Текст книги "Игра Лазаря"

Часть 4
Дверь на задний двор

Глава 1
Светик

Что наша жизнь? Игра!

Пушкин

Света не спеша спускалась по дубовым ступеням. На ногах пушистые домашние тапочки, сама укутана в белый махровый халат.

Внизу пахло очень вкусно. Пахло выпечкой. Пирог с мясом – она его сразу узнала. А на десерт, если останется тесто, булочки-пустышки или ватрушки, если найдется творог. Света с наслаждением потянула ноздрями чудесный аромат, и внизу живота жалобно заурчало.

– Светик? – донеслось из кухни. Самый певучий из голосов. Голос мамочки бодрый и свежий – она давно на ногах. – Ты проснулась, милая?

– Да, мам!

Света спустила ногу с последней ступеньки, пересекла гостиную и вошла в кухню, сияющую стерильной чистотой, точно операционная. В широкое окно проникал столб утреннего света, внутри которого не плавало ни одной пылинки.

За окном разгоралось безветренное августовское лето. Во дворе могучий орех (Света называла его своим стареньким Энтом) стоял неподвижно, как нарисованный. От неровной кроны ответвлялась мощная узловатая ветвь и тянулась к дому в вечном приветственном жесте. На лапе старенького Энта висели качели, на которых очень удобно качаться, откинувшись на спинку и закрыв глаза, если хочется почувствовать себя птицей. Качели сделал для Светы (и только для нее) папа, а старший брат помогал ему.

Они – самые замечательные мужчины на свете. Света с удовольствием сообщила бы им об этом прямо сейчас, но папа уехал на работу, а брат отправился в институт – он уже такой взрослый. К счастью, по субботам мама работала во вторую смену, и сейчас она дома. В такое утро они оставались вдвоем и могли наслаждаться обществом друг друга аж до полудня. Потом утро сменялось днем, мама уходила, чтобы сменить напарницу, и Света оставалась одна.

Ну не совсем одна – еще был Стив. Правда, он не человек, а собака. Он такса. С обвисшими лопухами кожи там, где у нормальных псов уши, крысиным носом и короткими жилистыми лапами, на которые усажено вытянутое туловище, да так низко от земли, что его «киль», как говорит папа, почти цепляется за ковер. Света догадывалась, что именно отец подразумевает под «килем», и ее это всегда смешило. Стив – хороший пес, но иногда любит пошалить, а иной раз даже напакостить. Все потому, что он не выносит одиночества. У него от этого, как говорит брат, «крышу сносит». Впрочем, здесь они со Светой похожи.

Однажды Стив уничтожил дорогущие мамины босоножки, познавшие ногу всего один раз – когда их примеряли в магазине. Стоило ему остаться наедине с домом, как он вскрыл коробку и варварски разгрыз содержимое на ремешки. Чудесные были босоножки – лаковые, расцвеченные под радугу. Мама тогда очень расстроилась, даже всплакнула слегка. Но потом быстро оттаяла и уже вечером, в нарушение собственного вето, пустила пса на диван, где они вместе смотрели какую-то передачу, напоминая примирившихся после длительной ссоры мать и сына. На Стива вообще невозможно долго обижаться. Достаточно посмотреть в его мигающие карие глаза – и ты готов отдать всю обувь в доме ему на растерзание. В семье Стив, пожалуй, самый главный любимчик – после Светы, конечно.

– А вот и наше солнышко встало, – ласково сказала мама, когда дочь вошла в кухню.

Света не ошиблась – это пирог. Мама только-только вытащила его из духовки, и теперь он лежал на столе, красуясь подрумяненными боками.

На маме были цветастый клетчатый фартук и варежка на правой руке. Она ласково улыбнулась дочери, и сердце Светы защемило от восторга – какая же у нее красивая мама! Высокая, стройная, с очаровательными ямочками на щеках и золотистыми волосами, собранными на затылке заколкой. При виде заколки у Светы сжалось сердце – это именно та, в виде бабочки, которую она подарила маме на прошлый Новый год. Света обожала, когда мама закалывала волосы этой заколкой.

– Солнышко уже давно встало, – тускло отозвалась девочка. Она заспалась сегодня – и теперь дулась на себя за украденные полчаса у субботнего «маминого утра».

Света встала на цыпочки и дотянулась до маминой щеки губами:

– Ты приготовила пирог?

– И еще булочки с сахаром на подходе, – отозвалась мама и чмокнула Свету в макушку. – Сейчас в духовку отправлю.

Определенно, субботнее «мамино утро» – самое приятное из возможных. Ну, может быть, не считая новогоднего. В эти замечательные часы они сидели на кухне, ели печенье, булочки или пирог, как сегодня, запивали чаем (или кофе, или соком) и разговаривали. Обо всем на свете: о домах, о людях, о мире. Обычно, разговор начинала мама. Света очень любила, когда та заговаривала о прошлом. Например, рассказывала, как познакомилась с папой (эту историю можно было переслушивать бесконечно), как появилась на свет ее любимая дочка. Иногда мама говорила о работе, но не очень часто. Потом слово переходило к Свете, и тогда она рассказывала о себе и обо всем, что успело произойти за неделю: о школе, учителях, подружках, мальчишках.

У Светы не было секретов от мамы. Та всегда выслушивала до конца и все понимала. И обязательно старалась помочь: советом, сочувствием. В такие дни они становились самыми близкими подругами – ближе, чем сестры. Если бы бог спустился с небес и предложил Свете променять эти минуты на дополнительные часы к жизни, она без раздумий отказалась бы.

Когда отведенные на «мамино утро» два часа заканчивались, мама собиралась на работу. Грусть разлуки не скрашивала даже мысль о том, что будет еще одна суббота, еще одно утро, и их бесконечный разговор, начатый давным-давно, обязательно продолжится.

С недавних пор, когда Света оставалась одна, ей становилось не по себе. Пожалуй, ей даже было страшно – вот это ближе к истине. С тех пор как произошел… тот случай, она боялась оставаться наедине с домом и делала все возможное, чтобы как можно дольше находиться за его пределами. Ну, или подальше от того места. Обычно выручал старый Энт с качелями на локте. Еще можно было пойти погулять на улицу. Но когда погода портилась или не было настроения, приходилось подниматься в свою комнату к недочитанной книжке, прихватив для храбрости Стива.

Боялась Света даже не дома, а двери на задний двор. Конечно, не самой двери – в дешевой плите из размельченной древесины с незатейливой резьбой не могло быть ничего страшного. Света боялась того, что за дверью. Чаще всего это был просто задний двор: квадратная лужайка, отгороженная от внешнего мира забором, мангал для шашлыка, уличный туалет и летний душ. Но иногда… однажды… Это случилось всего раз, но девочку не покидало параноидальное чувство, что это повторится снова. Или того хуже – что это уже происходило раньше, но она забыла.

Дело было в прошлом мае. Зима готовилась переодеться в лето, деревья хвастались молодым «оперением», в воздухе витал дурманящий запах весны. Была одна из тех суббот, когда Света снова осталась одна.

Как обычно, она заперла за мамой калитку и вернулась в дом. Прошла в гостиную и остановилась посреди комнаты, пытаясь придумать, чем бы заняться дальше. Стив уже залез на диван и устраивался поудобней для крепкого и здорового сна. Вообще-то мама строго-настрого запрещала ему лазать «по верхам», будь то диваны, кровати или кресла, но ведь сейчас она ушла…

– Ну как тебе не стыдно? – пожурила пса Света. Тот радостно завилял хвостом. – У тебя совесть есть?

Стив еще энергичнее забарабанил хвостом по спинке дивана, как бы приглашая: «Ну же, иди сюда, тут места много! Давай вздремнем, пока мама не вернулась».

– Нет, друг, давай сам. Я выспалась.

Стив не особенно расстроился. Мигнул пару раз глазами-каштанами и свернулся калачиком, положив голову на лапы.

Света собралась немного почитать у себя наверху, дошла до лестницы и вдруг замерла. Ушей достиг слабый шум из глубины дома. Как будто кто-то забыл выключить телевизор, что странно – у них по утрам никто не смотрел телевизор. Отец обычно читал за завтраком газету, а брат вообще не завтракал – глотал на ходу кофе и убегал, как на пожар. Мама и Света вставали почти одновременно, и им было чем заняться в субботнее утро помимо телевизора.

Света медленно пошла на звук. По мере приближения к источнику шум нарастал, становился четче. Теперь он разбивался на отдельные звуки: человеческие голоса, звон посуды, шипение закипающего чайника, гул дороги. Голоса казались Свете до боли знакомыми – словно слышишь сцену из полузабытого сериала, который смотрел давным-давно.

Неужели и правда телевизор? Нет, не он. Вслушиваясь в звуки, девочка испытывала странное волнение – так волнуется молодой ученый, обнаружив себя в одном шаге от открытия, способного перевернуть всю его жизнь.

Звуки доносились из-за двери, ведущей на задний двор. Света приблизилась к ней и остановилась в нерешительности. Здравый смысл настоятельно рекомендовал развернуться и бежать от двери, да подальше. Любопытство искушало: «открытие» совсем рядом. Надо только сделать шаг и потянуть ручку.

– За что мне это наказание! – взвизгнул за дверью истеричный женский голос.

Света закрыла глаза и попыталась представить себе хозяина голоса. Воображение без запинки изобразило изможденное худое лицо с темными складками под усталыми глазами. Ломкие каштановые волосы, сбитые набок бесформенным узлом. Тонкие сухие губы. Желтые зубы в зловонном рту, так как эта женщина много курит. Нездоровый румянец на впалых щеках, ибо и выпивки она не чурается.

Света не придумала хозяйку истеричного голоса. Она ее знала!

– Ты опять играл! Опять играл! – кричала женщина.

Света попыталась представить себе ее имя и сразу же остановилась, с ужасом осознав, что ей это вот-вот удастся. Она больше не могла бездействовать. Так или иначе, любому «открытию» суждено совершиться, независимо от того, привнесет оно добро в мир или отнимет его. Света шагнула к двери и опустила ладонь на дверную ручку.

Заднего двора как не бывало. Ни лужайки, ни мангала, ни забора, ни улицы за забором, ни неба, ни солнца – ничего. Света оказалась в неухоженной и тесной квартире, пропахшей табачным дымом, с облупившимся потолком, грязно-голубыми обоями в желтых разводах от влаги, лампочкой на проводе вместо люстры и мутными стеклами в окне, которые с трудом пропускали в комнату солнечный свет.

В комнате находилось три человека. Обладательница истеричного голоса – точь-в-точь такая, какой ее представляла себе Света, – нависала над низеньким плюгавым мужичонкой в истертом, истоптанном ногами пиджачке. Третьей в комнате была сама Света.

Мужчина и женщина продолжали ругаться, игнорируя двенадцатилетнюю девочку, шагнувшую в их квартиру из другого измерения.

– Ну забили с ребятами козлеца после смены, – признался мужичок. Его разбитое одутловатое лицо пропойцы, источавшее острый запах перегара, Света знала до последней морщинки.

– И сколько ты проиграл? Сколько, я тебя спрашиваю?

Руки женщины попеременно отрывались от талии, наносили мужчине короткие тычки в грудь и тут же возвращались обратно.

«Этот мужчина играет в домино на деньги», – вдруг поняла Света.

Или она это знала?

– Половину…

– ПОЛОВИНУ?!

Тычки переросли в удары – била женщина резко и точно, кулаком. Мужчина безропотно сносил побои, покачиваясь из стороны в сторону.

– ПОЛОВИНУ! ПОЛОВИНУ!

Он пьян – сильно пьян. Пьян в день получки. Значит – играл. Это Света тоже знала наверняка.

– Ай, какая же ты дрянь! Какая дрянь! И что мы теперь будем делать? Чем прикажешь кормить твою идиотку? Я от себя отрывать не собираюсь, у меня свой сын растет!

Мужчина опасно пошатнулся:

– Да твой наркоман и так почти ничего не жрет…

Очередное прозрение окатило Свету ушатом ледяной воды – она знала голос мужчины еще лучше, чем лицо. С пеленок знала. В ясновидящей голове прозвучали слова, слышанные давным-давно: «Куколка ты моя. Красавица – вся в мать». Слова, несомненно, принадлежали избитому замусоленному мужичонке, но где и когда они были произнесены, Света вспомнить не могла.

– У него хотя бы мозги на месте! – заорала женщина. Нездоровый румянец на щеках заалел еще ярче.

– Не смей так говорить! – угрожающе предупредил мужчина, но получилось жалко. Не страшно. – Наркота уже давно из него все мозги вышибла. Да как у тебя вообще язык поворачивается? Моя дочь…

Женщина разразилась издевательским хохотом:

– Чья бы корова мычала! Свои-то мозги давно пропил? Часов шесть назад о дочке подумал бы, когда зарплату на кон ставил!

Лицо мужчины исказила судорога.

– Я же выигрываю иногда…

– Что выигрываешь, все ведь пропиваешь, гад!

– Не твое собачье дело. Деньги мои…

– Твои деньги? Твои? Твои? Твои?

Теперь обе руки взлетели с талии и стали бить мужчину в грудь уже без посадок. Женщина задыхалась от несправедливости и беспомощности. Вдруг она повернулась к Свете и впилась глазами, полными ненависти:

– Чего встала? Пшла отсюда!

Света попятилась назад, потрясенная до глубины души, – с ней сроду так грубо не разговаривали. Если это кошмарный сон, то тоже в первый раз. Раньше ей ничего подобного не снилось.

Под ногой что-то треснуло, Света подскочила от неожиданности и посмотрела вниз. Кажется, она раздавила пластмассовый двухкубовый шприц – мама колола такими Стива, когда у того появились проблемы с позвоночником.

– Не смей орать на мою дочь, Катерина! – погрозил мужчина заскорузлым пальцем.

Катерина – ну, конечно же!

– Ишь какой! Заступается он на пьяную бошку! Ну и подыхайте тут на пару!

Катерина метнулась из комнаты в прихожую.

Как бы удивительно это ни было, но абсолютно все здесь казалось Свете знакомым. Истертый до основания ковер под ногами, разбитый паркет в прихожей, щербатый шкаф, в который полезла сейчас Катерина, – все это она видела раньше. Знала на ощупь, узнавала по запаху.

– Ты куда? – взревел мужчина. – Сбрендила, дура старая! Ну-ка назад!

Шатаясь, он поплелся за женой в прихожую. Подошел и схватил за руку.

– Ку-уда собралась, спрашиваю?!

Катерина легко вырвала локоть из пьяной хватки, но мужчина снова потянулся к ней растопыренными пальцами.

– Руки убери! – зло прошипела Катерина. – Никуда не денусь, не надейся. К Зинке иду. Руки, я сказала!

Мужчина разжал пальцы, и Катерина резким движением одернула съехавшую набок куртку.

– Зачем?

– Да уж не козла забивать.

– Не понял.

– Нас завтра по частям начнут распиливать, а ты и не заметишь, – язвительно заметила Катерина и добавила, чуть спокойней: – Сына она хоронит.

– Сына? Это такой кудрявый? Помер, что ли?

– Застрелился, поганец. – В голос Катерины снова вернулась ненависть, только адресата сменила. – Видеокамеру у друга попросил. Все заснял, гаденыш.

– Что заснял?

– Мозги ты тоже проиграл? – вскричала Катерина. «У нее очень бранчивый характер», – вспомнила Света. – Казнь свою заснял, дурак ты этакий! Как отцово ружье в рот засунул, заснял! Как курок спустил, заснял! Чего непонятного?

Свете показалось, что она теряет сознание. Мысли сменяли одна другую сумасшедшим цветным калейдоскопом. Это ужасный-преужасный сон – ей никогда такие не снились! Но разогнавшееся подсознание уже нельзя было остановить. Оно несло вперед, как скоростной «Сапсан», а за окнами уже вырисовывались кровавые пейзажи. Белая комната, кудрявый парень с черным ружейным стволом во рту. «Плосяй, мама», – говорит он в камеру и тянет спусковой крючок. Комнату оглашает хлопок выстрела, и все тонет в багровом мареве.

Света вскрикнула. Незаметно для себя, но вполне явственно для окружающих.

– Чего это с ней? – всполошилась Катерина, впиваясь в Свету острыми глазками.

Она вернулась из прихожей в комнату и остановилась перед девочкой, слегка склонив голову набок.

Свету зазнобило, как при высокой температуре, так ей стало неуютно.

– Ты нарушаешь ее личное пространство, Катерина, – осторожно напомнил мужчина.

Катерина пропустила замечание мужа мимо ушей.

– А ну-ка, глянь на меня, девка, – велела женщина и наклонилась над Светой еще ниже. – Ты поняла, что я сейчас сказала?

Света хотела сказать, что не понимает вопроса, но не смогла вымолвить ни слова. Стояла и молчала, как дура. Очень, очень странный сон…

– Не мели чепухи, что она могла понять? – сказал плюгавый.

– Помолчи, Витя, – властно осадила его Катерина и еще внимательней всмотрелась в лицо Светы. Она дотонка изучала его сверху донизу, словно боялась пропустить нечто необычное, из ряда вон выходящее. – Посмотри на нее, – наконец, обратилась она к мужу. – Видишь ее глаза? По-моему, сейчас они совсем нормальные. Такое ощущение, что она все понимает.

Витя (Света даже не обратила внимания, что теперь знает имя плюгавого, – она знала его с самого начала) затряс головой, словно это помогло бы ему отрезвиться, и вперился в девочку мутным взглядом. Света сомневалась, что он вообще в состоянии поймать в фокус что-то меньше телевизора.

– По мне, так ничего особенного, Катюша. Я ничего не вижу.

– Кто бы сомневался…

Катерина заглядывала в глаза Светы, точно в давно пересохший колодец, в который вдруг снова вернулась вода.

– Марта, – обратилась она к Свете, и та вдруг совершенно отчетливо поняла, что это и есть ее настоящее имя. И почему она не задумывалась об этом раньше? Почему родители называют ее по-другому? Кажется, она уже не могла вспомнить, как именно. – Ты слышишь меня? Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Марта молчала. Хотела ответить, но не могла раскрыть и рта, будто кто-то невидимый опустил холодную ладонь ей на губы.

– Марта, – повторила Катерина вкрадчивым голосом. – Ты помнишь Никитку? Никитку из второго подъезда? Ты иногда виделась с ним на прогулке. Помнишь?

Марта помнила. Никогда раньше не видела, но… помнила. Это он сидел на диване с ружейным дулом во рту.

– Ты понимаешь, что его больше нет, Марта?

– Катерина, перестань… – послышался голос Виктора.

– Ты понимаешь, что он застрелился? Понимаешь, что он умер?

Марта чувствовала, что вот-вот разрыдается. Ей хотелось ответить этой ужасной женщине, прокричать прямо в лицо: «Я понимаю, я все понимаю! Оставьте меня, ради бога, в покое!» Но магическая сила кошмарного сна не позволяла ей сделать этого. Все что она могла – трястись и раскачиваться из стороны в сторону.

– Ты понимаешь, что теперь его похоронят? Понимаешь, что теперь его положат на дно ямы и засыплют сверху землей?

Катерина положила руки ей на плечи и легонько встряхнула. Марта чувствовала запах сигарет, которым разило изо рта женщины. Видела испещренные сеткой красных сосудов склеры, темный пушок над верхней губой.

– Катерина Андреевна, перестань! – повторил Виктор настойчивей. – Ты ее пугаешь.

Марте потребовалось приложить все усилия (бог знает сколько!), чтобы выдавить два слабых стона:

– Мм… Мм…

– Ага, – удовлетворенно протянула Катерина, – так я и думала. Не такая уж ты и дура.

– Ммм… Ммм…

Рот зажимала невидимая ладонь, на большее Марта была не способна. Катерина Андреевна еще немного побуравила ее взглядом и выпрямилась, довольная собой.

– Посмотри, до чего ты ее довела! – Виктор неуклюже взмахнул руками, потерял равновесие и полетел на пол, испустив газы при приземлении.

– Пес бродячий, – презрительно бросила Катерина, переступая через мужа. – Пошла я. Зинка совсем умом тронулась. Вчера на стены бросалась. На принудительное лечение в психушку отправят. Схожу, попрощаюсь, – задумчиво сказала она, не уточнив, с кем именно – с Зинкой или ее сыном.

– И чего с дураками прощаться? – так же неопределенно ответил Виктор, когда Катерина Андреевна запирала за собой дверь. – Доча, ты это… пойди… – слабо попросил он, но сил уточнить, куда и зачем, не хватило. Он обмяк и отключился.

Марта осталась в квартире одна. Пальцы, наконец, расслабились и разжались. На пол упала мягкая игрушка – грязно-желтый зайчик с кнопкой-пищалкой в животе. Пищалка давно сломалась и теперь только щелкала при нажатии.

Этот сон казался слишком реальным, чтобы оставаться в нем дольше.

– Я хочу домой, – вслух сказала Марта.

Преграда, не дававшая губам раскрыться, спала. Жаль, ей не удалось избавиться от нее раньше – теперь никто ее не слышал.

– Я хочу домой! – повторила Марта настойчивей. – Немедленно!

Пальцы снова сомкнулись на чем-то, но это был не зайчик – ладонь ощутила холодный металл дверной ручки. Света стояла в проходе и держала нараспашку дверь на задний двор. Она наблюдала за квартирой, теперь далекой и потусторонней, как с экрана телевизора. Отсюда открывался вид на грязную комнату, тело Виктора на паркете и… саму себя, стоящую в прихожей. Нет, себя она не видела – только руки, выставленные вперед. Их обладательница стояла на том же самом месте в поношенном ситцевом платьице бледнорозового цвета и смотрела на квартиру глазами Марты (какое странное имя) – той Марты.

По телу Светы пробежала дрожь. Она встрепенулась и резким движением захлопнула дверь. У ног вился Стив, нырял под платье и лизал ноги. Девочка стояла неподвижно, уставившись в полированную дверь, и слушала бешеную пляску сердца. Когда она все-таки набралась духу и снова распахнула дверь, в лицо пыхнуло жаром поздней весны.