Текст книги "Мария Валевская"

Весной 1811 года де Флао (тот самый Флао, который четыре года назад переносил молодую камергершу через валевицкие лужи) писал находящейся в Париже Анетке Потоцкой: «Вы позволите сопровождать Вас завтра к Жерару? Весь Париж едет туда смотреть портрет мадам Валевской, о котором все говорят, что это самое прекрасное произведение, которое выходило из его мастерской».

Спустя несколько месяцев – 30 июля 1811 года – Токаш Лубеньский писал жене: «Графиня Валевская и княгиня Яблоновская хотели проехать через Антверпен, ноу Валевской столько платьев, говорят, 150, так что пришлось отправиться другой дорогой, потому что таможня сочла ее за модистку и хотела, чтобы она заплатила за все это пошлину…»

Ни одно из этих двух сообщений урона Валевской не причиняет. В конце концов должна же она была как-то утешаться в своем разочаровании и одиночестве.

XV

Фридерик Скарбек, давний товарищ маленькой Марыси Лончиньской по детским играм, бывал частым гостем в парижском доме графини Валевской в 1811–1813 годах; хозяйка дома очень пришлась ему по душе. «В это время, – пишет он, – она имела большой вес, могла бы в гордыне своей вознестись над сородичами или с помощью интриг играть определенную политическую роль, но подобное стремление не было согласно ни с ее скромно443 стыо, ни с добротой ее сердца. Она делала добро, кому только могла, никому не чиня зла, посему и была повсюду почитаема и любима». Скарбек не одинок. Почти все польские и французские мемуаристы, встречавшиеся в то время в Париже с Валевской, превозносят достоинства ее характера и образ жизни, подчеркивая популярность и уважение, которыми она пользовалась не только среди соотечественников, но и в самых высоких светских кругах Франции.

Даже Анна Потоцкая, которая в 1807 году так ехидно проезжалась насчет «провинциальной красотки» за то, что та слишком быстро капитулировала перед Наполеоном, в последней фазе угасающего романа оценивала Валевскую совсем иначе: «…время, которое каждому событию придает истинную окраску, оставило на этой связи, столь легкомысленно заключенной, печать постоянства и бескорыстия, стерев начальную бестактность, а в конце поставило пани Валевскую в ряд интереснейших лиц этой эпохи… Одаренная тонким чувством правил приличия, она сумела великолепно держать себя во Франции. Приобрела скрытую уверенность в себе, что было довольно трудно в ее двусмысленном положении. Вынужденная считаться с Марией-Луизой, очень, по словам ее окружения, ревнивой, пани Валевская сумела в самом центре Парижа заставить людей усомниться, действительно ли она продолжает поддерживать тайные отношения с императором. Потому это и была единственная любовная связь, которую Наполеон поддерживал».

Такую же оценку дает Валевской и камердинер Констан: «Мадам В. весьма отличалась от прочих женщин, даривших своей благосклонностью императора. И справедливо ее прозвали Лавальер императора[13]13
  Герцогиня Луиза-Франсуаза Лавальер (1644–1710), фаворитка Людовика XIV, была добродетельна и религиозна, тридцати лет вступила в нищенствующий орден кармелиток. Прим. автора.


[Закрыть]… Те, кто имел счастье знать ее близко, наверняка сохранили воспоминание, сходное с моим, и понимают, почему я вижу столь большую разницу между мадам В, кроткой и скромной женщиной, воспитывающей в тишине своего сына, и фаворитками победителя под Аустерлицем».

О светском положении Валевской в Париже лучше всего говорит расположение, оказываемое ей супругами Красиньскими. Командующий польской легкой кавалерией, граф империи, генерал Винцентий Красиньский, и жена его Мария, урожденная Радзивилл, падчерица маршала Малаховского – уж никак не относилась к людям, склонным водиться с особами сомнительной репутации или плохо принимаемыми в свете. Известно, что пан Винцентий был большим снобом и очень соблюдал декорум. И уж если Красиньские «афишировали» себя с Валевской на торжественных парижских премьерах, если принимали ее у себя и бывали у нее, если в феврале 1812 года именно ее пригласили в крестные матери к своему сыну Зигмунту (впоследствии великому поэту), то факты эти говорят сами за себя.

Среди многих доказательств, подтверждающих популярность и авторитет Валевской в кругах польской колонии, часто упоминают о визите, который в 1812 году нанес фаворитке сам Костюшко. Это, кажется, исторический факт, так как упоминание о нем сохранилось в царских дипломатических архивах. Но сам визит освещается настолько по-разному, что мне приходится использовать его как веский аргумент в моей полемике с тенью Валевской и интерпретаторами ее воспоминаний.

Дело происходило в летней резиденции княгини Теодоры Яблоновской, в замке Бретиньи, в Монсюр-Орже под Парижем, весной или летом 1812 года, в наивысший период пропагандистской подготовки похода на Москву. Княгиня Яблоновская, экзальтированная патриотка, всем сердцем преданная Наполеону и идее будущей войны, сделала из своего дома один из активнейших центров военно-патриотической агитации. Ближайшими соратниками княгини были две ее сестры Тереза Бежиньская и Каролина Ходкевич и кузина – Мария Валевская. Эти четыре дамы состязались в придумывании и устройстве самых различных патриотических демонстраций. Одна из таких антреприз была организована в связи с поступлением из Варшавы кокард и шарфов национальных цветов. На церемонию раздачи патриотических украшений в Бретиньи съехалась почти вся польская колония в Париже. Для придания церемонии большей торжественности пригласили живущего неподалеку в Бервиле Тадеуша Костюшку. Старый руководитель восстания, обычно уклоняющийся от публичных выступлений, на сей раз, ко всеобщей радости, принял приглашение. Когда он подъехал на своей скромной таратайке к замку Бретиньи, его встретили овацией и музыкой. На лестнице национального героя ожидали четыре дамы из клана Валевских с малиново-бирюзовыми бантами и шарфами. О поведении Костюшко во время этой торжественной встречи информируют записки присутствовавшей на приеме французской писательницы мадам де Бавр.

«Я все еще вижу этого почтенного старца, – вспоминает мадам де Бавр, отлично помню выражение его лица, отмеченного меланхоличностью, исполненного суровости. Вижу, как не говоря ни слова, он медленно приближается к сестре хозяйки дома графине Бежиньской и преспокойно срывает с ее плеча бант национальных цветов. Дамы бледнеют. Мороз прошел по коже всех, несмотря на жаркий июльский вечер. Ведь кто же лучше, чем Костюшко, мог знать, как далеко заходят намерения Наполеона в отношении Польши!.»

Допускаю, что многие читатели знают эту сцену по известному рассказу Станислава Васылевского «Сорванный бант», основанному именно на воспоминаниях мадам де Бавр. Но пани Валевская, которая деятельно участвовала в этой сцене, описывает ее совсем иначе. К сожалению, по причинам уже неоднократно приводимым выше, оригинального текста Валевской мы не знаем, знаем только то, что пишут интерпретаторы ее воспоминаний: Массон и Орнано.

Массон точной даты события не приводит, пересказ его краток, общего характера: «Как-то приходит к княгине (Яблоновской) Костюшко. Видит весь этот энтузиазм, это лихорадочное волнение, эти ленты, приближается к хозяйке дома и, ничего не говоря, отвязывает ленту и прижимает к сердцу…»

Вот тебе и на! – все навыворот, все не так как у мадам де Бавр: героиня события не пани Бежиньская, а княгиня Яблоновская; Костюшко демонстрирует не против Наполеона, а за Наполеона.

Чтобы запутать дело еще больше, граф Орнано презентует третий, совсем новый вариант. По его рассказу, торжество в замке Бретиньи состоялось не в июле (как утверждает мадам де Бавр), а третьего мая, в годовщину конституции, и во встрече с Костюшко главную роль сыграла не графиня Бежиньская, не княгиня Яблоновская, а графиня Валевская. Привожу этот фрагмент по книге «Жизнь и любовь Марии Валевской».

«…Костюшко поднялся по лестнице и, ловко миновав княгиню Яблоновскую и госпожу Ходкевич, приблизился к Марии (Валевской). Молча поклонился ей и – все еще в полупоклоне – осторожно потянул к себе шарф польских национальных цветов, который у нее, как и у остальных дам, был на плече. Прижал шарф к сердцу и так и застыл. Никогда еще Мария не была предметом такого публичного почитания, такого признания ее роли в освобождении Польши».

В свидетели подлинности этой возвышенной сцены Орнано призывает самого Наполеона. Из этой же книги мы узнаем, что спустя два дня после происшедшего в Бретиньи доверенный лакей императора вручил Валевской следующее письмо:

Мари, мне рассказали о том, что случилось в прошлую субботу в Бретиньи. Считаю это запоздалым, но вполне заслуженным признанием твоих усилий и патриотизма. Поговорим об этом и о других интересных делах завтра (во вторник) в час, если тебе угодно повидать меня до моего близкого отъезда в Дрезден. Войди в Тюильри через малый вход с реки. Я отдал приказ, чтобы тебя провели прямо ко мне.

Н. 5 мая

До сих пор ни один из критиков Орнано не осмеливался категорически утверждать, что какое-то из приводимых им в биографии наполеоновских писем фальсификация или, мягче выражаясь, беллетристический вымысел. Боюсь, что мне первому выпала в удел эта неприятная роль.

Как я уже упоминал, в начальной фазе этой работы я пользовался исключительно английской версией романа графа Орнано; это первоначальная версия, и я полагал, что она верно передает содержание документов, найденных в замке Браншуар, и больше заслуживает доверия. Французская версия, измененная и исправленная, попала в мои руки несколько позднее.

Поскольку в книге Орнано меня интересуют прежде всего документы, а я считаю (или вернее – считал), что биограф не может допустить разночтения одних и тех же документов, приводимых им как по-английски, так и по-французски, к французскому изданию раньше я обращался только тогда, когда возникала надобность сопоставить детали, не вполне ясные по английской версии. В случае со встречей Костюшко сопоставление двух версий выявляет существенную разницу, события в Бретиньи в обоих текстах описаны идентично, но во французском тексте нет императорского письма, которое подтверждало бы это событие.

Из книги «Мария Валевская – польская супруга Наполеона» мы узнаем, что сразу же после торжества в Бретиньи Мария обратилась к Наполеону с просьбой об аудиенции (в английском варианте инициатором встречи был Наполеон). В ответ на просьбу император 5 мая 1812 года уведомляет Марию, что примет ее в Тюильри «завтра, во вторник, в час», и советует ей пройти «через малый вход с реки». Кавычки как будто подтверждают существование письма Наполеона от 5 мая. Но замечание о событии в Бретиньи, составляющее в английской версии интегральную часть этого письма, во французской версии Наполеон произносит устно в последующем разговоре с Марией. Что вызвало это непонятное превращение документального сообщения в беллетризованное? Трудно поверить, чтобы граф Орнано ради литературной прихоти пожертвовал подлинным императорским письмом, наиболее авторитетно подтверждающим патриотические заслуги Валевской. Возникает, скорее, иная гипотеза: возможно, Орнано нашел в семейном архиве письмо Наполеона от 5 мая 1812 года, приглашающее Марию в Тюильри, и с присущей ему свободой беллетриста включил в него выдуманный фрагмент об эпизоде в Бретиньи, дабы придать своей прабабке больший ореол в глазах английских читателей; возможно, что позднее, готовя версию, предназначенную для искушенных французских читателей, он счел эту мистификацию слишком рискованной и решил от нее отказаться.

Так что у нас есть еще одно доказательство довольно своеобразного поведения семейного биографа Валевской.

Просто трудно поверить, что вот уже тридцать лет серьезные историки разных стран некритически ссылаются на слова графа Орнано как на источник информации.

XVI

Нам не удалось разрешить загадку, является ли подлинным документом приведенное в книге Орнано письмо от 5 мая 1812 года, в котором Наполеон приглашал Валевскую в Тюильри. Зато мы точно знаем, что 5 мая 1812 года, правда не в Тюильри, а в летней резиденции в Сен-Клу, император думал о своей подруге и занимался ее делами. Об этом говорит дарственный акт обеспечения двухлетнего Александра Валевского.

Этот сухой, канцелярский документ куда лучше показывает исключительный характер «польского романа», чем пламенные любовные письма Наполеона в январе 1807 года, чем все трескучие вымыслы графа Орнано. Содержание декрета я привожу целиком:

Дворец Сен-Клу 5 мая 1812 года.

Наполеон, император французов, король Италии, протектор Рейнского союза, медиатор Швейцарской конфедерации и проч., и проч…постановили и постановляем нижеследующее:

Статья 1. Владения, находящиеся в Неаполитанском королевстве, названные в приложенном перечне, составляющие часть наших личных земель, даруются графу Александру-Флориану-Жозефу Колонна-Валевскому для образования майората, который мы учреждаем для него, жалуя ему титул графа Империи.

Статья 2. Владения эти будут наследоваться потомством названного графа Валевского прямым и законным, внебрачным или усыновленным, в порядке первородства по мужской линии.

Статья 3. Если случится, что граф Валевский скончается без мужского потомства, повелеваем, чтобы его дочери, если он их будет иметь, рожденные от законного брака, были введены во владение землями, входящими в майорат, и могли разделить их между собой в равных долях.

Статья 4. В случае, предусмотренном в предыдущей статье, часть вышеназванных владений, приходящаяся каждой из дочерей графа Валевского, будет наследоваться по мужской линии вместе с графским титулом прямым, законным, внебрачным и усыновленным потомством в порядке первородства той дочери, которая их получит.

Статья 5. В соответствии с нашим установлением от 1 марта 1808 года, владения, входящие в состав майората графа Валевского, возвращаются в наши личные земли:

1) если названный граф Валевский скончается бездетным, 2) по пресечении рода по мужской линии, 3) по пресечении рода по мужской линии потомства каждой из дочерей названного графа Валевского, которые в силу статьи 3-й вводились во владение частями майората.

Статья 6. Повелеваем, чтобы до совершеннолетня графа Александра Валевского графиня Мария Колонна-Валевская, урожденная Лончиньская, его мать, целиком и полностью пользовалась доходами и плодами с майората, с обязанностью доставлять средства на содержание м воспитание ее сына в соответствии с его положением, равно как и с обязанностью управлять названными владениями так, как бы это делал хороший отец семейства, причем госпожа Валевская не обязана давать никаких отчетов в доходах и плодах от названных владений, от каковых отчетов мы специально ее освобождаем.

Статья 7. Начиная с совершеннолетия графа Валевского, когда он переймет все доходы от своего майората, обязываем его выплачивать госпоже Валевской, своей матери, пожизненный пенсион 50000 франков в год.

Статья 8. Если произойдет случай, предусмотренный в статье 3-й, когда после смерти графа Валевского без мужского потомства майорат будет поделен между дочерями названного графа Валевского, каждая из них будет обязана выплачивать вышеназванный пенсион пропорционально той части майората, каковую она унаследует.

Статья 9. Если майорат вернется в наши личные земли, повелеваем, чтобы госпожа Валевская сохранила до своей кончины полное и абсолютное право пользования доходами и плодами от владений, составляющих майорат.

Статья 10. Перечень владений, кои мы включаем в майорат графа Валевского, будет направлен вместе с данным декретом нашему кузену, великому канцлеру Империи, дабы он по ходатайству названной госпожи Валевской приказал изготовить в принятой форме патенты, на основании данного декрета, а равно бы совершил акт инвеституры, каковой по нашему дозволению госпожа Валевская примет от имени своего сына, причем, в случае надобности, дозволяется обойти все права, законы и обычаи, с данным актом не соответственные.

Статья 11. После вручения наших патентов и принятия инвеституры госпожой Валевской генеральный интендант наших личных земель введет названную госпожу Валевскую от имени ее сына во владение майоратом и выдаст ей все документы, подтверждающие право на владение оным.

Статья 12. Кузен наш, герцог великий канцлер Империи, а также генеральный интендант наших личных земель обязываются каждый в той области, каковая их касается, выполнить данный декрет.

(-) Наполеон

по приказу императора

статс-секретарь

генеральный интендант личных земель

(-) граф Дарю.

Майорат, пожалованный Александру Валевскому, состоял из шестидесяти девяти усадеб, приносящих вместе 169516 франков 60 сантимов (около 273000 новых франков) дохода. Массой и другие французские историки обращают внимание на исключительный характер некоторых статей дарственного декрета: на удивительно либеральные основы наследования владений и титула, на необычную заботу о сохранении прав матери, на освобождение ее от обязанности давать какие-либо отчеты. «Ни один из многих декретов, изданных по случаю дарования титулов и владений, не содержит подобных статей, – пишет Массой. – Этот единственный в своем роде. Он явственно отступает от всех правил, которые служили основой для императорского дворянства, и напоминает в некоторых статьях повеления Людовика XIV об узаконенных детях».[14]14
  Наиболее привилегированная категория королевских внебрачных детей, Обычно узаконенные дети становились основателями знатных аристократических родов. – Прим. автора.


[Закрыть]

Наполеон отдавал себе отчет в том, что исключительные привилегии декрета каким-то образом нарушают обязательный юридический порядок. Историк Жозеф Валензееле, собирая материалы для своей работы об Александре Валевском, тщетно искал оригинал декрета в том отделе государственного архива, где во время Первой империи хранились все предварительные экземпляры бумаг, представляемых на утверждение императору. Не нашел и в архиве министерства юстиции никаких следов об отправке Валевским патентов на титул и владения. «Император, – делает отсюда вывод Валензееле, хотел, вероятно, провести декрет и патенты помимо нормального делопроизводства, чтобы избежать огласки привилегий, которые он не мог обосновать ничем иным, как только сугубо личными мотивами».

15 июня 1812 года – за неделю до начала «второй польской войны» Наполеон подписал в главной квартире в Кенигсберге патент, дарующий Александру Валевскому звание графа Империи. В патенте описан и герб нового графа; он составлял сочетание трех элементов: занесенного меча, гербового знака так называемых «военных графов», золотой колонны, напоминающей о «Колонне» Валевских, и обвязанного вокруг нее серебряного платка со свисающими концами, взятого из родового герба Лончиньских – «Перевязь». Акт инвеституры был парафирован великим канцлером Империи Камбасересом спустя два месяца, 13 августа 1812 года. Мария в это время уже находилась в Польше.

«Как-то летом прибыла в Варшаву Валевская под предлогом семейных дел, требующих ее присутствия, – вспоминает Анна Потоцкая. – Никто, однако, не обманывался на этот счет, а поскольку при жизни престарелого мужа она никогда не занималась своими делами и поскольку ее небольшое имение было сдадено в аренду, нетрудно было угадать истинную причину поездки: надежда, что ее призовут в главную квартиру. Но Наполеон со времени своего брака избегал всякой видимости отступления от строгой морали».

Граф Орнано, в соответствии с общей тенденцией своего романа, объясняет возвращение прабабушки на родину политическими соображениями. Наполеон перед отъездом из Парижа, во время той самой встречи в Тюильри якобы поручил Валевской важную политическую миссию. Она должна была мобилизовать общественное мнение поляков, подготовив их к войне и общему восстанию, а также помогать своими советами и информацией новому французскому посланнику в Варшаве, архиепископу Прадту. Но поскольку эмиссарше не удалось наладить сотрудничества с посланником, она быстро покинула столицу и поспешила за императором в Вильно. Только там она нашла подходящее поле деятельности, покровительствуя прибывшей в это же время из Варшавы делегаций сейма под предводительством Юзефа Выбицкого. Из книги графа Орняно мы узнаем, что именно Валевская, поддавшись на мольбы Выбицкого, добилась аудиенции у императора и благоприятного ответа для делегации варшавского сейма.

Все это, разумеется, беллетристические измышления. Из переписки, детально освещающей пребывание Наполеона в Литве (например, из писем Яна Леона Ипполита Козетульского), видно, что Валевской тогда в Вильно не было. Зато находилась там – и вела себя довольно шумно – ее сердечная подруга Эмилия Цихоцкая-Абрамович. Весьма возможно, что именно присутствие «Эльжуни» (подтвержденное многими мемуаристами) дало семейному биографу предлог развить виленскую линию.

Орнано, как всегда, «беллетризирует». Но нельзя в данном случае полагаться и на Массона, который, хотя и в общих чертах, тоже утверждает, будто «Валевская приехала в Варшаву, чтобы присутствовать при возрождении своей родины». Ошибается в своих домыслах и пани Потоцкая. Видимо, никто из этой троицы не знал истинных дел Марии в Варшаве. Стало быть, они были хорошо замаскированы, если уж ускользнули от внимания обычно столь хорошо информированной Анетки Потоцкой и если не говорится о них в воспоминаниях самой героини, которые просматривали два ее биографа.

Вопреки мнению Потоцкой, Валевская действительно приехала в Варшаву «по семейным делам, требующим ее присутствия», – короче говоря: она приехала главным образом затем, чтобы развестись с мужем.

Валевские уже четыре года пребывали в полном, хотя и неофициальном раздельном жительстве, но брак их все еще существовал как юридически-имущественный контракт, создающий основу для взаимных алиментарных притязаний. Необычная дарственная Наполеона великолепно обеспечивала будущее Александра и Марии, но вместе с тем весьма усложняла имущественные отношения между неожиданно разбогатевшей женой и мужем, владения которого тем временем обросли долгами и пришли в запустение. При обязывающей и далее имущественной общности, львиная часть доходов от наполеоновского дара могла быть легко поглощена долгами камергера. Забота об интересах младшего сына и ее собственных вынудила Валевскую добиваться развода.

16 июня 1812 года супруги заключили нотариальный акт, в котором Мария выражала желание порвать с мужем, но обязывалась воспитывать обоих сыновей и образовать майорат для старшего (видимо, из половины имущества, переписанного на нее камергером, о чем упоминал Александр Валевский). В случае, если бы она это не сделала, все ее имущество должно было отойти старшему сыну.

Нотариальное обязательство было куплено ценой согласия камергера на развод. Спустя два дня, 18 июня 1812 года, Валевская обратилась в гражданский трибунал I инстанции Варшавского департамента, добиваясь расторжения брака, который был навязан ей «принуждением, оказанным матерью и братом Юзефом», и во время которого «она не познала радостей от обращения с нею мужа… и многократно была заключаема в одиночестве».

Разводный процесс в гражданском трибунале и рассмотрение дела об отмене брака в консисторском суде длились около пяти недель. Снова появился на сцене угрюмый честолюбец Бенедикт Юзеф Лончиньский, на сей раз в новеньком генеральском мундире (неужели купили ради такого случая?). Свежеиспеченный бригадный генерал откладывает свой отъезд на театр военных действий, чтобы дать решающие показания перед судом. С трогательной откровенностью он рассказывает суду, как заставил полуобморочную от слез восемнадцатилетнюю сестру обвенчаться с семидесятилетним старцем. И старый камергер вносит свой покаянный вклад: признает, что «питал подозрения к своей жене, которая якобы супружеской верности не блюла». По согласию обеих сторон – 24 августа 1812 года брак Валевских был официально расторгнут.

О благополучном разрешении процесса заботился якобы сам французский посланник в Варшаве, его превосходительство Доминик де Риом де Прольяк дю Фур де Прадт, архиепископ Малинский, прозванный варшавскими шутниками «паном Малиновским». Весьма возможно, что так оно и было. Император должен был каким-то образом поручить Прадту Марию Валевскую, поскольку знаки внимания, оказываемые ей этим не очень искусным дипломатом, заставляли бурлить весь варшавский «свет», Это довольно подробно описывает Анетка Потоцкая.

«Во время пребывания пани Валевской в Варшаве его превосходительство считал своим долгом принимать ее и относиться к ней как к факсимиле (наподобие) императрицы. Она первенствовала перед всеми дамами, нимало не взирая на возраст и положение. На званых обедах ей первой подавали блюда, сидела она на почетном месте, ей воздавались почести и знаки уважения!.. Это, видимо, задело почтенных матрон и разозлило их мужей, тогда как молодые женщины, не очень считаясь с этикетом, покатывались над любовным экстазом, с которым его превосходительство архиепископ лорнировал красивые плечи и пухлые белые ручки маленькой графини… Чрезмерная ревностность Прадта привела к тому, что красотка быстро уехала из Варшавы. Видимо, была смущена и предпочла уединиться в своем скромном имении, где ожидала дальнейшего развития событий…»

Валевская оставалась в Польше до трагического конца московского похода. Где она жила, в Кернозе или в Валевицах, трудно установить. Для этого надо знать все подробности соглашения, заключенного между супругами перед разводом. Биографы, как правило, считают, что в Валевицах, хотя это кажется менее вероятно.

В декабре 1812 года через Варшавское Княжество проехал побежденный император французов. В окрестностях Ловича живет легенда, будто Наполеон проездом остановился у подруги и провел там ночь. В Валевицах доселе можно видеть комнату, оклеенную старыми облезлыми французскими обоями, которую Валевская якобы приготовила для приема царственного любовника. Легенда эта, вероятно, вызвана к жизни мемуарами Анны Потоцкой.

«Проезжая через Лович, – пишет пани Анетка, – Наполеон решил свернуть и навестить панн Валевскую, которая… жила одиноко в своем имении. Коленкур, которому император сказал о своем намерении, воспротивился капризу влюбленного. Он имел смелость представить все неприличие поступка, подчеркивая впечатление, которое данный поступок произведет на императрицу, и доказывая, что все, кто считал положение безнадежным, не простят Наполеону, что он думал о своих амурных делах в минуту, когда покинул армию в беспорядке. Император в первый момент нахмурился, но, будучи слишком справедливым, чтобы оскорбляться этим очередным доказательством, привязанности и здравомыслия туч же уверил Коленкура в своем уважении и дружбе, которые приносят честь им обоим. Полковник Вансович (второй муж Анетки Потоцкой. – М. Б.), свидетель происходящего в карете, не будучи связан тайной, описал мне все это весьма живо».

Граф Орнано, который в тридцатых годах посетил Валевицы и осматривал «наполеоновскую комнату», был, видимо, иного мнения, нежели Коленкур, и заставил императора вести себя иначе. В обеих версиях биографического романа, являющегося «самым точным соответствием правде», Наполеон проводит ночь в Валевицах. Мы видим, как он с удовольствием рассматривает приготовленные в его честь обои, а потом, побежденный сном, спит несколько часов, лежа головой на плече затаившей дыхание Марин. Отправляясь в далекий путь, император так прощается с подругой: «Польша возродится, я уверен в этом. Так написано в книге се судеб. Но не скрываю от тебя, что ее ждут страдания. И потому возвращайся в Париж как можно скорее».

Насколько же убедительнее этой вымышленной сцены звучит яркий и, пожалуй, подлинный анекдот, обнаруженный Станиславом Васылевским в книге Глэя «Путешествие в Германию и Польшу», изданной в Париже в 1816 году. Глэй приводит разговор Наполеона с дворянкой из-под Ловича, к которой император заехал на чай, возвращаясь из России.

«– Что поделывает старый Валевский? – спросил он.

– Живет неподалеку отсюда в своем имении. Добряк барахтался в долгах, но милость, которую ваше величество оказали его супруге, поправила ему самочувствие.

– А мадам… она что поделывает?

– Мадам Валевская провела лето в Варшаве, в заботах и тревогах. Как только прибывал курьер из Москвы, неустанно бегала из дворца Потоцких во французское посольство и назад, отыскивая людей, от которых можно что-то узнать Всячески старалась получить разрешение поехать в Москву. С удивительным упорством ей в этом отказывали. Теперь-то видно, что и к лучшему.

Наполеон на это:

– Так вот всегда с польками, которые ни на что не смотрят, когда им придет в голову фантазия. Потому-то я и боялся, что Валевская поступит, как прочие одержимые, поехавшие искать своих мужей в этой проклятой русской стране. Вы слышали о мадам Д.? Растрепанная, осунувшаяся, прибыла она в Вильно и тут же попала в руки казаков. И это же могло случиться с графиней Валевской, если бы я уступил ее просьбам. А как дети?

– Растут, сир. Старший сын, говорят, очень похож на пана Валевского».

1 января 1813 года пани Валевская уложила вещи, забрала с собой двоих сыновей и горничную – и следом за Наполеоном поспешила в Париж.