Текст книги "Революция без насилия"

Дело дошло до того, что в один прекрасный день Маганлал Ганди сообщил мне:

– Денег больше нет, и жить нам в следующем месяце не на что.

– Ну что ж, тогда переедем в квартал неприкасаемых, – спокойно ответил я.

Не впервые мне приходилось подвергаться подобному испытанию и всякий раз в самую последнюю минуту бог приходил нам на помощь. Однажды утром, вскоре после того как Маганлал предупредил меня о денежных затруднениях, кто-то из детей прибежал ко мне и сказал, что на улице в автомобиле меня ждет какой-то шет, который хочет поговорить со мной. Я вышел к нему.

– Я хотел бы оказать помощь ашраму, – сказал он. – Примете ли вы ее?

– Безусловно, – сказал я. – Признаюсь, что у нас как раз иссякли все средства.

– Буду здесь завтра в это же время. Застану ли я вас?

– Да, – ответил я, и он уехал.

На другой день точно в назначенный час к нам подъехал автомобиль и раздался гудок. Дети прибежали за мной. Шет отказался войти в дом. Я вышел к нему, и он, вручив мне 13 тысяч рупий в банкнотах, уехал.

Я никогда не ожидал такой помощи. И каким оригинальным способом она была оказана! Этот господин никогда раньше не бывал в ашраме. Насколько помню, я только раз видел этого человека. Не заглядывая к нам, без всяких расспросов он просто помог и уехал! Это был совершенно особый случаи в моей практике. Оказанная помощь отсрочила наше переселение в квартал неприкасаемых. Мы были вполне обеспечены на целый год.

Но буря разразилась в самом ашраме. В Южной Африке мои друзья из неприкасаемых приходили ко мне, жили и ели со мной, однако здесь моей жене и другим женщинам, видимо, пришлось не по душе принятие неприкасаемых в ашрам. Мои глаза и уши без труда отмечали холодное, если не недоброжелательное отношение к Данибехн. Денежные затруднения не причинили мне беспокойства, но этого я вынести не мог. Данибехн была самой обыкновенной женщиной. У Дадабхая образование было небольшое, но человек он был толковый. Я ценил его терпение. Иногда он взрывался, но в целом я был доволен его выдержкой и просил не обращать внимания на мелкие обиды. Он не только согласился, но и убедил жену поступать так же.

Принятие семьи неприкасаемых явилось хорошим уроком для ашрама. С самого начала мы заявили во всеуслышание, что ашрам не поощряет неприкасаемости. Желавшие помогать ашраму таким образом получили от нас предостережение, и работа ашрама в этом направлении была значительно упрощена. То обстоятельство, что растущие с каждым днем расходы по ашраму покрывались пожертвованиями, поступавшими главным образом от правоверных индусов, с очевидностью указывает, что понятие неприкасаемости было подорвано в самой своей основе. Есть немало и других доказательств, но тот факт, что правоверные индусы, не колеблясь, помогали ашраму, где мы ели и пили вместе с неприкасаемыми, не меньшее подтверждение этому.

Сожалею, что вынужден опустить здесь ряд подробностей, касающихся этого и показывающих, как мы разрешали щекотливые вопросы, возникавшие из основной проблемы, и как преодолевали неожиданные затруднения. Опускаю немало других вопросов, весьма важных для описания моих исканий истины. То же самое придется делать и в следующих главах. Вынужден буду опустить важные подробности, так как большинство героев этой драмы еще живы и без их разрешения было бы нехорошо называть их имена в связи с событиями, участниками которых они являлись. Испрашивать же у них согласия или дать им просмотреть те главы, в которых о них говорится, вряд ли целесообразно. Да и вообще подобная процедура уже выходит за рамки работы над автобиографией. Опасаюсь поэтому, что вся последующая часть книги, при всей важности ее для ищущих истину, будет страдать многими неизбежными пробелами. Тем не менее, желаю и надеюсь, если на то будет божья воля, довести свое повествование до времен несотрудничества.

Отмена системы контрактации рабочих

Покинем на время ашрам с его внутренними и внешними бурями и вкратце коснемся другого вопроса, который привлекал мое внимание.

Законтрактованными назывались рабочие, эмигрировавшие из Индии для работы по контракту, заключенному на пять или менее лет. Хотя по так называемому соглашению Смэтс-Ганди, заключенному в 1914 году, налог в три фунта стерлингов, взимавшийся с каждого законтрактованного, прибывающего в Наталь, был отменен, проблема эмиграции из Индии все еще требовала особого внимания.

В марте 1916 года пандит Мадан Мохан Малавияджи внес в Индийский законодательный совет проект резолюции об отмене системы контрактации рабочих. В связи с этим предложением лорд Хардинг заявил, что он «получил от правительства его величества обещание со временем отменить» эту систему. Но я считал, что Индия не может удовлетвориться столь неопределенным заверением и что нужно начать пропагандистскую кампанию за немедленную отмену этой системы. До сих пор Индия терпела контрактацию только по нерадивости. Я считал, что настало время, когда народ с успехом может начать кампанию за устранение этого зла. Я повидался с рядом видных общественных деятелей, опубликовал несколько статей в газетах и убедился, что общественное мнение Индии всецело за немедленную отмену системы контрактации. Достаточно ли это веская причина для того, чтобы прибегнуть к сатьяграхе? Я не сомневался, что этого вполне достаточно, но не знал modus operandi (способ действия).

Тем временем вице-король разъяснил, что обещание «со временем отменить систему следует понимать в том смысле, что контрактация будет отменена по прошествии некоторого разумного срока, достаточного для введения взамен других мероприятий».

Итак, в феврале 1917 года пандит Малавияджи попросил разрешения внести законопроект о немедленном упразднении системы контрактации. Лорд Челмсфорд такого разрешения не дал. Тогда я решил предпринять поездку по всей стране, чтобы провести кампанию за отмену системы контрактации.

Предварительно я счел необходимым нанести визит лорду Челмсфорду и попросил его принять меня. Он сразу же дал согласие. М-р Маффи, ныне сэр Джон Маффи, был его личным секретарем. Я связался с ним, а затем имел удовлетворившую меня в известной мере беседу с лордом Челмсфордом, который обещал мне свою поддержку, но в весьма неопределенной форме.

Начал я свою поездку с Бомбея. М-р Джехангир Петит взялся созвать собрание от имени «Имперской ассоциации гражданства». Исполнительный комитет ассоциации созвал заседание для выработки резолюций, которые надлежало предложить на этом собрании. Д-р Стенли Рид, адвокат (теперь сэр) Лаллубхай Самалдас, адвокат Натараджан и м-р Петит присутствовали на заседании комитета. Дискуссия велась по вопросу о сроке, в течение которого правительство должно отменить систему контрактации рабочих. Было внесено три предложения: первое гласило – «отменить по возможности скорее», второе – «отменить не позднее 31 июля» и третье – «отменить немедленно». Лично я был за указание точной даты, ибо тогда мы могли решить, что предпринять, если правительство к указанному сроку не выполнит нашего требования. Адвокат Лаллубхай был за «немедленную» отмену. Он говорил, что «немедленно» означает более короткий срок, чем «до 31 июля». Я объяснил, что народу будет не совсем ясно, что понимать под словом «немедленно». Если мы хотим заставить народ сделать что-либо, надо назвать более определенный срок. И правительство, и народ будут истолковывать слово «немедленно» каждый по-своему. В отношении точной даты 31 июля не может быть различных толкований, и если ничего не будет сделано к этому времени, мы сможем принять новые меры. Д-р Рид признал мой довод убедительным, и в конце концов адвокат Лаллубхай также согласился со мной. Мы назначили дату 31 июля как крайний срок для упразднения системы контрактации. На массовом митинге была принята соответствующая резолюция. На митингах, прошедших по всей Индии, были приняты аналогичные решения.

М-с Джайджи Петит приложила все силы для того, чтобы организовать депутацию женщин к вице-королю. В число женщин от Бомбея, входивших в состав депутации, я включил леди Тата и ныне покойную Дилшад Бегам. Депутация оказала огромное влияние на дальнейший ход событий. Вице-король дал обнадеживающий ответ.

Я побывал в Карачи, Калькутте и других городах. Повсюду устраивались многолюдные митинги. Люди были охвачены беспредельным энтузиазмом. Начиная эту кампанию, я не ожидал такого результата.

В те времена я обычно ездил один и со мной часто случались удивительные происшествия. По пятам за мной всегда следовали агенты тайной полиции. Но скрывать мне было нечего, поэтому они меня обычно не беспокоили, и я не доставлял им никаких хлопот. К счастью, у меня тогда еще не было титула «махатмы», хотя там, где народ знал меня, употребление этого имени было обычным явлением.

Во время одной из поездок сыщики то и дело приставали ко мне на станциях, спрашивая билет и записывая его номер. Разумеется, я с готовностью отвечал на все их вопросы. Ехавшие со мной в одном вагоне пассажиры принимали меня за садху или за факира. Заметив, что мне не дают покоя почти на каждой станции, они возмутились и стали бранить сыщиков.

– Что вы понапрасну беспокоите бедного садху? – говорили они.

– Разве вы не показали этим негодяям своего билета? – спрашивали они меня.

Я мягко возразил:

– Мне не трудно показать билет лишний раз. Они ведь только исполняют свой долг.

Мой ответ не удовлетворил пассажиров, их симпатия ко мне росла, и они громко протестовали против такого несправедливого обращения со мной.

Но сыщики – это еще полбеды. Самой настоящей пыткой были мои поездки в вагонах третьего класса. Особенно тяжелой была поездка из Лахора в Дели. Я ехал тогда из Карачи в Калькутту через Лахор, где должен был сделать пересадку. Я не мог найти свободного места в поезде. Вагоны были переполнены. Тот, кто посильнее, кое-как пробирался в вагон через окошко, если двери были заперты. Я должен был быть в Калькутте к назначенному для митинга дню, и если бы я не попал на этот поезд, то не поспел бы вовремя. Я уже почти потерял надежду попасть на поезд. Как вдруг какой-то носильщик, заметив мое отчаяние, подошел ко мне и сказал:

– Дайте мне двенадцать ана, и я достану вам место.

– Хорошо, – сказал я. – Вы получите свои двенадцать ана, если найдете мне место.

Носильщик обежал все вагоны, умоляя пассажиров хоть немного потесниться, но никто не обращал на него никакого внимания.

В самый последний момент, когда поезд уже должен был тронуться, кто-то из пассажиров сказал:

– Места здесь нет. Но, если хочешь, втисни его сюда. Разумеется, ему придется стоять.

– Ну как? – обратился ко мне носильщик.

Я охотно согласился, и носильщик втиснул меня через окно. Так я очутился в вагоне, а носильщик получил свои двенадцать ана.

Ночь была для меня пыткой. Все пассажиры кое-как уселись. Я же простоял два часа, держась за цепь верхней койки. Некоторые пассажиры то и дело обращались ко мне:

– Почему вы не садитесь? – спрашивали они.

Я пытался объяснить им, что сесть некуда. Но они не могли спокойно относиться к тому, что я стою у них перед глазами, хотя сами лежали, растянувшись на верхних полках во весь рост, и ни на минуту не оставляли меня в покое. Я лишь вежливо отвечал на их вопросы. В конце концов это их несколько смягчило. Кто-то спросил, как меня зовут. Услыхав мое имя, они устыдились и, извинившись, дали мне место. Таким образом, за свое терпение я был вознагражден. Я смертельно устал, голова у меня кружилась. Бог послал мне помощь как раз в тот момент, когда я больше всего нуждался в ней.

Кое-как добрался я до Дели, а затем и до Калькутты. Махараджа Кассимбазара, председательствовавший на митинге в Калькутте, оказал мне радушный прием. Так же, как и в Карачи, здесь наблюдался безграничный энтузиазм. На митинге присутствовали несколько англичан.

Еще до 31 июля правительство объявило, что выезд законтрактованных рабочих из Индии прекращен.

Первую петицию протеста против системы контрактации рабочих я представил в 1894 году и уже тогда надеялся, что эта система «полурабства», как ее называл сэр У. У. Хантер, когда-нибудь перестанет существовать.

Многие помогли мне во время кампании против системы контрактации, которая началась в 1894 году, но не могу не сказать, что развязку ускорила возможность сатьяграхи.

Более подробно о кампании и о тех, кто принимал участие в ней, можно прочитать в моей книге «Сатьяграха в Южной Африке».

Пятно индиго

Чампаран – страна царя Джанаки. В этой местности теперь много рощ манго, а до 1917 года там было так же много плантаций индиго. По закону арендаторы в Чампаране обязаны были отводить под индиго по три из каждых двадцати участков арендуемой земли для своего землевладельца. Эта система называлась «тинкатия», так как три катха из двадцати, составляющих акр, отводились под индиго.

Должен признаться, что до того времени я никогда не слыхал даже названия «Чампаран», не говоря уже о том, что не знал, где он находится, и не имел почти никакого представления о плантациях индиго. Я видел тюки индиго, но никогда не думал, что индиго произрастает и изготовляется в Чампаране и что это продукт невероятно тяжелого труда десятков тысяч земледельцев.

Раджкумар Шукла был одним из земледельцев, стонавших под тяжестью этого ига. Он страстно желал смыть пятно индиго с тысяч крестьян, которые страдали так же, как и он.

Я познакомился с этим человеком в Лакхнау, куда прибыл на сессию Конгресса в 1916 году.

– Вакил-бабу расскажет вам о наших бедствиях, – сказал он и стал убеждать меня поехать в Чампаран.

«Вакил-бабу» был не кто иной, как бабу Браджкишор Прасад, который впоследствии стал одним из моих ближайших сотрудников в Чампаране, теперь же он был душой общественной деятельности в Бихаре. Раджкумар Шукла привел Прасада ко мне в палатку. На нем был черный ачкан из альпаги и брюки. Тогда Прасад не произвел на меня никакого впечатления. Я принял его за одного из вакилов, эксплуатирующих простых земледельцев. Поговорив с ним немного о Чампаране, я ответил, как всегда в подобных случаях:

– Пока не могу высказать никакого мнения: я должен лично ознакомиться с условиями. Можете внести соответствующую резолюцию в Конгресс, но пока я вам ничего не обещаю.

Раджкумар Шукла, конечно, ждал помощи от Конгресса. Бабу Браджкишор Прасад внес резолюцию, выражавшую сочувствие жителям Чампарана, которая была принята единогласно.

Раджкумар Шукла был доволен, но далеко не полностью удовлетворен: он хотел, чтобы я сам побывал в Чампаране и собственными глазами убедился в бедственном положении тамошних крестьян. Я сказал ему, что включу Чампаран в планируемую мною поездку и пробуду там день-два.

– Одного дня будет достаточно, – сказал он, – и вы все увидите собственными глазами.

Из Лакхнау я отправился в Канпур. Раджкумар Шукла последовал за мною.

– Отсюда рукой подать до Чампарана. Пожалуйста, съездите туда на денек, – настаивал он.

– Извините меня, пожалуйста, на сей раз, – ответил я, все больше уступая ему. – Обещаю побывать там как-нибудь в другой раз.

Я вернулся в ашрам. Вездесущий Раджкумар был уже там.

– Умоляю вас, назначьте день, – снова обратился он ко мне.

– Хорошо, – сказал я, – мне нужно такого-то числа быть в Калькутте. Заходите тогда ко мне и везите в Чампаран.

Я не представлял себе, куда должен буду ехать, что там делать и что смотреть.

Не успел я прибыть к Бупенбабу в Калькутту, как Раджкумар был уже там. Так этот невежественный, бесхитростный, но решительный земледелец покорил меня.

Итак, в начале 1917 года мы выехали из Калькутты в Чампаран. Оба мы по внешнему облику походили на крестьян. Я даже не знал, каким поездом надо ехать. Раджкумар посадил меня, и к утру мы приехали в Патну.

Я был впервые в этом городе и у меня не было там ни друзей, ни знакомых, у которых я мог бы остановиться. Я думал, что Раджкумар Шукла, хотя и простой земледелец, все же имеет кое-какие связи в Патне. Но по дороге я узнал его несколько ближе, и когда мы приехали в Патну, я утратил относительно него всякие иллюзии: он был во всем совершеннейшим простаком. Вакилы, о которых он говорил, как о своих друзьях, в действительности ничего общего с ним не имели. Бедняга Раджкумар был для них чем-то вроде слуги. Между подобными клиентами-земледельцами и их вакилами лежит пропасть шириной с Ганг во время половодья.

Раджкумар Шукла повел меня в дом Раджендрабабу в Патне. Оказалось, что Раджендрабабу отлучился в Пури или еще куда-то, забыл куда. В бунгало было двое слуг, но они не обратили на нас никакого внимания. У меня с собой была кое-какая еда. Я хотел поесть фиников, которые Раджкумар купил для меня на базаре.

В Бихаре правила неприкасаемости соблюдались очень строго. Я не должен был брать воду из колодца, пока им пользовались слуги, так как капли воды, упавшие из моего ведра, могли осквернить их – ведь они не знали, к какой касте я принадлежу. Раджкумар показал мне уборную внутри, но слуги немедленно выпроводили меня во двор. Меня это не удивляло и не раздражало: я привык к таким вещам. Слуги выполняли лишь свой долг и делали то, что, как они полагали, мог потребовать от них хозяин.

Все это усилило мое уважение к Раджкумару Шукла, но вряд ли я узнал его лучше. Однако я понял, что Раджкумар не может быть моим руководителем, и решил взять бразды правления в свои руки.

Благодарные бихарцы

С маулана Мазхарулом Хаком я познакомился в Лондоне, где он готовился к адвокатуре. В 1915 году я возобновил с ним знакомство на сессии Конгресса в Бомбее (он был тогда председателем Мусульманской лиги), и он попросил меня заехать к нему, если мне случится быть в Патне. Теперь я вспомнил об этом приглашении и послал ему записку, в которой указал цель своего приезда. Он тотчас приехал на своем автомобиле и стал настаивать, чтобы я остановился у него. Я поблагодарил его и попросил сказать мне, какой будет ближайший поезд к месту моего назначения, так как в железнодорожном путеводителе чужой в здешних местах человек разобраться не мог. Переговорив с Раджкумаром Шуклой, он предложил мне поехать сначала в Музаффарпур. Поезд отходил в тот же день вечером, и он отправил меня этим поездом.

В Музаффарпуре жил тогда проф. Крипалани, о котором я слышал еще в Хайдарабаде. От д-ра Чойтрама я узнал о большой жертвенности Крипалани – о его простом образе жизни, об ашраме, которым руководил д-р Чойтрам на средства, полученные от Крипалани. Крипалани был преподавателем правительственного колледжа в Музаффарпуре и незадолго до нашего приезда подал в отставку. Я телеграфировал ему о своем приезде, и он пришел на вокзал встречать меня в сопровождении группы студентов, хотя поезд прибыл около полуночи. У него не было собственной квартиры, и он отвез меня к проф. Малкани, у которого жил и сам. В те дни не каждый преподаватель, работавший в государственном учебном заведении, стал бы принимать у себя человека, подобного мне.

Проф. Крипалани ознакомил меня с отчаянным положением в Бихаре, особенно в округе Тирхут, и помог мне понять, какую трудную задачу взял я на себя. У него были некоторые связи с бихарцами, которым он уже рассказал о цели, приведшей меня в Бихар.

Утром ко мне пришли несколько человек вакилов. Среди них был и Рамнавми Прасад, который особенно понравился мне своей убежденностью.

– Вы не сможете выполнять работу, ради которой приехали, – обратился он ко мне, – если будете жить здесь (он имел в виду квартиру проф. Малкани). Вы должны поселиться у одного из нас. Гаябабу весьма популярный здесь вакил, и от его имени я приглашаю вас переехать к нему. Признаюсь, все мы боимся правительства, но, несмотря на это, будем оказывать вам посильную помощь. В том, что Раджкумар Шукла рассказал вам, много правды. Жаль только, что сегодня здесь нет ни одного из наших лидеров. – Я телеграфировал уже им обоим – бабу Браджкишору Прасаду и бабу Раджендра Прасаду. Они скоро прибудут и сумеют дать вам все необходимые сведения, что значительно облегчит вашу задачу. Пожалуйста, переезжайте к Гаябабу.

Я не мог не внять его настояниям, хотя и боялся стеснить Гаябабу. Но последний успокоил меня, и я поселился у него. Все члены его семьи приняли меня весьма радушно.

Браджкишорбабу прибыл из Дарбханги, а Раджендрабабу – из Пури. Браджкишорбабу был уже не тем бабу Праджкишором Прасадом, с которым я познакомился в Лакхнау. На сей раз он поразил меня своей скромностью, простотой, добротой и исключительно глубокой верой, столь присущей бихарцам. Мое сердце преисполнилось огромной радостью. Меня приятно удивило уважение к нему вакилов Бихара.

Вскоре я почувствовал, что подружился с этими людьми на всю жизнь. Браджкишорбабу ознакомил меня с положением в Бихаре. По обыкновению, он вел дела бедных арендаторов; сейчас у него было два таких дела. Выиграв подобное дело, он чувствовал удовлетворение от сознания того, что делает что-то для бедняков. Конечно, от гонорара он не отказывался. Адвокаты считают, что если они не будут брать денег у клиентов, то им будет не на что жить и они не смогут оказывать действенную помощь беднякам. Размеры гонораров у вакилов и адвокатов в Бенгалии и Бихаре поразили меня.

– Мы дали такому-то за консультацию 10 тысяч рупий, – рассказывали мне.

Гонорар всегда был не меньше четырехзначной цифры. Я мягко упрекнул их за это. Они выслушали меня и не стали спорить.

– Ознакомившись с делами, – сказал я, – я пришел к выводу, что нужно совершенно отказаться от обращения в суд. От этого толку мало. Там, где крестьянин так угнетен и запуган, суд бесполезен. Действительным облегчением для него будет избавление от страха. Мы не успокоимся до тех пор, пока не уничтожим тинкатия в Бихаре. Я предполагал уехать отсюда через два дня, но теперь вижу, что для выполнения этой работы необходимо два года. Я готов посвятить этому делу и два года, если потребуется. Я уже нащупал почву, но мне нужна будет ваша помощь.

Браджкишорбабу отнесся к моим словам совершенно спокойно.

– Мы готовы оказать вам любую посильную помощь, – тихо сказал он, – но скажите, пожалуйста, какого рода помощь нужна?

Мы обсуждали этот вопрос до полуночи.

– Ваши юридический познания мне мало понадобятся, – сказал я. – Мне нужны клерки и переводчики. Возможно, придется сесть в тюрьму. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы вы пошли на этот риск, но вы вольны поступать как вам угодно. Само по себе превращение вас в клерков и отказ от ваших профессиональных занятий на неопределенный срок уже большое дело. Я с трудом понимаю местный диалект хинди и не могу читать газеты ни на кайтхи, ни на урду. Мне хочется, чтобы вы делали переводы этих газет для меня. Мы не в состоянии оплачивать эту работу. Все это надо делать исключительно из любви и духа служения.

Браджкишорбабу сразу понял меня и стал в свою очередь расспрашивать меня и всех присутствующих, чтобы выяснить, как долго будет нужна их помощь, сколько человек потребуется, должны ли будут все работать одновременно или по очереди, и т. п. Вакилов он спрашивал, на какие жертвы они готовы пойти.

Наконец они заверили меня:

– Столько-то человек будут делать все, что вы потребуете. Некоторые будут работать с вами столько времени, сколько понадобится. Мысль о том, что надо быть готовым к тому, чтобы сесть в тюрьму, нечто новое для нас. Но мы постараемся привыкнуть к ней.

Лицом к лицу с ахимсой

Я поставил себе целью обследовать положение крестьян в Чам-паране и вникнуть в их жалобы на хозяев плантаций индиго. Для этого мне необходимо было переговорить с тысячами крестьян. Предварительно я счел нужным узнать точку зрения плантаторов и повидаться с правительственным комиссаром округа. Я получил возможность встретиться и с теми, и с другим.

Секретарь ассоциации плантаторов без стеснения заявил мне, что я лицо постороннее и нечего мне вмешиваться в отношения между плантаторами и арендаторами. Если же у меня есть какие-нибудь предложения, я должен их представить в письменном виде. Я вежливо ответил, что не считаю себя посторонним и имею полное право обследовать положение арендаторов, если они того пожелают.

Комиссар округа, которому я нанес визит, пытался припугнуть меня и предложил немедленно покинуть Тирхут.

Я ознакомил своих товарищей по работе со всеми этими обстоятельствами и предупредил, что правительство, возможно, постарается помешать мне в моей деятельности и арестует меня раньше, чем я предполагаю. Далее я указал, что если мне предстоит арест, то будет лучше для дела, если арест произойдет в Мотихари или, пожалуй, в Беттиа. А потому целесообразнее, чтобы я поскорее перебрался в один из этих пунктов.

Чампаран – дистрикт в округе Тирхут, а Мотихари – его центр. Дом Раджкумара Шукла находился недалеко от Беттиа, а крестьяне – коти, арендовавшие землю в окрестностях, были самыми бедными в дистрикте. Раджкумар Шукла хотел, чтобы я побывал у них. Я также очень хотел этого.

В тот же день я отправился в Мотихари со своими спутниками. Дом бабу Горакха Прасада, где мы остановились, превратился в караван-сарай. Мы с трудом разместились в нем. В тот же день мы узнали, что в шести милях от Мотихари один из плантаторов жестоко обошелся со своим арендатором. Было решено, что на другой день я и бабу Дхаранидхар Прасад поедем к нему. Утром мы отправились на слоне к месту происшествия. Кстати, слон в Чампаране столь же обычное средство передвижения, как запряженная буйволами повозка в Гуджарате. Не проехали мы и половины пути, как нас нагнал курьер, посланный начальником полиции, и передал мне от него поклон. Я понял, что это означает. Предложив Дхаранидхарбабу продолжать путь к месту назначения, я пересел в наемную коляску, на которой приехал курьер. Тогда он передал мне предписание покинуть Чампаран и доставил меня обратно. Когда же от меня потребовали расписку в получении предписания, я написал, что не согласен с этим требованием и не намерен уезжать из Чампарана, пока не закончу обследования. В ответ на это он вручил мне повестку, приглашавшую меня явиться на следующий день в суд в качестве обвиняемого в том, что я отказался подчиниться приказу выехать из Чампарана.

Всю ночь я писал письма и давал бабу Браджкишор Прасаду необходимые инструкции.

Весть о моей высылке и вызове в суд распространилась со сверхъестественной быстротой. Мне сообщили, что в Мотихари в этот день происходили невиданные доселе события. Дом и двор Горакхбабу были наводнены народом. К счастью, я ночью закончил все свои дела и мог разговаривать с людьми. Мои соратники оказали мне в этом большую услугу. Они руководили толпой, которая следовала за мною буквально по пятам.

Между должностными лицами – коллектором, судьей, начальником полиции – и мной установилось нечто вроде дружественных отношений. Я мог на законном основании протестовать против предъявленных мне требований. Вместо этого я принял должностных лиц и отнесся к ним вполне корректно. Они видели, что я совершенно не собираюсь оскорблять их лично, а хочу только оказать гражданское неповиновение их приказаниям. Поэтому они почувствовали облегчение и, вместо того, чтобы чинить мне препятствия, стали нам помогать поддерживать порядок. Однако присутствие толп людей наглядно показывало чиновникам, что власть их поколеблена. На какой-то момент народ утратил всякий страх перед возможным наказанием и покорялся только силе любви, которую проявлял по отношению к ним их новый друг.

Нужно отметить, что в Чампаране меня никто не знал. Крестьяне были поголовно неграмотны. Чампаран, расположенный к северу от Ганга, у подножия Гималаев, близ Непала, отрезан от остальной Индии. О Конгрессе в этих местах мало кто имел хоть малейшее представление. Даже те, кто слышал о Конгрессе, боялись не только участвовать в работе Конгресса, но даже говорить о нем. А теперь Конгресс и его члены ступили на их землю, хотя и не от имени Конгресса, но зато с гораздо более реальными задачами.

Посоветовавшись со своими товарищами, я решил ничего не предпринимать от имени Конгресса. Нам нужна была работа, а не название, существо дела, а не видимость. Само же слово «Конгресс» было жупелом для правительства и поддерживавших его плантаторов. Для них Конгресс был синонимом адвокатских пререканий, юридических уловок для нарушения закона, синонимом взрывов бомб и преступлений анархистов, лицемерия и хитрости. Нам нужно было рассеять эти ложные представления. Поэтому мы решили не упоминать вообще о Конгрессе и не знакомить крестьян с организацией под названием «Конгресс». Вполне достаточно, думали мы, если они осознают смысл существования Конгресса, они последуют его духу, а не букве.

Поэтому ни открыто, ни тайно мы не посылали эмиссаров от имени Конгресса, которые подготовили бы почву для нас. Один Раджкумар Шукла не мог снестись с тысячами крестьян. Никакой политической работы среди них не велось. Они понятия не имели, что происходило вне Чампарана, и все же приняли меня, как старого друга. Не будет преувеличением сказать, что при этой встрече с крестьянами я встретился лицом к лицу с богом, ахимсой и истиной.

Рассматривая мое звание «махатма» в этом смысле, я вижу в нем только мою любовь к людям. А это в свою очередь не что иное, как выражение моей непоколебимой веры в ахимсу.

Этот день в Чампаране – незабываемое событие в моей жизни. Он стал памятным и для крестьян и для меня.

По закону суду подлежал я, но на деле под судом оказалось правительство. В сети, уготованные для меня, комиссару округа удалось поймать только правительство.

Дело прекращено

Суд начался. Государственный защитник, судья и остальные члены суда сидели как на иголках. Они были в замешательстве и не знали, что делать. Государственный защитник упрашивал судью отложить дело. Но я вмешался и попросил судью дела не откладывать, так как я признаю себя виновным в неподчинении приказу покинуть Чампаран. Я зачитал свое короткое заявление:

«С разрешения суда хочу сделать это краткое заявление, чтобы объяснить, почему я решился на такой серьезный шаг, как явное неподчинение предписанию, караемое по статье 144 уголовного кодекса. По моему скромному мнению, вопрос заключается в расхождении моих взглядов со взглядами местной администрации. Я приехал сюда с намерением служить человечеству и нации. Я поступил так в ответ на настоятельную просьбу приехать и помочь крестьянам, которые жалуются, что хозяева плантаций индиго плохо обращаются с ними. Я не мог оказать никакой реальной помощи, не изучив данного вопроса. Поэтому я и приехал, полагая, что смогу рассчитывать в этом деле на содействие властей и плантаторов. Других мотивов у меня не было, и не думаю, чтобы мой приезд мог в какой-то степени нарушить общественный порядок и повести к убийствам. У меня есть в этом отношении значительный опыт. Но власти рассудили иначе. Я вполне понимаю их затруднительное положение и признаю, что они могли действовать только на основании полученной ими информации. Моим первым порывом как уважающего законы гражданина было повиноваться сделанному мне предписанию. Но я не мог этого сделать, не совершив насилия над своим чувством долга по отношению к тем, ради кого я сюда приехал. Я чувствую, что могу служить им, только оставаясь среди них. Поэтому добровольно уехать я не могу. Попав в столь затруднительное положение, я решил возложить всю ответственность за свой отъезд на правительство. Я вполне сознаю, что человек, занимающий в общественной жизни Индии положение, подобное моему, должен во всем служить примером остальным. Мое твердое убеждение заключается в том, что в той сложной обстановке, в которой мы сейчас живем, единственно правильным и честным поступком для уважающего себя человека – это действовать так, как я решил, т. е. беспрекословно подчиниться наказанию за неповиновение властям.