Текст книги "Игра Лазаря"

Когда Умар упал, и на берег вернулся покой, из леса вышли четверо мужчин. Все они были одеты в черные «марафонские» комбинезоны, внешний вид которых свидетельствовал о немалом сроке службы для своих владельцев. Манжеты на рукавах и брючинах были грубо оторваны, той же участи подверглись воротники (как потом узнал Лазарь, именно туда вшивались радиомаячки). Внешний облик самих мужчин был под стать одежде: грязные спутанные бороды, заскорузлые лица, грубые руки чернорабочих. На запястье у каждого болталась ржавая цепь с обручем на конце, переделанная в некое подобие пращи.

Автохтоны…

Однако сами автохтоны предпочитали именоваться «участниками „Марафона“». И это настораживало. С точки зрения Лазаря, считать себя таковыми в их положении было все равно, что называть Мухаммеда Али действующим боксером-тяжеловесом. С первых минут общения с автохтонами Лазарь (как и все остальные, включая Донгана с его наглухо заплывшим правым глазом) понял одну простую вещь – все четверо безумны, как мартовские зайцы. Сумасшествие светилось в их горящих фанатичным блеском глазах (точь-в-точь как в уцелевшем глазе Сета на «минном поле»), дичинкой звенело в голосах. О безумии автохтонов свидетельствовало не отчаянное желание быть участниками «Марафона», а искренняя вера в то, что они таковыми являются. Эта полная неспособность усомниться в своих убеждениях и отличала их от нормальных людей. Своими пращами они изо дня в день убивали мелкую лесную дичь себе на пропитание, без конца болтая об Ангелах, Алтарях и грандиозных планах на будущее – после победы на «Марафоне».

Спорить с безумцами, да еще вооруженными, никто не хотел, поэтому в ответ на маниакальные россказни автохтонов команды тринадцать и пятнадцать только кивали. В некоторых местах приходилось подыгрывать (особенно когда кто-то из мужчин поворачивал голову, чтобы перекинуться парой фраз с несуществующим Ангелом), но угрызений совести по этому поводу никто не испытывал. Пытаться переубедить безумца – ни это ли верх безумия?

Вдохновленные схожими идеалами, автохтоны довольно лояльно относились к действующим участникам «Марафона» и даже время от времени помогали по мере сил, при условии, что их вмешательство останется незримым. В основном вся помощь сводилась к разнообразным ловушкам, расставленными почти по всей полосе, и, в крайне редких случаях, неожиданным атакам из тени.

Вступить в открытую конфронтацию с Бельфегором и Ко автохтоны решились ввиду особого обстоятельства – их привлекло оружие. Четыре заряженных револьвера (а в карманах Леонарда и Лилит отыскалось три коробки с запасными патронами) просто так на земле не валяются. Зыбкой надежде Лазаря разжиться хоть одним из них не суждено было сбыться – автохтоны забрали все. Но был в этом и плюс. Крайне довольные сорванным кушем, автохтоны предложили измученным, мокрым и продрогшим (а в случае с Донганом еще и избитым) «братцам» и «сестрицам» (почему-то меж собой они пользовались исключительно таким обращением) заночевать у них в лагере.

Как оказалось, четверо бородачей представляли лишь малую часть многочисленного сообщества психов, бегающих по этому заповедному психдиспансеру черт знает с каких времен. Автохтоны сбивались в крошечные племена (по семь – десять человек каждое) и постоянно перемещались по полосе от юга до севера – безостановочные поиски Алтаря требовали кочевого образа жизни.

Лежащих без сознания «охотников» решено было оставить как есть. Донган предлагал пустить каждому по пуле в голову, но автохтоны и Яника почти в один голос сказали «нет!». Автохтоны пожалели боеприпасов, Яника – людей.

Подбадриваемый мыслью о скором и безопасном ночлеге, Донган нашел в себе силы встать и идти дальше. Автохтоны внимательно проследили за тем, чтобы Ангелов посадили обратно на цепь, где им и положено быть, и лишь потом повели за собой вглубь леса. На местности, прочесанной и изученной вдоль и поперек за годы бесплодных брожений, они ориентировались отменно. Чтобы сохранять свои перемещения в тайне от устроителей «Марафона», автохтоны прорубали в лесу своеобразные «тропы» – выводили из строя определенные камеры таким образом, чтобы обеспечить цепочку слепых зон. Поврежденные камеры исправно заменялись новыми, поэтому «тропы» приходилось регулярно изменять.

Шли долго, хитрым извилистым маршрутом. Автохтоны то и дело задирали кверху головы, ориентируясь по разбитым камерам на деревьях (их выдавал потухший глазок прожектора), как по звездному небу. Трижды обходили расставленные на пути ловушки: еще одно «минное поле» из кольев, настоящую волчью яму и натянутую под ногами веревку, приводящую в действие неизвестное орудие смерти.

Пару раз на Лазаря накатывало иррациональное чувство тревоги. Вот сейчас из чащи повыскакивают бородатые соплеменники, свяжут их по ногам и рукам, подвесят на жерди и дальше понесут уже в качестве ужина. Судя по тому, как озирался по сторонам Марсен, мальчишку терзали те же опасения.

Спустя полчаса автохтоны замедлили ход. По их перешептываниям Лазарь понял, что они почти на месте. И не ошибся. Через пару минут вся компания спустилась в небольшой овраг, буйно поросший со всех сторон кустарником. Внизу царил почти кромешный мрак – все камеры вокруг были выведены из строя. Лагерь автохтонов находился на самом дне. Шесть наскоро собранных из жердей и веток шалашиков вокруг маленького костерка, едва заметно мерцавшего в специально вырытом углублении в земле. Над огнем закипал чугунный котелок.

На звуки шагов из шалашей выскочили двое вооруженных пращами бородачей. Пузатый мужик лет тридцати и высокий парень лет на десять моложе. Прибытие в лагерь чужаков вызвало у них волну негодования, которая быстро схлынула, едва им предъявили четыре револьвера и коробки с боеприпасами в качестве платы за ночлег.

В ту секунду Лазарь думал, что более жалкого зрелища сроду не видывал. Шалаши, котелок и шестеро вооруженных оборванцев, свято веривших, что их здесь как минимум вдвое больше, – вот и все племя.

Оружие автохтонам очень понравилось. Они расхватали револьверы, разделились на две команды и принялись играть в «войнушку», бегая по лагерю и гогоча, как большие дети. Племя пребывало в настолько благодушном настроении, что четверо из них даже согласились потесниться, освободив захожим марафонцам пару шалашей. Перед сном автохтоны разделили с гостями пахучую похлебку из зайчатины – по нескольку ложек досталось каждому – и организованно разошлись по шалашам, отрядив одного дозорным. Вооруженный новеньким револьвером мужчина с довольным видом умчался в лес.

Костер медленно догорал. Мирно потрескивали в яме красно-оранжевые головни. Лес горел над оврагом неприятным электрическим светом. Лазарю казалось, что они очутились на дне большой черной воронки посреди ночного Лас-Вегаса, из которого разом сбежали все туристы. Вокруг царила неповторимая лесная тишина: жужжали бесчисленные летающие насекомые, оглушительно стрекотали сверчки, то и дело раздавались диковинные неопознанные звуки – то ли вздохи совы, то ли пыхтение ежика. Не было слышно людских криков – и то хорошо.

Перед сном все пятеро забрались в шалаш Донгана и Хеспии обсудить план на завтра. Зажгли фонарики, и внутри сделалось очень уютно. Лазарь взглянул на часы – со старта минуло чуть больше четырех часов. Подъем назначили в шесть утра, уходить решили по-английски. Марсен предложил попробовать стянуть у автохтонов пару револьверов, но эта идея была единодушно отвергнута Лазарем и Яникой. Лазарь не хотел рисковать мальчишкой, Яника… черт знает кем боялась рисковать она, но точно не Марсом. Почему-то Лазарь был в этом уверен.

С «легкой» руки Лилит Донган отключился почти сразу. Здоровяк вытянулся на хвойной подстилке и захрапел во всю глотку, периодически подергивая во сне окольцованной кистью. Больше спать никому не хотелось – адреналин от недавнего перевозбуждения еще кипел в крови. Марсен остервенело шлепал кишевших в шалаше комаров, остальные помалкивали.

Потом Яника осторожно тронула Хеспию за руку и спросила:

– Давно вы вместе?

Хеспия оторвалась от созерцания собственных колен и с сомнением посмотрела на подругу по несчастью. Удостоверившись, что вопрос адресован ей, решила уточнить:

– Ты про Умара?

– Нет, она про Страшилу, Железного Дровосека и Волшебника страны Оз, – уколол Лазарь. – Как «подцепил» тебя наш побитый храпун, мы все видели.

Ему нравилось, каким взглядом смотрела на него Хеспия. Нежная безобидная ярость делает красивую женщину еще привлекательней.

– Чуть больше двух месяцев, – наконец, ответила Хеспия.

Лазарь приподнял брови. По словам Дары, в официальном смысле их отношениям с Ником не было и трех недель, но в своем инсоне Ник брал отсчет с самого момента знакомства. Интересно.

– Как вы познакомились? – продолжала допрос Яника. Она подкатывалась мягким, успокаивающим голосом, как бы напоминая: «Я друг, мне можно верить».

– Сейчас я не готова об этом говорить, – уклонилась Хеспия.

– Тебе надо выговориться. У тебя теперь белые крылья, помнишь? Осталось освободить душу.

– Абрр-хх… – всхрапнул Донган, конвульсивно дернув рукой. – Автохто-оны…

Цепь натянулась; на другом конце Хеспия вздрогнула. Скользнула по спутнику взглядом и вернула его туда, где ему было уютней – на Янику.

– Первый раз мы встретились в автобусе, – призналась она и вдруг улыбнулась. – Я первая его заметила. Жуткая давка была. Он мне ногу отдавил, но не обратил внимания. А может, обратил, да виду не подал.

«Он не просто не подал виду, – подумал Лазарь, – он сделал это нарочно». Посмотреть бы на реакцию Дары, окажись она здесь. Интересно, вспомнила бы она хоть что-то? Дарения местного розлива определенно помнила, но это ровным счетом ничего не значило. Идеализированная проекция возлюбленной, смазанная личностным восприятием самого Ника, и ее реальный прототип – две большие, иногда полярные разницы.

– Он даже не взглянул на меня. Зато я рассмотрела его хорошо. Мы сошли на одной остановке, двинулись в одном направлении, и тут я поняла, что мы учимся в одном универе. Я шла за ним до самых дверей, а когда вошла внутрь – уже была влюблена в него по самые уши.

– Ого! – присвистнул Марс. – Я думал, так только в кино бывает.

Хеспия обвела присутствующих смущенным взглядом:

– Ну, все Ангелы в крайней степени влюбчивы. Это общеизвестно.

Лазарь едва не крякнул от удивления. Он еще допускал, что Дара трепала Нику про «любовь с первого взгляда» (такое вполне в ее духе), но он никогда бы не поверил, что брошенные в дофаминовом пылу слова можно вот так дословно истолковать. Этот парень либо законченный романтик, либо полный идиот – без разницы.

– Оказалось, раньше мы часто встречались в школьной столовой и в аудиториях, – продолжала Хеспия. – Знаете, когда следишь за мухой, очень легко просмотреть слона.

– Поясни, – попросила Яника, – что ты имеешь в виду?

Хеспия ненадолго задумалась, подыскивая подходящий пример.

– Ну вот у Умара есть машина. Красивая синяя «Нива». Когда мы начали встречаться, я шла по улице и все время удивлялась – сколько таких точно «Нив» ездит по городу! А ведь раньше я их в упор не видела. Понимаешь? Удивительно, как много всего человек не замечает, пока это не касается его напрямую.

Лазарь недоверчиво скривил рот:

– Красивая «Нива»?

Хеспия отмахнулась и продолжала:

– Когда я прозрела, то поняла – он, как и я когда-то, тоже не видит меня. Смотрит сквозь, будто я прозрачная. Надо было что-то делать. Как-то заставить обратить на себя внимание. Но я не решалась просто подойти и заговорить. И тут меня осенило…

– Баррхх-хх… – сказал Донган и перекинулся на бок.

Рука с цепью оказалась погребена под ним, так что Хеспии пришлось подсесть ближе, чтобы серебряный браслет не передавливал запястье.

– Я пришла к нему посреди ночи. Прямо домой. Когда открыла дверь и вошла в спальню, он лежал в кровати. Небо было почти беззвездным, но за окном горел фонарь, так что света в комнате хватало. Он лежал на спине совсем неподвижно, будто примерз к кровати. Глаза открыты. Он следил за каждым моим движением. Я ему ничего не сказала, а он ни о чем не спросил и вроде как совсем не удивился моему приходу. Мне показалось, он ждал меня каждую ночь, как люди ждут дождя или восхода солнца. Я прошла на середину комнаты, сняла с себя всю одежду выше пояса и осталась топлес. А он все молчал – только дыхание участилось… И тут я показала ему крылья. Когда они расправились у меня за спиной, он вздрогнул. Потом приподнялся на локтях и, наконец, увидел.

В шалаше стало совсем тихо. Лишь мягкое нёбо Донгана продолжало безостановочно сотрясать воздух.

– Что ж, – первым пришел в себя Лазарь, – все логично. Именно так и поступают, когда боятся заговорить с объектом воздыханий. Уверена, что его заинтересовали твои крылья, а не… ну, не знаю, верхняя часть грудной клетки?

Хеспия покачала обворожительной головкой и улыбнулась.

– Стремная история, – заявил Марс. – Как ты в дом-то попала? А если б тебя предки спалили?

Однако Янику беспокоило другое:

– Что было дальше? – спросила она.

– Ничего, – пожала плечами Хеспия. – Он проснулся.

Марсен выпучил глаза:

– Так ты во сне к нему приходила? Вы и такое можете?

«Они и не такое могут», – подумал Лазарь. По собственному опыту он знал – сны порой способны ненадолго менять сознание, особенно сны эротического порядка. Эффект временный, но за это время можно убедить себя в чем угодно.

– Готов спорить, что сон получился мокрым, – заметил он.

Улыбка Хеспии стала шире:

– На следующий день мне нужно было ненадолго смотаться домой к подруге. Умар предложил подвезти туда и обратно. Я согласилась. Когда мы уже обувались, чтобы ехать назад, я повернулась к нему спиной, наклонилась и обнажила часть поясницы. Я хотела показать ему мои крылья наяву… чтобы закрепить эффект, так сказать. Умар и тогда ничего не сказал, и я забеспокоилась – увидел ли? А когда обернулась, все уже было написано у него на лице.

«А вот это ложь, – подумал Лазарь. – Если Дара не лукавит, первый шаг был за Ником. Но зачем Хеспии лгать? Здесь? Сейчас? Неужели Ник лжет сам себе?»

– А ты уверена, что Умара впечатлили именно крылья, а не… ну, скажем, нижняя часть твоей поясницы?

Хеспия игриво рассмеялась. Никогда в жизни Лазарь не слышал ничего сексуальнее.

– Уверена. Я просто сняла шоры с его глаз, и он, наконец, увидел меня. По-настоящему увидел. Я стала для него удивительным открытием, как…

– …синяя «Нива», – домыслила Яника.

Обе девушки – бессмертный Ангел и смертный человек – обменялись солидарными взглядами. Лазарь почти видел искры полного взаимопонимания, летящие по визуальному контакту, как по электропроводам. И искры эти совсем ему не нравились.

– Ты, наверное, с каждым потенциальным хозяином проделываешь такие штучки? – спросил он, когда девушкам надоело любоваться друг другом.

– Нет, – мгновенно отреагировала Хеспия. – Умар – мой первый.

Снова ложь. Ник знал, что Дара несвободна, – потому и не решался подкатить раньше. Лазарь никак не мог понять причину его самообмана, и это бесило.

– Да брось! Неужели за свою долгую бессмертную жизнь ты так ни разу ни с кем и не… спуталась?

Яника недовольно потянула носом. Марсен захихикал.

Хеспия мрачно уставилась на Лазаря:

– Если думаешь, что мне сто лет, то ошибаешься. Мы рождаемся, живем, старимся и умираем, когда приходит срок, как и все остальные люди. Наше бессмертие – что-то вроде временного иммунитета к насильственной смерти. Чтобы другим было легче…

– …играть нами, – снова угадала Яника.

Они заканчивали друг за друга фразы, и это бесило еще больше.

– Да брось, – сказал Лазарь, – парень наверняка прошел жесткий конкурсный отбор. За билетами на просмотр твоей обнаженки небось очереди выстраиваются.

Донган пошевелился, закряхтел. Взгляд Хеспии переметнулся к нему, но Лазарь не остался без внимания. Яника грозно смотрела на него исподлобья, сжав губы в ниточку.

– Перестань, – потребовала она. – Она же сказала, что влюбилась в него с первого взгляда.

Лазарь поднял указательный палец:

– Не верь половине того, что видишь, и ничему из того, что слышишь. Первое правило… – Он едва не сказал «инсона», но вовремя опомнился: – Этого мира. Как и любого другого.

– Хеспиа-а… – бормотнул во сне Донган. – Ты все вреш-ш-шь…

Хеспия дернулась, словно по цепи пропустили электрический ток. Спящий напарник поглотил все ее внимание, так что завязавшейся перепалке между Лазарем и Яникой не досталось ничего.

– Вот тебе другое правило: ум всегда в дураках у сердца, – сказала Яника, возвысив голос. – Потому-то тебе никогда этого и не понять, ты ущербный, черствый, циничный неудачник!

У Марсена отпала челюсть.

– Не…на…ви…ж-ж-ж… – шипел Донган. – Ш-ш-ш…

– Ой! – Лазарь моргнул. – Ты это про того неудачника, который рискует жизнью ради подневольного, бэушного, никому не нужного куска мяса, которому и жить-то осталось столько, что кукушке прокукукать стыдно?

– Не строй из себя благодетеля! – Яника уже почти кричала. Припухлые губки снова налились кровью. – Ты делаешь это для себя – развлекухи ради! Потому что нормальные человеческие отношения навевают на тебя скуку. Представляю, какая это тоска – каждый день изображать чувства, в которые не веришь и никогда не верил.

Лазарь не знал, зачем она делает это, но чувствовал, что она добилась своего, – теперь и он разозлился.

– Тебе видней – это не я здесь корчу хорошую мину при плохой игре. Форму своего нынешнего существования ты выбрала сама. Но притворяешься, что это не так. Что тебе ее навязали. А злость срываешь на мне!

– Только не жалуйся, тебе же это нравится!

– Только если за этим маячит бурный примирительный секс!

Они уже открыто орали друг на друга, позабыв обо всем на свете.

– Эй, вы чо? – Марс безрезультатно качал обоих за плечи. – Слышь, кончайте…

– Признайся, Лазарь, ты специально этого добиваешься! Сначала идешь против здравого смысла, нарушаешь все возможные правила, срываешь запретный плод. А потом страдаешь от последствий. И делаешь это с наслаждением! Как же глубоко нужно вонзить в кого-то «заточку», чтобы из человека, больше всего на свете презирающего боль, превратиться в законченного мазохиста?

Кровь бросилась Лазарю в лицо. Яника сболтнула лишнее – Марс уже озадаченно разглядывал его. От злости у Лазаря скрутило живот. Он уже собрался ответить ей – так едко, чтобы потом пришлось об этом жалеть, но лишь беспомощно надул щеки и со свистом выпустил наружу воздух. Впервые в жизни он потянулся за словом в карман и нащупал там пустоту.

Поднявшийся шум медленно, но верно вырывал Донгана из объятий Морфея. Здоровяк тяжело засопел, перевернулся обратно на спину и зашевелил разбитыми губами. Запекшаяся кровь напоминала подсохшее вишневое варенье.

– Пожалуйста, перестаньте! – взмолилась Хеспия, хватая Янику за руку. – Он вот-вот проснется! Вы уйдете, а он потом всю ночь не даст мне покоя. Если он начнет домогаться, я с ума сойду. Прошу, хватит. Уходите. Уходите!

Втроем они выползи наружу, оставив Хеспию наедине с ее страхами. Автохтоны спали – отовсюду слышался здоровый беззаботный храп.

– Вы чего там устроили? – недоумевал Марс по пути к шалашу. – Я думал, еще чуток – и в глотки друг другу вцепитесь.

– Я – Ангел, вы – мои похитители, – напомнила Яника. – Вошла в роль и не смогла остановиться.

Она старалась говорить как можно беззаботнее, но все равно не смогла скрыть звенящие нотки напряжения в голосе.

– Аналогично, – поддержал Лазарь. Под кипящим котлом злости выключили конфорку. – Вогнала меня в роль, а я чуть не вогнал в ответ. Наш юный Станиславский поверил?

Марс выкатил нижнюю губу:

– Не знаю, кто это, но вам двоим этот тип точно бы поверил.

Перевалило за полночь. В спертом воздухе витали типичные больничные запахи хлорки, спирта, медикаментов, нестираного белья. У потолка неприятно жужжали пожелтевшие люминесцентные лампы. Шаги на пустынных лестничных маршах отдавались шаркающим эхом – Лазарь и Яника уверенно вели Марса на второй этаж травматологического отделения Центральной городской больницы им. Семашко. Обоим уже приходилось бывать здесь прежде, а теперь вот пришлось и Сенсу.

Дара встречала их в коридоре. Издав странный истерический писк, вскочила с ободранной лавки и бросилась им навстречу. Заключила Янику в крепкие объятия и ударилась в сбивчивые объяснения, какой это был ужас, ужас, ужас! Заостренное личико покраснело и оплыло, как после долгой истерики. Воспаленные глаза плакали, но без слез.

Из кабинета старшей медсестры вышла задумчивая Айма. Чеканя шаг по трескучему линолеуму, японка пересекла пустой коридор (время было позднее, и все пациенты уже лежали в палатах) и подошла к остальным. Выдав всем по синему целлофановому шарику, она деловито пояснила, что уговорить Валентину Егоровну пустить всех к Сенсу стоило неимоверных усилий, что выбить удалось всего двадцать минут и что надо немедленно свернуть все разговоры и развернуть бахилы, дабы не создавать ей лишних проблем.

В этом была вся Айма – первым делом расставить акценты на своих заслугах, а потом весь день ловить ртом благодарные взгляды. Избежать язвительного замечания от Лазаря ей помогла лишь подплывшая косметика на раскосых глазах.

Палата Сенса оказалась виповской: две пустые койки, телевизор, холодильник. Сюда его определили временно – пока не освободится свободная койка в общей палате. Из-за страшного гололеда травматологии всего города буквально ломились от бесконечного потока «поломанных» граждан. По словам Аймы, им вообще крупно повезло, что их пустили на порог.

К чести Сенса, свое место в потоке он занимал вполне заслуженно. Три сломанных ребра, трещина в левой бедренной кости, надломы обоих предплечий, перелом трех пястных костей и двух пальцев на правой руке. Все это сбрызнуто бесчисленным количеством ушибов разной степени тяжести там, где руки не успевали закрывать туловище от соприкосновений с железной арматурой.

Навещать Сенса, скованного гипсовым коконом и «приплющенного» обезболивающими, казалось Лазарю пустой тратой времени. На трагический пересказ Дары о том, что довело Сенса до жизни такой, главный герой истории реагировал вяло. В лучшем случае оглядывал друзей пьяными глазами и слабо улыбался, изредка вставляя нечленораздельные звуки. Судя по тому, с какой охотой он шел на контакт, ораторские способности Аймы и сговорчивость старшей медсестры не вызывали в нем ничего, кроме грусти по украденным двадцати минутам сна. Здесь они с Лазарем совпадали во мнениях.

Единственным, что удерживало Лазаря в палате, была сама история. Его буквально разрывало от нетерпения сопоставить события в яви с драмой, развернувшейся на берегу безымянной реки внутри инсона Ника. Все свои догадки по этому поводу он решил на время придержать.

По словам Дары, сначала все шло по плану. Как и было условлено, она позвонила Нику и назначила встречу на шесть вечера в коттедже. Ровно в шесть тот стоял на крыльце и давил пальцем на кнопку звонка. Дверь открыла баба Ната – специально прирученная бабулька, согласившаяся сыграть эту маленькую роль исключительно из чувства глубокой симпатии к Инь и Ян. Все, что от нее требовалось, – сообщить Нику, что «Сонечки еще нет дома», но не приглашать его подождать внучку за чашечкой чая.

В машине Ник проторчал больше двух часов. Все это время Айма следила за его состоянием из окна второго этажа. То, что она оттуда видела, Дара пересказывала с нотками сострадания в голосе.

Каждые пятнадцать минут Ник выскакивал из машины на середину дороги и жадно выкуривал сигарету, задумчиво щурясь вдаль. К исходу второго часа сигареты кончились. Тогда он стал выпрыгивать на улицу просто так, чтобы померить шагами дорогу, поминутно вглядываясь в горизонт. Когда во время одной из таких вылазок на водительской дверце «Нивы» осталась глубокая вмятина от ботинка, Айма поняла – клиент достиг кондиции.

Дальше тоже как по нотам. Белая «шестерка» Сенса подъехала к дому в половине десятого. В течение пяти следующих минут из машины никто не выходил, но двигатель продолжал работать. Потом он заглох, дверцы открылись, и Сенсор с Дарой одновременно вышли наружу, лучисто улыбаясь друг другу через крышу. На улыбках Лазарь особенно заострил внимание, режиссируя эту маленькую пьесу. Они-то и стали для Сенсора роковыми.

Ник вылетел из «Нивы» в совершенно невменяемом состоянии. Это вроде как тоже входило в план, хотя и выглядело так, словно все они немного перестарались. Ник стремительно обошел машину сзади и вынул из багажника стальную арматуру в два локтя длиной. Последние сомнения отпали – они перестарались.

Дальше начался сущий кошмар, в детали которого Дара не хотела вдаваться. Ник набросился на Сенса, размахивая во все стороны своей железякой. Дара пыталась встать между ними и сама пару раз чуть не схлопотала. Из дома выскочила Айма, но это мало чем помогло. Если бы не подоспевшие вовремя соседи, вынудившие Ника ретироваться в машину и на безумной скорости умчаться в ночь, неизвестно, в каком крыле и на каком этаже ночевал бы сегодня Сенс.

Закончив свой рассказ, Дара еще раз потребовала от Лазаря подробно и в деталях изложить ей все, что он делал и говорил Нику с того момента, как они с Яникой покинули дом через черный ход в котельной, перелезли через забор на соседский участок и отправились к машине Ника с дипломатической миссией. Ей было просто необходимо еще раз убедиться в праведности своего гнева, чтобы потом с чистой совестью возненавидеть Ника за то, что он сделал, не мучаясь сомнениями относительно того, что мог сделать Лазарь.

Пришлось повторить.