Текст книги "Сказки нового Хельхейма"

– Карлсон? – переспросила Джини. – Серьёзно?

– Ово је прозвище[78]78
  Это прозвище (сербский).


[Закрыть], – объяснил Юджин. – Никнейм, бля.

– Потому что жила на крыше, – подхватил Михаил. – То есть, под крышей. В мансарде, как вы. Но у Вали был люк в потолке и лестница. Собственно, до сих пор есть. В хорошую погоду она часто вылезала на крышу, иногда – с бутылкой из-под шампанского, в которую, как мы потом выяснили, наливала компот или ситро. Вале нравилось шокировать общественность, но не особо нравилось среди дня пить вино. Мы, дети, её обожали. Она уже тогда была не просто взрослая, а даже на пенсии, хотя выглядела ненамного старше наших мам. Вроде, работала стюардессой, они рано выходят на пенсию. Или про стюардессу Валя придумала, а потом поверила в это сама? Неважно, факт, что пока остальные взрослые были на работе, Валя сидела на крыше, или во дворе. И много с нами возилась, особенно на каникулах. Но не как обычно взрослые возятся с детьми. Не хлопотала, не читала нотаций, вообще особо не нянчилась. Зато рассказывала удивительные истории, придумывала новые игры, книжки давала читать. У неё был Дюма в дореволюционном издании. На русском языке, с ятями, ужас вообще!

– Валя была, бля, чаробница[79]79
  Волшебница (сербский).


[Закрыть], – вставил Юджин. Который, вообще-то, навскидку, был ровесником этой Вали. Вряд ли она его нянчила. С другой стороны, Дюма в дореволюционном издании взрослый тем более должен был оценить.

– А иногда у нас во дворе происходили разные странные вещи, – продолжил Михаил. – Примерно такие же, как сейчас, только гораздо реже. Это никогда не случалось в присутствии взрослых. Ночью, когда все спят, или днём, когда во дворе были только мы и Валя. От неё никогда не прятались чудеса. Наоборот, она их как магнитом притягивала. Иногда мне кажется, что с Вали всё и началось. Но она сама говорит, здесь всегда чудеса творились. Наш двор – странное место. Как шляпа огромного фокусника, так уж нам повезло.

– И после смерти ваша Валя Карлсон стала призраком? – спросила Джинни, вспомнив, с чего начался разговор.

– Да, – кивнул Михаил. – Четырнадцать лет назад. У нас к тому времени всякие удивительные превращения творились – ну, может не совсем как сейчас, но гораздо чаще, чем в нашем детстве. И лишних жильцов в доме уже практически не осталось. Таких, в чьём присутствии не произойдёт ни черта. Даже наши родители постепенно разъехались – в унаследованные от родни квартиры, за границу, за город, кто как. А мы остались здесь; у всех были свои житейские обстоятельства, но в итоге сложилось вот так. И дружили, как в детстве. Даже крепче: вряд ли что-то может сблизить сильнее, чем совместно пережитые чудеса. Мы тогда почти каждый вечер собирались во дворе, а в дождь – под навесом на нашем, теперь уже вашем балконе. Кофе, чай, разговоры, иногда кто-нибудь приносил пироги и вино. Сидели, ждали, что нам сегодня покажут, во что превратится знакомый мир. И Валя с нами, конечно. Ни одной вечеринки не пропускала; все остальные иногда уезжали, или занимались другими делами, это было нормально, но без Вали – совсем не то. И вдруг Валя принялась с пугающей регулярностью рассуждать, как глупо умирать, когда такая жизнь пошла интересная. Поэтому она твёрдо намерена после смерти здесь задержаться и посмотреть, что будет дальше. Спрашивала, не боимся ли мы привидений, и в красках расписывала, как страшно планирует завывать. Мы надеялись, это просто так, разговоры, Валя над нами смеётся, с какой бы стати ей умирать, она на нашей памяти ни дня не болела, казалась крепче всех нас. Тем не менее, Валя действительно умерла осенью две тысячи шестого – сердце остановилось во сне, так сказали врачи Скорой Помощи. Мы горевали, конечно, хоть и понимали, что это хорошая, лёгкая смерть. И вдруг – оп-па, наша Валя вернулась на четвёртый день после похорон! Сидим вечером во дворе, и тут вдруг она появляется, вся такая сияющая и прозрачная: «Извините, что без замогильного воя, мне вас пугать почему-то совершенно не хочется, очень уж хорошо». Мы так и сели. То есть, наоборот, повскакивали! А Рутка завизжала, как в фильме ужасов, я до тех пор был уверен, что в реальной жизни люди так не кричат. Но её можно понять. По-моему, остальные не заорали только потому, что Рутка высказалась за всех нас. Чудеса чудесами, превращения превращениями, но чтобы вот так стать призраком после смерти – мы даже вообразить не могли!

– Анбеливибал[80]80
  Unbelievable – невероятно (английский).


[Закрыть]! – одобрительно хмыкнул Юджин. – Учудила, бля!

– Валя была совершенно счастлива, – улыбнулся Михаил. – Она обожала шокировать публику, и тут вдруг открылись невиданные доселе возможности! Триумф, звёздный час. Парит такая красивая над нами, бедными жертвами и говорит: «Я вот думаю, в чьём дровяном сарае мне следует завестись?» Вот тогда мы опомнились. Это же наша Валя! Из загробного мира вернулась! Какой может быть сарай? Все сразу стали такие храбрые: «Нет уж, живи у меня!» Но проблема решилась проще. Валина квартира ещё пустовала, а потом Фортунатас просто купил её у наследников. И это, конечно, им повезло! У Вали был план, то есть, много разнообразных планов, как она будет избавляться от новых жильцов. Но благодаря своевременному вмешательству Фортунатаса все уцелели и сохранили рассудок, даже поседеть никто не успел.

– Мама дорогая! – Джини схватилась за голову. – Ну и дела.

– Вы извините, – спохватился Михаил. – Я сожалею, если вас напугал. Вы не волнуйтесь, Валя не ходит в гости без приглашения. Она не вломится к вам среди ночи с замогильными стонами. Боюсь, за все эти годы Валя так и не научилась замогильно стонать.

– А с приглашением вломится? – обрадовалась Джини. – Я бы хотела с ней познакомиться. Ваша Валя – ух! Правда, я всё равно могу завизжать, как в фильме ужасов. Никогда не видела призраков и просто не знаю, как себя в первый момент поведу. Но раз Вале, как вы говорите, нравится шокировать публику, она не особо обидится, если я всё-таки заору.

– Ты зы бест, тёзка! – восхитился Юджин. – Заиста[81]81
  Действительно (сербский).


[Закрыть], бля, лучше всех на земле!

– Ну так вечером познакомитесь, – пообещал Михаил. – Правда, скорее всего, не с призраком. Валя иногда овеществляется, как я вам уже говорил. Не представляю, как это ей удаётся. Она уверяет, что ничего специально не делает, просто мечтает, как отлично было бы выпить с соседями. Или съесть горячего супа у Томы. Или выкурить сигарету. Остальную работу делает место. То есть, наш дом и двор. На самом деле, это логично. Если уж здесь овеществляются наши сны и мечты, почему бы не сбыться фантазии призрака о том, как он снова стал живым.

– Ой! – Джини схватилась за голову. – Я как-то до сих пор не подумала!..

– О чём? Эбаут вот? – нестройным дуэтом спросили Диоскуры.

– О том, что здесь могут овеществиться и мои фантазии тоже, – вздохнула Джини. – Взрослой я ничего такого не сочиняла, хороших книг и собственных приключений было достаточно, а детстве мечты у меня были одна глупее другой. Особенно королевство Джин-Джини, где я – королева. Я же, когда его выдумала, совсем маленькая была! Тёплый зимний месяц шардабас вполне удался, согласна. Но всё остальное! Нам тут такого точно не надо. Леденцовые дома, шоколадные набережные, птицы, поющие про меня хвалебные песни, и крокодилы, которые свободно ходят по улицам и пожирают всех, кто кажется мне противным. В детстве я была до ужаса кровожадная. Ой!

– Понимаю, – рассмеялся Михаил. – Сам на вашем месте содрогнулся бы от такой перспективы. Крокодилы – ладно бы, знали бы вы, какие у меня лет в тринадцать иногда бывали мечты! Но всё не так страшно. Я имею в виду, не особенно важно, что именно мы когда-то придумывали. Наши мечты и фантазии очень редко сбываются дословно, в деталях. Иногда их вообще не узнать. Часто они – просто повод, предлог, основа, за которую можно зацепиться. Как песчинка, которую моллюск превращает в жемчужину. Только вместо моллюска у нас реальность. И жемчужина – тоже реальность. Реальность всё решает сама. Но с нашей подачи. И это, конечно, такая удача, что я не представляю, как мы себе такую карму отличную организовали. Какие толпы старушек в прошлых жизнях через дорогу перевели.

– Или просто ни одной старушки крокодилом не съели, – усмехнулась Джини. – Хотя могли.

Зима, тёмный подъезд

Вечера Джини ждала, как дня рождения в детстве, предвкушая невозможный, невиданный праздник, каких до сих пор не видела даже во сне, и одновременно тревожась – а вдруг день рождения никогда не наступит, после пятого начнётся сразу седьмое июня, а шестого между ними не будет, число шесть исчезнет из календаря? Только в детстве она начинала беспокоиться и проверять календарь примерно за месяц, а теперь пришлось втиснуть все волнения и тревоги в какие-то несчастные полдня. Хоть рыдай, хоть в обморок падай от избытка и сложности чувств. Но Джини взяла себя в руки, умылась, достала из шкафа картонки-холсты, нарисовала для Руты вмёрзшие в волны стулья под невозможным небом, а для призрака Вали – вход в Томино кафе, где она, по словам Диоскуров, иногда обедает во плоти, как живая, это ли не свидетельство великой любви.

Диоскуры обещали зайти за ней ближе к полуночи. Ещё недавно Джини не поняла бы: а зачем заходить? Чтобы всем вместе гуськом спуститься по лестнице и выйти из подъезда во двор? Но когда окружающая действительность может в любой момент чёрт знает во что превратиться, лучше и правда дождаться проводников. А то, чего доброго, промахнёшься мимо нужной реальности, выйдешь в неправильный двор, где нет никакого праздника, и будешь сидеть там одна, как дура – на мокром ледяном табурете, без причудливых башен-грибов, кленовых листьев и маргариток, обычной унылой зимой.

К девяти упаковала подарки, в десять внезапно решила, что нарядная упаковка – плохая идея, соседи не станут их разворачивать во дворе, смотреть, удивляться, показывать друг другу, спрашивать: «А тебе что досталось? А тебе?» Ну уж нет, я хочу видеть их лица, слушать ахи и охи, – думала Джини. – Это моя доля, мои проценты от вклада в праздник, своего я не упущу!

Развернула картинки, полчаса искала по всей квартире специальные прозрачные пластиковые пакеты, файлы – как они правильно называются? «Мультифлора»[82]82
  Почти правильно! Мультифора оно.


[Закрыть]? Ну нет, ты бы, мать, ещё «мультифауну» выдумала. Короче, так и не вспомнила, но нашла. Отличная штука, и картинку в таком сразу видно, и, если что, защитит её от дождя.

К одиннадцати оделась, хитроумно предусмотрев возможность внезапной смены сезонов – одна на другую несколько кофт, чтобы снимать и надевать их по мере изменения мира. Ну и джинсы есть джинсы, они на любую погоду. Старые угги на босу ногу, летом можно считать их просто овчинными тапками, а зимой от мороза спасут. Поглядела на себя в зеркало и рассмеялась – нарядилась одна такая к празднику, ай хороша! Сложила подарки в рюкзак, накинула пуховик и пошла на балкон с сигаретой ждать Диоскуров. По идее, они уже скоро придут.

Погода была обычная, такая, как в декабре и положено – водяная пыль вместо воздуха, уверенный стылый ноль. А во дворе – ни намёка на подготовку к празднику. Даже электрические гирлянды никто не развесил. Тихо, темно, никого. Может, соседи передумали собираться? – заново испугалась Джини. Взяла телефон, чтобы позвонить Диоскурам, но в этот момент Михаил крикнул снизу:

– Вы готовы? Если нет, одевайтесь спокойно, мы никуда не опаздываем, не надо спешить!

– Я уже! – откликнулась Джини. И вскочила, на радостях опрокинув стул.

– Тогда выходите. Мы в подъезде вас ждём.

В подъезде было темно, хоть глаз выколи, но Джини уже привыкла спускаться наощупь. В первые дни она порывалась заменить перегоревшую лампочку, но с лампами всё оказалось в порядке, просто фотоэлемент здесь срабатывает, мягко говоря, через раз.

На этот раз не сработал, зато Диоскуры, услышав, как хлопнула Джинина дверь, включили в телефоне фонарик; нельзя сказать, что он освещал дорогу, зато призывно манил Джини вниз, как блуждающий огонёк.

– Держи, тёзка, – объявил Юджин, когда Джини спустилась, а Михаил сунул ей в руки горячий картонный стакан.

– Что это? – удивилась Джини.

– Как что? – почти возмутился Юджин. – Глинтвейн же. Божићно пиће[83]83
  Рождественский напиток (сербский).


[Закрыть]. Карштас винас[84]84
  Кarštas vynas – горячее вино (литовский).


[Закрыть], бля!

– Божично пиче! – восхитилась Джини. Попробовала и подтвердила: – Реально же божично! Самый вкусный в моей жизни глинтвейн.

– Вы когда-нибудь пили глинтвейн в подъезде? – вкрадчиво спросил Михаил.

– Нет, – призналась Джини. – Чего не было, того не было. Но портвейн однажды пила.

– Ну вот, новый опыт, – сказал Михаил. И спохватившись, добавил: – Вы извините, пожалуйста! Я понимаю, что это довольно странная церемония – пить, стоя в подъезде, в полной темноте. Но так надо, чтобы отсюда правильно выйти. Не куда попало, а туда, куда надо выйти именно вам.

– Пропуск в страну чудес, – сообразила Джини. – Как пирожок у Алисы – «съешь меня». Ну и дела! Раньше было проще, никаких пропусков. Выходишь во двор, а там уже творится какое-нибудь безобразие. В смысле, прекрасные чудеса.

– Вы извините, – вздохнул Михаил. – Иногда бывают накладки. Сегодня сложно, маршрут у каждого свой. Мы сейчас Курта только с третьей попытки правильно вывели, поэтому за вами сразу пришли с глинтвейном. Мы, слава богу, сообразительные. Вам повезло.

– Да не то слово, – подтвердила Джини. – Глинтвейн у вас вкусный – с ума сойти! Только я буду пить его медленно. Не умею залпом. Алкаш из меня тот ещё.

– Донт вори, тёзка, – просипел Юджин. – Не журимо се[85]85
  Мы не торопимся (сербский).


[Закрыть].

– Даже хорошо, что медленно, – добавил Михаил. – Я должен кое-что очень важное вам сказать.

Его голос звучал так взволнованно и смущённо, что Джини всерьёз испугалась: а вдруг лэндлорд сейчас признается ей в любви? Вот это действительно будет ужас! Катастрофа, крушение, крах. Михаил, конечно, неотразимый красавчик, как с журнальной обложки. Но всё-таки слишком странный. Какой-то не совсем человеческий. Такого даже за руку страшно взять! И к нему ещё прилагается Юджин. Совершенно чудесный дед, но странный – совсем кранты. И они вечно вместе, друг от друга даже на метр не отходят, как будто… да нет, не «как будто», – панически думала Джини, – они же взаправду сиамские близнецы! Просто срослись каким-то невидимым глазу местом. Но реально срослись!

С перепугу она выпила залпом не весь, но добрую половину глинтвейна. Остановилась, чтобы перевести дух. И только тогда поняла, что пропустила часть объяснений, Михаил всё это время торопливо, очень тихо и сбивчиво что-то ей говорил.

– …чёрт знает, почему такой эффект получился, – вслушавшись, разобрала она. – Я сама в шоке. До сих пор.

– Сами в шоке? – растерянно переспросила Джини, окончательно сбитая с толку тем, что Михаил заговорил о себе в женском роде. Это он, что ли, решил внезапно выйти из шкафа? Прямо в тёмный подъезд?

– С нами, бля, рили всё сложно, – пригорюнился Юджин. – Необјашњива[86]86
  Необъяснимая (сербский).


[Закрыть] мистика! Ту компликейтыд[87]87
  Too complicated – слишком сложно (английский).


[Закрыть], долбать-копать.

Джини рассмеялась, даже не столько от выразительной речи Юджина, сколько от облегчения. Стыдно, конечно. У чуваков необъяснимая мистика, а я признаний в любви испугалась. Тоже мне роковая красотка, ишь, привыкла с утра до ночи сердца разбивать.

– А какой именно эффект получился? – наконец спросила она. – Простите, я начало прослушала. Так увлечённо глинтвейн пила.

– Ничего страшного, – сказал Михаил. – Я всё равно был невнятен. Сам запутался в собственных объяснениях. А говорить надо прямо, начистоту. Мы с Юджином, понимаете, как совы у Линча – не то, чем кажемся. Мы вообще только кажемся! Мы, можно сказать, ваш бред. Нет никаких Михаила и Юджина. Только Людмила, хозяйка вашей квартиры. Я.

Джини ушам не поверила. И конечно решила, что неправильно его поняла.

– Кто хозяйка квартиры? – переспросила она.

– Я, – повторил Михаил. – То есть мы оба – хозяйка. Та самая Людмила Дьявайте, с которой у вас заключён договор аренды. Вполне нормальная тётка, немного постарше вас. Но примерно лет десять назад некоторым людям стало мерещиться, будто нас двое. Не одна женщина, а два мужика. А некоторым ничего не мерещится, с их точки зрения, я – это я. По какому принципу происходит разделение, я до сих пор так и не поняла. Сначала думала, старые друзья меня видят такой, какая я есть, а чужие – Михаила и Юджина. Но нет, Артур теперь тоже видит двоих. А он мой самый давний знакомый. Нас наши мамы вместе купали в одном тазу!

– А Курт, бля, видит Людмилу, – подхватил Юджин. – Хотя он недавно в наш дом переехал, всего-то фо еарз эгоу[88]88
  Four years ago – четыре года назад (английский).


[Закрыть]. А Фортунатас и Тома, бля, видят једно за другим[89]89
  Одно за другим (сербский).


[Закрыть], то так, то так.

– С соседями просто, мы тут ко всему привычные, а с новыми знакомыми нелегко. Каждый раз надо быстро сообразить, кто кого на твоём месте увидел, – подхватил Михаил. – И вести себя соответственно. Как минимум, говорить о себе «мы», а не «я». Конечно, путаница всё равно неизбежна; сейчас я уже более-менее наловчилась, а поначалу был просто кошмар. Я с тех пор на всякий случай всегда извиняюсь. Это успокаивает собеседника. Или хотя бы смешит, как вас.

– Ну да, – растерянно согласилась Джини. И повернулась к Юджину, хотя теоретически понимала, что всё равно, кого о чём спрашивать, если уж эти двое на самом деле один человек. – А вы на разных языках говорите тоже потому, что это успокаивает и смешит?

Юджин скорчил злодейскую рожу и ответил на чистом русском:

– Почему у меня такие большие зубы ещё, бля, спроси!

А Михаил объяснил:

– На самом деле, я говорю на одном языке. С вами – по-русски. Но иногда на выходе получается сбой системы. Сама себя слушаю и удивляюсь, как моя речь нелепо звучит! Может, это потому, что я синхронной переводчицей раньше работала? В том числе, кстати, с сербского. Интересный, но непонятный пока эффект. Как и всё остальное, что с нами тут происходит.

– То есть, вам тоже ничего не понятно? – изумилась Джини.

– Вот именно. За все эти годы мы поднабрались опыта, стали замечать некоторые взаимосвязи, научились сохранять невозмутимость практически в любых обстоятельствах и радоваться событиям, которые, по идее, должны бы сводить с ума. Короче, мы худо-бедно освоились в ситуации, но это не называется «понимать»… Вы допили глинтвейн?

– Ещё немножко осталось. А надо обязательно весь?

– Треба[90]90
  Надо (сербский).


[Закрыть] до дна, бля, – подмигнул ей Юджин. – Би шуа[91]91
  Be sure – будь уверена (английский).


[Закрыть]! – И рассмеялся: – Ну вот, опять!

– Ужас, на самом деле, – вздохнула Джини. – Не что допить надо, а всё остальное. Я только-только к вам начала привыкать.

– Представляю, – согласился с ней Михаил. – И очень сочувствую. Будь моя воля, не стала бы вам ничего рассказывать. И так всё сложно, а тут ещё хозяева квартиры оказались галлюцинацией. Ох, лишь бы вы не решили теперь от нас сбежать!

– Сбежать? – изумилась Джини. – Из волшебного дома, где с меня арендную плату берут рисунками? В мир победившего карантина и дорогого жилья? Что я, с ума сошла? То есть, я-то, конечно, сошла. Но в такую удачную сторону, что лучше ничего не менять.

– Спасибо! – сказала галлюцинация, на этот раз дружным дуэтом.

– Это была мучительная дилемма, – добавил Михаил. – Или признаться, что мы с Юджином вам мерещимся, или вас на праздник не звать, потому что в Сочельник я для всех одинаково выгляжу… Вы допили? Пошли. Заодно познакомимся по-настоящему. Надеюсь, я вам понравлюсь. До Михаила и Юджина мне как пешком до созвездия Ориона, но я тоже вполне ничего.

– Иначе и быть не может, – твёрдо сказала Джини, распахнув дверь подъезда. – Импосыбл[92]92
  Impossible – невозможно (английский).


[Закрыть], бля.

Зима, ярмарка

Михаил взял её за руку. Джини успела подумать: ну и чего я боялась, блин? Рука как рука, сухая, сильная, тёплая. Теперь даже немножко обидно, что он мне только мерещится и не планировал признаваться в любви.

Пока думала, дверь подъезда закрылась за ними с громким, торжествующим стуком, и Михаил её отпустил. Сначала Джини вообще ничего не увидела, такой густой во дворе был туман. Но туман то ли мгновенно рассеялся, то ли вообще был только в её глазах. Вот же двор, занесённый белым пушистым снегом, красивый, как в детской книжке, то есть, слегка чересчур. И деревья стоят нарядные, как на старой новогодней открытке, осталось развесить шары, золочёные шишки и рассадить пламенеющих снегирей. Холодно, впрочем, не было. Наоборот, теплей, чем в подъезде, не мёрзли даже уши и нос. Джини нагнулась, потрогала снег – надо же, настоящий, обжигающе ледяной. И не слипшийся талый, а пушистый, рассыпчатый, каким бывает только в сильный мороз. А по ощущениям, градусов десять выше нуля, не меньше. То ли способность мёрзнуть отключилась от глинтвейна и стресса, то ли здесь другие законы физики, снег прекрасно обходится без мороза, температура воздуха не влияет на агрегатное состояние воды.

Двор освещали разноцветные рождественские гирлянды, развешенные над подъездами и на некоторых кустах. На столе стояло большое плоское блюдо, на таких обычно подают пироги и торты, но на этом вместо угощения лежал моток проводов, среди которых светились яркие бирюзовые и оранжевые огоньки.

Джини хотела сказать: «А когда я на балконе сидела, и вы меня снизу позвали, во дворе ни снега, ни украшений не было», – но и сама сообразила, что с балкона видела какой-то другой, не праздничный двор.

Соседей за столом не было. И нигде во дворе ни души. Даже следов не оставили, не протоптали тропинки в снегу, выходя из подъездов. Чудеса чудесами, но как это так они?

– Все гуляют, – тихо сказал женский голос возле самого уха. – Но скоро вернутся. Договорились собраться к полуночи. Осталось… сейчас посмотрю, секундочку. Да, всего полчаса.

Джини обернулась к источнику голоса и в первый момент натурально оцепенела. Перед ней стояло чудовище. Хуже любого инфернального монстра в тысячу раз. Та самая классическая крепко сбитая тётка средних лет с плотно сжатым ртом-скобкой, наихудший типаж квартирной хозяйки, всю жизнь боялась их как огня.

Впрочем, рот немедленно расплылся в улыбке и сразу утратил роковое сходство со скобкой. У чудовища оказались весёлые круглые глаза цвета весеннего снега и детские ямочки на щеках.

– Извините пожалуйста, я Людмила, – сказало чудовище. И добавило низким голосом, явно копируя Юджина: – Ваша газдарица[93]93
  Хозяйка (сербский).


[Закрыть]. Хозяюшка, бля.

Джини рассмеялась от облегчения.

– Как же удачно, что мне Юджин с Михаилом на вашем месте мерещились! – наконец сказала она. – Вас я бы точно испугалась. И квартиру бы, чего доброго, даже за полцены не сняла.

– Да ладно, – удивилась Людмила. – Чего нас бояться? В смысле, меня.

– Вы с виду ужасно строгая. И живёте в соседнем подъезде. Я бы сразу подумала, что вы будете каждый день с утра пораньше приходить проверять, помыла ли я полы.

– Отличная идея! – обрадовалась Людмила. – Я бы с радостью к вам каждый день заходила, да неловко вас беспокоить. А вы подсказали такой прекрасный повод! Только с утра пораньше не обещаю. Я – классическая «сова».

– А я – вообще богема, – напомнила Джини. – Мне положено спать до полудня. А потом бутылки сдавать.

– В тапочках и с авоськой, – кивнула Людмила. – Я знаю! В моём детстве в квартире под вами, где немец, жил скульптор дядя Пантелеймонас. И регулярно так с бутылками выходил. Хотите посмотреть ярмарку? У нас есть ещё полчаса. Если скажете «нет», я сяду в сугроб и заплачу. Потому что сердце просит музыки и цветов. В смысле, ярмарочного глинтвейна. Но грех вас тут одну оставлять.

– Не надо в сугроб! – воскликнула Джини. – Естественно я хочу на ярмарку. Господи, настоящая ярмарка в Рождество! И никакого локдауна! Хотя у нас и до всяких локдаунов в Сочельник всё закрывалось уже в шесть часов. Только слушайте, я кошелёк не взяла. В голову не пришло, что он может понадобиться. Можно домой подняться? Или я потом выйду куда-нибудь не туда?

– Да чёрт его знает, – беззаботно отмахнулась Людмила. – Непредсказуемо, даже если вместе пойдём. Поэтому плюньте. На этой ярмарке добрая половина угощений бесплатно, рождественский подарок от городских властей.

– Коммунизм какой-то! – умилилась Джини.

– Да ну. Просто праздник. Обязательно должны быть подарки. В том числе, горожанам от мэрии. Этого требует ваш здравый смысл.

– Мой? – изумилась Джини.

– Да, именно. Потом объясню. Пошли.

Людмила ухватила её под локоть и повела в тот конец двора, где прежде стояли ржавые гаражи, судя по виду, скорее исторический памятник, чем рабочие помещения. Сейчас на их месте был невысокий зелёный забор с распахнутой настежь калиткой. А за ним – хорошо знакомый соседний сквер, только озарённый не как обычно одним тусклым мигающим фонарём, а праздничными огнями, от них и от снега здесь стало светло, как днём. Всюду стояли палатки и наспех сколоченные ларьки, пахло жареным мясом, хвоей, корицей, порохом фейерверков, апельсинами, сладким дымом костров, над которыми томились котлы с горячим вином и супом. Народу вокруг было на удивление много, хотя им сейчас, вроде, в церкви сидеть положено, – неуверенно думала Джини. – Религиозный же праздник. Не Новый год, Рождество.

– Помните, мы говорили про моллюска с песчинкой? – спросила Людмила. – С этой ярмаркой так и вышло. Готова спорить, вы её не заказывали. Не продумывали детали. Не мечтали долгими зимними вечерами и уж точно не были готовы душу за такое продать. Просто вас долгие годы страшно бесило, что здесь так рано всё закрывается в Рождество. Выйдешь вечером в город за праздничным настроением, а там тишина, темнота, и даже глинтвейн выпить негде. И погода совершенно не праздничная: холод собачий, а снега нет. Нелогично! В праздник должно быть наоборот. И вот результат вашего справедливого негодования…

– Моего? – растерянно переспросила Джини. – Именно моего?

– Вашего, – подтвердила Людмила. – Иначе бы мы с вами сюда не вышли. В нашем дворе такая традиция: в Сочельник каждый получает своё.

– Так значит ярмарка ваша! Это же вы меня сюда привели.

– Будьте уверены, я бы не перепутала авторство. Знаю, что говорю. Правда, асфальт здесь явно не шоколадный. И дома, насколько отсюда видно, строили не из леденцов. Эти ваши идеи, слава богу, не прокатили. Но совершенно не удивлюсь, если где-нибудь за кустами в сугробе на всякий случай спрятался крокодил.

Джини не хотела, а рассмеялась. И почти невольно огляделась по сторонам в поисках гипотетической жертвы. Но ни одного противного прохожего не нашла. Наоборот. Вроде, люди как люди, не принцы с принцессами и не волшебные феи, как ей грезилось в детстве. Даже не особо нарядные. По многим видно, что живут где-то рядом и выскочили, накинув куртку поверх домашней одежды, чтобы купить подарок, сласти к столу, мандарины на утро, или тяпнуть на свежем воздухе стаканчик вина. Но какие же они были прекрасные! Каждый – сам себе праздник. А в сумме – по-настоящему праздничная, счастливая, расслабленная толпа.

– Крокодил пойдёт спать голодным, – наконец сказала она. – Как же жалко, что все они выдуманные!

– Кто? – рассеянно переспросила Людмила.

– Люди вокруг. Я бы хотела жить среди них. Но они же скоро исчезнут, я правильно понимаю? Потому что на самом деле их нет.

– Да чёрт их знает, – улыбнулась Людмила. – Я наваждений за свою жизнь навидалась – ну, сами прикиньте. За сорок-то с лишним лет. Так вот, они разные. Иногда сразу ясно, что просто картинка, настоящей жизни за этим нет. Иногда – что-то вроде кино, в котором снимались живые актёры, но о том, что они за люди и как живут между съёмками, фильм представления не даёт. А иногда – как в Томином городе, настоящая жизнь. Настолько реальная, что можно ходить туда за продуктами в магазин. И если верить моим ощущениям, эта ваша ярмарка примерно такая же. Вполне объективно есть. Жизнь для здешних людей продолжается вне зависимости от того, видим мы их или нет. С их точки зрения, это мы с вами скоро исчезнем. Потому что на самом деле нас нет!

– Но мы-то есть, – уныло возразила Джини. Этот факт её сейчас совершенно не радовал. Лучше уж пусть все эти люди останутся, раз у них так отлично получается быть.

– Есть, – легко согласилась Людмила. – И мы, и они, и ещё куча всякого разного, включая такое, чего мы не можем вообразить. Зато мы можем выпить глинтвейна. Вам понравился тот, который я в подъезд приносила?

– Очень!

– Отлично. Я запомнила, где его наливают. Идём.

Джини молча кивнула и пошла за Людмилой по протоптанной среди сугробов тропинке. Пить придуманный, невозможный, сваренный в объективно существующем вымышленном пространстве настоящий Шрёдингеров глинтвейн.

Остановились возле занесённой снегом палатки, где орудовал долговязый молодой человек в лёгкой куртке с рукавами до локтя и штанах, обрезанных до колен. Холодно ему явно не было. Да и вряд ли могло. Джини сама сейчас бы разделась с радостью, но не хотела таскать в руках пуховик, поэтому просто его расстегнула и закатала рукава так высоко, как смогла.

Длинный сразу же, без вопросов – и так понятно, зачем пришли – зачерпнул из котла здоровенным половником и выдал Джини картонный стакан, над которым клубился сладкий пьянящий пар. Такой же получила Людмила. О деньгах им действительно слова никто не сказал.

– Зелёный флажок, – шепнула Людмила.

– Что – зелёный флажок?

– Над этой палаткой развевается, видите? И ещё над многими. Обозначает бесплатное угощение. Я разведала, когда ходила за глинтвейном для вас.

– А как вы сюда без меня попали, если это моя реальность? – спросила Джини. – Может быть, она всё-таки ваша? А то совсем непонятно, и не сходится ничего…

– Ещё как сходится! – рассмеялась Людмила. – Я же тут сегодня хозяйка. Не только на вашей ярмарке, на всём празднике целиком. Это была моя мечта, очень давняя, чуть ли не с детства – чтобы в Сочельник каждый попадал из дома в собственную реальность, а потом возвращался оттуда с гостинцами к общему столу. Редкий случай, когда вышло именно так, как было задумано. Один к одному! Но я очень тогда постаралась. Целыми днями только об этом и думала. Можно сказать, непрерывно молилась – молча, на всех языках, которые знаю, сама не зная, кому. И всё получилось! Поэтому нынче мой вечер. В Сочельник я всё могу. За это и выпьем!

– За то, что вы всё можете? – невольно улыбнулась Джини.

– Вот именно! – энергично кивнула Людмила. – Очень это дело люблю.

Чокнулась с Джини, причём звук получился звонкий, как будто стеклянные бокалы соприкоснулись, а не картон об картон.

– Специальный звонкий картон для уличных праздников, – объяснила она. – Смешная идея! Готова спорить, что ваша.

– Ой, и правда, – вспомнила Джини. – Действительно же моя. Каждый раз, когда выбиралась на пикник, возмущалась, почему человечество до сих пор не изобрело картон, или пластик, который приятно звенит.

– Ну вот видите, теперь всё в порядке, – сказала Людмила. – Хорошо стали жить. – И спросила длинного, который стоял у котла в ожидании новых клиентов: – А у вас нет какой-нибудь тары побольше? Я соседей вашим глинтвейном хочу угостить.