Текст книги "Дом, в котором…"

– Альбинизм и облысение – признаки вырождения нашего древнего рода, – поправляет меня Седой. – Катастрофы здесь не при чем.

Я смеюсь, и Седой подается вперед, так жадно вслушиваясь в мой смех, что едва не вываливается из коляски. Ему хуже, чем мне. Сводить воедино маленького Кузнечика и Сфинкса сложнее, чем Седого Дома и Седого Наружности. Ни мой голос, ни смех ему не помогут.

– Это я, – говорю. – Правда. Можешь спросить о чем-нибудь, если не веришь. Я отвечу. У меня хорошая память. Могу перечислить все твои задания, одно за другим.

– Да нет, зачем? Я узнал тебя по глазам. Хотя ясно, что ты больше не Кузнечик.

Он делает паузу, давая мне возможность сообщить, кто я теперь, но я молчу. Кличка прозвучит глупо. Как это всегда происходит с именами Дома, произнесенными в Наружности или близ нее.

Сажусь в кресло для посетителей. Слишком низкое, слишком мягкое, и к тому же слегка продавленное. Тут же жалею, что сел. Отсюда удобно рассматривать только собственные колени.

– Ты рисковал, – говорю я. – Меня ведь могло здесь не быть.

– Я ехал не к тебе, – отвечает Седой. – Я ехал обратно.

Что ж. Он всегда старался быть честным.

– Обратно к чему? – спрашиваю я.

Он молчит. Довольно долго.

Потом говорит, что в последнее время стал видеть очень яркие сны. «Все на одну тему. Как возвращаюсь в Дом. Снова и снова, раз за разом. Иногда даже засыпаю средь бела дня и вижу то же самое. Что приехал сюда».

– И?

Он пожимает плечами.

– И вот. Обманул сестру, всучил таксисту часы вместо денег и приехал. Сестра устроит скандал, когда узнает, но что мне еще оставалось? Лучше пережить это один раз наяву, чем бесконечно переживать во сне.

Я слыхал о подобном, но никогда не сталкивался сам. Это называют «зовом». Дом позвал его. Теперь буду знать, как это выглядит. Очень похоже на насилие.

– Ты уверен, что снов больше не будет? После того, как ты здесь побывал?

Он вздыхает и устало трет веки кончиками пальцев.

– Не уверен. Просто решил попробовать. Все лучше, чем лечиться от нарколепсии.

Голос его еле слышен. Я понимаю, что он смертельно устал. Что ему трудно даже сидеть прямо. Что у него нет ответов на большинство вопросов, которые я могу задать. Свет в приемной слишком ярок для его глаз, веки уже покраснели, ему бы лучше надеть очки, которые он вертит в руках. И лечь. Я вспоминаю, что редко видел его сидящим в коляске, обычно он предпочитал лежать. Он вообще выезжал из десятой только в столовую.

– Сколько времени ты в пути? – спрашиваю я.

– Около четырех часов.

Похоже, перепавшие таксисту часы были не из дешевых. А «зов» срабатывает на большем расстоянии, чем можно было бы вообразить. Я стараюсь об этом не думать, обхожу эту мысль на цыпочках, какая разница, что его сдернуло с места, может, это своеобразный вид ностальгии, но мне не все равно, меня это пугает. Больше всего на свете я ненавижу насилие, а передо мной сидит явная его жертва, всем своим видом доказывающая, что место, где я живу, обладает тайными возможностями, о которых я до сих пор имел очень смутное представление.

– А сколько ты попросил на визит?

– Нисколько, – безучастно отвечает Седой. – Это важно?

Знакомые вожаческие интонации. И любимый вопрос Слепого. Впрочем, Седой больше смахивает на Стервятника. Если Большой Птице спилить полподбородка и кончик носа, и основательно обесцветить.

– Знаешь, что? Ложись-ка на диван, – говорю я ему. – По-моему, тебе это необходимо. Стандартный визит – сорок минут. Вряд ли за оставшееся время ты успеешь отдохнуть, но лучше так, чем ничего.

Посмотрев на меня, Седой кивает и едет к дивану. На то, чтобы перебраться туда, у него уходит минуты три. Я гляжу на него первые две из них, потом отвожу взгляд и, чтобы успокоиться, начинаю считать в уме. Слава богу, в моей стае нет никого, кому такие простые движения причиняли бы боль. По сравнению с Седым даже Курильщика можно назвать резвым парнем. Вытянувшись на диване, он восстанавливает дыхание и говорит:

– Наверное, я сглупил. Тогда. Не надо было мне уезжать. Но я же видел, к чему все идет. От меня в драках нет никакого толку, так что пришлось бы остаться зрителем, а я этого не хотел. Было заранее стыдно. Если ты не дряхлый старик, не очень-то приятно, когда с тобой обращаются так, будто ты вот-вот рассыплешься в прах.

Он задумывается о чем-то и добавляет:

– Возможно, это было бы неприятно и действительно рассыпающемуся старику. Поэтому я выбрал Наружность.

– За этот выбор я тебя бесконечно уважал, – говорю я.

Мое замечание вызывает у него удивленную улыбку.

– Правда? Это немного грустно, потому что теперь тебе придется перестать меня уважать. Я ведь вернулся.

– Ты в этом уверен? – спрашиваю я.

Он отводит взгляд.

– Не уверен. Нет ощущения, что я действительно в Доме. В снах все было иначе.

– Здесь все изменилось, – предупреждаю я.

– Знаю, – говорит он.

Я не спрашиваю, о чем еще он знает или догадывается. Например, что стало с прошлым выпуском. Сейчас ему должно быть двадцать пять. По наружным меркам это немного. Да, выглядит он старше. Но таким же он уехал из Дома. Значит, он Прыгун. Вернее, был им. Так что это не просто визит для успокоения нервов. Сейчас он попросит меня об одолжении, и я не смогу ему отказать, потому что то, о чем он попросит, будет не настолько невыполнимо, как то, о чем просил Стервятник.

– Я хочу переночевать в Доме, – медленно, почти по слогам, произносит Седой. Его бледная кожа вспыхивает. Не только щеки, все лицо сразу. Так же краснеет Рыжая. Он поднимает руку, не давая мне возразить.

– Знаю, что из этого вряд ли что-то получится. Нельзя уйти и вернуться, нельзя войти в одну реку дважды и так далее – все это о таких, как я, верно? Но можно хотя бы попробовать.

– Ты – Прыгун, – говорю я. – Ты Прыгун, и хочешь уйти. А потом, заканчиваю уже про себя, если у тебя хоть что-то получится, тебя найдут. Где-нибудь в укромном месте, куда я тебя спрячу. Пускающим слюни и гадящим под себя. Может, даже по запаху. Хорошо бы мне этого не увидеть, потому что глядеть на то, что останется от тебя, будет тяжело. И я до конца жизни буду знать, что помог тебе в этом. Как будто мне мало остальных…

Я почти готов отказать ему. Это трудно, но не невозможно. Зачем мне еще один камень на шее, лишняя боль? С другой стороны, он старше нас, он жил в Наружности, у него было достаточно времени все обдумать. Если, конечно, «зов» не лишил его воли полностью.

Седой молчит. У него изможденный вид, который я когда-то считал признаком старости, но он слишком молод, чтобы оставаться для меня Седым.

«Ты был бы Птицей, – думаю я. – Родись ты шестью годами позже, ты несомненно был бы Птицей. Так я и должен думать о тебе. Просто, как об одном из Птиц».

– Как поживают рыбки? – спрашиваю я. И тут же понимаю, что светской беседы не получится. Я понятия не имею, сколько живут аквариумные рыбки.

– Муж сестры уронил аквариум с подоконника, – отвечает Седой. – Так что никак.

– Случайно? – уточняю я.

– Кто знает.

Догадываюсь, что он не говорит всей правды, но я и не хочу ее слышать. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобилось нарушать запрет на разговоры о Наружности. Наверное, чтобы понять… соображает ли он, что делает.

Седой глядит на меня внимательно.

– Мне не о ком жалеть, – говорит он, угадав, о чем я думаю. – И обо мне никто не пожалеет.

Этого достаточно. Этого более чем достаточно. Это даже больше, чем я могу вынести.

Майка с голубкой, короткая стрижка… все слишком наружное. Но на запястье у него широкий браслет из бисера. Стилизованные квадратики греческих волн. Белые на темно-зеленом. Но пол-Дома пыталось в свое время выклянчить у него этот браслет. Теперь я знаю, почему. Это сильный амулет. Он превращает Седого в своего, именно сейчас, когда ему это так необходимо.

– Мне нужна всего одна ночь, – говорит он. – Я никого не хочу видеть, кроме тебя, я никому не помешаю, и меня не найдут.

Черта с два тебя не найдут, хочу возразить я, но молчу. Ему-то уже будет все равно. Если, конечно, у него вообще что-то получится.

– Ладно. – Я выкарабкиваюсь из кресла. – Подожди меня здесь. Полежи пока.

Выглядываю за дверь. Так и есть, Ящик отсутствует. Ни один уважающий себя Ящик не проторчит в коридоре положенные сорок минут. Тем более в обеденное время. Они приходят к концу визита, обычно с опозданием, чтобы запереть наружную дверь.

В коридоре пусто. Все на обеде. Возможно, кто-то из Логов остался в палатках, но даже если и так, этот кто-то, скорее всего, спит. Вполне можно проскочить незаметно.

Я оборачиваюсь к Седому.

– Не высовывайся пока. Наш новый директор больше всего на свете боится бывших старшеклассников. То есть тебя. Он никого из вас в глаза не видел, зато много чего слышал. Сразу решит, что ты приехал его прирезать.

Седой глядит на меня из-под ладони, прикрывая глаза от света.

– Вот как? – удивляется он. – Но если он узнает, что ты меня здесь спрятал…

– Его тут же хватит инфаркт.

Я выхожу, спиной прикрыв за собой дверь. И поднимаюсь на второй этаж, разведать обстановку, немного мучаясь мыслью о том, что даже если Седой ничего не знал о судьбе своих, то после моих слов наверняка о многом догадался.

Звонок к обеду уже прозвенел, и на втором тоже пусто, но Лэри с Шакалом ждут меня возле столовой, умирая от любопытства. Я обещаю рассказать все, как только смогу, и иду в спальню. У меня мало времени. Мне нужен пустой класс, куда бы не захаживали любители пообжиматься, но в каждой комнате я нахожу их следы. Несмотря на военные действия, а может, вопреки им. Так или иначе, ни одно помещение на этаже нельзя счесть достаточно уединенным. Придется прятать Седого на первом. Где навалом любопытных Логов, где я не смогу его навещать, где слишком пыльно там, где не слишком людно. Но не тащить же его на чердак или в подвалы, где обитает беглый Соломон. Может, в библиотеке? Но там негде прилечь.

И я опять спускаюсь.

На середине лестницы меня посещает щемящее ощущение, что все это я проделываю зря. Я что-то упустил или не успел, что-то сделал не так. И я не очень удивляюсь, не найдя на диване Седого. В приемной пусто. Коляски тоже нет.

Проверяю входную дверь. Она открыта, так что, во всяком случае, это не Ящик его прогнал. Ящики никогда не забывают ее запереть. Улица за дверью тоже пуста. Мог Седой успеть перебраться в коляску, выехать на улицу и поймать такси? Теоретически в этом нет ничего невозможного. Правда, он казался слишком усталым, чтобы пуститься в обратное путешествие, но мало ли что могло произойти. Он мог выехать в коридор. Мог понять, что вернулся вовсе не в тот Дом, который когда-то оставил. Мог передумать и сбежать. Я не спросил, знает ли он о том, что стало с прошлым выпуском. Я о многом не успел его спросить. И теперь уже не спрошу. Но действительно ли он покинул Дом? Или остался где-нибудь на первом, чтобы избавить меня от ответственности? Это было бы в его духе.

Я заглядываю в кинозал и в актовый зал. В библиотеку и в прачечную. А потом решаю прекратить поиски. Если он исчез, чтобы мне было спокойнее, правильнее будет не искать. Так действительно лучше – не знать.

Поборов искушение проверить все комнаты на первом, поднимаюсь в столовую. Благодарный Седому за то, что он дал мне возможность не чувствовать себя виноватым. Что бы ни случилось.

Сфинкс тут же вспоминает, что кто-то на девичьей половине держит агрессивную птицу, научившуюся открывать свою клетку. Теперь там не пользуются довольно обширным участком коридора, а проживающие в непосредственной близости от логова попугаихи выходят из спален, прикрываясь раскрытыми зонтиками. Сфинкс давно не слышал от Русалки свежих подробностей о подвигах старой ара и думал, что проблема каким-то образом улажена.

– Вот увидишь, – уверяет его Табаки. – Распробовав зелье, эта птичка будет летать за Русалкой со страстными стонами!

– Я вовсе не хочу, чтобы за моей девушкой кто-то летал со страстными стонами!

– Хочешь не хочешь, теперь уже поздно. Механизм запущен, осталось дождаться результатов.

– Ты что, пытаешься ее у меня отбить? – удивляется Сфинкс. – То массажер-вычесыватель для кошек, то зонтик с подсветкой, то браслет с сиреной. Я уже не говорю о ваших совместных походах на охоту.

Внезапно музыка, грохочущая из динамиков, смолкает, а расшалившиеся Крысы перестают лупить друг друга.

Р Первый сумрачно оглядывает столовую, стоя в дверях. Появление воспитателя на обеде всегда к неприятностям, поэтому в зале воцаряется почти полная тишина, прерываемая только чавканьем Неразумных.

– Оставайтесь на местах.

Ральф захлопывает дверь и прислоняется к ней спиной, скрестив на груди руки.

– В спальнях и классах сейчас проводится обыск. Когда он закончится, вам разрешат покинуть столовую.

Крысы поднимают такой гвалт, что очкастый Фазаний вожак с трудом перекрикивает их.

– Простите! От лица первой группы хотелось бы уточнить. Обыск проводится во всех спальнях?

– Во всех, – холодно отвечает Ральф.

Фазаны выглядят до того оскорбленными, что у всех остальных тут же поднимается настроение. Кроме тех, кто явно чего-то опасается. Как, например, Лэри. Глядя на его посеревшее лицо, нетрудно представить, что при обыске его кровати оттуда будет извлечен чей-то окровавленный скальп.

– Что с тобой, Лэри? – спрашивает его Сфинкс. – Что ты припрятал, признавайся!

Лэри молчит и только вздыхает. Потом сует в рот нашейный болт, отводящий беду, и крепко зажмуривается. Сфинкс и Табаки переглядываются. Табаки пожимает плечами.

– Эй! – кричит он Ральфу. – А как насчет дополнительной еды, чтобы скоротать время с приятностью?

Ральф никак на это предложение не отзывается. Повернувшись спиной к находящимся в столовой, он ведет с кем-то переговоры через приоткрытую дверь, потом пропускает в столовую Горбача. Горбач входит, удивленно озираясь, и вздрагивает, когда его приветствуют радостными криками.

– Отшельник спустился со склона горы!

– Друид слез с куста! Ура!

Табаки самоотверженно рушится на пол и ползет к Горбачу через грязь, тот подхватывает его на руки и подходит к столу с висящим на шее и нежно воркующим Шакалом.

– Что тут у вас творится? – спрашивает он.

– Обыск, – объясняет Сфинкс. – И дождь. А у тебя?

Горбач демонстрирует ему свежезабинтованные пальцы.

– Все в порядке. Большой слегка загноился, но совсем слегка. Ничего серьезного, и зря ты так распсиховался.

– Я. Распсиховался. Не. Зря, – раздельно выговаривает Сфинкс.

– Ладно, не зря, – Горбач ссаживает на стол Табаки и придвигает к себе тарелку. – Я ведь все сделал, как ты велел, так что успокойся, ладно?

Курильщик собирает Горбачу остатки еды со всех тарелок. Лэри вяло машет рукой, запечатанный болтом.

Скоро всем надоедает сидеть перед опустевшими тарелками. Крысы разбрелись по углам с плеерами. Птицы, сгрузив со стола посуду, затеяли партию в покер. Табаки расстилает на полу белую тряпку и объявляет, что готов погадать всем желающим на бисере. К нему выстраивается небольшая очередь.

Ральф отходит от двери, пропуская двух Ящиков, каждый из которых тащит по заспанному Псу. К ним подскакивает Рыжий, безуспешно пытаясь что-то выяснить. Псы зевают и разводят руками.

Сфинкс сидит, откинувшись на спинку стула, и раскачивает его.

Обыски спален проводились и раньше. Никогда не давая желаемых результатов. В этот раз воспитатели наверняка опять ищут ножи. Или украденные из Могильной аптеки лекарства. Но это не имеет значения. Ничего они не найдут, кроме беглого Соломона, если он действительно прячется в Доме и случайно им попадется. Поэтому Сфинкса беспокоит только сидящий в ступоре Лэри с отводящим беду болтом во рту. Вид у него совершенно идиотский.

– У меня такое ощущение, – говорит Табаки, тряся стаканчиком с бисером, – что в этот раз они ищут не совсем то, о чем мы все думаем.

– То есть? – спрашивает Сфинкс.

Табаки с многозначительным видом поджимает губы:

– Лучше эту тему не обсуждать. На мой взгляд, так будет правильнее.

Лэри тихо стонет сквозь болт.

– Черт бы тебя побрал, Лэри! – не выдерживает Сфинкс. – Ты расскажешь нам, в чем дело, или так и будешь сидеть с этой железкой в зубах?

Лэри качает головой, глядя на Сфинкса с укором.

Опять появляются Ящики. На этот раз они приводят Лорда и Македонского. Рыжий повторяет свой забег в надежде получить нужную ему информацию и снова, разочарованный, отходит.

Македонский явно из душа. Лорд явно спал.

– Так что же мне теперь делать? – уныло спрашивает Табаки Гибрид. Он сидит на корточках перед гадальной тряпкой и ждет, когда ему скажут что-нибудь вразумительное, потому что ничего из сказанного Шакалом до сих пор он не понял.

– Лучше не делать вообще ничего, – советует Табаки. – С таким раскладом, как у тебя, старик, лучше жить, затаив дыхание.

Услышав этот прогноз, трое из ожидавших своей очереди на гадание поспешно отходят. Гибрид остается сидеть перед зловеще поблескивающим узором из бисерин, честно затаив дыхание.

Следующим в столовую приводят Слепого. Который, кажется, одновременно и спал, и принимал душ.

– Левее и прямо, – подсказывает ему Сфинкс, когда он подходит к столу. – Что там творится, Слепой? Нас собираются выпускать сегодня?

Слепой устанавливает стул под каким-то особым, устраивающим его углом, садится и говорит, что воспитатели, к сожалению, не делятся с ним своими планами.

– Я для них не авторитет.

– И мимо тебя не проводили никаких пленников? Кого-нибудь пахнущего беглым Соломоном?

Слепой принюхивается к опустошенным тарелкам и грустно качает головой.

– Ты слишком хорошего мнения обо мне, Сфинкс. Если думаешь, что я способен отличить запах Соломона от любой другой Крысы. Спроси лучше Лорда.

Лорд, демонстративно отгородившийся от мира книгой, не похож на человека, готового делиться с окружающими какой-либо информацией. Внезапно разбуженного Лорда вообще не стоит о чем-то спрашивать. Особенно если его будили Ящики.

– А почему кто-то должен пахнуть Соломоном? – спрашивает Табаки. – В чем дело, Сфинкс? Ты от нас что-то скрываешь?

Сфинкс пересказывает сообщение Стервятника. Табаки делается угрожающе красен. Лэри молча воздевает руки к потолку. Слепой между тем вынюхал припрятанную Горбачом для Нанетты еду, отобрал у него один пакетик из трех и с довольным видом уничтожает его содержимое.

– Да, – говорит он невнятно. – Сол поселился в подвале, а Рыжий его там подкармливает. Не знал только, что он начал делать вылазки. Должно быть, осмелел.

Сфинкс удивлен и обрадован информированностью Слепого. Табаки потрясен поведением Рыжего.

– Чертов убийца! – возмущается он. – И Рыжий его еще и кормит! Совсем все послетали с катушек! После всего, что между ними было! Странно, что Соломон его не дорезал. Хотя кто бы его тогда кормил? С другой стороны, смотря чем кормить. Если объедками, какие вот сейчас Слепой жрет, то можно и прирезать. Терять-то все равно нечего!

Слепой, отложив опустевший пакетик, расстегивает свой длиннополый пиджак, извлекает из-за пазухи встрепанную ворону и водружает ее на стол.

– Совсем забыл, что прихватил ее, – говорит он. – На всякий случай. Эти Ящики не внушают мне доверия.

Горбач хватает свою любимицу и оглаживает ей перья.

– Ты сдурел, Слепой? Держал птицу под одеждой столько времени! Она на ногах не стоит, бедняга!

– Извини. Я же говорю, совсем про нее забыл.

Стая удрученно рассматривает своего вожака, способного забыть о спрятанной на теле вороне.

– Он не настолько безнадежен, как иногда кажется, – утешает Сфинкса Табаки. – Он еще, поверь мне, способен на многое.

– О, в этом я не сомневаюсь.

Сфинкс встает.

– Пойду спрошу Рыжего, с чего он так нервничает. Надеюсь, у него во рту нет подковы, которая помешает ему говорить!

Сфинкс направляется к расположившемуся на подоконнике Рыжему, но не доходит, потому что из-за стола шестой навстречу ему поднимается Черный, чье желание пообщаться настолько очевидно, что все находящиеся поблизости Псы ретируются, оставляя их наедине. Насколько это возможно в переполненном людьми помещении.

– Можно тебя на минутку, Сфинкс?

Сфинкс обреченно ждет, пока Песий вожак, при всех регалиях, вплоть до необязательного ошейника, приблизится к нему.

– Хотел кое о чем тебе сообщить…

Подбородок Черного выдвигается вперед, бесцветные брови сходятся к переносице.

– Я все-таки сделал это!

Фраза звучит настолько зловеще, что Сфинксу страшно уточнить, что именно. Одолевает желание выкрикнуть: «Ну зачем, зачем ты это сделал, Черный!» – настолько сильное, что он еле сдерживается.

– Ты, может быть, будешь смеяться…

– Нет, – говорит Сфинкс твердо. – Не буду. Уж в этом можешь быть уверен.

Взгляд Черного стекленеет.

– Я таки достал автобус. Маленький.

Сфинкс кивает, говорит «ага» и вытирает плечом пот с лица. После чего спрашивает:

– Зачем? – тем самым жалобным тоном, каким чуть было не задал этот вопрос минутой раньше.

Черный оглядывается по сторонам и доверительно шепчет:

– Понимаешь, их надо было чем-то отвлечь. Немного подбодрить. Не мог я сидеть сложа руки и глядеть, как они помирают со страху. А тут еще эти разговоры про автобус. И я решил: добуду им этот их автобус, вожак я в конце концов или нет? Помнишь, я говорил тебе, что знаю, где его можно достать? Но я не там взял, а в другом месте. Короче, это неважно. Главное – он есть.

Сфинкс кивает.

– Да. Это главное. Все понятно, Черный. Это здорово и удивительно, но что ты будешь делать, если им вздумается на нем уехать?

– Вот об этом я и хотел с тобой посоветоваться, – задумчиво говорит Черный. – Потому что, сам понимаешь, не могу я им сказать, что все это просто так, только чтоб они не спятили. Авто бус здесь припаркован, на свалке, я замаскировал его всяким мусором. Ты не поверишь, они бегали глядеть на него по три раза на дню, пока не появились те типы с палатками. Теперь-то, конечно, не бегают, но то, что он там, здорово их подбадривает, понимаешь?

Сфинкс смотрит на Черного так, словно видит его впервые. Голубые льдинки глаз в белесых ресницах. Пляшущие скелетики на черной пиратской повязке на лбу.

– Я понимаю, что ты влип, – говорит Сфинкс. – Вот что я понимаю.

Черный только вздыхает.

– Это я знаю и без тебя. Так что ты мне посоветуешь?

Сфинксу очень хочется дать совет в духе Шакала. Жить, затаив дыхание. Петь беззвучные песни. Умываться подсоленной водой. Но Черный – вожак, а с вожаками так не шутят. Поэтому он говорит:

– Скажи, что автобусу нужен водитель, а любому, садящемуся за руль, нужны водительские права. Они должны понять. Это общеизвестный факт.

Черный качает головой. Снова вздыхает. Сняв головную повязку, чешет в затылке. Неторопливость его движений вызывает у Сфинкса нервный зуд между лопатками.

– Помнишь, я говорил тебе, что научился водить? Не то чтобы очень здорово, но сносно. А теперь у меня и права тоже имеются. Правда, они фальшивые. Крыса раздобыла. Но они как бы есть.

– Черный? – Сфинкс заглядывает ему в глаза. – Ты же уже все решил. Какие тебе еще советы? Ты все организовал, осталось только посадить в этот твой автобус всех желающих и укатить неизвестно куда. От меня-то тебе чего нужно?

Черный переступает с ноги на ногу. Вытирает лицо скомканной банданой и говорит, глядя в пол:

– Я просто хотел предупредить. Что есть и такой вариант. Если кто из ваших вдруг захочет воспользоваться. С Лэри я уже договорился, они со Спицей точно едут, но вдруг еще кто-нибудь захочет.

Сфинкс смотрит на Черного, думая о том, что это, несомненно, тот самый Черный, которого он знает не первый год, и в то же время совершенно другой человек. Что должность вожака довела его до пределов священного безумия, за гранью которого знакомые люди оборачиваются чужаками. Он думает о том, хорошо это или плохо, и не может прийти ни к какому определенному выводу. Наверное, для самого Черного так хуже, но Сфинксу этот непредсказуемый и странный человек нравится больше.

– Спасибо, Черный, – говорит он.

Черный пожимает плечами.

– Не за что. Просто хотелось, чтобы ты был в курсе. Ладно… увидимся…

Черный отходит. Вперевалочку, по-медвежьи. Бандана со скелетиками скомкана в кулаке, выражение лица сдержанно-героическое.

Лорд подъезжает к Сфинксу, глядящему ему вслед, и спрашивает:

– Чего он хотел?

– Знаешь, – говорит Сфинкс, не отвечая на вопрос, – кажется, я становлюсь философом.

Обыски, вероятно, завершены. У входа в столовую толпятся воспитатели во главе с Акулой и что-то горячо обсуждают. Посовещавшись, они перетаскивают к двери Фазаний стол, почти полностью перегородив ее, после чего Акула объявляет, что ввиду необнаружения в ходе обысков многих пропаж будет проведен также обыск рюкзаков всех находящихся в столовой. Дальше ничего не слышно. Акулу заглушает возмущенный рев и свист. Даже Фазаны кричат, наплевав на дисциплину. Некоторое время Акула пытается все же закончить свою речь, потом, пожав плечами, отходит к воспитателям. Выстроившись у стола, они ждут, пока стихнет общее возмущение, но шум в столовой скорее нарастает, чем ослабевает. Крысы начинают швырять в воспитателей посуду. Тарелки и чашки бьются в полуметре от их ног, не долетая до стола, так что, можно сказать, Крысы бросают не в воспитателей, а рядом, но выглядит это достаточно угрожающе, и первым не выдерживает Шериф. Выхватив из кармана спортивный пистолет, он палит в потолок, пока у всех вокруг не закладывает уши.

Крысы слегка притихают. Тем более, посуда у них закончилась. Лишенные стола Фазаны решают, что с них хватит, и выстраиваются в очередь на проверку рюкзаков, держа их наготове, уже расстегнутыми.

Курильщик достал свою тетрадь и лихорадочно строчит в ней с видом фанатика-журналиста, дорвавшегося до сенсационного материала. Потрясенная выстрелами Нанетта отлетела от стола, разукрасив скатерть зеленоватыми спиральками помета.

– Как-то они уж очень лютуют, – говорит Лорд задумчиво. – Может, что-то еще пропало, кроме того, о чем мы знаем?

Сфинкс оглядывается на Табаки, говорившего примерно то же самое, но тот, оглушенный собственными воплями, не расслышал Лорда и не замечает взгляда Сфинкса.

На стол перед воспитателями ложатся Фазаньи рюкзаки с пугающе однообразным содержимым. Салфетки, аптечки, дневники для заметок. Каждый рюкзак выворачивается наизнанку и неоднократно встряхивается. Карманы Фазанов обыскивают отдельно. Там только носовые платки и пронумерованные расчески.

– Боюсь, нам придется здесь заночевать, – говорит Лорд. – Не очень приятная перспектива. Может, пропустим вперед Табаки? У него нехороший рюкзак.

– Это их только раззадорит, – предполагает Горбач.

Сфинкс оглядывает столовую, которая чем дальше, тем больше напоминает разгромленный свинарник. Перед дверью осталась лежать груда осколков. Стянутая с Крысиного стола клеенка валяется на грязном полу. Несколько человек демонстративно улеглись спать, завернувшись в сорванные с окон шторы. В одном углу держат совет озабоченные Логи, в другом – Птицы сооружают ширму для временного туалета. Унылые выкрики Слона «Хочу пи-пи, хочу пи-пи» подгоняют их. Представив, что скоро к окружающей обстановке прибавится запах мочи, Сфинкс морщится от отвращения. А между тем вожак всего этого гадюшника пристроился подремать под кухонным окошком на собственном пиджаке. Глядя на него, Сфинксу хочется одновременно кричать, трясти, пинать и затаптывать. Переполненный этими эмоциями, он направляется к Слепому.

Мимо Табаки, заталкивающего в свой рюкзак что-то, что придаст ему смертоносности. Мимо кадки с чем-то пластмассовым, ядовито-зеленым и обкусанным. Мимо совещающихся Логов, угрюмо поглядывающих на дверь. И когда он уже почти у цели, Слепой говорит, не открывая глаз:

– Сфинкс, ты подкрадываешься ко мне, как голодный тигр к козленку. Если хочешь застать кого-то врасплох, сделай походку менее выразительной.

Поборов желание топтать и орать, Сфинкс садится рядом с ним.

– Давай поговорим. У меня накопилось много вопросов.

– Давай. С чего начнем?

Безмятежность Слепого не столько бесит Сфинкса, сколько лишает сил. И желания что бы то ни было с ним обсуждать.

– С автобуса Черного. Мне не нравится эта история с фальшивыми правами. Водить он толком не умеет. А если и учился, то явно недостаточно. У него нет опыта. Он угробит и себя, и тех, кто туда сядет.

Слепой садится прямее.

– Не думаю. Он человек ответственный. К тому же как я могу запретить ему что-то после выпуска. После выпуска я даже Лэри ничего не могу запретить.

– Ты не стал бы, даже если бы мог.

Слепой пожимает плечами.

– Верно. Не стал бы. Это его решение. Он вожак. С чего это я должен ему что-то запрещать?

– Ладно. Я знал, что толку от этого разговора не будет.

Слепой открывает глаза, запускает руку под майку и яростно чешется.

– Ты вроде бы говорил, что у тебя много вопросов, – напоминает он.

Сфинкс оценивающе глядит на него.

– Сказал. Только не знаю, стоит ли их задавать.

– Попробуй, – предлагает Слепой.

– Ты знаешь, из-за чего нас так дотошно обыскивают?

Слепой садится прямее.

– Знаю.

– И?

– Потому что боятся выпуска. Хотят убедиться, что никто не запасся взрывчаткой, ядами и так далее.

– Но почему именно сегодня? Ведь до выпуска…

– Остался один этот вечер и одна ночь. Ну и еще кусочек утра, который можно не считать.

К проверочному столу выстроилась Крысиная очередь. Фазанов уже выпустили. Их и Слона, который, возможно, успел добежать до унитаза.

– Откуда… – начинает Сфинкс, откашливаясь. – Откуда тебе это известно?

Он говорит тихо, он совершенно спокоен, или кажется спокойным, он не делает ни одного лишнего движения, но головы сидящих за их столом начинают поворачиваться в его сторону. Табаки… Лорд… Горбач…

Воспитатели горсть за горстью выуживают из рюкзака Рыжего пачки презервативов. Кажется, что весь рюкзак набит только ими. Меланхоличная усмешка Крысиного вожака расплывается, словно Сфинкс смотрит на него сквозь толщу воды.

– Завтра утром объявят еще одно общедомное собрание, – говорит Слепой. – Соберут всех в актовом зале и сообщат о роспуске. Примерно минут через десять начнут подъезжать родители.

Сфинкс молчит. Подсчитывая отнятые, украденные у них, у него… у всех них дни. Семь. Нет, шесть с половиной дней. Это мало. Они пролетели бы как один. Но сейчас, лишившись их, он потрясен настолько, что не в состоянии ни говорить, ни реагировать на слова Слепого.

Над ними загорается лампа под розовым абажуром. Стеклянный цветок с пересекающей прозрачную чашечку трещинкой. К его изогнутой ножке что-то прикручено скотчем. Присмотревшись, Сфинкс понимает, что это складной нож, припрятанный здесь кем-то на время обысков. Очень хитро припрятанный. Он видит этот нож и что-то еще поверх рамы над запертым кухонным окошком, там тоже что-то лежит. Он подозревает, что, если встанет и осмотрится, увидит все спрятанное в столовой – множество предметов-невидимок – опасных и не очень, ценных и бесполезных, все, что так долго и безуспешно разыскивают воспитатели. На людей он старается не смотреть. Не смотреть так, как умел когда-то, как учил его Седой. Только не сейчас. Но когда же он перестал это делать? Просто смотреть. Просто видеть. Жить сегодня, а не вчера и не завтра. Когда начал сокращать дни и часы страхами и сожалениями?