Текст книги "Дом, в котором…"

Ральф зашел в ванную комнату, подержал голову под струей холодной воды и остервенело растер лицо полотенцем.

Перебирать кандидатуры не имело смысла. В четвертой опасен каждый. Даже бессловесный Македонский. Их лучше не доводить до крайности. Это следовало втолковать Акуле. В первую очередь ему, а дальше пусть сам разбирается с Крестной.

Ральф вспомнил, что случаи отправки из Дома некоторых учащихся иногда заканчивались их спешным возвращением. По разным причинам. Это должно было быть где-то зафиксировано. Бывший директор был педант и любил классифицировать схожие явления. У него наверняка где-нибудь хранилась папка с описанием всех подобных случаев. Было бы неплохо ее найти.

Головная боль притихла. Ральф знал, что все равно не уснет. Почему бы не сходить в библиотеку и не попытаться отыскать заветную папку? Идея показалась ему стоящей.

Он надел куртку, чтобы было куда класть фонарик, проверил в фонарике батарейки и вышел в ночь.

Одышливый старичок-сторож отворил дверь третьего этажа и ушаркал обратно в стеклянную будку то ли досыпать, то ли смотреть телевизор.

В коридорах третьего свет по ночам не гасили. Вытертая ковровая дорожка привела Ральфа в библиотеку. От библиотеки на первом эта отличалась компактностью, обилием специальной литературы и приличным состоянием книг.

Зажигая свет в отсеках между стеллажами, Ральф добрался до последнего отсека, где обширную нишу от пола до потолка занимали выдвижные металлические ящики с наклейками пояснений. На нижних ящиках надписи на наклейках читались легко, выше бумага серела, а буквы делались неразличимы, еще выше вместо наклеек на ящиках сохранились только их обрывки, а под потолком уже вообще ничего. Содержимое самых давних ящиков представляло собой загадку. К счастью, Ральфу они не требовались.

Он выдвинул один из нижних ящиков и содрогнулся при виде плотно спрессованных в нем папок. Перетащив ящик на маленький стол в углу, он начал извлекать их. После первых двух папок дело пошло быстрее. Бегло просматривая их содержимое, Ральф откладывал в сторону скрепленные листы, стопку за стопкой, пока не убедился, что в ящике нет того, что его интересует. Тогда он убрал его на место и вытащил второй. Потом третий. И всякий раз оставались папки, которые он не мог запихнуть в положенные ящики. Ральф надеялся, что ему попадется хоть один полупустой, куда он их все свалит, и что после него на столе не останется груда бесхозных папок.

В какой-то момент, оторвавшись от работы, он обнаружил сидящего в кресле между стеллажами с книгами сторожа. Сторож, в неизменной фуражке с зеленым козырьком, то ли дремал, то ли следил за ним.

– Я знаю, что здесь нельзя курить, вы зря беспокоитесь, – сказал Ральф.

Сторож покачал головой.

– Мне интересно, что вы так упорно разыскиваете?

– Вас это не касается.

Ральф вернулся к папкам, но скоро понял, что выдохся. Присутствие постороннего не давало сосредоточиться. Просматривая бумаги, он с трудом вникал в их содержание. Затолкав папки в очередной ящик, Ральф решил больше не мучиться и дать, наконец, сторожу возможность выспаться, о чем тот, скорее всего, и намекал своим присутствием.

– Зря вы думаете, что меня это не касается, – сказал вдруг сторож.

Ральф медленно обернулся.

– Что? Что вы сказали?

– Я сказал, зря вы думаете, что меня это не касается, – повторил сторож. – Вы ведь в архиве бывшего директора роетесь, если я не ошибаюсь?

Ральф подошел к сторожу, пристально в него всматриваясь.

– Не ошибаетесь, – сказал он.

Сторож извлек из кармана рубашки белую трубку с обглоданным мундштуком. Прикусил мундштук, выпрямился и снял фуражку.

– Возможно, я мог бы помочь вам в этом деле.

Господи, подумал Ральф. Как он всегда любил драматичные сцены. Вот сейчас мне следовало рухнуть в обморок от потрясения. А я даже не ахнул. Как-то некрасиво с моей стороны.

– Да, – сказал он вслух. – Пожалуй, вы тот человек, который мне нужен.

Сторож обиделся.

– Можно было по крайней мере порадоваться такому везению, – сказал он, указывая трубкой на ряды ящиков. – Здесь работы не на одну ночь.

– Это шок, – объяснил Ральф. – Я в шоке. Я просто не нахожу слов.

Слова он как раз нашел те, что следовало. Сторож немедленно вскочил и заключил его в объятия. Ральф покорно снес этот натиск и в свою очередь похлопал бывшего директора по спине.

Тот отстранил его, изучая:

– Ну! Как ты, мальчик? – и снова обнял.

По-отечески, как думал он сам. По-гномьи, думалось Ральфу, чей подбородок уткнулся в макушку Старика, как все его называли. Старик мял его, тряс и ощупывал, пока не устал. Отпустив, сел отдышаться и вновь предложил свою помощь.

Ральф задвинул на место последний ящик.

– Я искал упоминания об исключенных, – сказал он. – О тех, кого забирали незадолго до выпуска. У них еще проявлялась иногда странная болезнь. Болезнь Потерявшихся, помните?

Старик задумался, сдвинув кустистые брови.

– Болезнь Потерявшихся, – пробормотал он. – Это не здесь. Это надо порыться в лазаретных архивах. Не такое уж частое явление, но бывало, бывало…

– А другие явления подобного рода случались?

Старик опять погрузился в размышления.

– Всякое бывало, – сказал он наконец. – Разное… Трудно сказать наверняка.

Ральф испытал глубокое разочарование. Мечтая о чуде, иногда рискуешь получить его, оставшись при этом ни с чем. На что ему сдался старый клоун? Он и в лучшие времена не видел ничего дальше своего носа.

Словно подтверждая его опасения, Старик пренебрежительно махнул рукой на архив.

– Там нет того, что тебя интересует, – заверил он. – Все здесь, хранится вот в этом месте, – он постучал себя по лбу. – Кладезь информации тут, а там просто никчемные бумажки.

С этими словами он схватил Ральфа под руку и потащил к выходу:

– Идем! Я расскажу тебе все, что помню, а помню я все!

Устрашенный этим обещанием, Ральф плелся за Стариком, а тот, не переставая говорить, щелкал выключателями, погружая библиотеку в темноту.

– Понимаешь… сегодня, увидев тебя, я подумал – надо открыться! Меня словно ударило! Надо, надо открыться, подумал я…

Комнатка сторожа – первая от лестницы – оказалась крохотной каморкой, битком набитой разномастной мебелью, подшивками старых журналов и часами. Часы занимали все пространство на стенах целиком, так что Ральфу даже показалось, что стены обклеены стеклянными бляшками вместо обоев, и, только присмотревшись, он понял свою ошибку. Это были часы. В основном настенные. Но среди них попадались и наручные, и даже будильники. Он замер, потрясенно рассматривая окружившие его со всех сторон циферблаты. Ни одни часы не шли. Стрелки показывали разное время, у многих часов они вообще отсутствовали. Отчего-то Ральфу вспомнилась бесконечная зимняя ночь, когда часы не желали отсчитывать время, а это было одним из воспоминаний, к которым он не любил возвращаться.

Старик стоял рядом, наслаждаясь его реакцией.

– Впечатляет, да? Я собирал их пятнадцать лет. Кое-что, конечно, не сохранилось, а какую-то часть здесь просто не удалось разместить. У меня под кроватью еще две коробки, и обе набиты битком.

Он повесил фуражку на дверь и, бочком протиснувшись между столом и диваном, потопал вглубь комнаты. Нагнувшись, зашарил в темном углу.

Ральф испугался, что сейчас ему предъявят невыставленные экземпляры испорченных часов, но когда Старик выпрямился, в руках у него была бутылка.

– Кто-то однажды заметил, что срок работы часов – любых часов – в Доме на удивление короток, – сказал он, обтирая бутыль подозрительного вида тряпкой. – Это и послужило толчком. Сначала я собирал только настенные. Те, что вешали в столовой и в классах. Другой на моем месте просто перестал бы их вешать, но я заинтересовался. Появился своего рода азарт…

Он торжественно водрузил бутылку на стол и полюбовался ею.

– Ведь никаких следов специальной порчи мы, как правило, не находили. Позже я сообразил, что существуют и наручные часы, и попросил уборщиц доставлять мне любые экземпляры, какие им попадутся в мусоре. Там уже не приходилось сомневаться в том, что их кто-то ломал. Растирал в порошок. Коллекция сразу разрослась. Через какое-то время я перестал брать совсем разбитые…

Ральф попытался рассмотреть этикетку на бутылке, но Старик погасил свет и включил слабенькую настольную лампу.

– Так лучше? Вообще-то посторонних коллекция слегка напрягает.

– Да, так лучше, – согласился Ральф. – Она действительно напрягает. Уж очень блестит.

– А я привык. Все дело в привычке. Мне без них даже неуютно.

Старик вручил Ральфу стакан и придвинул табурет, сам примостившись на застеленном пледом диванчике. В стакане оказалось вино.

– А что вы, собственно говоря, здесь делаете? – поинтересовался Ральф.

Вопрос прозвучал невежливо, но Старик, ждавший его давно, не обратил на это внимания. Он подался вперед, сжимая в горсти незажженную трубку.

– Наблюдаю. Отслеживаю развитие событий. В свое время я, сказать по правде, многое упустил.

«Практически все, что можно было упустить, – подумал Ральф. – Упустил, сидя в директорском кресле. А теперь надеешься за чем-то уследить из сторожевой будки».

– Решил проверить кое-какие теории, – Старик опрокинул в себя почти все содержимое стакана. – Та история продолжает меня мучить. Года два назад я понял, что должен вернуться. И вот – я здесь!

Прозвучало это так пафосно, что Ральф поморщился. Он знал, что следует быть терпимым, но Старик раздражал все сильнее. Его самомнение, самодовольство, дурацкая коллекция часов… у Ральфа и без того выдался нелегкий день.

– И многое вам отсюда доступно? – не удержался он. – Из этой комнаты и со сторожевого поста?

– Больше, чем ты думаешь, – таинственно обронил бывший директор.

И замолчал в ожидании расспросов. Но у Ральфа не было ни сил, ни желания изображать интерес. Пауза затягивалась.

– Спрашивай! – подсказал Старик, откидываясь на стопку старых журналов, которая немедленно расползлась под его тяжестью. Журналы попадали на пол. Старик сделал вид, что ничего не заметил.

– О чем? – мрачно спросил Ральф.

– О чем хочешь. У тебя что же, нет вопросов?

Вино оказалось приторно-сладким. Пить его было невозможно. Ральф подозревал, что, так или иначе, их беседа завершится обидой Старика и его, Ральфа, угрызениями совести за то, что он ему эту обиду нанес. Старику требовался восторженный слушатель, а Ральфу эта роль всегда удавалась плохо. Он подержал во рту сладкий сироп и с величайшим отвращением проглотил.

– Боюсь, – начал он осторожно, – что на мои вопросы вы вряд ли сумеете ответить.

– А ты попробуй! Сомневаешься во мне?

Старик насупился.

– Ладно. Я все понял. Не хочешь, не надо. Навязываться не стану. Я просто думал, может, тебя заинтересует кое-какая информация. Мне показалось, ты в тупике.

Он опять наполнил стакан и осушил его в два глотка. С усилием подавил отрыжку и добавил:

– Эта Рексова бабка не так проста, как прикидывается. Она тот еще фрукт. Я думал, тебе не повредила бы моя помощь, раз уж ты вступил с ней в конфликт.

Ральф резко выпрямился.

– Что? – переспросил он, не доверяя своему слуху. – О ком вы говорите?

– О бабуле Рекса, о ком же еще? – Старик смотрел с удивлением. – Разве не с ней вы схлестнулись на собрании?

Ральф выпил свое вино залпом, не ощутив вкуса.

– Давайте еще раз, – попросил он. – С самого начала. Мы говорим об одном и том же человеке? О Крестной? Она доводится родственницей Стервятнику?

Старик кивнул.

– Ну да. Родная бабка. А ты не знал?

– Откуда у вас эта информация?

– Господи! – возмутился Старик. – Откуда! Оттуда, откуда была бы и у тебя, если бы ты удосужился пошевелить мозгами. У меня, знаешь ли, имелась привычка наводить о людях справки перед тем, как принимать их на работу. Среди отребья, которое понабрал сюда ваш новый директор, только один человек производит впечатление профессионала. Как тут было не заинтересоваться. Ни с того ни с сего такие, как она, не идут под начало к таким, как он. И я провел обычную проверку. Документы оказались липовыми. Тогда я просто заглянул в ее водительское удостоверение. Там значилась настоящая фамилия.

Старик перевел дух, с возмущением глядя на Ральфа.

– Только не говори, что тебе это даже не пришло в голову!

Ральф налил себе еще вина.

– Но это так. Я об этом вообще не задумывался. Удивился, когда она впервые здесь появилась, и только. Мне бы и в голову не пришло проверять ее документы. Мало ли какие причины могли ее сюда привести.

Старика это признание так расстроило, что Ральф счел необходимым оправдаться:

– Поймите, я всегда был окружен здесь приличными людьми. Профессионалами. Я к этому привык. Для вас она стала неожиданностью, потому что не вы ее нанимали. А я просто порадовался, что хоть кто-то на той половине Дома будет соображать, что делает.

Старик покачал головой, но уже не так печально. Завуалированная лесть подействовала благотворно.

– Ладно, – сказал он. – Удивляться действительно нечему. Вы – молодые, не приучены работать с бумагами, все-то мы старались вас от этого оградить. Еще одна моя ошибка, как я понимаю.

– Не берите все на себя, – в приступе самоуничижения потребовал Ральф. – Не так уж я молод. Можно было и призадуматься.

Старик похлопал его по плечу, убрал со стола пустую бутылку и тут же извлек откуда-то из-за дивана другую. У Ральфа это вызвало нервный смех.

– А теперь, – попросил он, – объясните мне еще раз, какой я идиот. Скажите, чего она добивалась своими предложениями. Я так и не понял, с чего она вдруг начала демонстрировать всем, кто здесь главный, когда до выпуска остались считанные дни.

Старик оживился.

– Да. Именно. Считанные дни. А ей страх как не хочется, чтобы ее внук куда-то там выпустился. Потому что по завещанию покойного деда их фамильный особняк отходит ему. Так что ей либо придется жить с ним под одной крышей, либо искать себе пристанище, а в ее годы это не так-то просто.

Он задумчиво подергал себя за бороду.

– Полагаю, эти люди не ладили. Или ладили, а потом перестали ладить. В любом случае, дедуля подложил своей супруге большую свинью. Многие так поступают, хотя, казалось бы, что им за радость с того на том свете?

Ральф налил себе вина.

– А что с родителями?

– С родителями? О, там все печально. Мать покончила с собой в девятнадцать. Отец то ли был, то ли его не было. Личность уже не установишь. Дед с бабкой внучат сдали в приют еще при жизни матери, сразу после рождения, и плевать на них хотели до самой дедовой кончины. Справок, во всяком случае, не наводили. Дед, я думаю, так и плевал до конца, просто не придумал, чем еще можно напакостить своей благоверной. Явно люди не ладили, я же говорю.

– Вы – гений! – сказал Ральф без тени иронии.

Старик отмахнулся. Глаза его сияли.

– Все намного легче, чем кажется. Если имеешь источники информации. А у меня их, слава богу, до сих пор хватает.

Они выпили. Ральфу казалось, что внутренности у него слиплись. В голову самодельный сироп ударял тоже довольно крепко.

«У нас сегодня Ночь Сказок, – подумал Ральф. – Мы пьем и рассказываем друг другу страшные истории о Наружности. Я и бывший директор. Вернее, это он рассказывает, а я пока только слушаю. И уже пьян, как сапожник».

Внезапно ему пришла в голову мысль, заставившая его встряхнуться.

– Минуточку! – он даже привстал от волнения. – Я не совсем понимаю… она хочет убрать Стервятника из Дома, так? Надеется, что он этого не переживет. Ладно. Но мне было сказано, что они предоставляют право выбора мне. Что я сам должен решить, кто это будет! Выходит…

– Выходит, тебя надули, – пожал плечами Старик. – Или угадали?

– Нет. Не угадали.

– Значит, переубедят. И обставят все так, словно это твое решение.

Холодная ярость затопила Ральфа. Он ощутил ее, как озноб. Пытаясь унять эту внезапно возникшую дрожь, обхватил себя за плечи, но холод шел изнутри, сейчас его не спасла бы и шуба.

Пока он мучился угрызениями совести, пока терзался, воображая предстоящие разборки со Сфинксом, чертова старуха готовилась к отправке из Дома Стервятника. Он сам помог бы ей в этом завтра, приведя все доводы против увоза Слепого, накопившиеся у него за ночь. Ей осталось бы только согласиться и выдвинуть контрпредложение. Которое ему пришлось бы принять. Ведь в отличие от четвертой в третьей не было никого, кто мог бы занять место Стервятника. Третья просто впала бы в ступор. Возможно, в глазах Акулы это стало бы большим достижением в плане обеспечения безопасности. А самым отвратительным было то, насколько хорошо она его изучила, сидя на другой половине Дома, казалось бы, полностью погруженная в свои обязанности. Ральфа ужаснула мысль о том, что старуха пристально следила за ним более четырех лет, а он умудрился этого не заметить. Она следила за ним, за Стервятником и наверняка за всеми остальными. Она предугадала реакцию Ральфа на свои действия, вплоть до демонстративного ухода, и обставила все соответствующим образом, согласно своим планам. Одного она не учла – такого же хитрого старика-наблюдателя, затаившегося на сторожевом посту, у нее под боком.

Старик между тем упорно тыкал в Ральфа спасительным стаканчиком вина, волнуясь все сильнее.

– Эй, не напрягайся так, мальчик! Соберись! Ты спал с лица. На происки врагов следует отвечать достойно. Ты меня слышишь?

Ральф взял стакан, пока его не облили, осушил залпом и решительно отставил.

– Пожалуй, мне на сегодня хватит. Не то я могу кое-кого пришибить.

Бывшего директора это заявление привело в ужас.

– Нет, нет, ни в коем случае! Только не насилие! Ты себя погубишь!

Ральф встал, но, обнаружив, что нетвердо держится на ногах, вновь опустился на табурет.

– Вы меня не поняли. Я не собираюсь ее убивать. Ни в коем случае. Месть сладка, когда подкрадывается незаметно. Вы сами делали это вино?

Старик так суетился вокруг него, что Ральфу стало неловко.

– Милый старый гном, – сказал он. – Не волнуйся, я в полном порядке.

Старика это почему-то не успокоило. Споткнувшись о шнур электрочайника, он повалился на груду журналов.

– Довольно, – сказал Ральф, поднимая его. – Я же сказал, все в порядке. Сейчас мы сядем и обсудим ситуацию. Вы поделитесь со мной опытом, посоветуете, как мне быть. Я буду вас слушать. И так далее.

– Прекрасно! – с жаром выкрикнул Старик, обнимая Ральфа. – Это замечательная идея! Мы так и поступим.

Следующий час Ральф делал вид, что слушает Старика. Истории сложных интриг времен его директорства. Иногда он поддакивал. Истории делались все запутаннее, Старик говорил все менее внятно. К концу четвертой бутылки вернулась головная боль и пропало чувство времени.

И хорошо… и славно… так и надо. Надо быть очень не в себе, чтобы сделать все как следует. Очень и очень не в себе…

Внезапно погас свет.

Выглянув в коридор, Ральф обнаружил, что там тоже темно.

– Авария, – проворчал Старик. – Как некстати. Не успели договорить. Где-то там, в столе, у меня были свечи…

Выдвинув ящик стола и нашарив в нем пачку толстых свечей, Ральф зажег одну из них.

– А у меня был фонарик, – вспомнил он. – Но сейчас его нет. Кажется, я оставил его в библиотеке. Вместе с курткой. Какое разгильдяйство!

Старик протянул ему блюдце. Капая на блюдечко воском, Ральф поразился тому, как это оказывается сложно, все время капать в одно и то же место. Заляпав полстола, он вернул Старику блюдце, вручил горящую свечу и сказал, что ему пора уходить.

Старик почти спал и не сильно огорчился.

– Точно пора? Тогда возьми еще одну свечу. И вообще, я должен тебя проводить. Запереть за тобой дверь и все такое. Ключи-то у меня. Я – здешний сторож, если ты не забыл!

Ральф заверил Старика, что ни в коем случае этого не забыл.

В коридор они вышли, сцепившись и покачиваясь. Ральф поддерживал бывшего директора под мышки, директор размахивал свечой, закапывая себя и Ральфа жгучим воском, и рассуждал о том, что лучшая месть – это, сидя на дне реки, ждать, пока мимо проплывет труп врага.

– Точно на дне? – усомнился Ральф. – Как водоросль?

– Именно, – подтвердил Старик. – Китайцы зря болтать не станут. Я не сказал, что это типично китайская месть?

Возле двери Ральф отобрал у Старика свечу и попробовал зажечь от нее вторую, но взволнованное дыхание повисшего у него на шее Старика всякий раз гасило ее, а под конец погасило обе. Ральф решил, что это даже к лучшему. Не хотелось бы оставлять Старика наедине с горящей свечой. Кое-как дотащив его до сторожевого поста, он, посветив зажигалкой, отыскал на настенном щите дубликат ключей от входной двери. Пристроил старика в продавленном кресле в углу, где тот немедленно захрапел, и пустился в обратный путь.

Свечу он зажег на лестничной клетке, после того, как запер за собой дверь. Спускаясь по лестнице – медленно, чтобы сохранить равновесие и чтобы свеча не погасла, – Ральф ощущал себя героем готического романа.

Его появление в темном коридоре второго этажа вызвало фурор. Он медленно брел, слушая восторженный шепот невидимых зрителей, держа перед собой свечу, мужчина в белой рубашке, с запавшими глазами и со слипшимися волосами. Ему мучительно не хватало подсвечника. Красивого, старинного подсвечника с витой ножкой, с ним он выглядел бы еще эффектнее. Еще хотелось большей устойчивости. И чтобы вокруг так не шуршали.

Коридор, которому полагалось привести Ральфа к двери его собственного кабинета, повел себя странно. Он трижды раздваивался, ставя Ральфа в тупик – по какому из ответвлений идти, и всякий раз Ральф сомневался, что выбрал верное направление.

Наконец, в каком-то мерзком, заваленном мусором углу – в Доме таких вообще не было, Ральф готов был в этом поклясться – его предупредительно взял под руку незнакомый мальчик и предложил проводить.

– Да, пожалуй, – согласился Ральф. – Кажется, я заблудился.

– Вас куда отвести?

Ральф осмотрел мальчика со всех сторон. Крыльев у него не было.

– Мне нужен кто-то, кто поможет осуществить страшную месть, – объяснил он. – Не китайскую. До китайской я еще не дозрел. Есть у тебя на примете подходящие личности?

Мальчик невозмутимо кивнул и зашагал впереди. Порядком уставший Ральф плелся следом. От свечи осталась половина. Пальцы уже не ощущали ожогов.

Мальчик привел его в уютную комнату и усадил в кресло с высокой спинкой. Ему дали отличный подсвечник, таблетку от головной боли и стакан воды. Ральф испугался, что заснет, и поспешил сообщить о цели своего визита.

– Я доносчик, – сказал он, сдирая с пальцев засохший воск. – Стукач. Стучу на своих. Разоблачаю происки Наружности.

К этому отнеслись с пониманием.

Воодушевленный Ральф рассказал все, что знал о Крестной.

– Предупредите Стервятника, – попросил он, закончив свою исповедь. – Скажите, что ему угрожает опасность.

Гостеприимные хозяева уютной комнаты уверили Ральфа, что непременно сделают это.

Обратного пути Ральф не запомнил.

Проснулся он на собственном диване. Внутренности жгло огнем, мочевой пузырь грозил лопнуть, но голова, как ни странно, не болела. Доковыляв до унитаза и облегчившись, Ральф с ужасом оглядел покрытые восковыми корками брюки. Рубашка выглядела немногим лучше. Умывшись, он кое-как счистил воск с перчатки и с ботинок, переоделся и вышел. Надо было успеть обработать Акулу до того, как за него примется Крестная.

Акулу он застал в полной прострации. Крестной поблизости не наблюдалось.

– Я пришел сделать заявление, – сказал Ральф.

– Вот только твоего заявления мне сейчас не хватало. Полюбуйся-ка на это.

Акула перебросил Ральфу листок бумаги.

– Как тебе это нравится?

Это было заявлением Крестной об уходе по семейным обстоятельствам. Глядя на размашистую подпись под датой, Ральф ощутил холодок, пробежавший по коже.

– Когда она его принесла?

– Она его не приносила! – взревел Акула, вскакивая. – Никто в этом чертовом заведении не удосуживается принести мне что-либо лично! Хотя она по крайней мере дотащила треклятую бумажку до кабинета. И прикнопила мне ее на дверь! Как это любезно с ее стороны, не правда ли? Кое-кто и тем себя не затруднил!

Акула пробежался по кабинету, яростно пиная мебель.

– Да за кого вы меня принимаете?! За свою престарелую глухонемую бабушку? У нее, видите ли, семейные обстоятельства! Нельзя даже зайти и объяснить, в чем дело! Мы так спешим, что еле успеваем написать заявление!

Дверь кабинета приоткрылась, в нее заглянул Ящер и, правильно оценив обстановку, поспешил скрыться. Ральф выждал, пока гнев Акулы немного уляжется.

– Кто-нибудь вообще видел ее сегодня? – спросил он.

– Я не видел! – фыркнул Акула. – А остальные меня не интересуют.

Остановившись, он оглядел Ральфа с головы до ног.

– Это что за сафари? – возмутился он. – Мало мне Шерифа с его рубахами, теперь еще ты будешь разгуливать в кедах? Форма одежды в рабочее время – костюм! Брюки, рубашка, пиджак! Желательно, галстук! В такую жару, как сейчас, я не настаиваю на пиджаке, но джинсы и майка – это уж чересчур. Нет, вы меня в могилу сведете, честное слово!

– Брюки от костюма заляпаны воском, – признался Ральф. – И ботинки тоже.

Акула бросил на него дикий взгляд и рухнул в кресло.

– В могилу! – повторил он, закрывая глаза.

Ральф почел за лучшее удалиться.

Он понимал, что Акула в панике. Уход Крестной он расценил как бегство, а то, что она сбежала именно сейчас, – необоримым страхом перед выпуском. Сам Акула боялся выпуска так сильно, что никакое другое объяснение ему бы и в голову не пришло.

Ральф заявлению тоже не поверил, но его терзали сомнения другого рода. «Что они с ней сделали?» – спрашивал он себя. В том, что что-то сделали они, он не сомневался, но что именно? Что могло заставить Крестную бежать из Дома?

В комнатке дежурного воспитателя сидела одинокая Овца. Против обыкновения, она не вязала, а листала журнал. На вопрос Ральфа о Крестной лишь удивленно заморгала.

– Подала заявление об уходе? Быть того не может! Нет, сегодня я ее не видела. Но ее дежурство начнется после двух, обычно она не спускается раньше. А заявление это, конечно, просто чья-то глупая шутка.

К трем часам Ральф выяснил, что Крестную в этот день не видел никто.

Ни на третьем этаже, ни на втором, ни во дворе. Комната ее была пуста и чисто прибрана, из гаража исчезла машина, и даже в комнате дежурного воспитателя не осталось ни одной мелочи, принадлежавшей ей.

В какой промежуток времени ей удалось уехать, уничтожив предварительно все следы своего пребывания в Доме, осталось загадкой.

Старик сторож клятвенно заверил Ральфа, что не отпирал Крестной дверей ни ночью, ни рано утром. Ральф ему верил. После его ухода Старика не разбудила бы и пожарная сирена, а запасные ключи, которыми мог бы воспользоваться любой воспитатель, так и остались у Ральфа.

Ральф знал, что дети Дома могут проникнуть куда угодно, но не представлял, как теми же труднопроходимыми путями может воспользоваться немолодая женщина. И, как он ни старался отогнать от себя эту картину, воображение вновь и вновь подсовывало ему сюрреалистическую сценку: похожие одновременно на деловитых черных муравьев и на зловещих ниндзя, ребята стаскивают вниз по водосточному желобу спеленатую, как мумия, неподвижную женщину. Иногда он видел вариации на ту же тему, где тело торжественно заносилось в подвал или заталкивалось в дворовый люк. Потом ниндзя – муравьи взлетали по натянутым веревкам к окнам третьего этажа и разбегались по комнате воспитательницы, собирая и пряча ее вещи в объемистые заплечные мешки. Видение, где задумчивый Стервятник ставил свою подпись на заявлении Крестной, сверяясь с каким-то подписанным ею документом, было более реалистичным и оттого еще более пугающим. По странному стечению обстоятельств, вожак Птиц славился своим умением подделывать почерки, которым гордился едва ли не больше, чем талантом взломщика. А вот чего Ральф при всем желании не мог представить, так это Крестную, оставляющую важный документ прикнопленным к двери директорского кабинета. Она бы так не поступила. Это был не ее стиль.

Ральф не поленился проверить подвал, чердак и все заброшенные комнаты на первых этажах обоих корпусов. Постеснялся только лезть в дворовый люк, отложив это на более темное время суток. В промежутках между поисками он еще раз посетил Акулу, убедил его не созывать внеочередное собрание и не удалять из Дома никого из учащихся, ведь бегство Крестной ясно свидетельствовало о том, что сама она сильно сомневалась в успехе своего предприятия. Акула, поломавшись для вида, согласился. Как показалось Ральфу, с облегчением.

Выходя от Акулы, Ральф столкнулся с Ящером, пожавшим ему руку. «Наша взяла!» – прошептал Ящер.

Шериф высказался еще определеннее:

– Ловко ты расправился с этой грымзой, старик, – сказал он, нежно дохнув в лицо Ральфу перегаром. – Так держать!

Шериф отмечал избавление от Крестной с утра, и к вечеру его уже нельзя было назвать вменяемым, но Ральф невольно задумался над тем, что же представляют воспитатели, поздравляя его с победой. И, представив сцены, которые могли возникнуть в их воображении, бесповоротно передумал лазить в дворовый люк.

В течение дня Ральф не заходил в свой кабинет, а когда, наконец, добрался до него в десятом часу вечера, его ждал сюрприз.

Прямо посреди комнаты, на полу, стоял разлапистый бронзовый канделябр на две свечи. Одна его чашечка пустовала, в другой торчал покосившийся и оплывший огарок.