Текст книги "Игра Лазаря"

Тишина. Тишина давила на уши и сплющивала мозг. Тишина сводила с ума, как пытка водой – когда каждая новая капля оставляет ничтожный след на черепе до тех пор, пока не настанет черед той, что проломит его. Но к тому времени ты примешь смерть как избавление, потому что свихнешься гораздо раньше. Липкая тишина этой черной комнаты пытала не хуже воды. Она также стремилась пробиться к мозгу сквозь тонкую костяную обкладку.

Он поднялся с невидимой в кромешной тьме кровати, и тут же на потолке зажглась лампочка. Мрак потеснился в углы комнаты, но не исчез совсем. Воздух переполнял душный аромат, до одури приторный и тошнотворный. Аромат цветов – сотен и тысяч цветов. Они были повсюду. Пол скрывался под слоем лепестков всех оттенков и мастей, стеблей и листьев разнообразной толщины и формы. Стены, высвеченные слабым мерцанием, напоминали палитру художника-импрессиониста. Цветы на них казались размазанными под колесами многотонного катка. Потолок представлял собой беспроглядную черную бездну с горящей лампочкой посередине. Благодаря пятну света на антрацитовом прямоугольнике, напоминавшем крышку гроба, обитую черным бархатом, стало ясно, что потолок не избежал участи стен – тысячи цветов свисали с него, словно мох.

Он посмотрел на свое ложе и понял, что оно тоже сплошь устлано флорой. Слегка примятой под весом тела, но все еще свежей. Когда он отошел от кровати, раздался приглушенный хлопок, и в дальнем конце комнаты распахнулась дверь. Очень широкая, хорошо освещаемая (по крайней мере, теперь), к тому же без единого намека на цветы. В довесок ко всему, дверь была каменная. Гранитная.

Сначала он не смог распознать вошедшего – проем окутывали клубы белого тумана. Потом, через несколько секунд, когда туман рассеялся, он увидел ее.

О, как же она была прекрасна! Божественна, как нимфа, легка, как весенний ветерок, чиста, как поцелуй матери, и незабываема, как первая любовь. Вдруг он понял, что обожает каждую ее клеточку, каждую черточку. Что навсегда заключил душу в этой чудесной бестии и теперь он, подневольный цепной пес, обречен боготворить это богоравное создание каждый божественный день своей пропащей жизни.

Сладострастный огонь пожирал мозг, палил чресла. Дрожь сотрясала лихорадящее тело, сбивала с ритма сердце. Мысли слиплись в клубок на неповоротливом от вязкой слюны языке, пытаясь сложиться в пылкий мадригал для нее, только для нее! О, какое же это было чудо! Внезапное и разящее, сладкое до горечи, пылкое до пустой холодности, до боли родное и столь роковое. Трепетное мучение, разрывающее изнутри ликование, экстаз сновидения. Искушение Сатаны…

– Привет! – сказала она, и он ощутил дрожь в ногах, готовых подкоситься в любую секунду.

Ее тонкое летящее платье обрисовывало фигуру, аромат ее тела пробивался сквозь плотный дурман комнаты. Запах моря и молока. Он знал его и теперь пытался поймать ноздрями, но тот тонул в удушливом цветочном мареве.

Он не сразу заметил переход из мрака в свет, проникавший в комнату через огромные окна, окантованные цветочной вязью. За окнами пели птицы, ветер играл белыми занавесками. Он смотрел только на нее, обонял только ее, внимал каждому ее движению.

– Привет…

– Я так соскучилась! – Она кинулась ему на шею.

Когда ее упругое тело прильнуло к нему, он подумал, что вот-вот умрет от разрыва сердца – так сильно оно колотилось. Ему хотелось раствориться в ней, как в чистом море после долгого путешествия через пустыню.

– Я тоже, – шепнул он почти неслышно для себя. Слишком громко стучало в висках.

Он не успел насладиться ею, не успел упиться ее совершенством, не успел понять, что не успеет сделать этого никогда, даже если на это будет отведена целая жизнь, когда она отстранилась от него. И улыбнулась.

Дьявольщина… Все грязь, все ничтожно и незначительно, неважно, по сравнению с этой улыбкой!

– Какая потрясающая комната! – воскликнула она.

Только теперь он осознал, как сильно любит эту комнату. Как близко сроднился с ней за то недолгое время, что пробыл здесь. Нет, не так – за несколько секунд после ее слов.

– Можно я присяду?

Она еще спрашивает! Наверное, даже не подозревает, как завидует сейчас кровати ее бедный владелец.

– Конечно.

Она с девчоночьим задором прыгнула на кровать и разразилась хохотом, когда пружины дважды подбросили ее над устланным цветами матрацем.

– Присаживайся рядом, чего ты встал, как статуя? – укоризненно сказала она и похлопала ладошкой по сплющенным ромашкам.

Он вздрогнул, нервно улыбнулся и опустился рядом, ощущая полную агонию воли внутри. Еще немного – и он потеряет контроль над собой. Тогда он покажет всю свою мерзкую, похотливую оборотную сторону, что прячется обычно в тени. Что ж, немудрено – ее свет озарит любой мрак, даже самый потаенный.

Чтобы не продолжать заведомо проигранную борьбу, он решил начать первым:

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Ну так говори, – непринужденно откликнулась она.

– Я хочу тебе кое в чем признаться. Я никогда раньше не говорил этого… в общем, я хотел сказать…

– Я тоже!

Вдруг! Внезапно! Совершенно неожиданно, непредсказуемо, непредставимо…

Он стоически выдержал искушение броситься на нее в ту же секунду и утолить свою дикую жажду.

«Это сон, – подсказывал логик внутри. – Это все не взаправду, не по-настоящему. Проснись. Вернись в реальность».

«Может быть, – отвечал не согласный с логиком романтик. – Но это – сон, за каждую секунду которого ты готов вытерпеть по капле воды на свой полуразрушенный череп».

– Ты уверена, что поняла правильно?

Свое истолкование его невразумительного лепета она объяснила просто – поцелуем. Когда их губы слились воедино, он ощутил дежавю – будто уже где-то касался этих губ. В похожей несуществующей реальности. Но где именно, он вспомнить не мог.

Целовались они довольно долго. С трудом отрывались друг от друга, чтобы перевести дыхание, перекинуться парой слов, хохоча, и снова целовались.

Казалось, одна из птиц за окном залетела к нему в рот, пока он спал, и теперь трепетала в животе маленькими крылышками. Когда ему в очередной раз с неимоверным трудом удалось разнять это блаженное единение, он спросил:

– Ты не знаешь, откуда все эти цветы?

Она сразу помрачнела, и он понял, что ненароком затронул еще свежую рану. Но какое отношение к этому могла иметь дурацкая комната?

Ответа не последовало, и он повторил вопрос. Потом снова. Потом еще. Он допытывался ответа, как если бы в нем крылся некий планетарный для него смысл.

Наконец, она сдалась:

– Видишь ли, – вздохнула она, – это для того, чтобы…

После слова «это» он перестал узнавать ее голос.

– …скрыть запах.

На слове «запах» его проняла дрожь.

– Запах? Какой запах?

Струной натянулась пауза. И лопнула.

– Вот этот…

Она распахнула платьице, оказавшееся почему-то халатиком, под которым ничего больше не было, – и пичуга в животе попросилась наружу вместе с остатками завтрака.

Ее тело бугрилось струпьями и гноящимися нарывами. Кожу испещряли бурые, сизые, иссиня-черные трупные пятна. Мертвенно-белая и разбухшая, как у утопленницы, она гармошкой сморщилась на шее. От разлагавшейся плоти разило тошнотворным смрадом. Из соска на левой груди с желтоватыми брызгами вырвался белый червь.

– Я умираю, – призналась она тоном человека, смирившегося с неизбежностью. – Я уже почти умерла.

Она сделала легкий жест рукой, будто смахивала со щеки слезинку, и под слоем пудры открылась проевшая череп дыра. Сквозь нее проглядывало что-то пурпурное и пульсирующее. Затем она дернула себя за челку и… боже, боже, ее волосы, ее чудные волосы сползли с абсолютно лысой головы, как парик!

– Господи… – пролепетал он коснеющим от ужаса языком. – Нет…

– Да, – возразила она неузнаваемым голосом, и он заметил приличную нехватку зубов в ее зловонном рту.

Он порывисто обнял ее, прижал к себе липкое, сочащееся гноем тело.

– Нет! Не отдам! Не брошу!

«Трупный яд проникает сквозь поры в микродозах и вызывает медленную интоксикацию…»

Когда она впилась в его горло зубами, высасывая вместе с кровью силы, питаемые настоящей искренней любовью, он был счастлив.

Глава 5
Мир иллюзий

Лазарь вскрикнул и подскочил на кровати. Потная майка неприятно липла к телу, сердце колотилось в груди, как бешеное. Лазарь огляделся. Он у себя в комнате, один. Небо за окном сереет в предрассветных сумерках. Пальцы нащупали на шее место, куда его кусали… Кто кусал? Этого он вспомнить не мог. Конечно, никаких ран там не оказалось. Жар отступил, все тело изнывало от слабости.

Лазарь плюхнулся обратно на подушки, силясь припомнить детали кошмарного сна. Сознание уже принялось за очистительную работу, оперативно стирая ненужную информацию из отсеков памяти. Лазарь старался сохранить хоть что-то, ухватить урывками то тут, то там, но разрозненные части никак не желали складываться в единое целое. Через пять минут он уже почти не помнил своего сна. Сохранились лишь эмоции, вызванные им: страх, горечь, разочарование. Что бы он ни увидел, одно он знал наверняка – необходимо как можно скорее попасть в инсон Марты.

Перевернувшись на бок, Лазарь подсунул руки под подушку, зажмурился и попытался сосредоточиться на маленькой черноволосой девочке, которую никогда не видел.

Света окончательно потеряла покой. Было плевать на все – на сегодняшний пикник за городом, на школу, на свой день рождения в грядущие выходные. К ней словно присосался паразит «незавершенности», беспрерывно напоминая о себе нестерпимым зудом. Скользкий и в то же время липкий, он намертво пристал к ней, не давая покоя ни днем ни ночью. Сколько бы она ни пыталась сбросить его, пальцы соскальзывали с осклизлого туловища и ловили пустоту. Время шло, ответов не было, и паразит «незавершенности» рос, раскормленный их отсутствием.

Света сидела на диване в общей комнате, подтянув под себя ноги, и смотрела телевизор в ожидании отъезда на пикник. Мама возилась с продуктами на кухне, отец с братом укладывали в машину походное снаряжение: палатку, складной мангал, котелок, колотые дрова в сетке. Предстоящая поездка на природу угнетала. С куда большим удовольствием Света осталась бы дома – наедине с телевизором и верным Стивом. Предаваться развлечениям с неотвязным паразитом «незавершенности» за спиной (почему-то она представляла его именно там) казалось немыслимым. Веселиться, когда грустно, – все равно, что есть, когда тошно.

По телевизору показывали мультфильм про мальчика и собаку. Несчастное животное наступило на гвоздь, и мальчик принес любимца к ветеринару. Света смотрела мультфильм урывками – мысли то и дело соскальзывали к двери на задний двор и мерзкой твари, засевшей между лопаток.

– Помогите бедному Тобби, господин доктор, – умолял мальчик – хозяин собаки.

– Ну-с, ну-с, посмотрим… – гнусавил доктор в пышные усы, поднимая ушастое создание над столом.

Тобби повис в огромных руках и попытался лизнуть доктора в щеку, но тот ловко увернулся.

– Так-с, так-с… – приговаривал доктор, опуская Тобби обратно на стол.

Пес поджал больную лапу и выразительными глазищами посмотрел на доктора, а тот уже извлекал из-под стола огромные кузнечные клещи. Показали мальчика. Он замер с указательным пальцем в носу и неотрывно смотрел на инструмент.

– Сейчас мы тебя подлечим, малыш Тобби. – Доктор устрашающе клацнул клещами. – Сейчас мы все поправим.

Света сдавленно вскрикнула – слащавый голос доктора изменился. Огрубел, стал глубже, осмысленнее, энергичнее.

– Так-так-так, – говорил голос. – Давненько вы к нам не показывались.

Девочка соскочила с дивана и опрометью бросилась в южную часть дома, на кухню. К ее счастью, мамы там не оказалось – через окно Света видела, как она несет в машину кастрюлю замаринованного на шашлык мяса. Это шанс. Кровь стучала в висках, воздух на кухне казался спертым и затхлым, во рту пересохло. Паразит за спиной беспокойно зашевелился.

«Чувствуешь, гад, свою скорую смерть», – злорадно подумала Света.

Интуиция подсказывала – разгадка близка как никогда. Все разрешится сегодня. Сейчас.

Вот и дверь. Она показалась Свете шире и выше обычного. А еще… коварнее, что ли? Если такое определение вообще применимо к куску дерева. Света набрала в легкие побольше воздуха, схватилась за золотистую ручку и открыла дверь в мир страха, надеясь, что это – в последний раз.

Вначале Марте показалось, что она попала в мультфильм про мальчика и его Тобби. За широким дубовым столом сидел доктор. Крепкий широкоплечий мужчина чуть за тридцать с пышными бакенбардами, сомкнувшимися под подбородком двумя мохнатыми лапами. Поверх темно-синей рубашки с распахнутым воротом, оголявшим волосатую грудь, был накинут белоснежный халат.

Марта сидела напротив в мягком кожаном кресле. Справа в таком же кресле сгорбилась какая-то старуха, в которой она не сразу узнала Катерину Андреевну. Казалось, сама богиня Сенекута снизошла к ней, чтобы растянуть прошедшие с похорон сына сутки на двадцать лет, за которые женщина иссохла и одряхлела, – в плохо прокрашенных корнях волос заметно прибавилось седины. Сцепив покрасневшие жилистые пальцы на животе, Катерина напряженно смотрела на доктора.

Марта опустила глаза вниз, и сердце едва не выпрыгнуло из груди. Руки неподвластного тела сжимали любимую мягкую игрушку – маленького желтого зайца, подаренного тетей Маргаритой на пятый день рождения. Потрепанный, штопаный-перештопаный, испещренный стежками, точно шрамами, но все же живой. На спине игрушки топорщился горб, пересеченный посередине уродливым швом. Кто-то зашил игрушку, предварительно запихав обратно вату, но сделал это без особого старания. Пищалка съехала куда-то набок, но какая разница – она все равно не работала.

Марта увидела красный кровоподтек, саднящим браслетом обхвативший запястье. Попыталась вспомнить, как получила его, и картинка вынырнула из памяти сама собой.

Катерина Андреевна нависает над ней престарелым злобным грифом. На ней красный берет и старое черное пальто, белый узел кашне выпирает из горловины. Они на улице, перед входом в больницу. Одной рукой мачеха больно выкручивает падчерице запястье.

– На этот раз меня не обманешь, – змеей шипит она ей в лицо. Тонкие губы расползаются, обнажая желтые зубы и воспаленные десны. – За дуру набитую меня держишь? Ты сделала это специально. Тогда, на кладбище. Я же видела. Не пытайся прикидываться – я видела твои глаза…

Трудно поверить, что такая щуплая и хилая на вид женщина может обладать такой силой. Марта уже почти не чувствует пальцев, так сильно ей стиснули руку.

– Доктора ты не обманешь, – свистит Катерина Андреевна. – Не проведеш-ш-шь… Пошли!

Она с силой дергает Марту за собой, так и не ослабив хватку.

Доктор быстро пролистал короткую синюю книжицу – очевидно, историю болезни, и поднял глаза на Катерину Андреевну.

– Ну, здравствуйте, мамочка. – Последнее слово он произнес с особой интонацией, и Марта почувствовала, что Катерина Андреевна ему неприятна. – Жалуйтесь.

Женщина немного помедлила, прочищая горло и слегка подаваясь вперед.

Сердце Марты заколотилось, живот свело. Она замерла.

– Борис Федорович, я к вам за советом, – начала Катерина Андреевна непривычно высоким голосом. Марта подумала, что так она кажется себе интеллигентней. – С Мартой происходят какие-то изменения. В последнее время я стала замечать за ней… хм, как бы вам объяснить…

– Объясняйте как можете, я догадливый, – усмехнулся доктор.

Катерина Андреевна натянуто улыбнулась:

– В общем, в последнее время я стала замечать проблески сознания, если так можно выразиться. Понимаю, звучит глупо, но я не знаю, как объяснить иначе. Первый раз это произошло прошлой весной. Тогда Марта довольно необычно отреагировала на одну вещь… как будто отлично понимала, о чем речь.

«История с Никиткой, – подумала Марта. Вот она о чем».

Катерина Андреевна помолчала, давая доктору время спросить, что же это была за «вещь», или хотя бы заинтересованно вскинуть брови. Но тот хранил молчание. Сцепив руки под подбородком, он слушал ее со скучающим выражением на лице.

– А недавно это повторилось, – продолжила мачеха, решив не ходить вокруг да около. – Я сразу к вам. Хотелось бы знать – может ли это… ну, не знаю, означать начало каких-то улучшений?

Катерина умолкла, а Марта осталась в полном недоумении. Что она имеет в виду? Разве она больна?

Какое-то время доктор сверлил Катерину Андреевну взглядом. Потом сцепленные под подбородком руки упали на стол, и он раздраженно сказал:

– О каких улучшениях может идти речь, мамочка? У вашей дочери…

– Падчерицы, – сухо сказала Катерина Андреевна.

– Падчерицы, – поправился доктор, – тяжелейший диагноз! Полный аутизм, осложненный мутизмом, – самая неблагоприятная форма заболевания. При Каннере ребенок не пользуется речью, не реагирует на речь других, не поддерживает зрительный контакт, не проявляет интереса к окружающему миру. Последние исследования мозга аутичных детей показали: они воспринимают чужие лица как неживые объекты. Поэтому и относятся к вам, мамочка, как к камню, машине или табуретке.

– Все это мне известно, – вставила Катерина Андреевна, не оставляя попыток вести себя соответствующе интеллигентной даме.

– Да нет, очевидно, неизвестно! – Живые глаза доктора скользнули по еще свежим синякам на лице Марты. – Воспитывать таких детей чрезвычайно трудно, не говоря уже о лечении. Домашняя терапия аутичных детей включает в себя комплексный подход. Это не только медикаментозное лечение, но и изменение коренным образом всего образа жизни родителей. Причем пожизненно, ибо на данный момент это заболевание неизлечимо. Существует огромное количество развивающих методик, направленных на коррекцию аутизма. Упражнения на внимание, вербальное и невербальное общение и многое другое…

– Я все это знаю, – сопротивлялась Катерина Андреевна. Из голоса исчезла напускная выспренность, он приобрел холодные металлические нотки. Первый симптом просыпающейся в ней злости.

– И ничего этого вы не делаете! – вскричал доктор. – А потом приходите сюда и начинаете говорить о каких-то улучшениях…

– И все же я бы хотела, чтобы вы ее осмотрели, – настаивала Катерина Андреевна. – Мне же не привиделось! Она все осознавала, следила за мной взглядом… вот как сейчас! Видите? Видите? Взгляните в ее глаза!

Доктор без особого энтузиазма посмотрел на Марту.

– При аутизме ребенок может обостренно реагировать на одни явления внешнего мира и почти не замечать другие, – сказал он. – Например, испытывать неадекватную привязанность к неодушевленным предметам. – Тут его взгляд скользнул по искалеченному телу Мартиного зайчика, а потом вернулся к Катерине Андреевне. – И чураться предметов одушевленных. Случаи, которые вы упоминаете, всего лишь временные вспышки…

Доктор продолжал внушать что-то мачехе, но Марта больше его не слушала. В неподвластной ей голове ктото устроил фейерверк. Нет, какой там фейерверк – настоящую войну! Гремели пушки, скрипели гусеницы танков, кричали раненые… Это просто не могло быть правдой! И все же было. Все объяснялось так легко, так просто… и так убийственно непостижимо.

«Весь мой мир, – думала Марта, – моя семья, моя любимая мама, мой братик, мой папа, Стив – все это лишь плод воображения тяжело больной девочки. Совершенный мир бесконечного счастья. Мир иллюзий».

Теперь она вспомнила все. Настоящую маму – Марту. Они так похожи друг на друга, как под копирку срисованные. Мама ушла из жизни, когда Марте едва исполнилось три. Она вспомнила Виктора, родного отца. Он подбрасывал дочку в воздух и улыбался: «Куколка моя! Красавица ненаглядная! Вся в мать». Тогда он был другим – красивым, сильным, живым. А потом, после смерти мамы, запил, женился на Катерине Андреевне, у которой уже был сын.

Марта вспомнила тетю. Она – само жизнелюбие, фонтан энергии. Даже когда потеряла сестру, фонтан не заглох, хоть и изрядно обмелел. А потом ее сбила машина, и у нее стала «подтекать крыша».

Марта вспомнила слова брата: «Мы будем любить тебя всегда, потому что только в любви заключен тот смысл жизни, благодаря которому все мы продолжаем существовать». Они не могли не любить Марту, потому что были созданы ею, придуманы, предназначены для одной-единственной цели – любить ее. Наконец все части мозаики встали на свои места, образовав картину реальности. Жестокой и беспощадной. Дверь на задний двор ведет в реальный мир.

Марта почувствовала, как по щеке течет слеза. Доктор все говорил, говорил, говорил. Потом чей-то незнакомый голос зашелестел в ушах. Он что-то нашептывал. Марта прислушалась…

– Ты можешь выйти отсюда, – сказал голос. – Навсегда покинуть мир иллюзий. Просто переступи порог, вступи в реальный мир. Переступи порог двери, ведущей на задний двор. Переступи… переступи… переступи…

Голос показался Марте отталкивающим. И лживым. Конечно, ее мгновенное избавление от страшного неизлечимого недуга наверняка стало бы медицинской сенсацией. Может быть, ее даже показали бы на весь мир по телевизору. Но Марту совсем не прельщало стать знаменитостью этого мира. Мира, где дети вышибают себе мозги из отцовского ружья и записывают все на пленку. Мира, где братья пойдут на все ради наркотиков. Мира, где отцы забывают о родных детях. Мира, где дети прячут подаренные деньги в утробе друга. Марте этого не нужно. Может быть, так неправильно, может, так нельзя. Но иногда между тем, что правильно, и тем, что нет, стоит выбрать второе.

И сейчас она выбирает второе. Неожиданно Марта поняла, как невыносимо сильно хочет вернуться домой. Вернуться навсегда. Она хочет домой. Хочет домой!

Похоже, свое желание она произнесла вслух – лица доктора и Катерины Андреевны вытянулись и побледнели.

– Я хочу домой! – повторила Марта, привставая в кресле. – Хочу сейчас же!