Текст книги "Восемьдесят четвертый 2.0"

Глава 10

1

В выходные у Юлии наметилась очередная халтурка. Не работа, творчество, воспарение, а приработок ради нескольких кредитов. Концерт. Ну, не совсем концерт, не настоящий, не в зале или даже в кафе. Приглашали к заместителю мэра (и в прошлом подполковнику ДС) в усадьбу «Серебряные ивы». Прием обещал стать событием среди сочных господ, их так теперь порой называли простаки, представляя новых властителей, как разбухших от внутреннего сока огромных гусениц.

Заместителю мэра захотелось музыки, причем не простой, а в стиле Ренессанса. Гости, как следовало из приглашения, которое прислали Блэку, планировали нарядиться в платья той эпохи, а что собирались танцевать – неведомо.

Блэка заранее предупредили, что у всех выступающих наряды должны быть аутентичными 16 веку, не просто подражать покроем и украшениями, но и непременно пошиты из тканей, созданных вручную на старинных станках. Натуральный шелк или лен, или шерсть, или бархат, никакой синтетики. И сертификат на платья иметь при себе. Зачем для домашней вечеринки такие ухищрения, Юлия не ведала. На счастье (а получение ста пятидесяти кредитов за выступление можно почитать за большую удачу) платье имелось – пускай не у нее, а у подруги, вместе с предписанным сертификатом. Который, как подозревала Юлия, конечно же, липовый, но иного ни у кого, скорее всего, не найти. Амбициозность власти порождает жульничество простаков.

В путь двинулись еще затемно – усадьба была не подгородной, наспех сляпанным новостроем, а старинной, в прошлом имение то ли графа, то ли баронета, которую помощник мэра прихватил себе на 50 лет в аренду за очень смешные деньги, заведуя комитетом по строительству. Сам он только что ушел из чиновников и занялся бизнесом, разумеется, строительным.

Пока тесный тряский фургончик вез их в утренних сумерках к гонорару в шестьсот кредитов на всех, Юлии вдруг вспомнился вчерашний разговор.

– Н-ну почему все так плохо? – сказала она вслух и заломила тонкие пальцы на манер барышни викторианской эпохи.

– Что? – не понял Блэк. – О чем ты, Ю?

– Всё, – вздохнула Юлия и теперь уже закатила глаза. – Вот мы сейчас едем ублажать какую-то мразь, и меня заранее тошнит по этому поводу.

– У меня есть с собой гигиенические пакеты, – вполне серьезно отозвался Блэк.

– Когда-то народ взбунтовался из-за того, что у мамаши с детьми решили дом отобрать, – не унималась Юлия. – А потом разворовали всё на глазах у всех без помех, а люди до сих пор только глазами хлопают в изумлении.

– Хочешь, я завяжу тебе глаза черной лентой, пока до места не доберемся, чтоб ты не видела, что этот экс-вице-мэр себе отхватил? – предложил Блэк.

– Я вытерплю, – отозвалась Юлия.

– Это уж пожалуйста, – попросила Мелинда. – Или у меня пропадет голос.

– Будь осторожнее со своими дружками, Ю, – сказал внезапно Блэк и многозначительно поглядел в салонное зеркало.

– О чем ты? – Блэк так быстро сменил тему разговора, что Юлия не поняла. К чему тот клонит.

– О тех, кто посылает тебя стоять подле Пипетки. Мне уже звонили.

– Откуда?

– Неважно. Позвонили и потребовали, чтобы я вычеркнул тебя из приглашенных.

– Ты серьезно? – У Юлии перехватило дыхание от возмущение. – Я просто играю и…

– Нас позвали к очень серьезным людям, а о тебе данные по пикету. Просили заменить. Ответил: не могу, некем. Неохотно, со скрипом согласились. Ладно, был ответ, пусть участвует, лента у нее в Сети чистая, постиранная. Но если еще что-то откроется, ищи замену.

Юлия молчала. В мозгу молоточком стучала одна и та же фраза: «Комната сто один, комната сто один, комната сто один…»

– Ты слишком наивна, Ю, хотя и хочешь казаться проницательной. Помни: вокруг тебя одни палачи.

– И ты палач? – Юлии сделалось больно, как будто ее походя ударили по лицу.

– Конечно! – Ей показалось, что произнесено это было даже с какой-то особой гордостью, весело даже. – Причем безжалостный. Ради твоих развлекух с плакатами я гробить ансамбль не позволю.

Юлия спешно провела ладонью по лицу, губы сводило в нелепую гримасу от обиды.

Блэк сверился с картой и свернул на боковую аллею, в два ряда обсаженную деревьями. Все новенькое – саженцы только-только из питомника, гравийное покрытие можно по уровню проверять, как полы.

– Надо ж, какой милашка, – хмыкнул до той поры молчавший Джон, уникальный исполнитель на крошечной гитаре, больше похожей с виду на детскую игрушку, но способную извлекать медоточивые звуки и заставлять трепетать сердце в самой жирной груди. – Он и подъезд к поместью обустроил, то-то его простаки из округи благодарят.

Въезд в усадьбу был как будто скопирован из компьютерной игрушки – высоченные бетонные столбы, облицованные кирпичом, кованая решетка ворот, камеры телекранов с двух сторон хищно помигивали красными огоньками, сигнализируя, что ведут наблюдение. На столбе справа прибита бронзовая табличка с барельефом и с надписью «Серебряные ивы».

Пришлось остановиться, дожидаясь, когда ворота откроются.

– Музыканты для сегодняшнего вечера! – выкрикнул Блэк в сторону телекрана. – Артур Блэк, Джон Хоук, Юлия Невилл и Мелинда Ву.

Створки наконец бесшумно открылись, и машина медленно поехала по аллее к дому. Трехэтажное здание, облицованное желтоватым мрамором и фланкированое по углам башнями, казалось чем-то средним между дворцом и замком.

– Говорят, дальше, за домом, расположен дивной красоты сад, – шепнул Джон.

Засыпанная розоватым гравием аллея была с двух сторон обсажена липами. Каждое дерево напоминало диковинный гриб – плотный серый ствол, коротко обрезанная шаровидная крона, в сплетении ветвей сейчас только-только проклевывались зеленые листочки. Каждое дерево окружено было бордюром из низко подстриженных и плотно посаженных туй, отчего казалось, что вкруг деревьев выложена ограда из зеленых камней.

У подъезда их встречал настоящий дворецкий – в ливрее, парике, в шелковых панталонах до колен и белых шелковых чулках, туфли украшали блестящие пряжки.

– Вашу машину поставят в гараж, – сообщил дворецкий. – А вас, милостивые государи, прошу следовать за мною.

Он провел их по боковой лестнице на пристроенную к дому галерею.

– Это ж новодел, – шепнул Джон, обескураженно вертя головой.

Открытая галерея выходила на балкон с видом на нижний парк – огромный бассейн зеленоватым зеркалом лежал меж аллей все тех же коротко остриженных лип на клумбах-подставах в обрамлении зеленых бордюров. Дальше, за бассейном, над зеленым газоном, напоминающим с высоты дорогой бархат, высились вековые дубы, еще почти не распустившиеся, черные копии Иггдрассиля – рухнувшие с небес корабли иномирья.

– Сколько же бабосов надо, чтобы все это восстановить, я офигиваю, – фыркнула Мелинда.

Невозмутимый камердинер вел их дальше – мимо античных бюстов и статуй, потом через анфиладу комнат, где суетилась прислуга, готовясь к приему, и наконец вывел музыкантов в просторный вестибюль. Здесь он указал им на угол, где были уже установлены обитые бархатом стулья и пюпитры для нот.

Юлия огляделась с любопытством.

Из громадного вестибюля наверх уходили две ветви парадной лестницы. Наверху на площадке, с которой далее шел уже один широкий марш, установлена была картина в раме, закрытая сейчас тонкой драпировочной тканью. Сквозняк слегка колебал покров, так что казалось, что картина под белым виссоном дышит. Взад и вперед сновала прислуга, из деревянных ящиков доставали только что привезенные огромные, в рост человека, китайские вазы, какая-то девица в наряде горничной (серое платье, белый чепец и накрахмаленный передник) отчаянно драила зеркало. Два парня прилаживали золоченые пруты – держатели бархатной дорожки. Все слуги появлялись из боковых покоев и там же исчезали – главный вход был пока что запечатан.

– Еще вчера членам партии нельзя было ничего иметь, даже личную козу, – хмыкнула Юлия. Вообще-то члены внутренней партии, так же, как и внешней, ничем не владели, но на ум почему-то пришла коза, и это развеселило. – Когда же они, шустрые ребята, успели все это заполучить?

– Уметь надо, Ю. Учись, – отозвалась Мелинда. – Не всем удается заполучить козлиное стадо.

– О нет, это выше моих способностей. Не осилю.

– Дамы мои дорогие, мы прибыли в изысканный замок, где сама обстановка требует изъясняться языком поэтическим, а вы ругаетесь, будто докеры, – попенял им Джон.

– И вовсе не как докеры, – возразила Мелинда. – Мой отец был докером. И он говаривал после пинты пива совсем не так, как мы ныне.

– Сколько же мы будем играть? – поинтересовался Джон.

– Два часа, пока гости собираются, – пояснил Блэк. – Потом перерыв. После мы поднимемся в залу наверх и там будем играть с восьми до полуночи.

– О, ничего себе! – Мелинда присвистнула. – А разве нас не должны кормить?

– Обещали в перерыв.

– До перерыва я потеряю голос от голода, – капризно надула губы Мелинда. – У них что, нет стола с закусками?

– Для того, чтобы играть на флейте, мне нужна котлета в желудке.

– Я схожу на кухню и выясню. – Блэк в самом деле побежал узнавать. Вернулся скоро. – Можно спуститься вниз, в полуподвал. Там кормят прислугу. Нам обещали что-то вроде ланча. А потом там же накроют обед.

– Подвал для прислуги. Круто. Или совсем некруто, – фыркнула Мелинда. – Это что, средние века?

– Идемте, идемте, стол уже накрыт. Только инструменты не оставляйте. А то кто-нибудь прихватит.

– Мы наивны, но не настолько, – отозвался Джон.

Стол им организовали в крошечном закутке полуподвала. Тарелка с мясным рулетом, чай, кофе, тосты с джемом, сыр и ваза с фруктами. Похоже, никто из спутников Юлии не замечал унизительности ситуации. Все проповеди о равенстве заканчиваются одинаково: хамье присваивает себе право вытирать обо всех прочих ноги, а музыкантов и поэтов отправляют харчиться на кухню.

– Вообще-то, если мы будем торчать здесь до полуночи, то наши сто кредитов – это крохи, – заявила Мелинда.

– Средняя зарплата за месяц, – напомнил Блэк. – К тому же не сто, а сто пятьдесят.

– Так у нас и бывает сносный концерт раз в две недели, – напомнила Мелинда. – И мы все же не метельщики улиц.

– Найди больше, – отозвался Блэк. – Вы что, не понимаете? Если понравится, как сегодня играем, станут в другие дома приглашать. А вы нос воротите!

– Будем питаться на кухне, растолстеем, – предрекла Юлия.

– Господа артисты, гости скоро начнут прибывать, – бесшумно возник перед ними прежний дворецкий и очень грациозно указал на дверь.

2

Юлия старалась не смотреть на прибывающих гостей, даже когда ее партия заканчивалась, и она могла ждать, отсчитывая такт, когда наступит пора вступить ее флейте. Черт, зачем она попрекала Уина работой в Пипетке. А сама? Приехала выступать для людей, которых презирает.

Странные тени из зазеркалья появлялись в проеме главного входа. Теперь дубово-стеклянные двери были широко распахнуты и уже не закрывались. В этой блокировке ощущалась мерзость насилия, как будто прилюдно проводилось принудительное кормление старинного особняка сворой нарядных посетителей. Их запихивали зданию в глотку, разомкнув челюсти дверных створок, и алая ковровая дорожка, раскатанная по беломраморной лестнице и прихваченная золочеными прутьями, напоминала огромный язык, высунутый в нестерпимом рвотном позыве. Дом гневно выстреливал солнечными вспышками в мелких толстых стеклах огромных окон, стенал эхом, перепевая на свой лад музыкальные фразы и крикливые голоса. Дом мучился. Изувеченный, принаряженный, глубоко уязвленный, он не желал идти в услужение новым господам. Он хотел быть сумрачным, уединенным, преданным прошлому, скрипеть дубовым рассохшимся паркетом, гордясь жуткой и жестокой историей владельцев, чьи портреты еще висели над огромными каминами с мраморными полками. Дом хотел оставаться самим собой, но в новом мире подобная роскошь никому более не дозволялась. Странный мир, в котором живое здание принимало в свое нутро мертвые личинки человеческих тел, а люди услужливо сгибали бесхребетные спины и улыбались податливыми губами, вызрел в трупе Большого Брата, вылез наружу и жил своей новой беспамятной жизнью.

– А где шляпа для монет, я хочу кинуть пару кредов этому балагану, – остановился подле музыкантов низкорослый мужичок с растрепанными седыми волосами.

Он был в дорогом костюме, но сшитом настолько в обтяжку, что полы пиджака расходились над рвущимся на свободу округлым плотным животиком.

– Э, парень, слышь, а ты че, у ребенка гитарку эту отнял, да? – хихикнул патлатый.

Его приятель попытался увести гостя под ручку от ансамбля к вещам более привычным – к столикам двумя площадками выше, где проворные официанты наливали гостям напитки.

– Нет, я хочу знать, зачем здесь эти клоуны. Почему настоящую музыку не позвали?

Он отбил пару тактов на мраморном полу каблуками новеньких туфель – то ли подобие чечетки, то ли какой-то матросский танец, который изображал в пору своей молодости, когда только-только вступил в члены внешней партии с прицелом на получение членства в партии внутренней. Потом прежняя жизнь скатилась под откос, но парень сориентировался, пролез, куда надо, и закрепился, вовремя сделав порт собственностью десятка нужных людей, не позабыв о себе.

– Может, уйдем, у нас перерыв скоро? – спросил Блэк и суетливо перелистнул ноты.

– Нет, – отрезала Мелинда. – Следующая…

Джон перебрал струны гитары. Мелинда едва сдерживалась, чтобы не вступить прежде времени. Наконец голос ее зазвучал, да так сильно, дерзко, так удивительно не по-здешнему, что несколько гостей, до того мгновения занятые своими бокалами и их содержимым, разом повернулись на звук сопрано. И тут откликнулся на голос Мелинды дом – откликнулся и зазвучал – как единый хор, как сотни голосов неведомого царства, от изувеченных современными кухнями и барами подвалов до балюстрады на заново перекрытой металлочерепицей крыше, до островерхих старинных башен. Смолкли все голоса, все посторонние звуки, даже звон бокалов и шарканье ног, остался лишь голос женщины и эхо ожившего дома.

– Мне кажется, – шепнула Юлия Мелинде, когда музыка смолкла, патлатый и его спутник отошли наконец, – что им больно слушать что-то прекрасное. Это их ранит, как битое стекло.

– Нет, – отрезала Мелинда. – Им не больно. Они бесятся оттого, что ничего не понимают.

3

– Черт, если слуг кормят вот так, – Блэк тяжело выдохнул, отдуваясь, – то как же едят господа наверху?

– Господа? – переспросила Юлия.

Их опять поместили в закутке, как и прежде за ланчем. Посреди стола – огромное блюдо с мясной нарезкой – колбасы, буженина, ветчина, сладостно источающая сочную мутноватую слезинку их каждого окаймленного проперченным сальцем ломтика. На блюде поменьше нежно-розовая семга соперничала с белыми сахаристыми лепестками осетрины. Тарелки с тончайшими стружками лимона и горками черных крупных оливок – все это казалось нетронутым, хотя все четверо уже покончили с закусками и теперь перешли к горячему.

– А десерт будет? – спросил Джон.

– Нет, десерт я уже не выдержу, – призналась Мелинда.

– Пусть все равно принесут, – сыто зевнул Блэк. – Заберем все с собой. Вон коробки стоят, загрузим.

Внезапно в закуток вошла женщина в темном длинном платье и коротком белом накрахмаленном передничке, намечавшем на ее ровно-упитанном теле линию талии.

Она уселась на единственный свободный стул у стены и уставилась на обедающих артистов черными без блеска глазами.

– А кофе нам подадут? – спросил чуть шутовски Блэк. Он уже бегал один раз к официанту, надеясь раздобыть бокал вина в перерыве между выступлениями, но получил в ответ только ледяной взгляд.

– Сейчас принесут, – отозвалась женщина, но при этом продолжала сидеть, глядя на них глазами кухонного василиска.

Юлия почувствовала себя неловко. Женщина почему-то показалась не человеком кухни, а надзирательницей из тюрьмы.

– Может, не будем кофе? – ей хотелось немедленно избавиться от этой тетки.

– Нет, без кофе мы не продержимся до полуночи, – завила Мелинда.

Поднос с чашками с кофе, сахаром и стаканами с водой наконец принесли. Тут же со стола мгновенно исчезли блюдо с мясом, блюдо с рыбой и тарелка с оливками. Была даже сделана попытка унести лимоны, но Блэк успел перехватить лимоны.

После этого опустошения, произведенного на столе, тетка поднялась, и отбыла в неизвестном направлении.

– Она что… что… нет, что… – Мелинда задыхалась. – У меня сейчас пропадет голос. Она нас стерегла, чтобы мы ее закусь не прихватили? Да? Да? Кому она наши объедки понесет? Господам?

Юлия пригубила кофе.

– Некоторые жадны просто так, без выгоды для себя, – заметила меланхолически.

Возмущаться было нелепо – они же хотели прихватить остатки. Юлия могла бы побаловать Уина нежнейшей бужениной и сочнейшей колбаской. Это было бы даже забавно – накормить опального пи-пишника объедками со стола бывшего ДС-ника.

«А ведь этот замок мог бы быть моим!» – мысленно вздохнула Юлия, совсем как героиня Джейн Остин.

– Вам пора, – на месте тетки-надсмотрщицы объявился старик-камердинер. – Ступайте за мной, я провожу.

4

Их отвели назад в вестибюль и велели ждать.

Тем временем что-то готовилось: слуги быстрее прежнего сновали туда-сюда, какие-то крепкие ребята – все как на подбор квадратные, с массивными бритыми затылками и несокрушимыми челюстями над плотными удавками воротничков – выстраивали гостей на одной ветви парадной лестницы, одних помещали на ступени, а других сгоняли, не слишком церемонясь, вниз. Здесь отверженные теснились, тихо ропща, но не смея возвысить голос. Сразу сделалось жарко, душно, запахло потом, перегаром, смешанными с одеколоном и духами. Кто-то спешно дохлебывал вино из взятого у официанта бокала, кто-то ругался, но шепотом. Вторая ветка лестницы при этом оставалась пустынной. Лишь наверху застыли в напряженных позах хозяин с хозяйкой на фоне задрапированного портрета. Он – в смокинге, она – в платье до полу какого-то невероятного розово-красного цвета.

Потом будто вздох пронесся по вестибюлю – порыв холодного ветра лизнул столпившихся и заставил невольно вздрогнуть. Двери распахнулись – сразу с десяток крепких парней вошли, тесня толпу и выстраивая живую стену. Кто-то ахнул. И сразу с десяток голов повернулись – но не к входным дверям, а к лестнице – там, на площадке, на картине, установленной прежде и скрытой до времени драпировкой, вдруг упала ткань, и все увидели написанный тщательно и сухо портрет человека лет сорока пяти в белом кителе с множеством наград. Зачесанные назад черные волосы над высоким лбом, пристальный взгляд черных пронзительных глаз. Сколько копий этих портретов в последнее время теснилось в витринах!

– Он! – ахнул кто-то.

И вновь, будто по команде, головы повернулись, только в этот раз к двери.

В просвет между спинами Юлия видела, как входит в вестибюль человек в белом кителе с множеством наград – сутулый старик с редкими сивыми волосами, с дряблым осевшим к вороту кителя лицом, с мясистым нависшим над желтоватыми усами носом. И глаза его вовсе не пронзительно-черные, а лисьи, желтые, смотрели внимательно, подозрительно, с прищуром.

– Он жив! Жив! – выкрикнул кто-то. – Большой Брат жив!

И тут женщина на лестнице вдруг стала хлопать в ладоши. Она делала это так яростно, будто руки у нее были стеклянные, и женщине страстно, невыносимо хотелось разбить их вдребезги. Глаза ее широко раскрылись, ярко накрашенный рот растянулся в беззвучном вопле. И тут же остальные начали хлопать – миг, и весь вестибюль превратился в бушующий яростным восторгом зал. Юлия скосила глаза и вдруг увидела, что Блэк тоже отчаянно бьет в ладоши. Хаотические хлопки вдруг обрели единый ритм, и под гром оваций сутулый человечек начал восхождение по пустой ветке лестницы к склонившимся в поклоне хозяевам и своему портрету.

«Овация – малый триумф», – зачем-то несколько раз мысленно повторила про себя Юлия.

И ощутила мерзкий холодный озноб меж лопаток.

5

Уезжали артисты не в полночь, а уже часа в два утра – веселье все еще длилось, музыка уже совсем иного сорта сотрясала бальный зал и нижний парк, ночь выдалась теплая, и публика заполнила каждый уголок поместья. Неудобные карнавальные платья были сброшены в общих комнатах и спальнях, девушки в коротеньких платьицах или блузах и легких брючках, юноши в летних костюмах напоминали обезумевших эльфов, заполонивших замок. Где-то наверху в центре дворца гремело уже совсем иное – громоздкое, грозное, как драконье пламя, веселье.

Большой Брат вернулся.

– Я же говорил, он бессмертный! – с восторгом выкрикнул какой-то юноша в светлых летних брюках и белой тенниске, проносясь мимо.

«Видимо, эльфы в реале все сплошь темные», – усмехнулась Юлия.

– Думаю, все к лучшему, – заметил Блэк, садясь за руль. – Наведут порядок.

– Ты – серьезно? – спросила Юлия.

– Совершенно серьезно, – отозвался тот. – А тебе стоит крепко подумать. Я предупредил.