Текст книги "Сказки нового Хельхейма"

– Томка, бля! Каква брза[21]21
  Какая быстрая (сербский).


[Закрыть]!

А Михаил спросил:

– Это же наша соседка Тома отвела вас за вином в магазин?

– Вот именно! – воскликнула Джини.

По реакции Диоскуров она поняла, что Тома, во-первых, есть. А во-вторых, с ней, даже по мнению эксцентричных лэндлордов, всё явно непросто. Значит точно можно им рассказать. И скорее, пока не передумала, выпалила:

– Пока мы с Томой шли в магазин, в городе была осень! Судя по листьям на клёнах, октябрь.

– А, ну это эз южил[22]22
  As usual – как обычно (английский).


[Закрыть], – жизнерадостно откликнулся дед.

– Тома очень любит октябрь. И вечно его устраивает, буквально на ровном месте. Если уж Тома вышла из дома, будьте уверены, непременно случится октябрь. Извините её, пожалуйста, – попросил Михаил.

– Да не за что извинять, мне-то очень понравилось, – вздохнула Джини, разливая вино по бокалам. – Только я потом думала, что мне эта прогулка приснилась. Но тогда неизбежно встаёт вопрос: откуда взялись продукты? Я же их в магазине целую гору набрала! Вдвоём несли. И они не исчезли наутро. Вино вот, сами видите… Давайте выпьем за моё новоселье, я же для этого вас позвала. И садитесь, пожалуйста. Или лучше в комнате? В любом случае, у меня есть сыр. Тоже, кстати, из того магазина, – говорила она, растерянно озираясь в поисках вилок и смысла. – Да, и самое главное, что теперь натурально сводит меня с ума. С Томой я познакомилась в кафе на первом этаже нашего дома. Она меня там накормила, а потом отвела в магазин, сказала, ей самой надо; неважно. Мы пошли в магазин через чёртов прекрасный кленовый октябрь. Там, кстати, все были без масок, так сейчас вообще не бывает! И вино мне продали, хотя было больше восьми. Я даже подумала, что с переездом проморгала, как все эти жуткие правила отменили, исправился мир. Но к сожалению нет, я потом проверяла. Везде всё как раньше, а тот магазин я не нашла. Кафе на первом этаже три дня было закрыто, я специально выходила в разное время его проверять. Но оно хотя бы оставалось на месте! А сегодня вечером вышла – нет никакого кафе. И двери нету. Вывеска ладно, её можно снять. Но так быстро заделать стену, в которой была дверь?! Я не строитель, но по-моему, так невозможно. Нет.

Диоскуры снова переглянулись. Наконец Юджин взял два бокала, а Михаил – сразу три складных табурета; впрочем, в его ручищах они выглядели максимум стопкой книг. Сказал:

– Извините, пожалуйста, за такое самоуправство. Но я предлагаю посидеть на балконе. Там очень приятно должно быть сейчас.

Фигассе «очень приятно», – невольно содрогнулась Джини, которая недавно выходила на улицу и совершенно не жаждала повторить этот опыт. Но возразить гостям не решилась. Я их пригласила, они хотят сидеть на балконе, значит, надо идти. Ладно, сами быстро замёрзнут и в дом запросятся. Они же совсем раздетые. А у меня пуховик.

Пуховик не понадобился. На балконе было тепло даже без скидок на зиму. Как прохладным июньским вечером; навскидку, плюс восемнадцать. Короче, в домашнем свитере очень приятно сидеть.

– Извините, – сказал Михаил, расставив табуреты и забрав свой бокал у Юджина. – Мы вам своей погодой уже голову заморочили, это я понимаю. Но у нас тут зимой вечно так. То одно, то другое. То Томин октябрь, то ваш очаровательный шардабас – ну, это, положим, получилось нечаянно, никто не хотел вас смущать – то наш ферсанг. Так у нас короткое лето, наступившее среди зимы, называется. Ферсанг здесь случается часто, вы извините. Просто всем слишком быстро надоедает зима!

– Надоедает зима, – бездумным эхом повторила Джини. Сняла ненужный пуховик, положила на табуретку, села сверху, как на подушку. Сердце бешено колотилось, в глазах мельтешили разноцветные яркие пятна, но при этом ей парадоксальным образом было очень спокойно и хорошо. Как в детстве у дедушки на коленях, только не на коленях. И вместо родного дедушки – странные Диоскуры-лэндлорды. А так – один в один.

– То, бля, је тако[23]23
  Так и есть (сербский).


[Закрыть], – сочувственно улыбнулся ей дед.

– Вы нас извините, пожалуйста, – вздохнул Михаил. – Тут многое странно, не только погода. Место такое. Но это хорошие странности. Вам точно понравится. Хотя лучше бы к ним привыкать постепенно. А Тома – трах, бах, и в дамки! И накормила, и отвела в магазин. Извините. Это же ужас, на самом деле. Я бы на вашем месте сошёл с ума, гадая, не сошёл ли я случайно с ума!

Джини расхохоталась, так это было точно подмечено. И сквозь смех подтвердила:

– Именно, да!

– Так вот, с умом всё нормально, – заверил её Михаил.

– Юа, бля, нот крейзи[24]24
  You’re not crazy – ты не сумасшедшая (английский).


[Закрыть]! – подтвердил дед, вызвав у Джини новый приступ смеха. И сам, страшно довольный, ржал вместе с ней.

– Даже мы с Юджином странные, вы уж нас извините, – покаялся Михаил.

– Вы отличные! – заверила его Джини. – В Вильнюсе это моя третья квартира. И дома я тоже жильё снимала, и в других городах. Жаловаться особо не на что, мне, я думаю, скорее везло. А всё равно постепенно накапливается ощущение, что квартирный хозяин всегда немножечко враг. А вы… Ну, слушайте. Если честно, вы действительно странные. Зато сразу появилось ощущение, что вы скорее немножко друзья.

– Мы, бля, не немножко! – возмутился Юджин. – А веома добри[25]25
  Очень хорошие (сербский).


[Закрыть]. Мы – вери мач[26]26
  Very much – очень (английский).


[Закрыть]! – И поднял бокал, типа за это и выпьем.

Ну, собственно, да.

Сказать, что вино было хорошим – даже меньше, чем совсем ничего не сказать. Потому что некоторые вещи оцениваются не по шкале «хорошо – плохо». И вообще ни по какой не шкале. Вино просто Было – с большой, огромной, до небес буквы «бэ».

– Я когда помидор из того магазина попробовала, заплакала, – призналась Джини. – И сейчас, похоже, зареву ещё раз. Оно какое-то… живое и настоящее? Как в детстве. Не в том смысле, что я в детстве пила вино, и оно было похоже на это. В детстве такая была вся жизнь.

– Именно, – подтвердил Михаил. – Вы очень точно сказали. Что наша Тома умеет, так это ходить за покупками. И вино выбирать!

– Так магазин, где я его покупала, и кафе, и Тома, – набравшись духу, спросила Джини, – они есть? Или нет?

– Всё сложно, вы извините, – вздохнул Михаил. – Сама Тома есть, это факт. Живёт в нашем доме, в шестой квартире. В регистре значится собственницей жилья. Платит за электричество и всё остальное; надеюсь, что вовремя, хотя лично не проверял. Кафе – когда как. Это от Томы зависит. Обычно оно исчезает, когда Тома уезжает из города больше, чем на пару дней. Позавчера она как раз уехала, ключ соседке Магде оставила, попросила цветы поливать. И вот результат! Опять всё исчезло. Мы сами поначалу каждый раз вздрагивали, но ничего, привыкли. А вот посторонних клиентов жалко. Иногда с такими растерянными лицами напротив дома стоят!

– Да уж, – вздохнула Джини. И спохватилась: – А как она из города уехала? Локдаун же!

– Ай, да пљунула је[27]27
  Плевала она (сербский).


[Закрыть] на тот факин локдаун, – отмахнулся Юджин.

Но Джини это уже и сама поняла.

– Иногда кафе неделями не работает, – продолжил Михаил. – Это нормально, просто Томе возиться лень. Но уж когда работает, мы все там обедаем. Потому что другой такой поварихи на свете нет. И продукты – ну, вы сами сказали, что плакали над помидором. И цены почти как были до введения евро, лет десять назад.

– Там фантастически дёшево, – согласилась Джини. – Она с меня два евро взяла за обед, сказала, бизнес-ланч соседям со скидкой… А тот магазин?

– Магазин существует всегда, – заверил её Михаил. – Он настоящий. Ну вы же сами там купили еду. Но прийти туда можно только с Томой. Мы и сами без Томы в этот магазин не попадём. Ох! Я понимаю, что это очень странно звучит. Вы извините, пожалуйста. Всё действительно сложно. Я не знаю, как объяснять. Давайте вы пока просто поверите на слово: вы не сошли с ума. Всё нормально. Просто здесь не совсем привычные правила жизни. Вы их понемногу узнаете – шаг за шагом, на собственном опыте. Уверен, что вам понравится. А потом можно будет подробнее рассказать.

– Ладно, – вздохнула Джини, разливая по бокалам остатки вина. – Потом так потом. В любом случае, я рада, что это у вас тут всё сложно и странно, а не я тупо чокнулась. Было бы очень обидно. С весны так стойко держалась, даже когда ввели закон ходить в масках на улицах, из окна не выпрыгнула и царицей Савской себя не вообразила, а тут на тебе!

– Да, – сочувственно кивнул Михаил. – Карантин многим испортил жизнь.

– Мою так вообще разрушил, – призналась Джини, хотя совершенно не планировала жаловаться. – Камня на камне от неё не оставил. У меня был отличный бизнес, дело жизни и, ну правда, воплотившаяся мечта! Художественная студия для взрослых, где подготовительные занятия проводятся в интернете, но самая главная часть, ради которой всё затевается – экскурсии-пленэры по Вильнюсу для маленьких групп от пяти до пятнадцати, как получится, человек. Мои ученики сюда приезжали, я их принимала, организовывала жильё, водила по городу, иногда возила в Тракай, они рисовали, я помогала, поправляла, хвалила, все были счастливы, причём в первую очередь – я сама. Дела шли отлично, я добавила к Вильнюсу Ригу, у меня там подружка живёт, помогла. И как раз собиралась ещё увеличить число локаций, несколько раз съездила в Краков и Будапешт, придумала нам маршруты прогулок, разузнала, как там с жильём; в мае двадцатого у меня как раз намечался первый тур в Краков, группа уже собралась, но… сами знаете. Жизнь закончилась. И какая-то хрень началась. Главное, я же трусиха, мнительная, тревожная, чуть что заболит, сразу думаю самое худшее, а тут о болезни вообще ни минуты не волновалась, подумаешь, великое дело, какой-то новый особо злой грипп. Чего я тогда сразу испугалась до полусмерти – что этот кошмар теперь навсегда. Что люди, поддавшись панике, уничтожат всё хорошее, что только-только появилось и начало укрепляться – многообразие новых возможностей, огромный, хотя бы отчасти открытый и сравнительно доброжелательный мир. Многие теперь говорят, что ничего и не было, кроме иллюзий, раз так легко рассыпалось. Ладно, иллюзии, так иллюзии. Всё равно с ними было здорово жить. Я бы уехала, да некуда ехать. Дома тоже примерно так, даже хуже – люди сидят по домам, если выходят на улицу, то в респираторах, всё закрыто, в парки нельзя ходить… В такой ситуации только на другую планету, если уж нельзя вернуться в свою прекрасную прежнюю жизнь.

– Не буди тужна[28]28
  Не грусти (сербский).


[Закрыть], – утешил её Юджин. – Другая планета из хир[29]29
  Is here – здесь (английский).


[Закрыть], бля. У нас.

– Иногда, – деликатно поправил его Михаил. – Не так часто, как нам бы хотелось, вы извините. И ненадолго. Но мы над этим работаем.

– Вы – дааа, – растерянно согласилась Джини и поёжилась, потому что внезапно поняла, что замёрзла. Похоже, лето закончилось. Снова наступила зима.

– Извините, – сказал Михаил, – но сейчас лучше в дом вернуться. Очень короткий у нас получился ферсанг.

– Лучше короткий, чем никакой, – невольно улыбнулась Джини, надев пуховик и складывая табурет. – Полчаса на балконе летом сидели. Это такой подарок, слов нет!

Вернулись с балкона в квартиру, и Джини вдруг заново смутилась и растерялась, как будто гости только пришли. Вино допили, что теперь с ними делать, если сами не захотят уходить? Предложить угощение? То есть, по помидору на рыло? Больше-то ничего толком и нет. Включить музыку? Или кино? Но какое? Господи, какой ужас, совсем одичала. Забыла, как надо обращаться с людьми.

– Извините меня пожалуйста, – серьёзно, почти драматично сказал Диоскур Михаил. – Я хочу задать вам довольно бестактный вопрос.

– Ох, он, бля, может, – подтвердил Юджин, по-свойски подмигнув Джини. – Хи кэн[30]30
  He can – он может (английский).


[Закрыть]!

Рассмеялись все вместе, и от этого Джини стало казаться, что они с Диоскурами уже целую вечность знакомы. Если вообще не родня.

– Вы говорили, что обучали художников, – наконец сказал Михаил.

– Любителей, – поспешно уточнила Джини, автоматически почувствовав себя самозванкой. – Взрослых людей, которые рисуют просто для удовольствия. Не профессионалов. Я не настолько выдающийся педагог.

– Это как раз не важно, – перебил её Михаил. – Вы меня, пожалуйста, извините. Но я хотел спросить не о ваших учениках. А о вас. Получается, вы – художник? Ну, раз других учили? Помогали им, исправляли рисунки. Значит, вы сами – профессионал?

– Нннууу дддааа… – почти беззвучно промычала Джини.

Чуть не расплакалась от собственной неуверенности. Это всегда было самое главное, единственное, что она о себе твёрдо знала: я – художник! А всё остальное неважно; ну или важно, но постоянно меняется, сегодня так, завтра будет иначе, а художник я – в любых обстоятельствах, что бы ни случилось, всегда.

– Я художник, – сказала вслух Джини. – Да.

– Извините, пожалуйста, – Михаил был по-настоящему сильно смущён, даже загорелые скулы запылали румянцем. – А здесь есть ваши картины? Это ужасно бестактно, я сам понимаю. Но очень хочу посмотреть.

Джини заново растерялась, хотя заранее ясно, к чему всегда приводят такие расспросы. Художник? Давай картины показывай! Естественная человеческая реакция. В конце концов, просто невежливо об этом художника не попросить.

– Есть, – наконец сказала она. – Но не картины маслом. Рисунки, графика. Если хотите, я покажу. Только как, не понимаю. Технически. Рисунки в папках, их много, а стол, сами видите, маленький. Придётся нам сесть на пол.

Сели, конечно. Джини принесла две папки с рисунками. Специально не выбирала, какие ближе стояли, те и взяла. Сказала:

– Не при электричестве их смотреть бы, конечно. Хотя вообще-то в этой квартире очень хороший свет.

– Лампе су, бля, одличне[31]31
  Лампы отличные (сербский).


[Закрыть], – согласился Юджин. И похвастался: – В простых магазинах таких не достанешь. Бат ай, бля, гот[32]32
  But I got – но я достал (английский).


[Закрыть]!

А Михаил молчал, он натурально впился в рисунки. Смотрел их, казалось, не только глазами, а всем собой. Джини даже самой захотелось увидеть, что же там такое прекрасное. Посмотрела. И ей понравилось. Всегда бывает полезно увидеть свои работы как бы впервые, заново, чужими глазами, из-за чужого плеча.

Так-то она на свои картинки с весны смотреть не могла. Не потому что они были плохи. Объективно, многие – вполне хороши. Просто теперь рисунки стали враньём. Неотъемлемой частью и документальным свидетельством счастливого лживого времени, которое казалось обещанием чего-то совсем прекрасного, словно мы все – вот буквально весь мир – берём разгон и взлетаем, уже почти взаправду летим. И чем это кончилось. Чем это, господи, кончилось. Взлетели такие одни. Лбом об бетонную стену, обработанную вонючим антисептиком. Блин.

– Блин! – сказала она почему-то вслух, чувствуя, что вот-вот заплачет. А плакать сейчас не надо бы. Перебор.

– Не буди тужна[33]33
  Не грусти (сербский).


[Закрыть], – сочувственно улыбнулся ей Юджин и стал похож на доброго святого с лубочной иконы. – Ты, бля, великий грейт артист[34]34
  Great artist – великий художник (английский).


[Закрыть]!

А фигли толку, – мрачно подумала Джини. Но всё равно ей было приятно, чего уж там.

– Вы очень глубоко понимаете наш город, – наконец сказал Михаил. – И удивительно точно его рисуете. На ваших рисунках, как в жизни главное – тени. А дома и деревья – приятное, но необязательное дополнение. Сразу ясно, что их могло бы вовсе не быть. Но, если уж всё равно примерещились, почему бы и не изобразить.

– Ничего себе, – потрясённо вздохнула Джини. – Ну вы даёте. Это то, о чём я часто здесь думала, слово в слово, когда рисовала, или просто смотрела вокруг.

– Так это видно, – кивнул Михаил. И спохватился: – Вы извините!

– Да за что же? – удивилась Джини.

– Что разгадал вашу тайну, – объяснил тот. – Мне кажется, довольно бестактно подобные вещи угадывать, да ещё и вслух о них говорить.

– Ой, нет, это счастье! – воскликнула Джини. – Все нормальные люди знают, что художников надо хвалить, мы это любим. Ну, когда хвалят, и правда приятно! И полезно, как витамин. Но на самом деле художник – не только я, многие мне то же самое говорили – ждёт понимания. Это самое драгоценное. Свидетельство, что ты в мире не настолько один, как обычно себя ощущаешь. А так очень редко бывает. Тут не обманешь. Чтобы похвалить картины, даже когда они не особенно нравятся, достаточно быть добрым, или просто вежливым человеком. Но для понимания недостаточно вежливости и доброты.

– Извините, пожалуйста, – сказал Михаил, аккуратно складывая рисунки обратно в папку. – А можно будет через несколько дней к вам ещё раз прийти, чтобы посмотреть другие рисунки? Мне трудно сразу так много. Очень сильное впечатление. Надо переварить.

– Веома, бля, моћна уметност[35]35
  Очень мощное искусство (сербский).


[Закрыть]! – встрял Юджин.

Самым удивительным было, что Джини этот его невозможный язык поняла. И загордилась ужасно. Сказала:

– Конечно, обязательно приходите! В любой день.

Просто зима

Утром Джини осознала, что вспоминает вчерашний вечер как хороший, но совершенно нормальный. Словно она всегда примерно так и живёт. Отлично посидели с лэндлордами – раздетые на балконе. В декабре, в июньскую ночь! И про соседку Тому из шестой квартиры мило посплетничали. Оказывается, когда она надолго уезжает из города, её кафе исчезает. А когда приезжает, опять появляется. Ну, с кем не бывает, ладно, понятно с ней теперь всё. И как Юджин сказал: «другая планета из хир, бля», – и сразу так стало спокойно, как будто всю жизнь чего-то такого ждала.

По идее, Джини полагалось быть в шоке – что вообще тут творится? Как? Почему? Что за бред? Я – сумасшедшая, которая ухитрилась снять квартиру у совсем конченых психов? Удачно встретились, что тут скажешь, божья рифма, такой ироничный мир. И так далее, по нарастающей – я чокнулась, все вокруг чокнулись, АААААААААА!

Раньше примерно так бы и было. А сейчас Джини только теоретически прикинула – нормальная реакция выглядит так. Но оставалась спокойной, даже не удивлялась особо, только как бы из чувства долга думала – ну, вот такие, значит, дела. И на всякий случай позвонила родителям, хотя терпеть не могла все эти скайпы-зумы-ватсапы, на звонки отвечала, конечно, а сама предпочитала писать. Но сейчас хотела услышать их голоса, увидеть лица на фоне книжного шкафа, разноцветных корешков антикварной уже Всемирки, проверить, есть ли ещё связь с прежней, старой планетой. И даже немного разочаровалась, убедившись, что да.

Пока – да.

Жизнь продолжалась, причём без спецэффектов. Ничего из ряда вон выходящего. Тома не возвращалась, чтобы отвести Джини в удивительный магазин, кафе на первом этаже дома по-прежнему не было, погоды стояли гуманные – почти безветренно, в районе нуля – но времена года не сменяли друг друга, как в мультфильме про братьев-месяцев. Короче, не другая планета, а вполне обычная жизнь; может, слегка с закосом под добрую детскую книжку про хороших дружных людей.

Один раз Джини пила во дворе кофе с соседкой Магдой – та вышла покурить с полулитровым термосом и захотела её угостить. Как-то вечером снова застала за шатким столом развесёлую компанию с грогом и бутербродами, тут же получила свою долю и с удовольствием слопала, заодно познакомилась с немцем Куртом из седьмой квартиры, прямо под ней. Немец с виду был типичным безумным учёным, каковым, строго говоря, и являлся. Он бойко щебетал на санскрите, для желающих мог перевести свои монологи на древний греческий, или латынь. С английским было гораздо хуже, Курт объяснялся примерно как Юджин, только без «бля» и вперемешку с немецким; разводил руками – мёртвые языки сильнее живых, выгоняют их из башки in den Frost, на мороз. Ладно, неважно, всё равно Курт был прекрасный, особенно когда, помогая себе пантомимой и всеми остальными соседями, уже наловчившимися его понимать, сообщил Джини, что она, если захочет, может сколько угодно топтать и грохотать по ночам, ему будет приятно. Шум – естественный спутник жизни, а лишнее проявление жизни сейчас точно не повредит.

Самым удивительным инопланетным чудом пока был тот факт, что Джини, вдохновлённая Диоскурами, снова захотела рисовать. Впервые с марта начала сразу две картинки, ни одну не закончила, после перерыва чувствовала себя неуверенно, но это как раз было совершенно неважно. Важно, что хотела и делала. Вопрос «на хрена это нужно?» – тяжким камнем заваливший проход к желанию рисовать, больше на этом пути не лежал.

Зима, осень, зима

Что Тома вернулась, Джини сообщил Диоскур Михаил. Специально ради этого позвонил ей по телефону в полдень, примерно триста раз извинился, что слишком рано, это он понимает, сам терпеть не может, когда звонят по утрам, но Тома сказала, что в кафе сегодня котлеты. Их уже через пару часов не останется, поэтому имеет смысл поспешить.

Джини ещё как поспешила. Ничего себе! Тома вернулась! Кафе снова есть! Выскочила как была, в домашней одежде, только набросила пуховик. Сердце так колотилось, словно бежала вверх по крутой лестнице, хотя на самом деле, спускалась вниз.

Кафе и правда было на месте, словно не исчезало. Такое, как в прошлый раз… ну, примерно такое, – с сомнением думала Джини, разглядывая вывеску. Прежде буквы были аккуратные, одинаково светлые на тёмном фоне, а сейчас разноцветные, вкривь и вкось; впрочем, сменить вывеску проще простого, не то что заделать и снова прорубить дверь. А кафель, – войдя в кафе, вспомнила Джини, – был бледно-жёлтый. А стал голубой. И столы нормальные, не высокие, за которыми можно только стоять. Четыре штуки, больше сюда не влезло бы. И за всеми расселись клиенты, как будто нет никакого локдауна. В помещении торжествующе, бесстыдно, преступно едят!

За одним столом сидели два всклокоченных, но расслабленных, явно только что похмелившихся мужичка. За вторым – элегантная старушка, типичная мисс Марпл, ей бы эклеры в кондитерской ромашковым чаем запивать. За третьим – соседка, лиса-чернобурка Рута с такой же тёмненькой лисичкой помладше, непонятно, то ли дочка, то ли сестра. За четвёртым тоже соседи, сразу трое – толстая Магда, немец с мёртвыми языками, коренастый Артур.

– Добрый день, – сказала Джини всем сразу. Соседи дружно помахали ей руками и вилками, к приветствию присоединились незнакомые всклокоченные мужики. Старушка ограничилась долгим внимательным взглядом, оценивающим, как мисс Марпл и положено; впрочем взгляд постепенно становился теплее, видимо, старушка пришла к заключению, что Джини сегодня ещё никого не успела отравить.

Интересно, – подумала Джини, огорчённая отсутствием свободных столов, – будет очень, или в меру неловко, если я попрошу разрешения сесть рядом с ней?

– Обедать будете, – не спросила, а констатировала Тома, выглянув из подсобки. – Не страшно, что все столы заняты, пролезайте ко мне за прилавок, я вас тут усажу.

– А так можно? – обрадовалась Джини.

– Ну так вы же мой вымышленный друг, – хмыкнула Тома. – Или я ваш? Как мы договорились? Неважно. Кто-нибудь чей-то. Значит вам можно всё.

Котлеты были как в прошлый раз, поэма мясом по сковородке, салат из юной мелкой редиски благоухал весной, даже серый хлеб, неаккуратно нарезанный толстыми ломтями, оказался таким прекрасным, что хотелось, забив на приличия и калории, умять весь батон целиком.

– Почему у вас всё так вкусно? – восхищённо спросила Джини.

Тома задумалась. Внимательно посмотрела на Джини, явно прикидывая, говорить, или нет. Наконец очень серьёзно спросила:

– Честно?

Джини слегка растерялась, потому что не рассчитывала на какую-то особую откровенность, а просто сделала комплимент. Но конечно кивнула:

– Давайте.

– Просто я демон из параллельной реальности по имени Айлидеван, – зловещим шёпотом сообщила ей Тома. – Не ужасающий, вы не бойтесь. В нашем роду ужасность приходит с возрастом, а я пока – совсем молодой дурак. Причём, что интересно, дома я обычный фуессол с пинариной нормально не могу приготовить, над моей стряпнёй даже младшие братья смеются! А в человеческом мире демонам всё удаётся легко.

– Везёт же! – вздохнула Джини. – Тоже хочу.

Нет, ну а что ещё на такое скажешь. Тома, конечно, шикарно гонит, импровизирует на ходу, а всё равно сразу становится завидно. Демоном, даже если у него в демоническом доме постоянно пригорает фуессол с этим, как его? – ну, неважно – всё равно быть демоном хорошо.

– Да, – подтвердила Тома. – Мне повезло больше, чем вам. Но вы не горюйте, может, в следующей жизни получится. Демоном довольно просто родиться, не надо иметь каких-то особых духовных заслуг, достаточно знать пару хитростей; вам пока рано об этом думать, но ближе к делу я вас научу.

– Спасибо, – улыбнулась ей Джини. – Я бы не отказалась попробовать, да.

Такая хорошая эта Тома. И гонит, как мы с Ленкой когда-то могли гнать часами, – растроганно думала Джини. – Но Ленка в Берлине, у них там совсем лютый ужас творится, натурально концлагерь устроили, то ли память предков проснулась, то ли божьи мельницы мелют так медленно, что возмездие только сейчас пришло. Ленка теперь при каждом созвоне всех проклинает и матерится, получается задушевно, но не особо смешно.

– А вот кофе у меня так себе, средненький, – призналась Тома. – Таким никого не удивишь. Хотя зёрна покупаю хорошие, не экономлю на них. Артур говорит, аппарат у меня фиговый; ему виднее, он в этом специалист. То ли торгует кофе-машинами, то ли ремонтирует и налаживает, я не вникала. Но аппарат аппаратом, а фильтр у меня получается тоже не сказать что шедевр. И в турке – вполне ничего, жить можно, не более. Наверное, кофе такой сакральный напиток, что демону с ним не справиться. Люди должны его сами варить.

– Тогда я тоже демон, – рассмеялась Джини. – Кофе очень люблю и на зёрнах не экономлю, но в любой мало-мальски приличной кофейне он почему-то гораздо вкусней.

– Ладно, держите, – Тома поставила перед ней старомодную белую чашку с синей каёмкой. – Можете не притворяться, что вы в восторге, но смотрите, не вздумайте критиковать! Я на критику всегда обижаюсь, расстраиваюсь и закрываю кафе на несколько дней. А меня и так долго не было. Завсегдатаи истосковались по нормальной еде.

– Да ладно вам, – сказала Джини, попробовав кофе. – Какая может быть критика. В половине модных кофеен засели демоны хуже, чем вы.

– Вряд ли там демоны, – серьёзно возразила ей Тома. – Я бы знала. Просто они плохо выполняют свой человеческий долг.

– Золотые слова, – согласилась Джини. – Причём не только с кофе. Сразу во всех областях!

На этом месте музыкальный автомат, всё это время молчавший, явственно вздрогнул, захрипел, зашипел и наконец запел голосом Моррисона: «This is the end». Элегантная мисс Марпл тут же вскочила и стала надевать пальто. За ней поднялись остальные клиенты. Разошлись прежде, чем песня закончилась, а Джини осталась, потому что у неё была почти полная чашка кофе и куча вопросов. А она ещё ни одного не задала.

Тома закрыла дверь, открыла форточку, села на подоконник и закурила. Сказала:

– Такие хорошие.

– Кто?

– Да все, – пожала плечами Тома. – Мои клиенты, наши соседи. И я, и вы. Не обращайте внимания, у меня лирическое настроение. Соскучилась. Неделю здесь не была. Я, на самом деле, для этого и уезжаю из города. Чтобы соскучиться. И влюбиться во всё и во всех, как в первый раз.

– Я раньше тоже за этим и уезжала, – улыбнулась Джини. – То есть, путешествия сами по себе хороши. Но возвращаться – это было отдельное счастье. Каждый раз приезжаешь и влюбляешься заново. Как же мне этого не хватает сейчас!

– Я понимаю, – кивнула Тома. – И очень сочувствую вам.

– Слушайте, – наконец решилась Джини: – А вы знаете, что кафе без вас не было? Я даже фотографировала. Могу показать пару десятков совершенно одинаковых фотографий. Наш дом без кафе, вместо вашего входа – просто стена и зашторенное окно.

– Да, – вздохнула Тома. – Это проблема. Но я не нарочно. И кафе, вроде бы, не иллюзия, люди здесь едят и уходят сытыми, я специально расспрашивала. Говорят, всё нормально, пообедав, до вечера есть не хотят. Но да, соседи рассказывают, что без меня кафе исчезает. Я поначалу грешным делом думала, они меня разыгрывают. Но фотографий видела кучу. Вряд ли все ради глупой шутки освоили фотошоп.

– Я думала, всё, приехали, спятила, – призналась Джини. – Но Михаил и Юджин сказали, ничего, ещё и не такое бывает, мы тут все странные. Ну кстати, они – точно да!

– Странные, не то слово, – подтвердила Тома. – И дом у нас странный. И место, где он стоит. Но с учётом того, в каком состоянии сейчас всё «нормальное», это скорей хорошо… Слушайте, а вам в магазин случайно не надо? – неожиданно спросила она.

– Очень надо! – обрадовалась Джини. – В тот, куда мы вместе ходили. Как раз хотела вас попросить, чтобы с собой позвали, когда соберётесь. Там всё такое вкусное было! Помидоры с рынка после тамошних как картон.

– Картон и есть, – согласилась Тома. – Я за покупками уже ходила с утра, а чёрный перец забыла. Поэтому и спрашиваю. Хотела вас попросить заодно его мне купить.

– Перец запросто, он есть в любом супермаркете, – кивнула Джини. – Даже в маленьком у нас на углу.

– Лучше из того магазина, который я вам показала. Я пряности только там покупаю.

– Да мне бы тоже лучше всё из того магазина! – вздохнула Джини. – Но я его без вас не нашла.

– Ничего, найдёте. Я вам нарисую маршрут. Хотите?

– Давайте, попробую, – неуверенно согласилась Джини. – Хотя я, конечно, тот ещё топографический кретин.

– Это просто, здесь близко, – заверила её Тома, Взяла салфетку, достала из кармана простой карандаш и принялась рисовать. – Смотрите. Переходите дорогу. Напротив нас, чуть левее арка. Там проходной двор. Через него выходите на Георгиевский, в смысле, на проспект Гедиминаса. Здесь между домами такой узкий проход в переулок, вам туда. Проспект остаётся сзади, вы идёте в направлении реки, буквально сто метров, до трёхэтажного зелёного дома. Там сворачиваете направо. Два коротких квартала, и вы у цели. Магазин будет слева, за этим углом. Обратно лучше возвращайтесь тем же маршрутом, а то заплутаете в переулках с тяжёлыми сумками, вам это ни к чему. Всё, готово, берите, идите. У вас кошелёк с собой?

– С собой, – проверив карман, подтвердила Джини.

– Вот и отлично. Перец мне не забудьте, смотрите. А! Я вам запишу.

Написала над схемой маршрута большими печатными буквами: «Чёрный перец для Томы». И какие-то цифры. Отдала салфетку, сказала:

– На всякий случай пусть у вас будет мой телефон. И ваш давайте. Вдруг я вспомню, чего ещё надо купить.

Джини вышла из кафе, сжимая в руке салфетку, не стала прятать её в карман. Уже когда перешла дорогу, сообразила, что надо было зайти домой за сумкой. Но возвращаться поленилась, решила: ладно, куплю пакет. Зашла под арку в проходной двор и только тогда осознала, что под ногами лежат кленовые листья. И деревья вокруг золотые. Томы нет рядом, а вокруг всё равно октябрь!

Теоретически Джини считала, что надо, как минимум, удивиться. В идеале – испугаться, заорать, побежать обратно в кафе и потребовать объяснений. В таких обстоятельствах это и есть нормальное поведение, – говорила она себе. Но всё равно не кричала и не бежала, а спокойно шла через двор мимо усыпанных жёлтыми листьями автомобилей, сараев и гаражей. Думала, изумляясь собственному спокойствию: ну, всё-таки не лето и не весна. Июньская ночь у меня на балконе была гораздо более странной, и ничего, пережили. А у Томы кафе исчезает. Кафе! Исчезает! Бесследно! Совсем! И тоже никто не орёт и не бегает, спокойно ждут, когда снова появится. Взрослые нормальные люди, Рута вон в школе работает, Артур наладчик кофейных машин. А тут просто осень, подумаешь, великое дело. Хорошо же, что не промозглый декабрь! Наверное, – думала Джини, – этот магазин находится не «где», а скорее «когда-то». Не в городе, а в каком-нибудь октябре.