Текст книги "Сказки нового Хельхейма"

– Спасибо, – улыбнулась Джини. – Для переезда я машину с грузчиками буду заказывать, вещей слишком много. Но как же здорово, когда тебе хотят помогать!

– А ты чего, домой, бля, тако брзо[13]13
  Так быстро (сербский).


[Закрыть] намылился? – спросил дед Артура.

– Ну так холодно стало, – ответил тот. – Для настоящей зимы я слишком легко одет.

– Экзэктли[14]14
  Exactly – точно (английский).


[Закрыть], бля, постало је хладније[15]15
  Стало холоднее (сербский).


[Закрыть], – согласился дед.

Джини только тогда осознала, что тоже замёрзла. Как-то очень резко похолодало. Не ужас-ужас, обычный плюс-минус ноль, как всегда в декабре. Но по контрасту с недавней теплынью всё-таки ужас. Практически карачун!

– Извините, пожалуйста, мы вас заболтали, – спохватился громила, который всё это время сидел, мечтательно уставившись куда-то во тьму за деревьями. – И заморозили. Если вам надо, вы идите, пожалуйста. Теперь уже можно. И переезжайте скорей!

– В середине недели планирую, – кивнула Джини. – Раньше просто вещи не упакую, я медленная. А так-то прямо сегодня бы тут осталась. Хорошо спится у вас!

– Извините, но не у нас, а вас, – поправил её громила. И так тепло улыбнулся, что Джини перестала стучать зубами. Но всё равно поднялась из-за стола.

Интересно, почему он сказал: «Идите, теперь уже можно»? – запоздало удивилась Джини, когда вышла на улицу. – Типа раньше было нельзя?.. Да ну, ерунда, конечно. Наверное, «можно» в том смысле, что компания всё равно по домам расходится. Или что я чай уже допила.

Зима, осень

Переезд был ужасен, как все переезды – в том смысле, что в процессе сборов любой человек, включая неимущих аскетов, неизбежно обнаруживает, что у него слишком много вещей. А у художника их вдвое, втрое, вчетверо, в плюс бесконечность больше, и не выбросишь ни черта. Хуже того, далеко не всё можно просто упхать в коробки, чтобы таскали грузчики, часть приходится перевозить самой, бережно и аккуратно. Целое дело, особенно когда у тебя нет ни машины, ни друзей с машинами, ни даже друзей без машин, вообще никого, потому что все, кого можно позвать на помощь, разъехались по разным странам и городам. Ещё недавно это было такой весёлой игрой в свободу: договариваться с подружками, где встречаться на кофе, из вариантов на этой неделе – Вена, Рига и Будапешт, выбирать между вечеринкой в Берлине и свиданием в Барселоне, говорить старинному другу: «Надоел мне твой Питер, давай уже дуй ко мне». И вдруг внезапно все оказались заперты в клетках, каждый в своей. Тупо, конечно, что за столько лет не обзавелась компанией в Вильнюсе, – думала Джини, аккуратно раскладывая свои альбомы и папки с рисунками на заднем сидении такси. – С другой стороны, кто их знает, этих несбывшихся местных приятелей, может они сидели бы сейчас по домам перепуганные, вместо того, чтобы моё барахло носить.

Ладно, чёрт с ними, нет, значит нет. Главное, в какой-то момент переезд всё-таки завершился. Джини его благополучно пережила. И даже умом особо не повредилась, только устала за эти несколько дней, как ездовая собака. Расплатилась с грузчиками, закрыла за ними дверь, зачем-то пересчитала коробки, хотя не помнила, сколько их должно быть, выдохнула, упала прямо в пальто на диван и проспала до вечера. Проснулась счастливая – я это сделала! – и такая голодная, хоть коробки грызи.

Из еды в доме были перец, соль, кардамон и корица, да и те непонятно в какой из коробок. И капсулы для кофейной машины. А лучше бы, – алчно думала оголодавшая Джини, – для борщевой! Или котлетной. Сырно-ветчинно-колбасной. Машины для пирогов! В общем, понятно, что дома уютно не отсидишься, придётся выйти в открытый космос, то есть, на улицу. И мамонта там завалить, пока бегают, в смысле, пока супермаркеты не закрылись. Они же, заразы, сейчас работают, в самом лучшем случае, до восьми.

Что можно заказать доставку готовой еды из любого кафе-ресторана на выбор, Джини сообразила уже во дворе. Несколько секунд колебалась – может, вернуться, сделать заказ и томно возлежать на диване в ожидании одинокого пира во время чумы? С другой стороны, пока они приготовят и привезут, я в супермаркет три раза сбегаю, – решила она. – Пицца-суши дело хорошее, но дома должны быть хлеб, молоко, сыр, яйца. И мандарины. И шоколад. Тем более, что погода отличная – условно отличная, для декабря. Чуть выше нуля и безветренно. В такую даже приятно гулять. Ещё бы пирожок какой-нибудь в зубы, да почти всё равно что, лишь бы прямо сейчас. Здесь, вроде, на соседнем углу сетевая кофейня, – вспомнила Джини. – Сейчас везде всё только навынос, но мне-то и надо навынос. Какой-нибудь круассан.

Приободрившись, Джини вышла на улицу и вдруг заметила, что на первом этаже её дома расположено заведение с лаконичной вывеской – «Кафе». Надо же, – удивилась она, – до сих пор не заметила, что внизу есть кафе. Предположим, когда квартиру смотреть приходила и договор подписывала, волновалась. Но потом-то как пропустила? То ли я во двор с другой стороны заходила, – неуверенно подумала Джини, – то ли просто голодная не была. Ладно, сейчас-то заметила. Очень вовремя! Наверняка там есть пирожки.

Кафе явно работало, во всяком случае, внутри горел свет. Джини толкнула дверь, вошла и попала в настоящее олдскульное кафе позднесоветских времён – с бледно-жёлтыми кафельными стенами и высокими столиками, за которыми можно только стоять. Натурально чудом выживший анахронизм.

В моём детстве такие ещё попадались, – вспомнила Джини, озираясь по сторонам. – Но к началу нулевых их уже нигде не осталось; собственно, не то чтобы их было жаль. В тех кафе продавали мутный серый напиток, почему-то называвшийся «кофе», бутерброды с заветренным чем бог послал, иногда появлялась свежая выпечка, но смысл был не в этом, а в коньяке, разноцветных ликёрах, настойках и другой крепкой выпивке на разлив. И публика там была соответствующая, битые жизнью, но ещё не совсем пропащие, желающие культурно выпивать в помещении, условно умеренные алкаши.

Но в этом конкретном кафе было пусто. Естественно, сейчас везде пусто, сраный, из пальца высосанный карантин. Однако за прилавком тоже никого не было, и вот это, конечно, напрасно: в стеклянной витрине на картонных тарелках лежали аппетитные, тёплые даже на вид пирожки. Джини растерянно огляделась: эй, а бариста, бармен, буфетчица – или как они в подобных заведениях называются – где? Но вместо бариста-буфетчицы обнаружила только очередной анахронизм – примерно из той же эпохи, что жёлтый кафель и стойки, но из совсем иного пространства – ярко-красный музыкальный автомат. Джини не кидала в него монетку, вообще ничего не трогала, даже близко не подошла, только зачарованно смотрела на эту игрушку, но автомат, словно бы воскрешённый её вниманием, щёлкнул, пискнул, загудел и вдруг заиграл. Песню Джини узнала сразу, с первых аккордов – «Whisky Bar», но не в привычном исполнении Моррисона, а с женским вокалом, на её неискушённый слух, чуть ли не оперным[16]16
  Речь о песне Курта Вайля на стихи Бертольта Брехта „Alabama Song«. Её исполняли многие музыканты, но самой общеизвестной является версия «The Doors». Что касается оперного вокала, ничего удивительного. Песня вошла в оперу Вайля „Расцвет и падение города Махагони«.


[Закрыть]. Всё равно это было здорово – как старого друга семьи случайно на улице чужого города повстречать.

– Вы откуда тут взялись? Я вас не знаю, – сказал кто-то, Джини показалось, что над самым ухом, хотя рядом с ней никто не стоял. Голос был низкий и одновременно по-птичьи пронзительный, резкий, какими бывают только женские голоса. Музыкальный автомат булькнул, хрюкнул и умолк буквально на полуслове – на полуноте! Как подлиза-хорошист при виде учителя, пока не сказали: «давай дневник».

Обернувшись, Джини увидела, что за стеклянным прилавком возникла бариста, она же буфетчица. Но явно никакой не бармен. Невысокая, очень худая, но не хрупкая, а по-спортивному крепкая тётка с кудрявой седой шевелюрой и неожиданно молодым скуластым, таким же резким, как голос лицом. И без медицинской маски, или хоть какой-нибудь тряпки на подбородке, вот это совсем удивительно. Эту дрянь люди теперь даже на улицах носить обязаны под угрозой какого-то зверского штрафа, а в заведении общепита за такое нарушение хорошо если не сразу расстрел.

Тётка выглядела сердитой, и голос её звучал неприветливо, но встретившись с Джини глазами, она улыбнулась как-то даже обескураживающе тепло.

Джини невольно улыбнулась в ответ. И сказала:

– Конечно вы меня не знаете. Я здесь в первый раз. Только сегодня в этот дом переехала. И вдруг обнаружила, что у нас внизу есть кафе.

– Так вы новенькая соседка! – обрадовалась бариста-буфетчица. – Мне Юджин про вас говорил. Вы – его тёзка, верно? Я – Тома. Тоже живу в этом доме, в шестой квартире. Я почему так удивилась – была совершенно уверена, что заперла дверь, а ключи есть только у самых близких друзей.

– Ой, так у вас закрыто? – смутилась Джини. – Извините! Дверь не была заперта.

– Да не за что, – отмахнулась Тома. – Сама растяпа. Я не то что закрылась, просто выходила по делу. Но уже вернулась, как видите. И если хотите, могу вас накормить.

– А накормите, – кивнула Джини. – Я потому и зашла, что очень голодная, до магазина нет сил терпеть. С чем у вас пирожки?

– Пирожки с таком! – рассмеялась Тома. – Знаете такое выражение?

– Ни с чем? – неуверенно предположила Джини.

– Именно. А эти конкретные пирожки – вообще муляжи.

– Муляжи?!

– Ну да. Для привлечения внимания, как говорится. Чтобы было понятно, что здесь в принципе есть еда, а не только вода и пиво. Настоящая свежая выпечка в витрине мгновенно черствеет. Жалко! А сегодня я пирожки вообще не пекла. Зато у меня есть куриный бульон, огуречный салат и котлеты. Нести?

– Суп и котлеты навынос? – засомневалась Джини. – Не надо. Мне бы что-то такое, что можно съесть на бегу.

– Да зачем же навынос? – удивилась та. – Прямо здесь и садитесь. Поешьте спокойно. Я никуда не спешу.

– А разве можно? – изумилась Джини.

Она имела в виду карантинные правила, но Тома поняла её по-своему и спохватилась:

– Ай, ну да, сесть-то некуда. А стоя – не дело. Ничего, сейчас что-нибудь сообразим.

Джини ничего не успела ответить, а Тома уже притащила откуда-то из подсобки истошно-жёлтый икейский пластмассовый стул, поставила возле высокой стойки, звонко хлопнула её по столешнице, и та мгновенно стала в два раза короче, то есть как раз высотой с обычный обеденный стол.

Ни фига себе мебель, – изумилась Джини. – Чего только не придумают. Современный стол-трансформер, убедительно имитирующий старосоветский винтаж!

– Так нормально, – сказала Тома, не вопросительно, а утвердительно. – Садитесь давайте. Я сейчас.

Она убежала, а Джини неуверенно села, почему-то на самый краешек стула, достала из кармана пальто телефон, посмотрела на время, подумала: сейчас всего половина седьмого, успею ещё в магазин. Поесть в ресторане; ладно, в кафе, столовой, закусочной, рюмочной по нынешним временам – великое чудо и приключение похлеще визита в тайный опиумный притон.

Бульон был наваристый и прозрачный, над котлетами хотелось рыдать, как в юности от стихов. Но больше всего Джини потряс салат; собственно, не сам салат, он был предельно простой – соль, перец, капелька уксуса, много зелёного лука – а вкус огурцов. Яркий, острый, свежий, как в детстве, когда летом на улицах появлялись старушки из пригородов с вёдрами, полными выращенных на грядках мелких, кривобоких, неописуемо вкусных овощей.

– Где вы огурцы покупаете? – спросила Джини. – Я думала, таких уже не бывает. Тоже хочу.

Тома оторвалась от книги – толстой! бумажной! завёрнутой по-старинке в газету, чтобы обложку беречь! – нахмурилась, вспоминая.

– Да чёрт его знает, забыла уже, – призналась она. – Скорее всего, на рынке. Но я везде удачные покупаю. Умею овощи выбирать.

– Да я, вроде, тоже умею. Но это не особо помогает, когда выбираешь между двумя сортами безвкусного пластика. Да хоть десятью!

Тома надолго задумалась.

– Здесь есть очень неплохой магазин, – наконец сказала она. – Недалеко, примерно четыре квартала. Я туда как раз собираюсь. И вас могу отвести.

– Вот это здорово! – восхитилась Джини. – Я же как раз за продуктами вышла. А мы успеем? Он до которого часа работает? Не до семи?

– Понятия не имею, – пожала плечами Тома. – На дверях не написано. Но я пару раз туда вообще заполночь приходила, и магазин был открыт.

– Фантастика, – вздохнула Джини. – Я думала, по ночам уже вообще никто не работает. Даже большая Максима, бывшая круглосуточная, теперь только до десяти. Но я её очень не люблю почему-то. То ли свет там какой-то не тот, то ли дизайн, не знаю, но мне там становится так уныло, что уже не хочется ничего покупать.

– Какое интересное место! – почему-то обрадовалась Тома.

– А вы там что, никогда не были? – удивилась Джини.

– Нет. Не была ни разу! – весело призналась та. – Не люблю слишком большие супермаркеты, я от них устаю. Но теперь даже любопытно стало. Может когда-нибудь и зайду… Так. Вы доели? Выпить хотите? За счёт заведения. Не стесняйтесь, я всех в первый раз угощаю. Такая традиция. Виски, коньяк, или джин?

– Ой, – ответила Джини, которая оказалась не готова к такой постановке вопроса.

– Оя нет, – пригорюнилась Тома. – У меня вообще так себе выбор напитков. Но могу предложить тёмный ром.

Джини так и не поняла, шутит та, или нет. Но была поставлена перед фактом, вернее, факт был поставлен на стол перед ней. Маленькая стеклянная рюмка в виде черепа; такие, – вспомнила Джини, – когда-то в Тайгере продавались, я себе не купила и жалела потом. В черепе чрезвычайно фотогенично переливался, отражая все источники света разом, тёмный как сама неизвестность напиток, видимо, обещанный ром.

– Я тоже выпью, – решила Тома. – Для храбрости. И за знакомство. И за ваше новоселье. И ещё… Да у нас с вами столько поводов, что бутылку могли бы выдуть! Но пожалуй, сегодня – всё-таки нет.

– Бутылку точно не надо, – согласилась Джини. – Но за идею спасибо. Новоселье обязательно надо отпраздновать, чтобы на новом месте жилось веселее. А я забыла. Раньше друзья бы напомнили. Да где они все теперь.

– Ну вот видите, я напомнила, – улыбнулась Тома. – Справилась с ролью друга. Возможно, я и есть ваш друг? Вымышленный. Вы в детстве, случайно, ни о ком таком не мечтали?

– Ох, да о чём я только тогда не мечтала! – честно ответила Джини. – И о друзьях тоже. О волшебных, конечно. Чем больше, тем лучше. О целой толпе!

– Тогда с почином, – Тома подняла свой стеклянный череп, приветливо им взмахнула, как бы чокаясь на расстоянии. – Хорошо вы мечтали! Буду первой волшебной подружкой в этой вашей вымышленной толпе.

Джини тоже взмахнула черепом-рюмкой и залпом выпила ром, приготовившись к худшему, в смысле, к трудному, к обжигающе-крепкому, дерущему горло глотку. Ром она раньше пила только в коктейлях, считала грубым пиратским напитком и совершенно не ожидала, что он может быть настолько хорош на вкус. Вот бы все разочарования так выглядели, – подумала Джини, поставив пустую рюмку на стол. – Собираешься с мужеством, готовишься к подвигу, а подвиг не нужен, всё и так хорошо.

– Спасибо, – сказала она. – Так здорово получилось! Прекрасное новоселье. Ужин в кафе, как раньше. И этот ваш ром. Вы когда в магазин собираетесь?

– Да хоть прямо сейчас, – пожала плечами Тома. – Мне только одеться надо.

– Отлично, – кивнула Джини. – Я как раз пока на улице покурю.

– Зачем на улице? – удивилась Тома. – Или вам на свежем воздухе больше нравится? Тогда идите конечно. И стул прихватите. Но вообще покурить можно и здесь.

– Прямо в кафе? – Джини ушам своим не поверила.

– Ну да, – кивнула Тома. – Вентиляция здесь нормальная. В этих стенах столько поколений окрестных забулдыг когда-то курили с утра до ночи, что я таких страшных чисел не знаю. Не стесняйтесь вообще.

Встала, подлила Джини в рюмку рома, совсем немного, черепу до отсутствия носа, а не как в прошлый раз до отсутствия глаз. Сказала:

– У меня здесь свои порядки. Как мне нравится, так и можно. Иначе зачем вообще нужно это кафе.

Подошла к музыкальному автомату, нажала какую-то кнопку, и автомат заорал дурным голосом: «Right now I am an antichrist!»

– Божечки! – умилённо вздохнула Джини. – Секс Пистолз[17]17
  Раньше комментарий на этом месте выглядел бы издевательским, а теперь может и правда не все уже знают, что речь о звёздной британской панк-рок-группе Sex Pistols, самой скандальной за всю историю и предопределившей развитие рок-музыки на много лет вперёд.


[Закрыть]!

– Да, – подтвердила Тома. – «Anarchy in the UK»[18]18
  Anarchy in the U.K. («Анархия в Соединённом Королевстве») – дебютный сингл Sex Pistols, выпущенный в 1976 году, то ли самая скандальная из их композиций, то ли просто одна из.


[Закрыть].

Тома ушла одеваться, и Джини осталась одна посреди бледно-жёлтого кафеля, с рюмкой-черепом и сигаретой, сидела, курила под ностальгические вопли Джонни Роттена, приглушённые, впрочем, до комфортного тихого фона – ну, какая у нас тут анархия, такие и вопли, честно всё. И ведь даже не заподозришь, что умерла и попала в рай, – весело думала Джини. – Для рая тут всё-таки как-то недостаточно просветлённо. И чересчур хорошо!

– Я тут сидела, гадала, не попала ли в рай ненароком, – сказала она, когда Тома вернулась в искусственной розовой шубе, огромной, как стог. – Но решила, что для рая здесь слишком прекрасно. Поэтому вы с меня деньги за ужин возьмите, пожалуйста.

– Деньги? – опешила Тома. Но тут же махнула рукой, рассмеялась: – Ай, ну да! Совершенно забыла, что в кафе за еду берут деньги. Ай да я! Бизнес-леди, нет слов. Но кстати о бизнесе, это был не ужин, а бизнес-ланч за пять евро. На ночь глядя, значит, со скидкой. Тем более, я же положенный кофе с пирожным вам не дала. Кофе поленилась варить, а пирожные кончились. Короче, с вас два евро, соседка, и это моё последнее слово, больше не возьму. Если мелочи нет, потом занесёте. Я карты не принимаю, причём не из каких-то анархических соображений, а поневоле. Терминал навернулся. Техника ненавидит меня.

– Да вроде есть мелочь, – сказала Джини, роясь в карманах. – Не всю наличку таксистам и грузчикам отдала. – Ну у вас и цены! По-моему, выходит гораздо дешевле, чем если бы я приготовила всё сама. Хоть каждый день к вам обедать ходи.

– Каждый день не получится, – беспечно ответила Тома. – Я кафе открываю только под настроение. Когда приходит охота в хозяйку кафе поиграть.

Джини смотрела на неё с открытым ртом. Ну и бизнес! С такими ценами, да ещё и работать не каждый день. Как она вообще на плаву держится?

– Да нормально, жить можно, – рассмеялась Тома, явно прочитав её мысли. – Я же только соседей кормлю за полцены. А помещение – часть моей же квартиры, аренду платить не надо. Это смешная история, я вам когда-нибудь расскажу, а сейчас мне жарко, я в шубе, пошли!

На улице за это время ещё потеплело, хотя к ночи, по идее, должно холодать. Но странно было даже не это, а головокружительный сладкий и горький запах, который сильнее рома пьянил.

– Так обычно осенью пахнет, – сказала Джини. – Ну точно! В конце октября. Мокрая земля, палые листья, из труб печной дым; ну, дым-то, понятно, и зимой остаётся. Но запах листьев откуда?.. Ой, мама. Смотрите, они же правда лежат на земле! Не чёрные, прелые, страшные из-под талого снега, а как будто упали буквально вот только что.

Земля под их ногами действительно была усыпана жёлтыми кленовыми листьями. Не таким густым ковром, как обычно в конце октября, потому что ой, ма… Нет, мама тут не поможет. Поэтому пусть будет «ой, господи». Большая часть листьев ещё была на деревьях, победительно золотилась в тусклом фонарном свете. В декабре, в середине чёртова декабря! Да ну нет, не может такого быть, – думала Джини. Но оно – было. И от её неверия не девалось никуда.

– А разве сейчас не осень? – удивилась Тома.

– Ну, не совсем, – деликатно ответила Джини. – Сейчас… э-э-э… немножко зима.

– Ай, да какая разница, – отмахнулась Тома. – Не лето же?

– Не лето, – эхом повторила Джини.

– Значит, всё в порядке, – рассмеялась Тома. – В пределах нормы. Хотя расстегнуться не помешает. Ну что, пошли?

Джини шла как во сне, контуженная этой внезапной вызывающе тёплой и яркой осенью, а ещё больше – пофигизмом соседки. Она тоже видит деревья и листья, то есть, мне не мерещится, – думала Джини. – Но совершенно спокойна, даже по сторонам не оглядывается, как будто подобное происходит с ней каждый день.

В этом состоянии она не узнавала знакомые улицы, о том чтобы сосредоточиться и запомнить дорогу, вообще речи не было. Только отметила, что они пересекли центральный проспект, где было на удивление людно, словно нет никакого локдауна. Или его уже отменили? – неуверенно подумала Джини. – Ну мало ли? Я же новости не читала. Всё может быть.

По маленькому супермаркету она тоже бродила сомнамбулой, разглядывая продавцов и покупателей с открытыми лицами – ну точно, получается, ограничения отменили, других объяснений нет – и незнакомые упаковки. Сами продукты, вроде, обычные, но от других производителей. Не как везде. Она бы, чего доброго, так и ушла отсюда с пустыми руками, но Тома, увидев её пустую корзину, взяла дело в свои руки и быстро набрала ей недельный запас продуктов, время от времени спрашивая: «Яйца надо?» – «Вы помидоры вообще едите?» – «Сыр любите? А маслины?» – «А соль и сахар у вас дома есть?» Она ещё бутылку вина к покупкам добавила, нахваливая сорт «Примитиво» и жаркий, идеальный для винограда восемнадцатый год. И в кассе вино без вопросов пробили, вот что самое удивительное. Хотя было уже начало девятого, а алкоголь продают до восьми.

Когда они вышли в тёплую осень с покупками, Джини была на грани счастливой истерики. Ей хотелось кричать: «Как прекрасно!» – визжать от ужаса, танцевать и рыдать. Тома подхватила её под локоть, забрала один тяжёлый пакет, сказала тепло и ласково, словно погладила голосом по голове:

– Просто здесь всё, как мне нравится. Осень, город, люди и маленький магазин. Это нормально. Привыкнете. Ещё сами будете проситься со мной погулять.

– Ещё как буду проситься, – кивнула Джини, которая от этого ничего не объясняющего объяснения мгновенно успокоилась. По крайней мере, больше не хотела рыдать.

Рыдала она уже потом, дома. Дважды. Когда попрощалась с Томой в подъезде, поднялась на свой третий этаж, вошла и сразу нараспашку открыла окно, чтобы дом наполнился запахом осени. Но с улицы пахло не мокрыми листьями, а зимней свежестью и морозом. Деревья стояли голые, вокруг фонарей сияющим хороводом кружился снег. И когда, умывшись и успокоившись, пошла разбирать покупки и, не помыв, а небрежно вытерев рукавом, надкусила самый маленький помидор. У него был яркий, острый, почти забытый вкус времён её детства, как у огурцов из салата, теперь таких уже не бывает; но вот же, бывают! – думала Джини, пока ела помидор, подсоленный её же слезами, и улыбалась, и плакала, и сама себе отвечала что-то совсем уж странное: так он не из «теперь», а из «никогда».

Зима, ферсанг, зима

Несколько дней Джини жила как в тумане; в этом тумане она разбирала коробки, наводила уют и даже пыталась работать; последнее, будем честны, почти безуспешно, но это не страшно, работы было немного, а дэдлайн – безмятежно далёк.

Каждый день она обязательно выходила из дома, хотя погода совершенно не располагала к прогулкам – специально, чтобы посмотреть на кафе. То есть, Джини хотела не просто посмотреть, а зайти, но приходилось ограничиться только осмотром: кафе было закрыто – и утром, и днём, и вечером, дверь заперта, в окнах темно. Ладно, по крайней мере, вывеска «Кафе» оставалась на месте. После прогулки по осеннему городу, похожей на сон больше, чем все сны вместе взятые, но оставившей по себе наяву полный холодильник продуктов, Джини совершенно не удивилась бы, обнаружив, что вывески нет.

Ещё Джини пыталась отыскать магазин, куда они с Томой ходили – осенью, по тротуарам, усыпанным жёлтыми листьями, день, два, уже три дня назад. Пересекала центральный проспект, снова безлюдный – локдаун никто, к сожалению, не отменял – бродила по улицам и переулкам в надежде наткнуться на маленький супермаркет; естественно, не нашла. В остальных магазинах продавцы и покупатели были в масках, ей самой тоже приходилось до носа натягивать шарф, а алкоголь по-прежнему продавали строго до восьми вечера. Из репродукторов в торговых залах звучал идиотически жизнерадостный голос диктора, взахлёб излагающий правила и запреты, старые и новые вперемешку: защищаться, спасаться, антисептиком протираться, закрывать маской рты и носы, при покупке алкоголя на кассе придётся снять маску и показать удостоверение личности, кто откажется снимать маску для сличения с фотографией, тому не продадут алкоголь, без маски запрещено, в маске запрещено, всё запрещено, ничего не разрешено! Вот зря, – мрачно думала Джини, – я научилась понимать литовский язык, – и поспешно выскакивала из магазина на улицу. Ну его.

* * *

Вывеска «Кафе» исчезла вечером четвёртого дня. И вход в кафе тоже исчез, как не было, даже следов не осталось, на месте двери теперь располагалось наглухо занавешенное окно. Джини минут десять наверное стояла, смотрела на это окно и стену, потом побежала домой. У неё в тот момент был один вопрос: если кафе и прогулка с Томой мне примерещились; ладно, приснились, пока я после переезда спала, что я все эти дни ела? Нет, правда, что?!

Но два мелких душистых кривых помидора были на месте. И выбранный Томой сыр, и конфеты с тягучей тёмной начинкой, и яйца, шесть штук в упаковке, и вино, чудом пробитое в кассе аж в начале девятого, и почти доеденные обалденные маринованные грибы. Остальное Джини успела слопать за прошедшие дни. И вовсе не чувствовала себя голодной. Нормальная еда, разве что, гораздо вкусней привычной. Но в Литве с этим делом, в принципе, хорошо, – неуверенно думала Джини. – Страна-то аграрная, здесь много ферм и разных мелких хозяйств, у всех свои огороды, парники и рецепты, просто раньше мне не так сильно везло.

После осмотра холодильника у Джини сдали нервы, а вместе с ними сдала, то есть, напрочь отключилась стеснительность, и она побежала вниз. Тома говорила, что живёт в шестой квартире. Получается, в этом же самом подъезде, на первом этаже.

Шестая квартира действительно была на первом, на всю площадку одна. Большая, наверное, – думала Джини; ну надо же о чём-нибудь думать, когда стоишь возле двери, жмёшь на кнопку звонка, а в ответ тишина. От этой тишины нервы сдали окончательно и бесповоротно, она взяла телефон и набрала Михаила, Диоскура-лэндлорда. Сам говорил, что можно с любыми проблемами в любое время звонить.

Михаил сразу взял трубку и вместо «алё», или «здрасьте» сразу сказал: «Извините, пожалуйста», – с такой нарочито драматической интонацией, что Джини расхохоталась, хотя понимала, что это невежливо. Но ничего поделать с собой не могла.

– А, ну значит у вас всё в порядке, – обрадовался Диоскур Михаил, и Джини поспешно сказала:

– В полном порядке, спасибо. Это вы меня извините. Сама на ночь глядя вам позвонила, и почему-то смеюсь. Я хотела спросить… – Джини замялась, пытаясь сформулировать вопрос про кафе и соседку Тому так, чтобы не выглядеть совсем сумасшедшей дурой. Но вместо этого почему-то выпалила: – Если у вас с Юджином есть полчаса, я бы хотела выпить с вами за моё новоселье. Просто поблагодарить.

– Извините, пожалуйста! – воскликнул лэндлорд-Диоскур Михаил, но на этот раз Джини выдержала, не рассмеялась. – Это мы с братом должны были вам предложить…

– Так предложили же! – напомнила Джини. – В самом начале. Открыли просекко, отметили договор. А теперь моя очередь. У меня как раз есть вино. Примитиво. Восемнадцатый год. Я, если честно, в винах не разбираюсь, но мне сказали, это самое-самое лучшее. И год, и сорт. Если можете, заходите. А если вам сейчас неудобно, скажите, когда…

– Нет, что вы! – воскликнул Диоскур Михаил. – Мы совершенно свободны. Спасибо. Но удобно ли вам?

– Мне удобно, – поспешно заверила его Джини. – А то бы я вас не звала.

– Логично, – вдруг рассмеялся вежливый Михаил. И даже не стал извиняться. Сказал: – Сейчас оденемся и придём примерно через десять минут.

– Отлично, – ответила Джини. – Ура.

И побежала наверх, думая одновременно: «Какой ужас, я что, правда, сама, добровольно в гости их позвала?» – и: «Вот и правильно, выпью, расхрабрюсь, расспрошу их про кафе и соседку Тому», – и: «Блин, а бокалы? Где, интересно, бокалы? Я их распаковала? Они вообще есть у меня?!»

Зря волновалась, бокалы нашлись на кухне, те самые из которых пили просекко. Три штуки как раз. К приходу лэндлордов Джини даже успела открыть вино, смутно припомнив, что оно должно «подышать», нарезать сыр и надолго задуматься, подходит ли ещё что-то из её запасов к вину. Ответ на вопрос выходил скорей отрицательный, но ладно, неважно, в прихожей защебетала дурковатая механическая птица – Джини даже подпрыгнула от неожиданности, она ещё ни разу не слышала какой в этой квартире дверной звонок.

Диоскуры явились налегке; ну, это неудивительно, из соседнего подъезда недолго идти. Юджин то ли в полосатом костюме, похожем на домашнюю пижаму, то ли всё-таки в пижаме, неубедительно имитирующей костюм, а Михаил – в футболке и явно летних светлых штанах, зато в серой меховой шапке с ушами и ушками. То есть, длинные, чуть не до пояса уши, а сверху – волчьи, или собачьи, хрен знает, чем они отличаются, одновременно смешные и очень натуралистичные ушки торчком.

– Боже, где вы её купили? Я тоже такую хочу! – выпалила Джини, увидев шапку. И тут же испугалась, что теперь вежливый Диоскур захочет подарить шапку, поди откажись, но и взять невозможно, всем станет ужасно неловко, только не это, пожалуйста, нет.

К счастью, Михаил дорожил своей шапкой. Сказал:

– На Али-экспрессе. Хотите пришлю вам ссылку? Там много разных, стоят копейки. А счастья – на миллион.

– Очень хочу! – Джини страшно обрадовалась такому исходу. Не пришлось деликатно отбиваться от щедрых даров!

– Пока, бля, та посылка придёт, спрынг[19]19
  Видимо, подразумевается «spring», весна (английский).


[Закрыть] наступит. Jако дуго[20]20
  Очень долго (сербский).


[Закрыть]! – пригорюнился дед.

– Не беда, – улыбнулась Джини. – Сколько здесь живу, все вёсны были холодные. Успею ещё поносить.

– Извините, а сколько лет вы живёте в Вильнюсе? – спросил Диоскур Михаил.

– Шесть лет скоро будет, – ответила Джини. – Я приехала сюда в Рождество. Не нарочно так подгадала, просто забыла, какого числа тут праздник; неважно. Короче, приезжаю такая счастливая в новую жизнь, а все магазины закрыты. И рестораны.

– Ой, бля, рили подстава! – поморщился Юджин.

– Да ничего! – отмахнулась Джини. – Я тогда на автомобильной заправке хот-догом позавтракала, там же воду и шоколадку купила. И две пачки чипсов. Сказал бы мне кто-то в детстве, что у меня однажды будет такой шикарный обед! В общем, отлично новая жизнь началась, грех жаловаться. А продолжилась – вообще обалдеть. Это были лучшие шесть… пять лет моей жизни. Минус последний год.

– Ну, это понятно, – кивнул Михаил. – То, что началось везде в марте, имитация существования, а не жизнь.

– Факинас карантинас! – резюмировал Юджин.

– Ладно, – вздохнула Джини. – Всё равно грех мне жаловаться. Вот прямо здесь и сейчас – отлично. И это мы ещё вино пить не начали. Зря!

Увидев бутылку, Диоскуры переглянулись с таким изумлением, что Джини успела загордиться, решив, что сама того не зная, унесла из невозможного осеннего супермаркета какой-то редкостный раритет. Наконец Юджин сказал: