Текст книги "Игра Лазаря"

2

До самой пятницы дверь вела себя как самая обычная – открывалась и закрывалась. Сложившееся положение дел удручало Свету. Едва она решилась покончить с «проклятием» двери, как оно, словно предчувствуя скорую кончину, тут же залегло на дно.

За окном вечерело. В серо-малиновом небе поблескивали первые звезды. Света лежала на кровати и держала в руках книгу. Снова и снова пробегала глазами одно и то же предложение и, не поняв ни слова, начинала читать заново. Мысли то и дело обращались к прошлому – хранилищу реальной жизни. Девочка выхватывала из этой коллекции отдельные кусочки и жадно пересматривала, как филателист, желающий убедиться, что его не обокрали. Она копалась в архивах памяти хаотично, без всякой системы – проверяла подлинность одного фрагмента, отбрасывала в сторону, хваталась за другой.

Словно отраженные в зеркальной призме праксиноскопа, в памяти Светы прокручивались красочные картинки из прошлого. Вот вся семья за праздничным столом с бокалами шампанского в руках. В углу моргает светодиодными лампочками новогодняя елка. Рядом с ней папа. В одной руке бокал, вторую он зачем-то просунул в колючую шубу елки и держится за ствол. Света улыбнулась миниатюре трехлетней давности. Это случилось в новогоднюю ночь – бой курантов отсчитывал последние секунды уходящего года, и все уже готовились кричать «Ура!», когда у треногой подставки, державшей елку, подломилась ножка, и дерево начало медленно падать. Еще чуть-чуть – и оно обрушилось бы на стол всем арсеналом стеклянных шаров, что означало бы конец праздника. Папа перехватил елку за ствол в последнюю секунду и встретил Новый год в такой вот странной позе. Забавная история.

Вихрь красок, вытянувшийся пестрой лентой перед глазами, – и новое воспоминание. Стив гоняется за своим хвостом, а все помирают со смеху, наблюдая за ним. А вот папа раздобыл где-то жутко смешной парик (красное каре до плеч), оголил торс, затянул на шее оранжевый галстук и гоняется за мамой по дому, а Света с братом, рыдая от хохота, бегают следом и снимают все на камеру.

Колесо праксиноскопа закрутилось, и вот уже мама сидит в кресле и плачет, а Света изо всех сил ее утешает. У мамы разрезали сумку в автобусе и вытащили кошелек. В третий раз за последний год. Ей жутко обидно. Папа сидит на диване и подтрунивает – дескать, карманники уже знают ее в лицо и сразу ищут в толпе, прежде чем взяться за настоящую работу.

А вот еще одно воспоминание, очень странное… События двухлетней давности. Света повздорила с Артемом из-за какой-то чепухи, суть которой уже стерлась из памяти. Наверное, лишь тот факт, что каждый из них встал не с той ноги, и еще, может быть, парад планет, заставили перерасти этот пустяк в настоящую ссору. Света дулась на брата в своей комнате и даже слегка всплакнула – любые раздоры в семье надолго выбивали ее из колеи – когда в дверь постучали, и вошел Артем.

Увидев заплаканные глаза сестры, он переменился в лице. Света не была уверена, но, кажется, его исказила мука, как от физической боли. Артем подошел и сел на кровать рядом с ней. Когда начал извиняться, слезы снова покатились у Светы из глаз. Она тут же его простила, хотя и не за что было. Он обнял ее и прижал к себе, а потом сказал нечто такое, что девочка сочла за продолжение извинений:

– Ты же знаешь, Цветик, я люблю тебя сильнее всех на свете.

Это было так трогательно, что Света даже слегка покраснела.

– Мы все любим, – продолжал Артем. – И мама, и папа. И даже ушастая сарделька на ножках.

Тут Света захихикала, но брат продолжал абсолютно серьезно, словно спешил закончить раньше, чем его осмеют:

– И мы будем любить тебя всегда. Всегда. Потому что только в любви к тебе заключен тот смысл жизни, благодаря которому мы все продолжаем существовать.

Света пропустила последнюю фразу мимо ушей за излишнюю пышность, да и смысл не до конца поняла – просто брат немного перестарался, вот и все. Теперь же, лежа в комнате с книгой, текст которой окончательно потерял смысл, ее пробил озноб. Что он имел в виду, говоря о любви как о единственном движущем механизме жизни? И какую любовь подразумевал? Именно к ней или вообще, в глобальном смысле? Ну, конечно, в глобальном! Было бы слишком высокомерно принять все на свой счет. И все-таки, все-таки…

По затылку Светы побежали мурашки. Она заставила себя больше не думать об этом и снова углубилась в чтение. В конце концов ей удалось перевести злосчастное предложение с тарабарского на русский и даже приступить к следующему. Но осадок в душе остался, как засохший сахар на дне чашки, если его сразу не смыть. По опыту Света знала – потом справиться с ним гораздо труднее.

Она решительно захлопнула книгу – второе предложение потеряло смысл точно так же, как первое. Завтра суббота. Завтра – «мамино утро». Что ж, она будет ждать его не только потому, что хочет приятно провести время наедине с мамой.

3

– Будь умницей, – попрощалась мама.

Света быстро закрыла калитку. Никогда прежде она не ждала маминого ухода так сильно, как сегодня. По пути к дому она удивлялась себе – как сильно может измениться человек за какую-то пару недель? Все утро она думала только о том, как бы побыстрее проводить маму на работу, и теперь с не меньшим нетерпением бежала к дому, которого боялась до тошноты, чтобы поскорей открыть дверь в мир, где ей никогда не будет места.

Сегодня все прошло гораздо легче, чем в прошлый раз. Света выкинула из головы все лишнее, сконцентрировалась на одной-единственной мысли – как сильно она хочет оказаться там – и превратила желаемое в действительное.

4

Квартиры не было, и Марта сперва опешила. Она очутилась в церкви, посреди молчаливого строя людей в черном. Каждый держал в руке по зажженной свечке. Вокруг пахло воском, дымом и чем-то пряным. Лицо ныло от боли – следы побоев вернулись на свои места.

Марта огляделась. Справа стояла Катерина Андреевна – вся в черном, с покрытой платком головой. На полупрозрачном, как папирус, лице выделялись заплаканные глаза в ярко-красной окантовке. Слева стоял Виктор – уже нетрезвый, необычно хмурый и тихий. Марта попыталась отыскать в толпе сводного брата, но не нашла и посмотрела вперед.

Посреди зала на длинных лавках стояло два открытых гроба. В каждую грань нижней крышки вставили по горящей свече. Высокий молодой священник в черной рясе расхаживал вокруг и неразборчиво распевал молитвы, помахивая дымящимся кадилом. В первом гробу покоилась неизвестная старушка, высохшая, как египетская мумия. Во втором лежал молодой человек. Марта попыталась рассмотреть его лицо… и ноги ее подогнулись в коленях.

В гробу лежал Максим. Неестественно спокойное лицо воскового оттенка, сложенные на животе кисти рук, выглядывавшие из рукавов чуть великоватого ему черного пиджака, закрытые веки на выпуклых глазах, которые больше никогда никого не испугают.

«Все разговоры о том, что покойники похожи на спящих, – чистейшая ложь», – подумала Марта. В мертвых не больше жизни, чем в пластиковых манекенах. Наверное, она смогла бы отличить мертвое тело среди тысячи спящих, пусть даже летаргическим сном. Когда кровь больше не циркулирует под кожей, когда замерли все органы и поры самой кожи сомкнулись – как можно ошибиться?

Священник продолжал начитывать молитвы. Когда одна заканчивалась, он крестился, все повторяли за ним, и начиналась следующая. За спиной Марты то и дело слышались всхлипы и стоны. Катерина Андреевна больше не плакала (похоже, она уже выжала из себя все, что можно), а только жалобно поскуливала и периодически пошатывалась – тогда к ней со всех сторон тянулись руки, чтобы придержать. Родственники мертвой старушки выстроились у противоположной стены зала. Их было раза в два меньше, и выглядели они куда бодрее. Наверное, так всегда бывает, когда в одном зале отпевают старика и молодого.

Панихида закончилась, и гробы стали закрывать крышками. Катерина Андреевна завыла, как пожарная сирена, и повалилась на колени. Виктор неловко подхватил жену под руку и принялся тянуть вверх. Общими усилиями женщину подняли и помогли ей выйти на улицу.

Погода стояла зябкая, пасмурная, небо плотно обложило. Черные острокрылые птицы парили совсем низко, чувствуя приближение дождя. Гроб Максима погрузили в похоронный автобус, люди расселись по машинам, и вся процессия двинулась к месту захоронения.

Никогда прежде Марта не видела такого огромного кладбища. Своими размерами оно могло поспорить с жилым микрорайоном, а то и с небольшим городом. Здесь были асфальтированные дороги, перекрестки с указателями и даже автобусные остановки. А еще всюду могилы – океан могил!

Интересно, как родственники умерших находят в этой стране мертвых нужные адреса?

Автобус выехал на окраину кладбища. Могилы здесь были совсем свежие – заваленные венками холмики чернозема с деревянными крестами. У одного из таких крестов автобус остановился. Вместо холмика под крестом зияла глубокая яма – гигантский город мертвых открыл еще одну пустую квартиру для нового постояльца.

Могильщики – четверо крепких ребят с лопатами – ждали у ямы. Люди высыпали из автобуса и выстроились вокруг могилы, чтобы проводить Максима в последний путь.

Марта взглянула на Катерину Андрееву и содрогнулась. Женщина не плакала, но было бы лучше, если бы плакала. Мачеха словно умерла – она без труда могла залезть в гроб вместо сына, и никто не заметил бы подмены. Виктор выглядел потерянным и отрешенным, словно не знал, что нужно делать и говорить. Марта вспомнила – точно так же он вел себя на похоронах мамы. Смерть близкого человека ставила его в тупик, откуда он не мог выбраться самостоятельно даже с помощью алкоголя, и ему оставалось просто ждать, пока кто-нибудь не выведет его за руку. В прошлый раз этим «кем-то» стала Катерина Андреевна, но Марта сильно сомневалась, что в этот раз она сможет ему помочь.

Проститься с усопшим пришло человек тридцать. Некоторых Марта не узнавала, другие казались смутно знакомыми. Позади Катерины Андреевны стояла женщина лет сорока в уродливом вязаном берете. Нацепив на отекшее лицо маску искреннего сочувствия, она смотрела куда-то вдаль. Правая рука неотрывно покоилась на плече Катерины Андреевны. Казалось, в своих мыслях женщина в берете обгоняла течение времени на пару часов, и уже была на поминках. Марта знала ее – это Лида, близкая подруга мачехи еще со школы. «Баба умеет бухать, – уважительно отзывался о ней Виктор. – Выжрет три бутылки в одно горло – и глазом не моргнет».

Гроб поставили на край ямы. Двое ребят с лопатами спрыгнули вниз и принялись натягивать красную материю на вставленную по периметру ямы деревянную раму так, чтобы задрапировать земляные стенки.

Смерть. Марта сталкивалась с ней впервые. Как и с обрядом погребения. Она двенадцать раз отмечала свой день рождения, присутствовала на множестве других, но бывать на похоронах ей еще не приходилось. В этой мрачной гнетущей обстановке в голову лезли дурные мысли.

«В сущности, – размышляла она, – день рождения и похороны – одинаково личные, интимные ритуалы. Вся разница в том, что первый организуется виновником, тогда как всем остальным плевать, а второй представляет собой полную противоположность первому». Эта жуткая мысль показалась Марте чужой – слишком рациональной и циничной, чтобы быть ее собственной.

Наконец, яму подготовили надлежащим образом, и с помощью длинных ремней на дно стали опускать гроб. В этот момент ноги Катерины Андреевны подкосились вторично, но теперь стоящие рядом Виктор и Лида среагировали быстрее, успев подхватить ее под руки. Отовсюду слышались плачь и всхлипы – в основном, женские. Мужчины плакали беззвучно или не плакали совсем.

Под влиянием общей истерии Марта тоже стала ощущать странное покалывание в уголках глаз. Еще через секунду в горле стоял ком. Девочка с удивлением поняла, что вот-вот разревется. Это было странно – ведь она почти не знала Максима и уж точно не испытывала к нему теплых чувств. Однако неподвластный воле «скафандр» отказывался понимать это. Он испытывал боль точно так же, как и все остальные, а может, даже сильнее.

Гроб глухо стукнулся о дно ямы, и могильщики разрешили присутствующим бросить сверху по три горсти земли. Люди подходили к краю ямы, загребали ладонями землю на поднесенных рабочими лопатах и бросали на крышку гроба.

Катерину Андреевну под руки подвели к яме. Когда она бросала свои три горсти, одна нога поехала по зыбучему чернозему, и женщина едва не сверзилась вниз – благо Лидия и Виктор оказались начеку. Последний зачерпнул ладонью большую горсть и в три небрежных броска ссыпал в яму. В эту секунду Марта поняла, что ошиблась на его счет – горе жены ничуть не тронуло его.

Когда подошла очередь Марты, контроль над телом полностью вернулся к ней. Робкими шажками она подошла к краю ямы и наклонилась над подставленной могильщиком лопатой, полной черно-рыжей земли. И тут плотину прорвало.

Это все равно, что ехать с переполненным мочевым пузырем в автобусе, битком набитом людьми. Терпеть почти невозможно, но и выйти нельзя. Стоит кому-то неаккуратно надавить чуть пониже пупка – и все. Сейчас на Марту давила сцена погребения Максима под слой земли, где трупные черви помянут усопшего его же плотью.

Эта непристойная мысль снова показалась Марте чужой, и она заплакала. Сначала тихо и незаметно, потом чуть громче…

5

Катерина Андреевна словно воспарила из мертвых. Она выпорхнула из рук Виктора и Лиды, как черный ворон из рук новобрачных готов, и направилась к падчерице. Белое лицо в красных пятнах перекосило от бешенства, мокрые глаза блестели на солнце.

– Ты плачешь? – страшным шепотом спросила она, обращаясь к Марте.

Вместо ответа девочка закусила нижнюю губу и, сжимая в каждом кулаке по горсти могильной земли, прижала руки к груди. Обычно это место занимал ее зайчик, но теперь он был мертв – как и Максим.

– Плачешь, значит… – обвинительным тоном заключила Катерина Андреевна, будто уличила падчерицу в ужасном преступлении. – Зачем?

Марта молчала.

– Зачем, я тебя спрашиваю?!

Все взгляды приковались к ней. Марта в страхе попятилась назад. Словно назло мачехе, из глаз безудержно текли слезы.

– Ты никогда его не любила! Никогда! – исступленно кричала Катерина Андреевна, медленно надвигаясь на Марту. Из глаз женщины тоже катились слезы, но это были слезы ненависти.

Виктор шагнул вперед и попытался остановить жену, но та отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

– Зачем ты притворяешься? Зачем, маленькая дрянь?! Я тебя ненавижу! Ненавижу!

И тут Марта завыла. Глупо, по-звериному:

– У-у-у… у-у-у…

– Заткнись! – взвизгнула Катерина Андреевна.

Некоторые тянулись к ней в попытках удержать, но та резкими движениями отбрасывала от себя их руки.

– Перестань, Катерина, – вмешался Виктор. – Марта здесь ни при чем.

– При чем! При чем! Еще как при чем!

Катерина Андреевна исступленно закивала. Ломкие волосы выбились из-под платка и разметались по лицу. Сейчас она напоминала спятившую ведьму.

Не отдавая отчета своим действиям, Марта завыла еще громче. Она никак не могла взять в толк – в чем ее обвиняют? Если мачехе требовалось выплеснуть горе на чью-то голову, то почему она выбрала для этой цели ее?

Катерина Андреевна остановилась перед девочкой на расстоянии шага и потянулась к ней костлявыми руками:

– Отдай землю! Ты не смеешь ее бросать!

Марта отскочила в сторону, и ее прикрыл собой один из могильщиков.

– Хватит, – сказал он. – Помогите бедной женщине.

Люди обступили Катерину Андреевну и отвели от ямы.

– Пусть отдаст! – визжала та, мотая головой из стороны в сторону, словно толпы невидимых монстров зажимали ее в кольцо, щелкая жвалами и клыками. – Она не имеет права бросать ее на моего сына! Это мой сын! Мой сын!

Виктор подошел к Марте сзади и, обняв за плечи, повел к машине.

Уходя, девочка ловила на себе недоуменные взгляды людей. Казалось, они подозревали ее в чем-то, пошли на поводу у Катерины Андреевны и поверили, что она действительно в чем-то виновата! Это было так чудовищно несправедливо, что Марта едва не прокусила губу от обиды. Она продолжала крепко прижимать к груди липкие горсти земли, будто от того, отдаст она их или нет, зависела ее собственная жизнь.

Виктор усадил дочь в машину, захлопнул дверь и заковылял обратно. Наблюдая за ним через стекло, Марта решила, что на сегодня боли и унижений с нее достаточно. Она получила очередную порцию и теперь должна вернуться обратно.

Так она и поступила.

6

Четыре дня подряд Лазарь безрезультатно пытался проникнуть в инсон Марты при помощи одного лишь усилия воли. И только на пятый ему, наконец, удалось. Причем без всяких усилий – во сне.

Вечером в пятницу он почувствовал странную слабость и недомогание и свалился спать часов в семь, что было очень рано для его «совиной» натуры. Проснулся далеко за полдень в субботу и до конца дня провалялся в постели с температурой под сорок и яркими полубредовыми воспоминаниями. Яника, Дара и Сенс поочередно пытались пробиться к нему в комнату, но он заперся изнутри и никому не открывал. Воспоминания о потусторонних лицах Дары и Сенсора, их голосах, вгоняли в такую бездну панического страха и безысходности, что хоть открывай балкон и прыгай головой вниз. Только один раз Лазарь выкрался из комнаты в ванную, чтобы набрать воды в графин, и вернулся обратно, никем не замеченный.

К одиннадцати вечера стало получше. Озноб прошел, на лбу и груди обильно выступил пот – верный признак спадающей температуры. К тому же он перестал путать реальность с бредом, воспоминаниями из инсона Марты и наплывами неконтролируемого страха. Лихорадка, очень похожая на ту, что не давала покоя Раскольникову в первые дни после убийства, отступила.

В половине двенадцатого Лазарь почувствовал в себе силы (и смелость) спуститься вниз. На полу под дверью он наткнулся на заботливо оставленный кем-то пакет с грейпфрутовым соком и целый куль фруктов. В записке, обнаруженной внутри, Яника написала всего два слова: «Набирайся сил».

Удивительно, но внизу его никто не ждал. Лишь в гостиной он встретил Марса – мальчишка сидел на полу перед телевизором с джойстиком от подаренной приставки. Рядом стояла большая тарелка с одиноким бутербродом с ветчиной и сыром на подстилке из томатной пасты – любимым харчем Марса, который он с удовольствием готовил себе сам. Не считая звуков мордобоя из телевизора, в доме царила полнейшая тишина.

– Кайфуешь? – спросил Лазарь и не узнал собственного голоса – неужели он настолько ослаб?

Видимо, он и правда сильно сдал за последние сутки, раз умудрился подкрасться к мальчишке абсолютно бесшумно, – Марс подпрыгнул от неожиданности.

– Фу, напугал! – ругнулся он, бросая на Лазаря недоверчивый взгляд. – Ты там сдох, что ли? Похож на привидение.

Лазарь слабо улыбнулся – черный юмор парня возвращал его к жизни.

– Почти. Вернулся из потустороннего мира.

– Яника сказала, у тебя пищевое отравление.

Вот как? Интересно, она сама-то в это верит?

– Зато у тебя с желудком все в порядке. Вечерний перекус?

– Поужинать не успел, – заюлил Марс. – Замутил пару бутеров.

– Из крошек в тарелке можно вылепить еще один бутер, а этот лежит на самом краю, так что бутеров было чуть больше двух, – заметил Лазарь. – Тот, что остался, просто последний из своего полка.

Мальчишка нехотя кивнул на тарелку:

– Будешь?

С едой парень всегда расставался неохотно, а в последнее время вообще налегал на питание с утроенной силой и даже набрал пару кило. Впрочем, ничего необычного. Как заметила однажды Дара: «Марс не хочет есть только когда ест».

Лазаря замутило от одного вида бутерброда.

– Привидения не едят, забыл? – Он протянул мальчишке прихваченный наверху пакет с соком. – На вот, запей. За упокой души моей.

– О, грейпфрутовый! Мой любимый. Прям как знал.

– Мой нелюбимый… мог бы догадаться.

Лазарь присел на пол рядом с Марсом и принялся наблюдать, как парень жадно лакает сок прямо из горлышка. В голове зазвучал голос Виктора, изъятый из памяти Марты: «Баба умеет бухать. Выжрет три бутылки в одно горло – и глазом не моргнет». Лазаря снова замутило. В надежде избавиться от наваждения за разговором он спросил:

– А где остальные домочадцы? Плачут над моим бездыханным телом?

Перед глазами возник гроб Максима, обитый красным ситцем, и Лазарь прикусил язык. Да что ж такое? Куда ни глянь, что ни скажи – все напоминает о том, о чем меньше всего хочется вспоминать.

– Дара, Айма и Матвей уехали гулять в город – сегодня ж суббота. А Сенс еще с утра укатил куда-то со своей подругой. Ты ее видел? – Марс выразительно округлил глаза. – Такая жаба!

– Зоофилия не порок, а сексуальная девиация. А где моя Рыжая Соня?

– Она у себя. Спит вроде.

Несмотря на то что их отношения с Яникой стали куда ближе, жить они ближе не стали. Лазарь и сам не знал, почему они до сих пор не «съехались» (если это слово вообще применимо к тем, кто и так живет под одной крышей). Наверное, не хотелось брать пример с Матвея и Аймы. А может, к их примеру он был просто не готов.

Марсен пошло оскалился:

– Пойдешь к ней?

В отличие от бедной подруги Сенса, броскую красоту Яники он почти боготворил.

– Вряд ли. – Лазарь безрезультатно приглаживал на всклокоченном затылке особо неподатливый вихор. – Ты на меня глянь. Думаешь, склонить ее к легкой некрофилии на ночь будет разумно? Хватит и одного извращенца в доме.

– Зоонекропедофилу у нас бы понравилось, – со смехом заявил Марс, возвращаясь к игре.

А у Лазаря перед глазами встал новый образ: две маленькие детские ручонки прижимают к груди горсти зернистой земли. «Отдай мне ее! Отдай! Ты не имеешь права!»

Лазарь потряс головой – и видение исчезло. Какоето время он молча наблюдал за видеоигрой Марсена. На экране здоровенный асоциальный мужик в спортивном костюме гвоздил прохожих налево и направо бейсбольной битой. Люди падали как подкошенные, и тогда он принимался хладнокровно добивать их на земле.

– Интересно, кого из наших ты причисляешь к «мертвым маленьким животным»? – заговорил Лазарь. – То есть все мы, конечно, не от бога, молоды и смертны, поэтому правильнее будет спросить – к какому виду животных? У нас тут всяких полно: курицы, слизняки…

– Без разницы, – перебил Марс, не отрывая взгляда от экрана. – Падаль есть падаль.

У Лазаря мурашки побежали по спине – в безразличном тоне мальчишки ему почудилось что-то зловещее.

– А вот это уже интересно. Под «падалью» ты, конечно, подразумеваешь «падло»? И кто же из нас падаль?

– А то ты не знаешь.

Лазарь внимательно всмотрелся в профиль Марсена, завороженно уставившегося в экран телевизора. Казалось, парень полностью поглощен игрой.

– Опять двадцать пять… Глупо держать на меня зуб за то, что я «почти» выгнал тебя из дома, и при этом находиться в доме. Да еще уткнувшись в приставку, подаренную моей девушкой.

– Здесь нет твоей заслуги, – отрезал Марс, терзая пальцами кнопки джойстика.

БУХ! БУХ! БУХ!

Люди на экране падали на мостовую под ударами биты, и из них вываливались зеленые пачки долларов.

– Ну, это вопрос спорный…

– Их вообще до фига, вопросов. Например, кто сдал нас Бельфегору, когда Матвей получил по башке на подходе к загсу?

Марс оторвался, наконец, от экрана и в упор посмотрел на Лазаря. Судя по оттопыренной нижней губе, в нем давно копилось.

– Ты меня подозреваешь? – не поверил Лазарь. Такого поворота он не ожидал.

Взгляд Марса оставался бесстрастным, почти холодным. И абсолютно незнакомым. Лазарь досконально знал все мимические реакции мальчишки, чтобы иметь право делать такие выводы.

– Очень может быть, – бесцветно отозвался Марс. – А почему нет?

Лазарь едва не задохнулся от возмущения. Он не мог поверить, что мальчишка говорит всерьез.

– По многим причинам… Например – ты белены объелся? Мы выиграли ту Игру! Я выиграл ту Игру!

– Мы все ее выиграли. Если бы не Яника, еще неизвестно, кто бы кого натянул. И вообще, никто не говорил, что ты не хотел выигрывать. Но подляночку Матвею ты мог сделать и по другой причине.

– Какой? – вскричал Лазарь. – Презумпцию виновности у нас пока не ввели. Взялся обвинять – изволь предъявить доказательства.

– Понятия не имею, какой у тебя был мотив – номер шесть или номер двадцать пять. Мне они все до лампочки. Мы ж не в суде.

Лазарь кожей почувствовал неприятный холодок. Видимо, озноб снова возвращался к нему, а вместе с ним и бред. Он не узнавал Марсена. Перед ним сидел взрослый, спокойный, рассудительный юноша. И этот человек не имел ничего общего с конопатым мальчуганом, самозабвенно выбивающим битой из прохожих зеленые пачки долларов.

Лазарь медленно поднялся на ноги и посмотрел на мальчишку сверху вниз.

– Ты правда считаешь, что я на такое способен? – Апеллировать к здравому смыслу было бесполезно. – Что я могу подставить друга под удар палки из какогото своего интереса?..

Он умолк, услышав фальшь в своем голосе.

Мальчишка тоже услышал, победно осклабился:

– Это ты у Сенса спроси, раз у самого склероз. Он вроде еще прихрамывает, так что помнить должен.

В его насмешливом замечании, насквозь пронизанном сарказмом, не осталось ничего от Марсена, которого знал Лазарь. Скрестив ноги по-турецки, на него взирал снизу вверх совершенно другой Марс. Постаревший лет на десять, набравшийся житейской мудрости и взрослого цинизма. Даже ярко-голубые глаза потускнели, стали глубже, потеряли естественную детскую прозрачность. И снова этот взгляд – уже знакомый, уже изученный. Взгляд лже-Дары и лже-Сенсора…

Лазарь в ужасе отшатнулся назад, зацепился пяткой за складку ковра и едва не упал. Когда он снова обрел равновесие, лицу Марса вернулся нормальный вид. Мальчишка недоуменно таращился на Лазаря, отложив джойстик на пол:

– Ты чего? Опять глючит?

– Глючит, – севшим голосом подтвердил Лазарь. Пищевод снова сдавила тошнота. Он еще раз вгляделся в лицо парня, но оно больше не выражало никакой враждебности. Оно было абсолютно нормальным. – Похоже, рановато мне воскресать из мертвых… Пойду к себе, отлежусь…

– Давай. – Марс беззаботно махнул рукой, а другой уже поднимал с пола джойстик. – Сладких снов.