Текст книги "Игра Лазаря"

Та же квартира, только комната другая. Меньше той, где она оказалась в первый раз, но такая же запущенная и обшарпанная. Обои вздулись, ковер стерт до тканевой основы, шкаф у стены выглядит так, словно его выкинули из окна на дорогу, по обломкам прокатилось с десяток машин, после чего останки снова собрали вместе и водрузили на прежнее место.

Марта сидела на кровати, сжимая в руках плюшевого зайца со сломанной пищалкой в животе. Кровать низкая и такая короткая, что невозможно вытянуть ноги полностью – девочка выросла из этой кроватки года три назад. Давно не стиранная простынь сбилась в угол, обнажив старый слежавшийся матрац. Подушка в изголовье напоминает плохо ощипанную индейку.

«Это моя кровать», – неосознанно сказала себе Марта.

Она сразу узнала ее – в общем-то, как и все здесь. Воняющий нафталином и старой древесиной шкаф (его вовсе не выбрасывали из окна, он достался Виктору от бабки, а той, должно быть, от прабабки), стол, окно, дверь на балкон, серые шторы.

Марту пугало ее всезнайство, но этот страх не шел ни в какое сравнение с тем ужасом, который внушала ей вторая кровать в комнате – та, что у противоположной стены. Марта чуть напряглась и вспомнила – кровать принадлежала Максиму, сыну злой, крикливой женщины, Катерины Андреевны.

Максим так редко показывался дома, что кровать выглядела почти новой: застелена красивым ситцевым покрывалом, подушка сбита и накрыта расшитой тюлевой накидкой. А матрац! – в три раза толще, чем у Марты. Спальное место Максима была своего рода фетишем для его матери – Катерина Андреевна могла часами наводить здесь порядок и красоту в отсутствие сына. Проходя мимо, она часто останавливалась, чтобы расправить одной ей видимую складку. Марте не позволялось даже касаться священной кровати, не то что сидеть или класть туда свои вещи. Нарушение этого закона грозило большими неприятностями.

В памяти всплыл случай, произошедший давнымдавно. Как-то раз Марта присела на краешек кровати, просто чтобы проверить – такая ли она мягкая, как кажется? В следующую секунду в комнату вошла Катерина Андреевна. Увидев Марту на кровати (та с перепугу так и осталась сидеть на месте), женщина схватила падчерицу за левое ухо и сдернула на пол с такой силой, что хрустнуло в правом. Марта извивалась по полу, визжа от боли и заливаясь слезами, а Катерина наклонилась над ней и хладнокровно сказала: «Еще раз увижу на кровати – все расскажу Максиму». И ушла. Угроза так подействовала на Марту, что с тех пор она предпочла бы опробовать на мягкость лежанку йога, нежели еще раз присесть на кровать Максима.

Прихожая уже звенела бойкой скороговоркой:

– Привет-привет Витюша и тебе Катерина как ваш сынок – не помер еще?

Эта женщина ничего и никого не боялась. Марта мысленно добавила эту черту к списку качеств, за которые могла ее любить.

– Жив пока, Маргарита Александровна, вашими молитвами, – отозвалась Катерина снисходительно. Чувствовалось – она в грош не ставит гостью. На больных не обижаются. – Как ваше самочувствие?

Своим вопросом Катерина подразумевала явно не физическое – Маргарита Александровна отличалась бычьим здоровьем.

– В полном порядке спасибо еще всех вас алкоголиков переживу!

Она заразительно расхохоталась, но зараза больше ни на кого не перекинулась. Видимо, у домочадцев выработался иммунитет. Повисла напряженная пауза, в течение которой Марта терпеливо ждала, что будет дальше.

– Где там моя морковка не сгноили вы ее еще совсем? – разразилась Маргарита Александровна очередной автоматной очередью слов. Марта вздрогнула – пружины под худеньким матрасом глухо скрипнули. – Я собственно проездом дай думаю навещу племянницу. В вашу конуру сто лет бы носа не казала все ради детей ради детей! – Она рассмеялась. – Хотя вам-то откуда знать?

Маргарита Александровна обладала чистейшей дикцией. Оставалось удивляться, каким образом ее «сдвинутый» мозг успевал так быстро трансформировать мысли в слова и выкидывать их наружу.

– Своих нарожай сначала, – огрызнулся Виктор.

– Мужское дело не рожать а всунул-вынул и бежать, – мгновенно среагировала Маргарита Александровна. – Ну ведите меня ведите японские башмаки!

«Она – ходячий кладезь всевозможных пошлых присказок и афоризмов», – вспомнила Марта, добавляя еще один пункт к своему списку.

Послышались шаги. Через несколько секунд в комнате Марты появились Катерина Андреевна и… тетя. Это всплыло непроизвольно, само по себе – Марта вдруг поняла, что просто не может называть ее по-другому. Тетя.

– Детки в клетке, – прокомментировала тетя, оглядывая сперва комнату и лишь потом останавливаясь взглядом на Марте. – Спасибо дорогая дальше мы сами с усами, – обратилась она к Катерине Андреевне.

Та поджала губы и вышла. Марте пришло в голову, что не обижаться на «больных» иногда дьявольски трудно.

Тетя пересекла комнату, бросив неприязненный взгляд на «тотем культа Максима», и присела на кровать рядом с Мартой. От уголков глаз разошлись тонкие лучики морщин. Марта попыталась улыбнуться в ответ, но у нее ничего не получилось – мышцы лица словно окаменели. Она никак не могла научиться управлять «скафандром», в который вселялась на время посещений этого ужасного враждебного мира с ядовитой атмосферой и опасными животными за каждым углом.

– Ну как ты миленькая моя тут поживаешь? – защебетала тетя. – Мучают тебя изверги да? Можешь не отвечать ты у нас молчунья да я и не против.

Она провела теплой морщинистой ладонью по щеке племянницы. Нежная шелковистая кожа напоминала мамину.

Неожиданно Марта улыбнулась. Непонятно, как у нее получилось, – просто на несколько секунд она получила контроль над губами – и тут же воспользовалась случаем.

– Да ты ж моя хорошая, – ласково сказала тетя. Она притянула Марту к пышной груди, чмокнула в лоб и отстранила. Лицо за этот короткий промежуток времени изменилось, помрачнело. – Ох если б я только знала что все так выйдет если б знала…

Густо напомаженные губы задрожали и изогнулись в обратную сторону под тяжестью воспоминаний. Два маленьких серых глаза, запрятанные глубоко в пышную кожу глазных впадин, увлажнились. Тетя погладила племянницу по щекам, и Марта почувствовала, что тоже хочет плакать.

Получить бы контроль над глазами хоть на секундочку…

– Забрала бы я тебя от этих иродов, – продолжала тетя. – На любовь закона нет. Тебе забота нужна тебе ласка нужна а тут что? Хорош дом да черт живет в нем. Как представлю на что Марте земля ей пухом приходится смотреть с небес – и горестно и совестно…

В «скафандре» Марты вдруг стало жарко и тесно.

«Марта, – набатом стучало в ушах, отдаваясь эхом о стенки „шлема“. – Марта. Марта. Марта».

Эхо повторялось вновь и вновь, воображение уже взялось за кисть. Черные волосы, большие карие глаза («Цыганские», – шутил иногда Виктор), тонкий нос, подбородок с ямочкой. Звуковые волны в голове накладывались друг на друга и искажались, искажались, искажались. Пока не превратились в «Мама. Мама. Мама».

– Отец Сашкой хотел назвать, но потом решили в честь мамки. Мартой…

Теперь тетя открыто плакала. Она вынула из кармана безрукавки платок и размашисто вытирала глаза, размазывая тушь по щекам. Марта поняла, что уже не первый раз слышит эту историю. Тетя очень часто повторяла ее, как сказку на ночь, как колыбельную.

Отец. Воображение Марты – ее вещий художник – уже рисовало черты отца. Черты Виктора – но лет на десять моложе. Трезвый, светящийся чистым красивым лицом. Он откидывал рукой со лба еще густые волосы.

– Я, дура дурой, надеялась что тебя в честь меня назовут, – вдруг призналась тетя и всхлипнула носом. Она помолчала, любовно всматриваясь в лицо Марты. – А ты копия сестры. Красавица. Заберу я тебя отсюда отсужу у пьянчуг этих. Ты уж мне поверь золотко… на любовь закона нет.

Тут она вспомнила о каком-то деле (или забыла о текущем?) и принялась рыться в бесформенной сумке. Марта подумала, что это очередной «сдвиг по фазе», но ошиблась.

– Старость – не радость, – прокудахтала тетя, извлекая из сумки длинный блестящий кошелек и расщелкивая его когтистыми пальцами. – Вот возьми сладенькая, – сказала она и пихнула в ладонь Марте несколько мятых купюр. – На расходы. Купило притупило но для тебя скроила. Потратишь на что хочешь главное обезьянам своим не показывай.

Марта увидела, как пальцы «скафандра» сами зажали деньги в кулак.

– Вот и умница.

Тетя еще раз погладила Марту по голове, утерла лицо и стала застегивать сумку.

– Ну поклон – да и вон. Не скучай тут без меня солнышко и держись ладно? Заберу я тебя вытащу отсюда – обещаю ты только держись.

Шурша разноцветными юбками, она встала, улыбнулась на прощанье и шумно вымелась из комнаты.

Марта и не заметила, как контроль над телом снова вернулся к ней. Она почувствовала это, только когда слезы закапали с подбородка. Без тети рядом она не желала провести в этом месте ни единой лишней секунды.

Она зажмурилась и напряглась.

«Хочу уйти, – внушала она себе. – Хочу домой. Пусти. Пусти!»

Света открыла глаза в залитой светом столовой у прохода на задний двор. Нащупав рукой край двери, она с грохотом захлопнула ее.

Сегодня Яника потащила Лазаря на «Начало» Кристофера Нолана. Мол, тематика подходящая. В конце сеанса первым делом спросила его мнение. Лазарь соврал, что фильм хороший, ему понравилось, а потом долго кивал и поддакивал, пока она возбужденно обсуждала с ним (а по факту, сама с собой) отдельные сюжетные завороты и спорную концовку.

Дело было вовсе не в том, что картина ему не понравилась, – фильм, должно быть, действительно хорош, раз произвел на Янику такое впечатление. Просто Лазарь его не смотрел. То есть он, конечно, сидел на соседнем кресле, пялился в экран, таскал попкорн у нее из ведра и даже умудрялся комментировать отдельные отрывки. Но он ничего не видел и не слышал по сути. Сюжетная нить ускользнула от него минуте эдак на пятой и уже не возвращалась до самого конца. Да он и не особо старался ее поймать.

Мысли Лазаря то и дело возвращались к Марте. Снова и снова он нырял в ее мир, как она в эту свою треклятую дверь, а когда выныривал обратно, выяснялось, что десять минут фильма – коту под хвост. В последний визит в инсон Марты Лазарю посчастливилось воочию наблюдать феномен «двери на задний двор», окунуться с головой в мир ее кошмара, прочувствовать все на своей шкуре – и это спровоцировало в нем революцию воли. К нему снова вернулся вкус к прежней жизни. К победе в Игре.

Но теперь с новым привкусом. Овладевшее Лазарем безразличие к Ведущему Игры и его козням, личным счетам с офицерами, обязанностям перед Меценатом и даже поддержанию авторитета у домашних никуда не делось. Нет, здесь было что-то другое. Что-то в инсоне Марты зацепило его за живое. Оставалось разобраться, что именно.

После сеанса и пары кусочков пиццы в кофейне при кинотеатре у них с Яникой оставалось еще порядком времени. Возвращаться в село никому не хотелось, и Яника предложила прогуляться по парку Горького. Погода стояла отменная, поздний ростовский февраль радовал горожан почти плюсовой температурой и сухим безоблачным небом. К десяти часам на город пала глубокая ночь, но в парке было довольно оживленно. Никто не хотел упускать такого чудесного вечера, да к тому же субботнего.

Взявшись за руки, они с Яникой прогуливались по аллеям парка. Вокруг царствовала непривычная для публичного места тишина и заброшенность. Не играла музыка в летних кафешках, не грохотали карусели луна-парка, встречные люди говорили на пониженных тонах или вовсе помалкивали, словно боясь разбудить затаившегося под землей зверя. Даже фонари светили как-то тускло, приглушенно, вполсилы.

Невнимательность, завладевшая Лазарем в начале вечера, не отпускала до сих пор. Он никак не мог отделаться от мыслей о Марте и двери на задний двор. Он все ждал, что Яника сама спросит его об этом или хотя бы упомянет вскользь, но она без умолку щебетала о просмотренном фильме, о работе, о приближении весны – и ни слова, ни полслова об Игре.

Когда стало очевидно, что ждать дальше не имеет смысла, Лазарь перешагнул через гордость и сам заговорил о Марте. Пришлось перебить Янику (она оживленно распространялась на тему восстановления в университете), но другой возможности вставить хоть слово он мог сегодня не дождаться. К тому времени они углубились в наиболее дикую и необжитую часть парка. Гуляющие посетители здесь почти не попадались, ощущение зловещей необитаемости острова-кита из первого путешествия Синдбада-морехода усилилось. Еще час – и расхаживать в этом месте без оружия самообороны в руках станет небезопасно.

Стоило Лазарю коснуться больной темы, как Яника сразу умолкла и обратилась в слух. Казалось, она сама только того и ждала. Лазарь подробно изложил ей события сегодняшнего («маминого») утра, стараясь как можно точнее описать всю гамму чувств, передавшихся ему от Марты, и в то же время не выдать своих. Когда он закончил, они проделали в молчании не меньше ста шагов, прежде чем Яника сказала:

– Я чувствовала, что ты сегодня не со мной. Ты все время где-то витал. Стоило догадаться.

Ее приподнятое настроение улетучилось, как дым на ветру, ему на смену пришла озабоченность.

Определенно, она самый переменчивый человек из всех, кому удавалось поразить Лазаря своей индивидуальностью. Еще секунду назад ее глаза беззаботно смеялись, а теперь преисполнились искреннего сострадания. Интересно, как изменится ее настроение, если сказать сейчас, что все это ерунда, и попросить не брать в голову? И, что более важно – как быстро?

– Ну, теперь мы хотя бы на одной волне, – заметила Яника. – Рассказывай – что тебя гложет?

Аллея заканчивалась тупиком у выщербленной кирпичной стены. Широкие каменные ступени справа поднимались к железным воротам, выходящим на Пушкинский проспект. Узкая тропинка слева сбегала вдоль стены и уводила обратно вглубь парка. Фонари здесь светили еще глуше, и Яника зябко прижалась к Лазарю. Они замедлили шаг.

– До сих пор мне не было до Игры особого дела, – признался Лазарь, ощущая под боком согревающее тепло ее тела. – Знаю, звучит по-дурацки романтично, но так и есть. В целом мне вообще ни до чего не было дела, кроме тебя. В контексте меня, естественно.

Яника хихикнула у него из-под мышки. Она реагировала так почти на каждую его шутку, независимо от степени ее удачности, и порой Лазарю казалось, что это просто вошло у нее в привычку.

– А что изменилось сегодня? – спросила она. – Ты и раньше все знал о Марте с самого детства. И дверь на задний двор не стала для тебя открытием. То, что рано или поздно она обязательно появится снова, ты предсказывал с самого начала.

Тут она права. В отличие от самой Марты, неизбежность рецидива «двери на задний двор» не вызывала никаких сомнений с того самого дня, когда Лазарь впервые залез к ней в голову. Игра не была бы Игрой, завершись все прошлой весной. Чего Лазарь действительно предвидеть не мог, так это влияния, которое дверь оказала на него самого.

– В том-то и проблема, что ничего не изменилось. Это дело и раньше казалось безнадежным. Сегодня я не приблизился к разгадке ни на шаг. Я уже вообще ни на что не надеюсь…

Невероятно – он собственоручно расписывался в своем бессилии! Слышал бы сейчас Сенс…

– Раньше меня это не особо напрягало, понимаешь? Я изначально не считал это дело по-настоящему своим. Относился к нему как к чьей-то неудачной шутке.

– А теперь считаешь, – угадала Яника.

– Сегодня через Марту мне передалась вся безысходность ее ситуации… вся отчаянность. В жизни ничего похожего не испытывал. Одно дело – копаться в воспоминаниях девчонки о «двери», и совсем другое – опробовать ее действие на себе. Думал, по выходу из инсона неприятное ощущение оставит меня и все станет как прежде – обычно так оно и случается. Но сегодня… – Лазарь заглянул в лицо Яники – хотелось видеть ее реакцию: – Оно не отпускает меня до сих пор. Правда, я еще надеюсь, что завтра мне полегчает. Может, напиться для верности? Ты водку пьешь?

Раньше он десять раз подумал бы, прежде чем коснуться темы алкоголя в разговоре с Яникой. Но это – раньше.

– Только под хорошую закуску! – рассмеялась та, толкая Лазаря плечом в бок. Посерьезнев, добавила: – Ты же понимаешь: напиться и забыться не получится. Ты снова пойдешь туда, и все вернется.

«А можно не возвращаться!» – пискнула в голове трусливая альтернатива.

– Какой смысл? Я ничего не могу сделать, ни на что не могу повлиять. Я заперт внутри нее, как в карцере, наедине с чужими мыслями и страхами. Я не вижу ни единого способа оттуда вырваться. Тогда в чем смысл моего пребывания там?

Невероятно – он просил совета! Все-таки хорошо, что они забрели в эту глушь.

– Причины есть у всего, даже когда их нет, – задумчиво сказала Яника. – Твоя философия.

На что она намекает? Неужели имеет какие-то соображения по этому поводу?

Они добрались до конца аллеи и остановились на распутье. Направо – выход в город, налево – обратно в парк. Лазарь притянул Янику к себе и нежно поцеловал в губы.

– И то, что ты об этом вспомнила – тоже не беспричинно, – сказал он, когда их лица соприкасались друг с другом только кончиками носов. – Может, поделишься?

Яника пожала плечами:

– Ничего такого. Просто чутье.

– Чутье?

– Ну, хорошо. Просто я заметила связь: когда ты оказываешься в инсоне Светы, то оказываешься как бы запертым в ее голове, так? То же самое происходит с девочкой. Когда она переступает порог двери на задний двор – она словно оказывается в чужом теле, в теле той Марты. Тот мир – чужой для нее, полная противоположность ее настоящей жизни, и, тем не менее, она досконально знает его, ей все в нем знакомо. Как и тебе…

– …в инсоне Светы, – договорил за нее Лазарь.

Теперь и он видел связь. Такая очевидная – и как она раньше ускользнула от него? Истинно, любовь – касторка для мозга.

– Именно! – кивнула Яника. – И я подумала: а что, если это неспроста? Согласись, в этом случае открывается большое поле для размышлений… ой!

От тропинки у стены послышался цокот когтей об асфальт – звук, неизменно вызывавший у Лазаря рефлекторное оцепенение. Как-то в детстве он услышал его у себя за спиной, а когда обернулся, на него мчалась свора бродячих собак.

Лазарь машинально прижал Янику к груди, прикрывая собой, и обернулся. На аллею выскочила красивая немецкая овчарка без – намордника, но с ошейником. Не обращая внимания на сжавшихся от страха людей, собака принялась увлеченно обнюхивать землю под их ногами, периодически касаясь икр Лазаря то мохнатым боком, то хвостом. Секунд через десять на аллею выбежал запыхавшийся мальчишка лет тринадцати. Шапка сбилась на затылок, мокрые от пота волосы слиплись на лбу затейливым узором.

– Не бойтесь! – закричал он и подбежал к овчарке. – Она не тронет!

– Она уже раз пять тронула, – заметил Лазарь. Мягкий нос только что ткнулся ему под колено. – Еще пару раз – и я начну возбуждаться.

– Эй! – возмутилась Яника. – Стоишь в обнимку с любимой девушкой, а возбуждаешься от прикосновений собаки?

– Что я могу поделать – она стимулирует мою естественную эрогенную зону.

– Она у тебя под коленями?

– Нет – сантиметров на пятьдесят повыше, и… в глубину не мерил, если честно.

Мальчик схватился обеими руками за ошейник и оттащил овчарку. Лазарь с Яникой разомкнули объятия и стали наблюдать за попытками парня пристегнуть к ошейнику поводок. Овчарка юлила у ног хозяина и никак не давалась.

– Уймись, Агата, уймись. Сидеть! Сидеть!

У Лазаря мурашки побежали по спине… Знакомая кличка. Он попытался вспомнить, где мог слышать ее, но вместо ответа нечаянно вызвал воспоминания об Энуо и его брате. Интересный случай. Кто бы мог подумать, что смерть старшего брата, одиночество младшего и собака сплетутся в инсоне в столь причудливой форме? Они бы целую вечность ходили вокруг разгадки, висевшей под самым носом, если бы не Сенс со своей газетой.

– Непоседливая какая. – Яника вкралась Лазарю под локоть, и он снова почувствовал ее тепло.

– Молодая еще, – сказал мальчишка, защелкнув кольцо на ошейнике Агаты. – Глупая.

Мысли Лазаря оттолкнулась от газеты Сенса и поплыли дальше. А ведь, если бы не Яника, неизвестно, догадался ли бы он, что отверженный и одинокий мальчишка найдет утешение в таком простом и искреннем существе, как животное. В собаке. А вот Яника поняла. На каком-то подсознательном, экстрасенсорном уровне почувствовала, уловила корень проблемы и направила его мысли в нужное русло. И в истории с Ником она тоже попала в точку, причем задолго до того, как появились первые фактические доказательства. Она анализировала ситуацию на каком-то интуитивном, эмоциональном уровне, пропускала через себя, ощущала инсоном, а не умом.

Лазарь попытался вспомнить остальные Игры, выигранные ими вчистую, чтобы определить вдохновителя этих побед, но так и не смог выделить кого-то конкретного. Похоже, после истории с Ником они с Яникой срослись в единый слаженный организм. Он размышлял – она подхватывала, она начинала фразу – он заканчивал.

У нее определенно чутье. Поистине собачье чутье. И сейчас оно снова подталкивало его к переосмыслению ситуации с совершенно новой точки зрения. «Душевной», но не логической. Она снова совала свободный конец булиня ему в ладонь – оставалось только потянуть.

Некоторое время они молча наблюдали за удаляющимися по аллее мальчишкой и его собакой. Потом Яника указала на ступеньки и тропинку:

– Ну что – вверх или вниз?

«Верх» подразумевал путь домой, «низ» – продолжение прогулки по парку. Лазарь с удовольствием выбрал бы первое – он порядком озяб и проголодался, – но кому какое дело, чего хочет он? С девчонками все наоборот. Если они интересуются твоим мнением, значит, самое время забыть о нем. По правилам политеса от него требовалось осведомиться:

– Ты не устала?

– Немножко. – Она обхватила его руками за талию и прижалась еще крепче.

– Если хочешь прогуляться, забирайся ко мне на закорки. Но предупреждаю сразу – проезд платный.

Яника уже собралась рассмеяться, но тут Соломон Берк снова затянул песню про вечную несвободу из недр красной дутой курточки. Девушка отлепилась от Лазаря и принялась ощупывать себя в поисках телефона. Наконец, выудила из кармана такой же красный, как и куртка, мобильник. Мельком взглянув на экран, она сбросила звонок движением пальца и запихнула телефон обратно в карман.

Проиграв короткую борьбу с любопытством, Лазарь как бы между прочим спросил:

– Б. Ф.?

– Шпионишь? – прищурилась Яника. – Не волнуйся, любовников я маскирую именами школьных подруг.

Перевела в шутку. А чего еще он ожидал? Что она упадет на колени и примется вымаливать у него прощение? И все же мимолетное мгновение, на которое окаменело ее лицо при упоминании «Б. Ф.», не ускользнуло от внимания Лазаря даже в полумраке слабоосвещенной аллеи. Внутренности онемели, как бывает, когда мчишься в машине на огромной скорости, и вдруг дорога резко уходит…

– Вверх.

– Недопонял – что?

– Идем наверх, – приняла решение Яника. – Я устала и хочу в душ.