независимо от того, сделаешь ты то же самое или нет.

Она была потрясена и воскликнула с глубокой скорбью:

– Умоляю, прости меня. Зная тебя, я не должна была вызывать тебя на это. Обещаю отказаться от этих продуктов, но ради самого неба возьми свой обет обратно. Это для меня слишком тяжело.

– Тебе будет полезно отказаться от этих продуктов, – сказал я. – Я ничуть не сомневаюсь в том, что тебе станет лучше, когда ты это сделаешь. Что касается меня, то я не могу пренебречь обетом, данным мною с полной серьезностью. И наверно, это будет полезно и для меня, ибо всякое воздержание, чем бы оно ни было вызвано, благотворно для человека. Поэтому обо мне не беспокойся. Это будет для меня лишь испытанием, а для тебя нравственной поддержкой в осуществлении твоего решения.

Она перестала настаивать.

– Ты слишком упрям. Ты никого не послушаешься, – сказала она и заплакала.

Мне захотелось поведать об этом случае, как о примере сатьяграхи и одном из самых сладостных воспоминаний моей жизни.

После этого Кастурбай стала быстро поправляться. Что ей помогло: отказ от соли и бобовых и другие изменения в питании, а может быть, мое строгое наблюдение за точным выполнением других жизненных правил или же, наконец, душевный подъем, вызванный этим случаем, и в какой именно степени – сказать не могу. Но она скоро выздоровела, кровотечения прекратились совершенно, а репутация моя как знахаря еще более упрочилась.

Что касается меня, то я лишь выиграл от новых ограничений. Я никогда не жалел о том, от чего отказывался. Прошел год, и я еще больше научился владеть своими чувствами. Этот опыт способствовал развитию склонности к самовоздержанию. Долгое время спустя, уже после возвращения в Индию, я продолжал отказываться от этих продуктов. Только в Лондоне в 1914 году я нарушил это свое правило. Но об этом случае и о том, как я вновь стал употреблять соль и бобовые, расскажу в одной из последующих глав.

В Южной Африке я проверял питание без соли и без бобовых на многих своих товарищах по работе, и результаты всегда были хорошие. С медицинской точки зрения могут быть различные мнения относительно целесообразности такого питания, но с моральной точки зрения у меня нет сомнений, что для человеческой души полезно любое самоограничение. Питание ограничивающего себя человека должно отличаться от питания человека, ищущего удовольствий, так же, как и его жизненный путь. Тот, кто стремится к брахмачарии, часто наносит ущерб своей собственной цели, избирая путь приятной жизни.

К самоограничению

В предыдущей главе я рассказал, каким образом болезнь Кастурбай способствовала проведению некоторых изменений в моем питании. В последующий период я вновь менял свое питание с целью облегчить соблюдение обета брахмачарии.

Первым из этих изменений был отказ от молока. От Райчандбхая я впервые узнал, что употребление молока способствует развитию животной страсти. В книгах по вегетарианству я нашел подтверждение этому, но до принятия обета брахмачарии я не решался отказаться от молока. Я давно понял, что оно не является необходимым продуктом для поддержания организма, но отказаться от него было нелегко. В то время, когда мною все больше овладевало сознание необходимости в интересах самоограничения не употреблять в пищу молока, я случайно натолкнулся на книжку, изданную в Калькутте, в которой описывалось, как мучили коров и буйволов их хозяева. Эта книжка оказала на меня сильное влияние. Я разговорился о ней с м-ром Калленбахом.

Хотя я уже рассказал о м-ре Калленбахе читателям своей книги по истории сатьяграхи в Южной Африке и упоминал о нем в одной из предыдущих глав, думаю, что здесь необходимо кое-что добавить. Встретились мы совершенно случайно. Он был другом м-ра Хана, который, открыв в нем нечто неземное, представил его мне.

Когда я познакомился с м-ром Калленбахом, то был поражен его расточительностью и любовью к роскоши. С первой же нашей встречи он стал задавать пытливые вопросы о религии. Между прочим, мы заговорили о самоотречении Будды Гаутамы. Наше знакомство вскоре переросло в столь близкие дружественные отношения, что мы даже мыслить стали одинаково, и он был убежден, что должен осуществить в своей жизни те же преобразования, которые осуществил я.