Текст книги "Восемьдесят четвертый 2.0"

Первым делом создать сайт. Дизайн стащил со старого своего проекта (планировал одно время заняться сетевым изданием, да руки не дошли), вложил все нужные темы и, как будто прикасаясь к чему-то таинственно-запретному, наугад открыл первую картонную папку.

«Томас Ф. Шеппард. Двадцать пять лет, образование низшее. Прол, по специальности медник…»

Несколько часов он набирал эти скупые данные из папок, копировал тусклые фото тюремных дел.

Текст, фото, и новая папка. И снова фото.

«Фредерик М. Кавендиш. Член внутренней партии. Тридцать семь лет. Работал в Министерстве правды. Разведен. Бывшая жена Марта Кавендиш ликвидирована 17 марта. Доставлен в Министерство 11 декабря».

Строки врезались в память навсегда, будто обретал реальность размытый фиолетовый штамп на грязно-рыжей обложке «хранить вечно». Уин выкликал распыленных из небытия друг за другом. Мутные фото, смазанные черты, и у каждого пристальный пронизывающий взгляд, каждый из них вглядывается в грядущее, пытаясь вызнать, что же его ждет. На самом деле все они смотрят в зрачок фотоаппарата, как в черный ствол пистолета. Кто-то еще надеется, кто-то – уже нет. Но каждый внутренне сознает свою обреченность. Сколько же их тут, только в одном-единственном ящике с огорода. То и дело при этой мысли перехватывало дыхание и саднило в горле. В ночном сумраке, подсвеченном только синеватым светом компьютерного экрана, плыли призраки распыленных, выстраиваясь в очередь на возвращение.

Не успел Уин загрузить первые десять биографий, как на странице объявился подписчик, и тут же сделал перепост. Еще несколько минут – и число подписчиков возросло до десяти. Сеть вбирала в себя имена проскрибированных, одаривая крошечным, но вполне реальным бессмертием.

Уилфред Спенсер заснул только на рассвете, уронив голову на руки.

4

Проснулся Уин от громкого стука. Кто-то отчаянно колотил в дверь, лязгал хлипкий замочек, слышались голоса, один из них женский. Надя? Ее маляры? Ошалевший после краткого сна (проспал с час, не больше), он пошел открывать, позабыв и про работающий комп, и про разложенные на полу архивные папки. Уже когда повернул хилый замочек, мелькнула мысль – не ДС ли пожаловали? Но для них такая дверь не преграда, давно бы вышибли ударом ноги.

Уин отступил, не то что готовый ко всему, но сожженный отчаянным сожалением: «Зачем я ввязался в это дело?»

В квартиру первым вошел высокий широкоплечий мужчина лет сорока в тяжелом кожаном плаще, порыжевшим от времени на швах, а за ним – худощавый парень, будто паж за мрачным господином, и последней девушка – он разглядел лишь волну русых волос и кожаную курточку гостьи. Тут девушка шагнула ближе, и с изумлением Уин узнал в ней Юлию, а затем уже в парне – ее троюродного брата Роджера, что встретил Уина в приемном покое больницы. На Юлии была вязаная шапочка, надвинутая на глаза.

«Чтобы скрыть бинты, – догадался Уин. – Но ей идет…»

– Ты! – только и выдохнула она.

– А кто же еще? – откликнулся Уин с хмельной дерзостью – волна отчаяния уходила, гости были свои, не полиция, не безопасники. – Ты их предупредила, что я из Пипетки? – Он рассмеялся. – Враг, так сказать…

– Мы знаем, – отозвался Роджер.

Старший бесцеремонно оттеснил Уина и ринулся к лежащим на полу папкам, схватил первую попавшуюся и повернул к свету так, чтобы проступил штамп «хранить вечно»:

– Откуда это?

Теперь Уин узнал наконец и его. Тот самый, что отмутозил Джона Брауна возле мусорных баков.

– Архив нашелся, – сообщил Уин, продолжая нелепо улыбаться.

– Я, конечно, сразу понял, что ты идиот. Но чтобы настолько! Создать архивный сайт практически у себя дома, извини, парень, это на редкость тупо.

– Кто вы? – спросил Уин.

– Янус, – кратко отозвался тот.

Тут будто проявилась мутно-серая фотография из «Новой Таймс», сделавшись в одно мгновение четкой. За минувшие годы Янус если и состарился, то как-то поверхностно – поседел, обмяк в плечах, огрубел лицом, но и только. Прямой нос, упрямый подбородок и дерзкий взгляд никогда не позволят этому человеку выглядеть стариком.

– Думаешь, если я тебя вычислил, ДС не сможет?

– Разве сейчас восемьдесят четвертый год? Что они могут сделать? – пожал плечами Уин. – И что вам, в конце концов, надо?

– Чтобы ты не угробил все дело в самом начале, – огрызнулся Янус.

– А вы разве не угробили дело? Эти папки не должны были гнить в земле, людям надо их видеть, читать, знать. Как вы не понимаете: если они будут загружены в Сеть, то станут неуничтожимы. Я вообще не уверен, что ящики не пострадали за столько лет в земле! Может быть, в другие просочилась вода, и там все бумаги сгнили. Чудо, что этот уцелел.

– А что ты станешь делать, если к тебе заявятся два десятка братцев Любимого брата, обольют бензином архив и подожгут? – насмешливо Роджер.

– Я взял только сотню дел, остальные в земле как прежде. Буду постепенно перекачивать в Сеть.

– Там их сотни тысяч, – напомнил Роджер. – Ты хоть прикинул, сколько времени тебе понадобится? Жизни хватит?

– Нет, я пока не считал. Просто взял да начал дело. Ввязался в драку, а там посмотрим. Помощники найдутся. Разве нет? Ведь должны же быть еще люди. Где-то… – Уин сделал неопределенный жест, будто волшебник, призывающий подчиненных духов.

Он замолчал, смешавшись, не понимая, уместен ли его пафос. Янус стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы плаща, и Уин подумал, что у него под плащом наверняка припрятан пистолет.

– Слишком мало, – сказал Янус.

Чего мало – времени или людей, он не уточнил.

Янус наклонился, стал собирать папки с полу.

– Эти дела я уже отсканировал, – сообщил Уин, указывая на сложенные стопкой дела. – Остальные нет.

Янус поднял голову, нахмурился.

– Вот что, легат, сделай меня аквилифером в своем Легионе. Живо. Остальные сканы буду загружать пока я. А ты марш в свою Пипетку.

– Как-то непочтительно разговариваешь с легатом, аквилифер, – усмехнулся Уин.

– А я кем буду? – поинтересовался Роджер. – Трибуном-латиклавием?

– Писцом в архиве, – хмыкнул Уин.

– Нам нужна запасная лента, и не одна, – сказала Юлия. С той минуты, как она выдохнула изумленное «ты», она все время молчала. – Если первую Пипетка забанит, останутся другие.

– На другой платформе, – уточнил Роджер и принялся помогать Янусу утрамбовывать папки в рюкзак.

– Где ты их нашел? – спросил Янус.

– В огороде.

– Спенсер, – внезапно вспомнил Янус. – Он что, их попросту тогда стащил и спрятал? Вот же… – Он не договорил, просто покачал головой. – А ведь я его столько раз спрашивал: где архив?

Уин вспомнил про «возвращенные» кредиты, усмехнулся с какой-то неведомой прежде дерзостью:

– Ложь у нас в крови. Мы годами друг другу врем.

– Ты тоже? – спросил Янус, поднимая на него тяжелый взгляд.

– Я же работаю в Пипетке, – напомнил Уин. – Там без вранья нельзя.

– Номер Юлии, мой и Роджера из телефона удали.

– Но…

– Мы с тобой свяжемся, – пообещал Янус и, перекинув рюкзак через плечо, вышел.

Прежде чем выйти следом, Юлия шагнула ближе, привстала на цыпочки, и шепнула на ухо:

– Ты можешь запомнить мой телефон.

А потом едва-едва коснулась губами щеки.

– Черт, ты колючий! – и рассмеялась.

Глава 8

1

Отец как-то рассказывал, что сразу же после падения Большого Брата несколько человек создали общество Возрождения языка. Поэты и писатели исступленно доказывали, что одна из первоочередных задач, наиважнейших, жизнеспасительных, – немедленный отказ от новояза. Энтузиасты разыскивали старые, чудом уцелевшие книги, убеждали издателей печатать словари, а журналистов – расширять словарный запас, возвращаться к языку Шекспира, отказаться от убогого бейсика, намеренно прибегать к словам необычным и ярким. Язык нуждался в возрождении, а вместе с языком непременно (вот увидите!) вернется и способность к критическому мышлению, из праха сожженных книг фениксом восстанет речь Шекспира, и тогда начнется новый Ренессанс. Надо только вернуться к истокам и приникнуть к вербальному роднику прошлого. Все жаждали истины, причем немедленно. Из осколков прекрасного витража составляли узкое оконце, сквозь которое можно было поглядеть на мир и увидеть солнечный свет, а не ртутное ослепление ламп в подвалах Министерства Любви. Но для того, чтобы узкое оконце распахнулось, потребен был новый Логодедал, его ждали, его призывали, заклинали явиться. Как спиритический стол, вращали каждый текст, выворачивали наизнанку слова и фразы, но спаситель так и не подал голос. Нет, нет, многие пытались и особо упорные порой доводили свой словарный запас тысяч до пятнадцати. Но это было искусственное расширение, вымученное, натужное, будто кто-то суровыми нитками пришивал куски умершей плоти к сморщенному живому тельцу. Временами возрожденный язык напоминал чудовище Франкенштейна и казался отвратительнее отшлифованного и обкатанного годами, как морская галька, новояза. У возрожденного языка нашлась горстка яростных апологетов. Остальные воспринимали его как иностранный – новояз сделался неотъемлемой частью жизни, забытые слова упрямо не желали возвращаться в обиход, отторгались инородным телом, вымывались из памяти потоком привычных слов-обрубков. Если чем и пополнялся язык, так это терминами новой эпохи: прибыль, бабло, доход.

Новый Логодедал так и не появился, чтобы спасти.

Оказалось, что связь времен разорвана навсегда – и уже никогда и никому не вернуться к той непонятной жизни, что текла до ядерной войны и до эпохи Большого Брата. Вяжи тут узлы, не вяжи – век вывихнулся, сустав болел и не желал вставать на место. В эпоху Пробуждения все повторяли друг за другом: «Режим не может пасть, пока пролы не пробудятся». И вот чудо случилось: пролы внезапно пробудились, толпы вылились на улицу, и новомодные журналисты сравнивали их явление с тем, как течет расплавленный металл из ковша в новую форму. Но все закончилось красивостями сравнений. Люди, проспавшие всю жизнь, и после пробуждения пребывали во сне.

Недавно Уин наткнулся на голосование в Сети: большинство требовало установить статую Большого Брата на площади Победы (которая, правда, вновь носила название Трафальгарской) и не только снова скинуть Нельсона с его любимой колонны, чтобы Большой Брат занял его место, но и поставить отдельную статую, рядом со статуей Карла Первого. Статуя палача рядом со статуей короля, павшего жертвой слепой ярости революции, должна навсегда утвердить превосходство палача над жертвой. Статуя Карла чудом уцелела во времена Ангсоца, потому что кто-то смекнул, как ее спасти: медного всадника стали называть статуей Кромвеля, так жертва на время притворилась палачом. Говорят, в Риме до сих мор стоит бронзовая статуя императора Марка Аврелия. Во времена, когда христиане крушили статуи прежних богов и языческих императоров, неведомый спаситель вложил в руку императору-философу крест, и бронзовый Марк так и простоял все темные века, притворяясь христианином, со стоической выдержкой наблюдая, как разбивается о подножие его статуи кипящий прибой яростной толпы. Иногда философам удается и после смерти следовать своим заветам.

Казалось, Пробуждение должно было высвободить все лучшее в людях. Но сундук с душевными сокровищами оказался если не пуст, то полон тлена. Никто не способен себя сберечь, день ото дня пребывая на Прокрустовом ложе. Либо тебе отсекают ноги, либо ты их боязливо поджимаешь. Для нынешнего населения осталась только одна модель поведения – выживание. Вот истинное нынешнее двоемыслие: бессмысленная жизнь и бесконечный вопль о высшей цели. Большой Брат требовал отказаться от личных благ, довольствуясь миской баланды из общего котла и скудными поощрениями согласно иерархии системы. Новая эпоха с поразительной быстротой заменила требование равенства страстью к богатству. Моноидея на всех, одно желание на всех, одно стремление без вариантов. Не стремиться к тому, к чему стремятся все, – сделалось отныне преступлением. Ничто иное больше не интересовало, не возбуждало, не жгло. Широта человеческой жизни оскудела на всех уровнях, не только на вербальном. Люди умели желать и стремиться только по указке сверху. Сам по себе человек оказался начисто лишен способности к целеполаганию. Пускай многие люди порой и говорили на истинном языке, все равно думали они на новоязе.

Из пяти чувств осталось лишь одно, и это чувство было не зрение.

2

Уин сидел на новом пипеточном месте и тупо смотрел на экран. Не делал ничего. От слова совсем. Ему нравился этот неправильный оборот речи. Этот оборот отражал суть всей жизни. И нынешнее его состояние тоже. Уину казалось, что его обокрали. Он не понимал, где и когда, но ощущал какой-то подлый изощренный обман. У него украли архив. Он понимал, что это было правильно – отдать папки Януса, но все равно какое-то почти детское чувство обиды не покидало с самого утра.

– У меня уже триста плюсов! – выкрикнул Дени, и его вопль заставил Уина очнуться.

Он ткнул наугад в список сайтов и очутился на «Двойном повороте».

3

– Всем! Немедленно ко мне в кабинете! Бегом! – зашелся в яростном крике динамик в зале.

Уин вздрогнул от неожиданности и прекратил набивать очередной идиотский пассаж на пятом или шестом сайте. Голос Майкла вибрировал от ярости.

Загрохотали и заскрипели стулья, пи-пишники вскочили и в самом деле понеслись, будто стая слонов в забеге на сто метров, в кабинет к шефу. У входа вскипела даже небольшая давка – так рвались самые преданные предстать пред разгневанные очи босса.

«Майклу пора бы купить плетку и демонстративно пороть нерадивых работничков, – Уин поднялся неспешно. – И то: школьников пороли и будут пороть, а взрослые чем же лучше?»

После того, как он понял, что его все равно уволят, страх внезапно испарился. Уин в мыслях как будто даже прошел этот этап увольнения и существовал уже после него, сохраняя по какой-то причине за собой рабочее место, будто вел жизнь после смерти в гробу-закутке. Зато в других страх перед начальством разрастался мерзким полипом, многие теряли разум, заслышав начальственный ор, и метались, будто крысы, которых бьют током.

Уин улыбался, входя в кабинет Майкла. Он был последним, кто явился на зов, и потому остался стоять почти у самой двери.

«Первым смогу убежать, если у шефа в самом деле в лапе окажется плетка».

Наличие плетки в начальствующей руке показалось почти естественным, и он даже разочаровался, ее не увидев. Толстый Фредди (кто бы сомневался!) примчался на зов первым, но заменжевался у входа и буквально прилип к стене, выпихивая вперед подчиненных. Однако Дени с Кларой оказались ребятами ушлыми, вперед не полезли, умело загородились чужими спинами. А вот Дороти бесстрашно встала в первый ряд.

– Я вас спрашиваю, придурки, что это такое? – Майкл, похоже, готов был взорваться.

– Что именно, шеф? – проблеял Патрик, парень, который ежедневно роил Сеть цитатами Любимого Брата.

– Вот это!

Уину сделалось вдруг любопытно, и он подался вперед – поглядеть, отчего же Майкл так взбеленился. Предчувствие торкнуло под ребрами еще до того, как возникло изображение на большом экране на стене. Время странно замедлилось. Сердце даже будто остановилось. Веки опустились. Поднялись. И он увидел заставку своего сайта – лица, лица и лица, перечеркнутые колючей проволокой.

«Девятый легион», – гласила кровавая надпись.

– Как вы просрали этот сайт, тупые ленивцы? Куда смотрели ваши слепые зенки? Или вы сидели в Сети, как овощи на грядке, протирали задницами стулья, пялились в экраны, травили анекдоты в курилке?

Майкл внезапно умолк и принялся перематывать ленту на странице. Мелькали все новые и новые лица, в основном молодые, и подписи к ним. Судя по всем, Янус успел изрядно потрудиться этим утром.

– А что это вообще такое, сэр? – не сразу осмелилась задать вопрос какая-то женщина, которую водоворот офисного страха вытолкнул в первый ряд в компанию к Дороти.

– Якобы казненные при Большом Брате. Фотографии, биографии, – пробурчал Майкл.

– И откуда такие «сведения», – женщина отчетливо обозначила голосом кавычки.

– Якобы из Минилюба.

– Ложь! – ни на миг не задумавшись, выкрикнул Дени. – Вранье. Фальсификация. Голдстейнцам имманентно присущи ложь и умелое манипулирование сознанием. Им не нравится, что мы живем радостно и наслаждаемся жизнью! – Слова выскакивали из него как из автомата. Как-то такое речеизвержение называется… ах да – речекряк.

– Точно, очередной вброс либероидов. – Толстый Фредди решил, что самое время и ему подать голос. Но куда ему до Дени – вяло, комрад, вяло.

– Забанить, и все дела, – фыркнул Дени.

– У них уже четыре независимые ленты, и одна – на защищенном домене в Североамериканских Штатах. Да и по личным страницам многое раскидано. Забаним в одном месте, вылезут в другом, – сообщил Майкл. – Дерьмо так и прет.

А фото и подписи к ним продолжали ползти по экрану.

– Сколько же их! – ахнул кто-то рядом с Уином.

Внезапно лента замерла. На экране появилось фото девушки с широко распахнутыми глазами, с коротким прямым носом и уверенно, дерзко сжатыми губами.

«Лициния», – едва не произнес вслух Уин.

Порыв неведомого ветра, взвихривший ее волосы, коснулся его лица.

– Откуда это? – спросила Дороти, на миг оробев.

– Вас не касается. Главное – сделать, чтобы все решили, будто инфа на этом сайте нарисована. От начала и до конца.

«Нарисована», – значит, придумана. Лажа. Ложь.

– Такое лицо не нарисуешь, – проговорил Уин, глядя экранной Лицинии в глаза, и видел в этих глазах гордость, бесстрашие и слезы.

– Тебе не думать надо, а убедить, что нарисовано. Думалку свою засунь куда подальше. Всем ясно? – Майкл, кажется, влил в голос весь запас имевшегося у него ледяного металла. – Фредди! – повернулся Майкл к толстяку. – Сутки на разработку концепции по «Девятому легиону». Ясно? И за работу.

– Мы начнем немедленно! – Фредди выскочил из кабинета шефа, отфыркиваясь, будто его в самом деле выпороли.

– А я бы забанил. Пока либероиды верещат и пытаются восстановиться, у нас окажется тактическое преимущество, – бросил в дверях Дени.

Пожалуй, парень далеко пойдет, Майклу стоит его опасаться. Наверняка Дени побежит к начальству, через голову Майкла отстаивать свою позицию. Шустрый мальчик, через пару месяцев может потеснить Фредди в его кресле.

«К счастью, я этого не увижу», – усмехнулся про себя Уин.

4

После взбучки у шефа Фредди собрал группу у себя и повелел немедленно начать троллить «Легион». Сломать, уничтожить, распылить по пространству Сети. Уин подивился, как легко прежние термины возвращаются к жизни ощипанными фениксами. Какими милыми и безобидными ныне казались аккуратные комментики Уина в адрес министерства образования, учебников и лично господина министра. Да, господин министр, я вас просто обожаю. Вы же просто пример для позитива. Подумаешь, вы не знали, кто такой Шекспир. Так кто ж его теперь знает?

В прежних комментах всегда была доля иронии, она легко читалась между строк. А сейчас требовались только ненависть и жажда удержать власть. Однажды Уину довелось проходить мимо здания парламента рано утром. Он видел, как одна за другой подкатывали черные авто, на миг тормозили, выпуская на свет одинаковых мужчин – упитанно-квадратных, в темных костюмах, с коротко остриженными волосами. Они радостно улыбались друг другу, жали руки, смеялись. Это был клуб избранных, куда посторонним вход был строго запрещен. Изредка в их группу вливались женщины, в основном лет сорока, моложавые, сильно накрашенные, в строгих костюмах. Уину показалось, что вокруг них на мостовой очерчена невидимая линия. Было раннее утро, темно, многочисленные фонари вокруг здания заливали все вокруг едким искусственным светом.

«Сборище вампиров, – подумал Уин, – пришедших отстоять свою тысячелетнюю власть».

Возможно, они в темных коридорах кусают друг друга, иначе почему Фредди теперь казался раздавшейся вширь тенью Майкла, даже интонации те же, да и голос стал похож – по телефону скоро не отличишь одного от другого.

– Все немедленно марш на сайт, и быстренько пишем, что там все это нарисовано, выдумано, наврано, – объявил Фредди. – Что не было никаких дел и людей этих тоже никогда не существовало. Нет ни у кого из нас родни, убитых в подвалах Министерства Любви. У нас все живы в семье, значит, никого не казнили.

Уин не стал возражать и напоминать про ошибку выжившего – в театре абсурда здравый смысл противопоказан.

Вслед за эпохой тотальной лжи не может наступить эра истины. Правда пьется мелкими глотками, иначе ею можно отравиться.

Больше не нужно запугивать простаков шорохом шин по ночам, Министерством Любви и комнатой сто один. Сотни тысяч убитых сами по себе являются гарантией преданности. Чудовищность преступлений лежит неподъемным камнем на каждой душе, и под этой тяжестью куда проще выкрикнуть: «Да здравствует Большой Брат!», нежели признать, что прошлое было сплошной цепью преступлений.

В свои времена Большой Брат не был для всех прочих реальным человеком, он был символом, кумиром для поклонения. Теперь он превратился в Ангела мщения, которого простаки призывали с маниакальным упорством, уверенные, что, явившись, он прогонит продажных судей, ленивых чиновников, воров, засевших в высоких креслах, только он сможет отнять у расхитителей их неправедную добычу, выгнать из особняков, выбросить из дорогих тачек и распылить. А всё-всё наконец отдать в добрые широкие руки простаков.

С полчаса Уин сидел на сайте «Легиона», просматривал новые записи и ничего не писал. Мелькали лица, мужчины и женщины (мужчин намного больше), иногда совсем юные, чаще в расцвете сил, но порой попадались глубокие старики.

Члены внешней партии и беспартийные, инженеры, пасторы и обыкновенные пролы. Причем создавалось впечатление, что пролов хватали уже совершенно наобум: двадцатилетняя девушка-парикмахер, домохозяйка, уборщица. Иногда Уин останавливался, чтобы вчитаться в чью-то короткую биографию, ужатую до десятка строк.

Вот к примеру:

«Самюэль Е. Баррел.

Родился в 1910 году в графстве Кент, проживал в Лондоне, б/п, мастер Газового завода, арестован 22 сентября 1982 года. Приговорен 20 декабря к распылению. 22 декабря ликвидирован. Тело направлено в крематорий № 1 для утилизации».

Семьдесят два года старик, трудяга, продолжал в преклонные годы пахать мастером на заводе. Кому он помешал? Что такого сказал? Разве что где-то ляпнул сгоряча в пабе, что при короле жилось ему лучше, нежели при Большом Брате. Рука не поднималась написать, что этот человек никогда не жил на свете. Как будто Самюэль Баррел встал за спиной и положил темную, пропитанную машинной смазкой руку на клавиатуру компа.

Так что же делать? Несколько минут Уин сидел, собираясь с силами. Как оправдать распыление уборщицы, парикмахерши, домохозяйки, мастера с газового завода?

«Черт, я не могу этого сделать! Не могу! – мысленно воскликнул Уин. – Они реальны, они существовали, дышали, смеялись, любили. Сказать, что их не было, означает убить их во второй раз».

Он зашел на сайт в ипостаси Гранд-патриота и написал, внутренне корчась от едкого смеха:

«Уборщица – самый страшный враг. Она неприметна, мало кто ее замечает, когда она приходит в помещение со шваброй и ведром. Никто не следит, как она вытряхивает мусор в свой мешок из корзины. А в мусоре – схемы нового оружия, отчеты о настроениях в партии, данные по запасам продовольствия. Все это становится легкой добычей уборщицы. Она анализирует и сортирует материалы, а потом в условленном месте, за пачку кредитов, отдает добычу врагу».

Он намеренно написал «за пачку кредитов», хотя в те годы в ходу были доллары. Этот анахронизм должен был сразу вывернуть наизнанку всю запись. Поймут, разумеется, те, кто способен понимать намеки. Таких немного, но они есть, как ни странно.

«Все эти уборщицы, парикмахерши, мастера заводов, токари, автомеханики, сторожа выдуманы врагами. Всем известно, что во времена Большого Брата пролы жили прекрасно. Они были хозяевами жизни и были куда счастливее, чем жалкие чинуши в Евразии», – тут же откликнулся Толстый киллер (Фредди даже новый ник не потрудился выдумать). – Океании совершенно ни к чему было убивать этих людей. Они были необходимы стране!»

«Этот сайт придумали мысли, охваченные вредомыслием!» – подхватил кто-то из молодняка.

«Вредомыслие надо лечить, иначе оно принимает чудовищные формы!» – тут же отозвался другой. Наверняка Дороти старается.

«Простите», – мысленно повинился Уин перед этими несчастными уборщицами, которых распылили в Министерстве Любви.

«Завтра надо будет написать, что парикмахерша собирала остриженные волосы, чтобы из них враги изготовляли куклы вуду и тем самым наносили вред членам партии. Интересно, этот бред тоже проглотят, не моргнув, или нет?» – решил Уин.

Большой Брат умер, но страх никуда не делся. Разреженная атмосфера горного воздуха после Пробуждения давала иллюзию, что свобода наконец вернулась. На самом деле страх остался, просто, пребывая в растерянности, люди забывали бояться. Только вместо одного огромного тяжкого, как гранитного плита, страха поселились десятки сотни маленьких унизительных страхов.

Когда-то в детство Уин читал сборник китайских народных сказок. Одна история потрясла его до глубины души – это была сказка про огромного жуть-комара, который повадился выпивать из жителей деревни кровь досуха, убивая всех подряд. Крестьяне поймали чудовище в ловушку и сожгли. Но не до конца – над останками монстра роем поднялись маленькие комарики. Напрасно мудрый старейшина призывал людей сжечь и этих мелких кровососущих – жители так рады были своей победе, что не обратили внимания на мелюзгу. Страх Большого Брата – тот самый огромный комар, которого удалось заманить в ловушку и сжечь. Но остались сотни и сотни страхов, с которыми люди привыкли мириться. Они и детей воспитывают, запугивая и стращая. Страхи с детства заполняют их существо.

Система создала людей, действия которых сводились к рефлексам. Увидев портрет Большого Брата, люди впадали в экстаз от невыносимой любви, услышав слово «враг Океании», корчились от ненависти, услышав приказ: идти на митинг в поддержку Большого Брата, послушно шли. Отец рассказывал, что однажды запер своего брата, больного гриппом, чтобы тот не ходил на митинг в поддержку Большого Брата. Так Бен выбрался из квартиры через окно, спрыгнул, подвернул ногу и с распухшей ступней все равно побежал на митинг. Отец, сам тогда еще подросток, погнался за ним, убеждал вернуться, но Бен, как безумный, повторял: «Нам сказали прийти, нам сказали прийти, меня отчислят из школы, если я не приду». В итоге Бен потом месяц провалялся в больнице с пневмонией и чудом остался жив.

5

Уин уже собирался на обед, когда раздался вызов от Майкла.

Неужели шеф наконец просек, что подчиненный валяет дурака? Уин давно был готов к разговору начистоту, обвинениям и позорному изгнанию, но все равно под ребрами образовалась противная мелкая дрожь.

Он глубоко вдохнул, будто собирался прыгнуть в глубокую воду, откинул волосы со лба, расправил плечи и с видом почти независимым вступил в кабинет шефа. «Большого шефа», – уточнил про себя.

Майкл сделал приглашающий жест. Потом прикрыл телефон рукой и добавил:

– Дверь закрой. – И указал рукою на кресло.

Уин присел.

Майкл сказал еще пару раз «да», потом три раза «нет» и отключил связь.

– Мы же с тобой друзья, Уин, так ведь?

Начало разговора не понравилось. Если честно, Уин не помнил, мог ли он кого-то назвать в своей жизни другом. Приятель – да, знакомый – сколько угодно. Но друг? Вот сложность истинного языка. Новояз предложил бы одно слово «друг». Хороший друг – это друг плюс. Очень хороший – друг и два плюса.

«За друга с минусом сойдет» – усмехнулся про себя Уин. И почувствовал, что улыбается, причем довольно ехидно.

– Ну да, – выдавил он неопределенно. Отказывать в дружбе начальнику в категоричной форме он пока не спешил.

– Так какого хрена, – продолжал Майкл с улыбкой, – ты ошиваешься на «Двойном повороте» под ником Огненный рыцарь и постишь там всякий мусор против нашего Министерства?

– Жизнь многообразна, – пробормотал Уин.

Вот этого он никак не ожидал.

Его существование в виде Огненного рыцаря длилось уже почти год, и он был уверен, что начальство прекрасно осведомлено о его невинных шалостях. Или этим вопросом попросту не интересуется.

– Слушай, у себя в чате пори чушь, сколь влезет. Но у меня позиция четкая: либо ты работаешь здесь и не гадишь своим. Либо уходишь.

– Я пишу там про времена Большого Брата, – заметил Уин. – Там все об этом пишут. Разве ты сам…

– Времена Большого Брата научили нас одному: руки у начальства должны быть по локоть в крови, только так народ можно заставить подчиняться – тут обсуждать в принципе нечего. Но если ты не хочешь у нас работать – не работай, – хмыкнул самодовольно Майкл. – Тебе решать.

– А как же дружба?

– Вот я по-дружески тебя и прошу сделать то, что от тебя требуют. Иди, придуши своего рыцаря и работай дальше. Свободен.

В этом напутствии Майкла была своего рода издевка.

Уин вышел из кабинета и остановился, как будто не ведал, куда идти в прямом смысле слова.

Так что же теперь делать? Уйти с «Двойного поворота», как приказал шеф? Да, пожалуйста. Не уйдет – Толстяк Фредди его забанит. Выхода нет. На уровне Пипетки в самом деле нет. Надо просто выйти на другой уровень – то есть выйти из загона под название «прошлое», и тогда все решится легко и просто. Уйти из Пипетки. Час настал. Что же ты медлишь?

Уин вздохнул. Надеялся, наверное, что сможет продержаться еще несколько дней. Только зачем? Он и сам не знал. Положить в карман еще сотню кредитов на первые дни неопределенности? Или довести свою ненависть к этому месту до точки кипения окончательно? Или страшно было шагнуть в пустоту, в неизвестность, и он надеялся еще немного повисеть на скользкой стене?

Или… самому забаниться?

Ха, в этом что-то есть. Точняк. Самобан. Это реально новое. Ноу-хау, как любят теперь говорить на новоязе 2.0.

– Самобан, – он произнес слово вслух, проверяя, как звучит. Вроде забавно.

Уин зашел в отдел подчистки, взял бланк и оформил заявку на бан Огненного рыцаря. С бумагами снова заглянул к Майклу. Тот глянул на бумагу. Бровь поползла вверх.

– Что – забанить? Сам себя? А ты молодца. В этом что-то есть. – Майкл подмахнул заявку. – Зарегь находку. Самобан – это круто. Я всегда грил, у тебя есть масло в голове, хотя ты и кусок дерьма.

Уину показалось в первый момент, что он ослышался. Потом понял – нет. Он прогнулся, значит, теперь можно вытирать об него ноги.

«Ничего, парень, тебе придется еще долго оттирать свои ботинки», – похоже, привычка вести внутренний диалог превращается в болезнь. Лишь бы не стала неизлечимой.