Текст книги "Поцелуй женщины-паука"

Глава 11

Начальник. Спасибо, сержант, вы можете идти.

Сержант. Слушаюсь, сеньор.

Начальник. Ну, Молина, как дела?

Заключенный. Хорошо, сеньор, спасибо.

Начальник. Чем порадуете?

Заключенный. Боюсь, новостей немного.

Начальник. Хм…

Заключенный. Но я замечаю, что с каждым днем он все более искренен со мной, так что…

Начальник. Хм…

Заключенный. Да, сеньор, можете мне поверить…

Начальник. К сожалению, Молина, на меня давят со всех сторон. Открою вам секрет, чтобы вы вошли в мое положение. Давят даже с самого верха… из канцелярии президента. Им нужны факты, и поскорее. Более того, они хотят, чтобы Арреги снова подвергли допросу, причем с пристрастием. Вы меня понимаете?

Заключенный. Да, сеньор… Дайте мне еще пару дней. Не допрашивайте его; скажите им, что он слишком слаб, а это правда. Скажите им, что будет гораздо хуже, если он умрет прямо во время допроса.

Начальник. Да, скажу, но они не очень-то ко мне прислушиваются.

Заключенный. Дайте мне всего одну неделю, и я уверен, что раздобуду какую-нибудь информацию.

Начальник. Побольше, Молина, побольше.

Заключенный. Знаете, у меня есть идея, сеньор.

Начальник. Какая?

Заключенный. Даже не знаю, как вы…

Начальник. Ну говорите…

Заключенный. Арреги – крепкий орешек, да, но у него есть и слабые стороны…

Начальник. Да?

Заключенный. Да… Если он узнает, к примеру… Скажем, придет охранник и сообщит, что меня переводят в другую камеру, ведь я не на строгом режиме, меня могут выпустить досрочно или… не так быстро, но мой адвокат подал апелляцию, и если он узнает, что нас расселят, возможно, он заговорит. Он ведь привязался ко мне; он потеряет бдительность и заговорит…

Начальник. Думаете?

Заключенный. Думаю, стоит попробовать.

Начальник. Мне все-таки кажется, не надо говорить ему, что вы можете выйти досрочно. Он ведь не глупый – может сложить два и два.

Заключенный. Нет, не думаю.

Начальник. Почему?

Заключенный. У меня такое чувство.

Начальник. Нет, скажите почему. У вас наверняка есть какие-то соображения.

Заключенный. Ну… так я и себя подстраховываю.

Начальник. Как это?

Заключенный. Если я просто вдруг выйду из тюрьмы, мало ли – на следующий день ко мне явятся его дружки, чтобы отомстить.

Начальник. Вы прекрасно знаете, что он не контактирует со своими людьми.

Заключенный. Это мы так думаем.

Начальник. Мы же просматриваем все письма, так что чего вы боитесь, Молина? Вы спокойно выйдете отсюда.

Заключенный. Все же, по-моему, пусть лучше знает, что меня могут выпустить… Потому что…

Начальник. Почему?

Заключенный. Да так…

Начальник. Я задал вопрос, Молина. Отвечайте!

Заключенный. Я не знаю, что сказать…

Начальник. Говорите, Молина, говорите начистоту! Если мы не будем доверять друг другу, далеко не уедем.

Заключенный. Да, но это так, пустяки, сеньор, правда. Просто предчувствие: может, если он будет знать, что меня выпускают, ему захочется чем-нибудь со мной поделиться. У заключенных всегда так, сеньор. Когда твой друг уходит… ты чувствуешь себя абсолютно беззащитным.

Начальник. Будь по-вашему, Молина, увидимся через неделю.

Заключенный. Спасибо, сеньор.

Начальник. Но потом, боюсь, придется принимать меры…

Заключенный. Да, конечно.

Начальник. Хорошо, Молина.

Заключенный. Сеньор, простите, что я… испытываю ваше терпение, но…

Начальник. В чем дело?

Заключенный. Я должен вернуться в камеру с чем-то, так что я составил небольшой список – вот, если вы не против. Я набросал его, пока ждал у кабинета. Простите за почерк.

Начальник. Думаете, все это помогает?

Заключенный. Уверяю, ничто не помогает так, как это, правда… Уверяю вас.

Начальник. Дайте взглянуть.

Заключенный. Пожалуйста, упакуйте все в пакет, как обычно делает моя мать.

Список продуктов для Молины:

2 жареных цыпленка

4 печеных яблока коробка с салатом «оливье»

300 г копченого окорока

300 г ветчины

4 кукурузные лепешки

пачка чаю и банка растворимого кофе

буханка ржаного хлеба, нарезанная

2 большие банки молочного пудинга

банка апельсинового мармелада

литр молока и голландский сыр

маленький пакетик соли

4 большие упаковки засахаренных фруктов ассорти

2 английских пудинга

пачка масла

банка майонеза и упаковка бумажных салфеток

– Это окорок, а это ветчина. Я сделаю бутерброды, пока хлеб свежий. Бери что хочешь.

– Спасибо.

– Я достану лепешку, разделю пополам, положу немного масла и ветчину. Потом салат. А затем печеное яблоко. И чай.

– Звучит неплохо.

– А ты отломи себе кусок цыпленка, если хочешь, пока он еще не остыл, не стесняйся.

– Спасибо, Молина.

– Здорово, правда? Каждый берет чего пожелает; так я не буду тебя раздражать.

– Как скажешь.

– Я поставлю воду, если ты чего-нибудь захочешь. Чая или кофе.

– Спасибо.

– …

– Это просто объедение, Молина.

– А еще у нас есть засахаренные фрукты. Ты мне только тыкву оставь, я ее больше всего люблю. Еще там ананас, инжир и что-то красное. Интересно, что это?

– Наверное, арбуз, а может, и нет, я не знаю…

– Ну, узнаем, когда попробуем.

– Молина… Мне так стыдно…

– Отчего?

– Я про утро… про мою выходку…

– Чепуха…

– Тот, кто не умеет брать… мелочный человек. Потому что он и отдавать не любит.

– Думаешь?

– Да, я размышлял и пришел к такому выводу. Я сердился на тебя из-за твоей… щедрости… потому что не хотел быть обязанным.

– Да?

– Да.

– Слушай… Я тут тоже думал и вспомнил твои слова, Валентин, и прекрасно понял, почему ты повел себя именно так.

– И что же я тебе сказал?

– Что вы все, когда участвуете в этой борьбе, вам нельзя… привязываться… друг к другу. О, может, привязываться – это не то слово, это слишком, но ладно, привязываться по-дружески.

– Очень благородная интерпретация, особенно в твоих устах.

– Знаешь, иногда я понимаю все, что ты говоришь мне…

– Да, но в нашем случае мы заперты здесь, поэтому нет никакой борьбы, никаких побед, понимаешь?

– Да, ну и что?

– Неужели на нас так давит… внешний мир, что мы не можем вести себя, как цивилизованные люди? Неужели… у врага, который там, столько сил?

– Я не совсем понимаю…

– Неужели все, что есть плохого в мире… все, что я хочу в нем изменить… неужели все это не позволяет мне… вести себя… по-человечески хотя бы короткое время?

– Что ты будешь? Вода закипела.

– Завари чай для обоих, ладно?

– Хорошо.

– Не знаю, понял ли ты меня… но вот мы здесь одни, и если дело касается наших отношений… как бы сформулировать?.. Мы можем поступать как хотим; на наши отношения ничто не влияет.

– Да, я слушаю.

– В общем, мы свободны вести себя по отношению друг к другу как угодно, я понятно говорю? Как если бы мы были на необитаемом острове. На острове, на котором нам предстояло бы прожить долгие годы. Потому что за стенами этой камеры у нас могут быть притеснители, но только не здесь. Здесь никто никого не угнетает. Единственное, что меня беспокоит… потому что я устал, или у меня плохое настроение, или, может, я какой-то не такой… это то, что кто-то делает мне добро, не прося ничего взамен.

– Ну, я не знаю насчет этого…

– Что значит не знаешь?

– Я не могу этого объяснить.

– Да ладно, Молина, не темни. Соберись и сформулируй, что у тебя на уме.

– Хорошо, не думай ничего такого, но если я добр к тебе… это потому, что хочу заслужить твою дружбу и – почему бы и нет? – твое расположение. Точно так же я добр к своей маме, потому что она хороший человек, который никогда никому не сделал ничего плохого, потому что я люблю ее, потому что она очень милая, и я хочу, чтобы она любила меня… Ты тоже очень хороший человек, бескорыстный, ты рисковал жизнью ради благородных идеалов… Что ты отвернулся, я тебя смущаю?

– Да, немного… Но вот я смотрю на тебя, видишь?

– И за это я… уважаю тебя, ты мне нравишься, и мне хочется, чтобы ты так же относился ко мне… Потому что любовь матери – это единственное хорошее, что было у меня в жизни, потому что она принимает меня таким, какой я есть, и любит меня просто так, невзирая ни на что. Это как дар свыше, он помогает мне жить дальше, только он и помогает.

– Можно я возьму хлеба?

– Конечно…

– Но разве у тебя… разве у тебя нет близких друзей… кто много для тебя значил?

– Да, но все мои друзья… голубые, как и я, и это такой свой мирок, как бы тебе объяснить? Мы не особо полагаемся друг на друга, потому что мы такие… пугливые, нерешительные. И всегда ждем… настоящей дружбы, серьезной дружбы… с мужчиной, конечно. Но это невозможно, потому что мужчине обычно… нужна женщина.

– Все гомосексуалисты такие?

– Нет, есть и другие, те, что влюбляются друг в друга. Но я и мои друзья, мы – женщины. Нам все это не нужно – все эти игры для гомиков. Мы обычные женщины – мы спим с мужчинами.

– Сахар?

– Спасибо.

– Свежий хлеб – это просто объедение… Самое лучшее, что есть на свете.

– Да, вкуснотища… Кстати, забыл тебе рассказать…

– Да, окончание фильма про зомби.

– Да, это тоже, но я хотел сказать еще кое-что…

– Что?

– Адвокат сообщил, что дело движется.

– Какой же я болван, даже не спросил. Ну, и что еще он сказал?

– Что вроде все должно получиться, но когда тебя выпускают досрочно, в смысле не когда уже выпустили… в общем, тебя переводят в другой блок. Так что в конце недели меня должны перевести в другую камеру.

– Правда?

– Похоже.

– А адвокат, откуда он знает?

– Ему сказали в администрации, когда он принес туда апелляцию.

– Отличные новости… Ты, наверное, рад…

– Не хочу пока об этом думать. Не хочу зря надеяться… Тебе стоит попробовать салат.

– Да?

– Правда, он очень вкусный.

– Даже не знаю, у меня аж под ложечкой засосало от твоих слов.

– Слушай, давай будто я ничего не говорил, потому что пока еще ничего не известно. По крайней мере, мне никто ничего не говорил.

– Нет, почему, вроде все складывается удачно; мы должны радоваться.

– Лучше не надо…

– Но я рад за тебя, Молина, хотя ты и уходишь и… Значит, так надо…

– Возьми печеное яблоко… Они хорошо усваиваются.

– Нет, давай оставим на потом, или я оставлю свое. А ты ешь, пока хочется.

– Да нет, я тоже не слишком голоден. Знаешь… к концу фильма про зомби мы проголодаемся, тогда и съедим.

– Договорились.

– А он интересный, правда?

– Да, забавный.

– Вначале я его смутно помнил, но теперь что-то всплывает.

– Да… подожди немного. Что-то я… Не знаю, что случилось, Молина, но со мной… со мной что-то странное.

– В чем дело? Что-то болит? Желудок?

– Нет, это голова, какой-то сумбур.

– Почему?

– Не знаю, может, оттого, что ты уходишь, даже не знаю.

– А-а…

– Лучше я прилягу и чуть-чуть отдохну.

– Хорошо.

– Поговорим попозже.

– Ладно, давай попозже.^{9}

– Молина… который час?

– Начало восьмого. Я уже слышал, как разносят ужин.

– Я весь разбитый… А надо бы пользоваться моментом, пока еще не стемнело.

– Ага.

– Но я не в себе.

– Тогда отдохни.

– Но ты так и не дорассказал фильм.

– А ты и не хотел.

– Я не хотел, чтобы ты рассказывал, потому что в тот момент мне это было не в радость.

– Ты и просто поболтать не захотел.

– Если я не соображаю, что говорю, лучше вообще помолчать. Зачем пороть всякую ахинею…

– Тогда отдохни.

– А фильм?

– Сейчас?

– Да.

– Ладно, как хочешь.

– Я позанимался немного, но даже не помню, что читал.

– Я не помню, на чем мы остановились. На чем?

– Ты про что, Молина?

– Про фильм.

– На том, что девушка одна в джунглях и слышит барабаны.

– Да, точно… Джунгли залиты полуденным солнцем, и девушка решает пойти в ту сторону, откуда доносится этот мрачный барабанный бой. И идет вперед, теряет одну туфлю, потом спотыкается, падает, у нее рвется блузка, а лицо все перепачкано в грязи. Но она продолжает продираться сквозь колючий кустарник, который цепляется за юбку. И по мере того как она все ближе подбирается к месту, где происходит церемония вуду, джунгли становятся все темнее и темнее, и свет исходит лишь от свечей. Они стоят на алтаре, много свечей, а у подножия лежит тряпичная кукла, и у нее из сердца торчит булавка. И эта кукла – копия ее мужа. И все местные мужчины и женщины стоят перед ней на коленях, молятся, испускают странные монотонные вопли, потому что каждый преисполнен тоской. Девушка оглядывается по сторонам, пытаясь найти жреца; она ужасно боится его увидеть, но в то же время умирает от любопытства – ей не терпится посмотреть, как он выглядит. А барабаны бьют все яростнее, негры завывают все громче и громче, а девушка сама не своя; ее волосы всклокочены, одежда порвана, и она стоит за пределами круга, который образуют все эти молящиеся люди. Внезапно барабаны смолкают, пеоны перестают выть, а из глубины тропического леса дует ледяной ветер. И появляется колдун. На нем что-то вроде длинной белой туники, но грудь открыта – и это молодая грудь, покрытая волосами, лицо же у него старческое, и это лицо… дворецкого. С отвратительным, лицемерным выражением на лице он благословляет негров и одновременно подает сигнал барабанщикам. Те начинают отбивать новый ритм, совершенно дьявольский, а колдун смотрит на девушку, даже не скрывая свою похоть, и делает какие-то пассы рукой, глядя ей прямо в глаза, гипнотизируя ее. Она отводит глаза, чтобы не поддаться чарам, но не может справиться с его магнетизмом и мало-помалу поворачивает голову и смотрит на него. Она впадает в транс и, пока барабаны отбивают ритм, который кажется ужасно сексуальным, идет к колдуну. И негры тоже впадают в транс, они опускаются на колени, тела их отклоняются назад, так, что головы практически касаются земли. И когда девушка подходит к жрецу на расстояние вытянутой руки, будто ураган проносится в ветвях, он задувает все свечи, и воцаряется полный мрак, и все это в полдень. Колдун хватает девушку за талию, его руки находят ее грудь, он гладит ей щеки, затем поднимает и несет в хижину. А потом… Ох… что же дальше?.. М-м, что же дальше? А, вот, сердобольная негритянка, видя, что девушка укатила в коляске, отыскивает ее мужа и тащит его с собой, говоря, что колдун просил его прийти немедленно. Потому что… как же там? Она, негритянка, была женой колдуна, я говорил? Дворецкого. И когда девушка увидела, что пришел ее муж, чары рассеялись, так как негритянка стала вопить. Это было как раз в тот момент, когда жрец вносил девушку в хижину.

– Ну, дальше бедный отдает деньги богатому, богатый просит у бедного милостыню и смеется над ним, издевается над бедным и оскорбляет за то, что тому больше нечего отдать, одна фальшивая монета

– Девушка с мужем возвращаются на джипе домой. Оба всю дорогу молчат. Естественно, муж уже понял, что она все знает. Наконец они подъезжают к дому. Девушка, дабы показать ему, что готова на все, лишь бы исправить положение, идет в дом, чтобы приготовить ужин, будто ничего и не произошло, и когда возвращается из кухни, тот опять сидит с бутылкой. Она умоляет его попытаться побороть свою слабость, потому что они любят друг друга, а это поможет преодолеть все преграды. Но муж грубо отталкивает ее, и она падает на пол. Тем временем колдун приезжает в старый заброшенный дом, где лежит женщина-зомби, и обнаруживает там негритянку, свою бывшую жену, которая давно стала старой и он презирает ее за это. Жрец гонит ее прочь, но та отвечает, что больше не позволит ему использовать бедных зомби для своих злодеяний. Она достает кинжал и замахивается. Но ему удается перехватить ее руку, отнять кинжал и вонзить ей же в сердце. Женщина-зомби и не шелохнулась, но мы видим в ее глазах всю боль, которую ей довелось пережить, хотя у нее и не осталось воли, чтобы вмешаться. Потом колдун приказывает зомби идти за ним и говорит ей заведомую ложь: мол, ее муж – чудовище, и он сам приказал превратить ее в зомби, и сейчас он пытается проделать то же самое со второй женой, он ужасно с ней обращается, и поэтому она, зомби, должна пойти и убить его тем же кинжалом, чтобы положить конец злодействам. И по глазам женщины мы видим, что она ему не верит, но ничего не может поделать – она не вольна сама принимать решения, и ей ничего не остается, как подчиниться. И вот они подходят к господскому дому и тихо крадутся по саду. Уже смеркается, скоро ночь. И через окно зомби видит, что ее бывший муж пьяный и что он орет на девушку, дергает ее за плечи и отшвыривает от себя. Колдун тем временем вкладывает нож в руку мертвой женщины. Муж хочет еще выпить, но бутылка пуста, и он трясет ее, пытаясь выдоить еще хоть каплю. Зомби может только подчиняться. Дворецкий велит ей идти в дом и убить мужа. И вот она подходит все ближе и ближе. В ее глазах можно прочитать, что она все еще любит этого человека и не хочет его убивать, но ослушаться приказа не может. Муж не видит, как она приближается. Дворецкий тем временем зовет девушку, он очень вежлив, называет ее «сеньорой», та запирается в своей комнате и вдруг слышит дикий крик мужа, которого зарезала женщина-зомби. Девушка бросается обратно и видит, что тот уже в агонии, распростерт на диване, где он только что лежал совсем пьяный, но теперь у него невероятно трагичный взгляд. И тут входит дворецкий и зовет слуг, чтобы те стали свидетелями преступления; сам он хочет таким образом выйти сухим из воды. Но муж в предсмертных муках признается женщине-зомби, что он всегда любил ее и что все произошло из-за его дворецкого, который хотел завладеть островом и всем, что там есть. Муж говорит, чтобы зомби возвращалась в свое убежище, заперлась и подожгла дом, только так она сможет прекратить свои муки и перестать быть орудием в руках этого извращенного типа. Небо уже совсем потемнело, только изредка его освещают вспышки, надвигается гроза, и муж на последнем издыхании говорит слугам, собравшимся вокруг, что отцы и матери многих из них погублены проклятым колдуном, превращены в живых мертвецов. Все собравшиеся с ненавистью смотрят на дворецкого, тот начинает медленно пятиться, затем выбегает в сад и пытается скрыться. На острове бушует гроза, ураган треплет пальмы, в небе полыхают зарницы, светло как днем, и тогда колдун вытаскивает свой револьвер – слуги останавливаются, он вот-вот убежит из сада, но в этот миг удар молнии испепеляет его. Вскоре дождь стихает. Никто не заметил, как женщина-зомби направилась в сторону своего заброшенного дома. Мы слышим гудок прибывшего парохода, девушка укладывает чемодан и едет к причалу; большую часть своих вещей она оставляет слугам, потому что единственное ее желание теперь – все забыть. Она подходит к пароходу, когда опускают трап. Капитан видит ее с палубы; к счастью, это тот же симпатичный капитан, который в свое время вез ее на остров. Пароход отчаливает; береговые огни отдаляются. Девушка в своей каюте, кто-то стучится в дверь. Она открывает и видит капитана; тот спрашивает, нашла ли она свое счастье на острове. Она отвечает, что нет; и он напоминает: барабаны, которые они слышали в день прибытия, всегда предвещают ужасные страдания или даже смерть. Она говорит, что, наверное, больше никто никогда не услышит этих барабанов. Капитан просит ее на секунду замолчать – кажется, он слышит что-то необычное. Они поднимаются на палубу, и до них доносится чудесная мелодия, это сотни островитян вышли на берег, чтобы спеть для девушки, – своеобразное прощание, полное любви и благодарности. Нашу героиню переполняют эмоции. Капитан одной рукой обнимает ее, будто защищая от кого-то. А где-то там, на острове, в джунглях, полыхает огонь. Девушка прижимается к капитану и пытается унять дрожь, потому что знает – в том огне горит бедная женщина-зомби. Капитан говорит, что ей больше нечего бояться, что все позади, а музыка с острова словно прощается с ней навсегда и сулит будущее, полное счастья… Вот и все…[14]14
  Сюжет фильма о женщине-зомби, рассказанного Молиной, весьма напоминает сюжет американской ленты 1943 года «Я гуляла с зомби» («I Walked With a Zombie») режиссера Жака Турнера.


[Закрыть] Ну как? в палате тяжелобольной уже вне опасности, медсестра будет всю ночь охранять его безмятежный сон

– Здорово богач спит спокойно, отдав все свое богатство бедняку

– Ах-х-х…

– Чего ты вздыхаешь?

– Жизнь тяжела…

– В чем дело, Молина?

– Не знаю. Я боюсь всего. Боюсь тешить себя напрасными надеждами, что выйду отсюда, боюсь, что меня никогда не выпустят. Но больше всего меня страшит, что они могут разлучить нас, посадить меня в другую камеру и держать там вечно, с каким-нибудь уродом…

– Лучше об этом не думать, раз уж от нас ничего не зависит.

– Знаешь, я не согласен. Я думаю, если пораскинем мозгами, то что-нибудь придумаем, Валентин.

– Что?

– Ну… способ сделать так, чтобы нас не разлучили.

– Смотри не испорть себе все, думай лишь об одном: тебе нужно выйти отсюда, чтобы ухаживать за матерью. Вот и все. Больше ни о чем. Потому что ее здоровье для тебя важнее остального, ведь так?

– Да…

– Думай об этом, и только об этом.

– Но я не хочу думать об этом… И не буду…

– Послушай… да в чем дело?

– Ни в чем…

– Ладно тебе, брось… Не зарывайся в подушку…

– Оставь меня…

– Но в чем дело? Ты что-то скрываешь от меня?

– Нет… Просто…

– Просто что? Когда ты выйдешь, ты станешь свободным человеком, будешь жить среди людей. Если захочешь, сможешь даже присоединиться к какому-нибудь политическому движению.

– Это просто смешно, ты сам знаешь; педикам никто не доверяет.

– Я могу сказать, к кому надо обратиться…

– Никогда в жизни, ни за что, слышишь? Никогда, никогда не рассказывай мне про своих товарищей.

– Почему? Кто догадается, что ты можешь пойти к ним?

– Нет, меня могут допрашивать, а если я ничего не знаю, значит и рассказать ничего не смогу.

– В любом случае существует много различных политических организаций. Если найдешь какую-нибудь подходящую, присоединяйся к ним, даже если они по большей части просто языком треплют.

– Я в этом не разбираюсь…

– У тебя нет близких друзей?., хороших друзей?

– У меня есть глупые подружки, такие же, как и я, с ними можно посплетничать и посмеяться, вот и все.

Но как только разговор заходит о чем-то серьезном… мы уже видеть друг друга не можем. Ведь я говорил тебе, что это такое; ты видишь свое отражение в других и бежишь в испуге. Мы грыземся как собаки, ты не представляешь.

– Когда ты выйдешь, многое может измениться.

– Нет, они никогда не изменятся…

– Ладно тебе, не плачь… Ну не надо… Я уже наслушался, как ты плачешь… Ты, конечно, тоже был вынужден терпеть мои сопли… Но хватит уже. Господи… ты… я из-за тебя начинаю нервничать.

– Ничего не могу с собой поделать… Знаешь, мне всегда так… не везет…

– О, уже свет потушили…

– Конечно, а ты как думал? Уже полдевятого. Ну и хорошо, так ты не увидишь моего лица.

– А с этим фильмом время пролетело так быстро, Молина.

– Вряд ли я смогу сегодня спать.

– Послушай, думаю, у меня получится тебе чем-нибудь помочь. Давай все обсудим. Сначала тебе надо подумать о том, чтобы попасть в какую-нибудь организацию, чтобы не быть все время одному. Так тебе будет легче.

– В какую организацию? Я говорю, что ни черта не смыслю в этом, к тому же не верю во все эти вещи.

– Тогда нечего жаловаться.

– Давай… на этом остановимся…

– Да ладно… не будь таким, Молина.

– Нет… не трогай меня…

– Я что, уже и по плечу не могу тебя похлопать?

– От этого мне еще хуже…

– Почему?.. Ну же, скажи что-нибудь. Мы должны быть откровенны друг с другом. Правда, Молина, я хочу тебе помочь, скажи, в чем дело.

– Я хочу просто умереть. Вот и все.

– Не говори так. Подумай, каково будет твоей матери, друзьям, мне.

– Тебе? Тебе и дела нет…

– Что значит дела нет?! Ну ты и сказал…

– Я устал, Валентин. Устал от этой постоянной боли. Ты не представляешь, как мне больно.

– Где больно?

– В груди, в горле… Почему тоска всегда гложет именно там?

– Это правда…

– Ну вот… из-за тебя я перестал плакать, даже плакать уже не могу. А так еще хуже, этот комок в горле, он так давит, так давит…

– …

– …

– Тебе больно? Я имею в виду этот комок?

– Да.

– …

– …

– Вот здесь? – Да.

– Давай я помассирую.

– Да.

– Здесь?

– Да.

– Так лучше?

– Да… лучше.

– Мне тоже лучше.

– Правда?

– Угу… Это успокаивает…

– Почему успокаивает, Валентин?

– Потому что… не знаю.

– Но почему?

– Может, потому, что я не думаю о себе…

– Ты очень добр ко мне, Валентин.

– Может, потому, что чувствую, что нужен тебе и могу что-то для тебя сделать.

– Вечно ты ищешь всему объяснение, Валентин… Ты безумец…

– Я не привык мириться с обстоятельствами… Мне интересно, что почему происходит…

– Валентин… Можно я тоже к тебе прикоснусь?

– Да.

– Я хочу дотронуться до твоей родинки… над бровью.

– …

– А так можно я прикоснусь?

– …

– А так?

– Тебе не противно, когда я тебя ласкаю?

– Нет…

– Ты добр ко мне…

– …

– Правда, очень…

– Нет, это ты обо мне заботишься.

– Валентин… Если хочешь, можешь сделать со мной что пожелаешь… потому что мне этого хочется.

– …

– Если я тебе не противен.

– Не говори так. Лучше помолчи.

– Я подвинусь к стене.

– …

– Я ничего не вижу, совершенно… здесь так темно.

– …

– Медленнее…

– …

– Нет, так больно.

– …

– Подожди… нет, лучше так, давай я подниму ноги.

– …

– Медленнее… пожалуйста…

– Да, вот так…

– …

– Спасибо… спасибо…

– А ты…

– Нет, ты… Так ты будешь передо мной, хоть я и не вижу тебя в темноте. Погоди, так больно…

– …

– Да, да… вот так хорошо, Валентин. Не больно.

– Так лучше?

– Да.

– …

– А тебе, Валентин?.. Скажи…

– Не знаю, не спрашивай… Я ничего не знаю.

– Как хорошо…

– Помолчи, Молина… немного.

– Просто я… У меня такие странные ощущения…

– …

– Представляешь, я подношу руку ко лбу, чтобы нащупать родинку.

– Какую родинку?.. Она ведь у меня, а не у тебя.

– Я знаю. Но я пытался нащупать родинку, которой… у меня нет.

– …

– Она тебе очень идет, жалко… что я тебя не вижу.

– …

– Тебе хорошо, Валентин?

– Тише… Не говори ничего.

– …

– …

– Знаешь, что я еще почувствовал, Валентин? На какую-то секунду.

– Что? Да говори, только… не двигайся…

– На секунду мне показалось, что меня здесь нет… ни здесь, ни где-либо еще…

– …

– Будто меня вообще нет… Будто ты здесь один.

– …

– Или будто я – это больше не я. Словно теперь я… стал тобой.