Текст книги "Восемьдесят четвертый 2.0"

Всю ночь они таскали эти мешки, сновал челноком туда-сюда грузовик.

– Ты хоть прикинул, сколько было всего дел? – спросил Барри у Януса.

– Не знаю. Может, тысяч двести, триста. Может, в два раза больше. Не знаю. – Он затряс головой. Мысль, что каждая папка – чья-то до срока оборванная жизнь, заставляла раз за разом переворачиваться сердце в груди.

С последним рейсом Барри поехал вместе со всеми на грузовике – посмотреть, куда переместили архив. Это был старый склад в проловском районе – низкое приземистое здание, обшитое листами рифленого железа с узкими горизонтальными окнами под самой крышей. Пространство внутри было заставлено пустыми контейнерами. Вернее, прежде они были пустыми, а теперь их заполнили мешки из архива. Каждый контейнер заперли на замок, и связку вручили Янусу.

4

На другой день в баре, где собирались в те дни люди с площадей, все еще хмельные не столько от пива и вина, сколько от эйфории, Барри отыскала журналистка, назвавшая себя Тишей. Она долго расспрашивала его о визите в Министерство Любви, о найденных архивных папках. Неведомо, что заставило Барри насторожиться. То ли какая-то фальшивая нотка в ее голосе, то ли слишком уж прямолинейные наводящие вопросы, но только, когда Тиша спросила, куда делся архив, Барри ответил, что за ним приехали люди в военной форме и вывезли все в фургонах с военными номерами. Он даже подробно описал командовавшего отрядом майора и сказал, что тот оставил карточку с фамилией и телефон, вот только Барри ту карточку потерял.

Тиша все тщательно записала. Обещала позвонить – куда не понятно, ведь у Барри не было телефона – и исчезла.

5

Замелькали дни, в водовороте Пробуждения мысль об архиве полностью изгладилась из памяти Барри, будто школьную доску кто-то протер влажной тряпкой. Позабыл, и все. Да и не до того было. Из КБ при заводе он ушел, занялся фотографией, работал в газетах, журналах, на форумах. Про архив вспомнил внезапно, четыре года спустя, столкнувшись с юношей, что назвал себя странно знакомой фамилий Кавендиш. Парня тоже звали Фредерик, может быть, нарекли в честь распыленного отца. Разом все вспомнив, Барри кинулся на склад. Отыскал то самое место, хотя и не сразу. Внутри теперь хранились товары из Индии – дешевый трикотаж, что продавали на улицах с самодельных деревянных лотков или с раскладушек. Запах химии, которой пересыпали тряпки, пропитал помещение.

Контейнеры с архивом исчезли. Ошеломленный, Барри прошелся взад и вперед, силясь понять, куда же они подевались. Ведь он помнил, помнил, эти стоящие в ряд железные хранилища – рыжие, синие, грязно-серые. Будто наяву он слышал, как лязгая, закрывались двери, щелкали, запираясь, замки, и Янус прятал в карман связку ключей от склада. И вот – ничего, пустота. Невозможно поверить, что всё исчезло. Память услужливо сохранила телефон Сэма, что подогнал им грузовик, но на звонок отозвался какой-то старческий голос, пробурчал, что никакого Сэма по этому номеру нет и не было.

Повесив трубку, Барри в отчаянии сжал кулаки: ну почему он, такой идиот, забыл об этом архиве! Почему! Ведь это тысячи, сотни тысяч, а может и миллионы жизней. Почему не запомнил дела из папок, почему не заучил?

Отыскать Януса? Но про Януса он вообще ничего не знал – ни настоящего имени, ни места работы, ни адреса. Ничего. Тупик.

6

Барри казалось, что в глухой стене разом открылось множество проемов, и за ними – яркий слепящий свет, абрис грядущего непереносимого почти счастья. Свобода и творчество – что можно добавить к этой формуле? Разве что еще любовь, но в сорок пять третья составляющая вызывает скорее скепсис, нежели пробуждает надежды. Фотографии Барри брали в издания охотно, но платили мало. Обещали успех, но где-то в будущем. Два или три раза его фото прогремели, и даже удостоились какой-то там премии. Он даже договорился о выставке на новой площадке Ист Энда, но потом ему отказали, намекнув, что нынче это все «не в тренде». А потом все как-то пошло на спад. Интерес стали вызывать совсем иные фото, Барри перебивался случайными контрактами, подработкой на выборах и распродажей вещей. Ему стало казаться, что он шагнул в этот очаровавший его проем с бьющим неистово светом, а пройти стену насквозь не сумел, так и застрял в каменной кладке, успев лишь высунуть наружу лицо, да выпростав разве что держащую фотик руку. А потом проем зарос, и Барри так и остался в нем, вмурованный намертво.

Еще предлагали время от времени подработку в желтушных изданиях, еще друзья порой подкидывали халтурку. Но все это к творчеству не имело никакого отношения, это был просто горький хлеб, жалкое шевеление в заросшей шлаком стене.

7

Пробуждение позволило сделать великое открытие: внутренней партии совсем не нужно изображать скромность, ни к чему власть имущим жить аскетами, чтобы толпа подчинялась им и любила. Можно роскошествовать, исполнять нелепые прихоти, плевать на все требования пролов. Единственное условие выживания совсем простое: надо держаться плотной стаей и защищать свои виллы, особняки и поместья сообща. Наивно было думать, что пришедшая на смену внутренней партия «Общий дом» позволит кому-то перетягивать одеяло на себя, менять курс, выбирать политиков и управленцев. Несколько громких убийств и не менее громких процессов расставили точки над «и».

Все, что было якобы общим, оказалось на поверку маленьким вкусным орешком, который разгрызли меж собой бывшие члены внутренней партии. Остальные мечтательно смотрели вверх, ожидая, когда из заоблачного далека начнут сыпаться прямо в рот вкусные ядрышки. Но оттуда швыряли пачками только прямоугольники серой бумаги с крупными заголовками: «Акция», «Фонд», «Сертификат», с мутными печатями и гербами. Народ хватал эти бумаги, хватал до тех пор, пока не понял, что ничего общего не осталось, что все поделено и растащено по норкам, а простакам не досталось ничего, кроме этих бесполезных бумажек. Вместо Большого Брата появился Любимый Брат, и поначалу казалось – в те дни, когда он стал вещать по телекрану о грядущих планах, никто и подумать не мог, что хоть одна душа на свете его полюбит. А в итоге полюбили миллионы. Да еще как полюбили! И на лентах своих в Сети рассказывали, что именно они полюбили Брата прежде других, еще когда иные смеялись и ненавидели, именно они, любящие, уже трепетали от переполнявших их восторженных чувств. «Мы все любящие», – откликались другие, запоздавшие с клятвами. Барри как фотограф поначалу стремился запечатлеть их раскрытые в преданных криках рты, их плакатики с клятвами преданности на каком-нибудь согнанном по приказу власти показушном шествии. Потом надоело, стало раздражать. Куда исчезли те люди, что окружали его на Трафальгарской площади в момент Пробуждения? Почему в толпе он не видит больше тех лиц – ясноглазых, горящих энергией, не встречает тех людей, объятых жаждой деланья. Они исчезли внезапно, как тот самый архив, скрылись за масками озабоченности, тревоги, равнодушия.

В эпоху Большого Брата люди были уверены, что система незыблема и неизменна. Странное утверждение для мира, где даже прогноз погоды точен не более трех дней, где океаны меняют свой уровень, а материки – очертания. Ничто не остается неизменным, даже построенные по строгим теориям государства. С юности Барри ожидал падения системы, в робких мечтах надеялся, что это грядет. И вот свершилось – Пробуждение грянуло, мир опрокинулся, и вместо стен в бескрайности неизвестного блеснуло грядущее – бурно, неопределенно, обещающе, бескрайне, воспаряюще.

Но люди не воспарили. Началось бессмысленное толкание, все вязли, кружились на месте, не ведая, куда двигаться.

Постепенно все вернулось – и удушающая хватка на горле, и восторг подчинения, и цинизм подчиняющих. Не сразу стало ясно, что уже не попасть на внезапный простор, с которым совершенно не ясно, что было делать. Больше никогда не будет ни с чем не сравнимой ментальной открытости, яростного желания ринуться вперед, надежд, надежд, надежд. Нелепицы времен Пробуждения спустя годы вызывали циничный смех. Смеялись те, кому не довелось пережить тот восторг открытия самого себя без петли, повязанной на шею Большим Братом.

Эпоха Ангсоца вытравила из людей чувство собственного достоинства; удар кнута заставлял их сгибаться, а не вскидываться в гневе, чтобы перехватить бьющую руку. Им, потомкам пролов, осевшим на дешевых стульях только что созданных офисов, хотелось, чтобы никто не мешал их мелководной сладковатой жизни катиться под уклон к безликому завершению. И в то же время они ощущали мучную пресность утекающей жизни, жаждали остроты, яркости, силы и ярости, скорости и буйного ветра. Но ярость и ветер должны были инсталлироваться в их жизнь со стороны и протекать гарантированно безопасно. Этакая игра, в которой можно получить по скуле, но нельзя погибнуть и кануть в адское пекло.

8

Шли дни, мелькали годы, простаки все еще надеялись, что будет новая дележка и уж тогда Любимый Брат не забудет про них. Но никто не собирался с простаками делиться – избранным и самим было мало, они выдирали добычу из зубов зазевавшегося соседа, винили друг друга в том, что простаков обделили, и грозили за это друг другу карами. Парочку шустрых добытчиков лишили полученной доли, и простаки стали ждать, что уж теперь им непременно достанется по куску пирога. Но опять они ничего не получили. Недовольство подспудно росло, уж ропот становился отчетливо слышен.

И тогда Любимый Брат понял, что надо делать. Он решил подарить простакам Остров. Волшебный замечательный остров, один на всех и, значит, как прежде, – каждому.

Барри так и не понял, о каком острове идет речь – то ли это Джерси, который вроде бы и так принадлежал Британии, то ли это Ирландия, которая в неразберихе Пробуждения успела в очередной раз отделиться и не жаждала возвращения. Но на самом деле это было неважно. Волшебный Остров был подарен, вручен, как ключ от ворот Счастья. Теперь у каждого жителя был свой Остров. И они были счастливы как никогда.

Поначалу Барри казалось, что минует месяц, и простаки очнутся от гипнотического сна. Потом понял, что ошибся. Мелькали месяцы, а сон все длился и длился.

Глава 5

1

Утром, выйдя из дома, Уин уже готов был миновать недостроенный забор вокруг убитого сквера, когда услышал вопли работяги:

– Убирайся. Я скал: пшел, собак пущу. Вот собак. Буд пускать! Пшел!

Уин неожиданно для себя завернул на участок убитого сквера. В последние дни он стал замечать за собой странную легкость и нелогичность проступков. Как будто в момент пересадки из одного кресла Пипетки в другое, он внезапно прошел через невидимые ворота и очутился в параллельном мире. Всё видит, слышит, говорит, и в то же время отстраненно наблюдает за происходящим. А главное – в этом параллельном мире можно быть самим собой и поступать, как тебе хочется, а не так, как приказывают Майкл и Фредди.

Среди перекопанной земли бродил старик с длинными седыми волосами, в старом кургузом пальто. Старик тыкал в землю палкой и бормотал «заяц», «заяц». За стариком топал черноволосый смуглый коротышка в грязном комбинезоне и размахивал руками, указывая в сторону пса. Сидевшая на цепи унылая собака не сделала даже попытки встать, не говоря о том, чтобы наброситься на непрошеного гостя.

– Вот собак! Гав! Вот! Гав! – снова стал орать коротышка и дернул за собачью цепь. Цепь загремела, псина заскулила и попыталась отползти на пятой точке.

«Опять ищу приключений на свою задницу», – мысленно усмехнулся Уин, но лишь ускорил шаги.

– В чем дело? – крикнул он, стараясь придать грозной хрипотцы своему голосу.

Видимо, удалось, поскольку коротышка спешно отступил и оставил собачью цепь в покое.

Старик повернулся к Уину и подслеповато прищурился.

– Мой котиска выбежал вчера погулять и не пришел. Соседка сказала, что видела, как его убили тут и закопали. Вот, ищу могилку, молодой человек.

– Где кот? – повернулся к коротышке Уин, наддавая грозного металла в голос. Он был на голову выше азиата, и это придавало уверенности.

– А тебе что? Не твой, – совсем уже жалко забормотал коротышка.

Уин ухватил парня за грудки и рванул к себе.

– Где?

– Вон тама зарыли, – тут же сдался работяга и ткнул пальцем в угол, где не вровень сходились две стены железного забора. – Его Хрящ прибил – не я. Хрящ он такой – котов ненавид. Грит – коты – они предатели, воры, не слушаются, потому их убив надо, чтоб не вороват.

– Лопату неси! – приказал Уин.

Коротышка повиновался.

Втроем они прошествовали в угол, где и откопали подле железной ограды неглубокую кошачью могилку. Заяц – это оказалось кошачьей кличкой – был даже завернут в какой-то обрывок полиэтилена.

– Я хронил, – признался коротышка с подобием сочувствия в голосе.

Старик взял мертвого кота на руки, как берут младенца, прижал к себе и понес.

Уин стоял, глядя в горбатую от времени спину, и не ведал – идти ли ему следом, или все возможное уже исполнено, и ему пора отправляться в свое Министерство строчить подлючие комменты.

Старик внезапно обернулся.

– Вы мне не поможете? – спросил.

Уин тут же нагнал его.

– Вы со мной пройдите, будьте так добры. Тут неудобно говорить. Я живу рядом совсем. Заяц прежде в наш садик выбегал гулять, привык. Ему же не объяснишь, что теперь сквера нет.

Старик жил в доме по другую сторону от бывшего сквера, а ныне начатой стройки. В молодости этот человек был наверняка высок и строен, и как-то изысканно тонок, но жизнь его пригнула, прибила к земле. Молодым он представлялся не человеком вовсе, а портретом в пышной золоченой раме, чтобы фон серебристо-серый, как любил Гейнсборо, и волосы не седые, а белокурые, в сиреневым ореоле пудры.

В угловой каморке на первом этаже прежде обреталась консьержка, но потом, в годы новой жизни при Большом Брате, стала подобная должность излишеством, и комнатку отдали под жилье. Дверь в эту квартирку – если, конечно, ее можно было называть квартирой, не закрывалась на замок, только притворялась, изнутри можно было накинуть тоненький крючок – защита от сквозняка, не от воров. Войдя, Уин уперся взглядом в грязную черную плиту на две конфорки. Справа, отгороженная тумбочкой, устроена была какая-то лежанка, застланная большим клетчатым пледом. Среди этой убогости только старинный, сильно расшатанный, но все еще красивый стул с посекшейся обивкой из красно-зеленого полосатого шелка привлекал внимание. Даже странно, что его не стащили, учитывая, что дверь комнатушки не закрывалась. В уголке устроен был ящичек кошачьего туалета, и стояла мисочка с остатками мелкой вареной рыбы.

– Я бы хотел вымыть Зайца и сфотографироваться с ним на память. Ну, как будто он у меня на руках лежит и греется. Он, правда, очень холодный, но на фото этого не будет видно. – Старик говорил о своей затее обстоятельно и буднично, как о давно задуманном и необходимом.

– У вас есть фотик? – недоверчиво спросил Уин.

Обстановка комнатушки не подразумевала, что здесь могут находиться вещи, стоимость которых превышает пару кредитов.

– Есть, – просто сказал старик. – Я уж года три как не снимаю, зрение не то. А когда-то был неплохим фотографом. Сразу после Пробуждения я оставил работу на заводе ради работы фотокора в газете. Это было дерзкое время.

Он положил кота в раковину, что желтела слева, соперничая слоем ржавчины со старым унитазом, и полез в тумбочку. За банками с чаем и крупой он отыскал на ощупь картонную коробку и извлек. Внутри лежал шикарнейший цифровой «никон».

– Мне его недавно подарили на день рождения, хотя я уже оставил прежнее ремесло. Вы пока пристреливайтесь, – предложил старик, – а я займусь Зайцем.

Как ни странно, аккумулятор фотоаппарата оказался заряжен – видимо, старик об этом позаботился, отправляясь на поиски котиски. А еще странно, что в такой убогости у человека сохранились друзья, способные делать дорогие подарки.

Пока Уин щелкал комнату, согбенную спину старика, старинный стул и уродливую лежанку, хозяин комнатушки отмывал черную шерстку мертвого любимца.

– Как вас зовут? – спросил Уин.

– Барри Линдон.

– Барри Линдон? – удивился Уин. – Прямо что-то из Теккерея.

– У Теккерея Барри – это фамилия, а не имя, – уточнил старик. – Но странно, что кто-то хотя бы помнит такие романы.

– Я читал, в молодости, – признался Уин и почему-то покраснел. – Тогда этот роман числился среди запрещенных. А потом была нашумевшая экранизация, о которой все говорили.

– Фильм не книга. Странно носить имя героя романа, который никто не читал. – Старик покачал головой. – Сам постепенно становишься невидимкой.

Барри отодвинул узкую фанерную дверь, которую Уин поначалу принял за дверку кладовки, и за нею открылась вторая каморка, еще меньше первой. Всю торцевую стеночку занимало оконце, широкий подоконник заменял хозяину стол. У окна помещался второй старинный стул, куда менее ветхий. А всю оставшуюся часть комнатушки занимал самодельный комодик с большой пуховой подушкой. Судя по умятости, подушка эта служила погибшему коту любимой кроваткой.

Когда дверь открылась, Уин тихо ахнул. Не потому что его потрясла обстановка – нет. Фото на стене заставило его вздохнуть так, будто невидимая игла коснулась сердца.

На стене в стеклянной рамке висела фотография Лицинии – куда боле четкая, чем та, что украшала комнату отца. Дерзкая девушка из-за стекла взглянула так пристально, что Уин невольно отступил на шаг и тут же уперся боком в почерневшую плиту.

– Откуда у вас это?

– Что? – не понял старик и, лишь подняв голову и скользнув взглядом по стене, добавил. – Портрет девушки?

– Да, да.

– Это фото из архива Министерства Любви. Мы туда отправились принимать дела в дни Пробуждения и нечаянно нашли архив. Там были тысячи папок. Случайно одно фото выпало из дела. Вот это. Янус взял только одну эту папку с собой, а с фотографии предложил каждому сделать копию.

«То есть это что-то вроде пароля», – уточнил про себя Уин. И поразился тому, что одна из меток досталась его отцу. Что за знак? Для кого?

– Так вы знаете, где сейчас архив Министерства?!

– Увы, нет.

– А кто знает?

– Мне это неведомо.

– Имя Ричард Спенсер вам что-нибудь говорит?

– Извините, молодой человек, не имел чести знать.

Чем более напористо расспрашивал Уин, тем больше зажимался Барри. Ну что ж, прав старик, на лице у гостя не написано, доносчик он или истинный джентльмен. В самом деле, резонный вопрос: с какой стати Уин так всполошился, заслышав про архив Минилюба? Может, по указке ДС пожаловал. Так что Уин прекратил задавать вопросы и занялся фотоаппаратом.

Барри взял мертвого кота на руки и уселся на стул.

– Ну что же вы, фотографируйте, прошу.

Уин сделал несколько фотографий. Вышло трогательно. Сразу и не подумаешь, что на коленях у человека лежит мертвый кот.

– Пойдемте, похороним его, – предложил старик, когда Уин сделал с десяток снимков. – Я приготовил старый деревянный сундучок, ему там будет удобно.

До ближайшего сквера, который еще не стал добычей застройщиков, они шли минут пятнадцать, старик нес короткую саперную лопатку, верно, еще с Великой войны, а Уин тащил деревянный сундучок-гробик. Место выбирали придирчиво – чтобы не разрыли собаки, чтобы яма получилась глубокой и легко было потом найти. Зайца зарыли за кустами, старик сфотографировал место. Постоял немного над крошечной могилой, наклонился, запорошил ее прошлогодними листьями, повернулся и отдал «никон» Уину.

– Забирайте, все равно у меня его рано или поздно украдут. И еще вот что… Я вам отдам ее портрет.

– Но вы же хотели портрет с Зайцем на коленях, – напомнил Уин.

– Так сделайте отпечатки в оплату за «никон». Занесете, когда удобно будет. Я подожду. У меня есть пока время.

Назад они шли молча. Уину был неловко – «никон» стоил приличных денег, его можно было продать, а старик был явно стеснен в средствах.

– Может, передумаете? – спросил Уин, когда они уже дошли до дверки в каморку старика. – Оставите себе…

– Зачем? – покачал головой старик.

Потом вынес фото Лицинии в рамке со стеклом и отдал Уину:

– Найдите ее, – сказал на прощание.

2

Уин не торопясь шел к зданию Министерства. Пропуск свободный – можно не бежать. И так он начинал работу в полдень, когда на заводах наступало время обеда, а тут и вообще припозднился.

Но в здание Министерства в этот раз он войти не успел – остановил его Толстый Фредди.

– Сегодня пахать не будем. Едем расслабляться, – объявил Фредди и указал на вереницу красных «рутмастеров», что выстроились у здания.

– Куда? – Уин невольно сморщился, предвидя, что поездка ничего хорошего не сулит.

– Едем смотреть, как строят Ангела смерти.

«Ах ты черт!» – едва не выпалил Уин.

– Я бы предпочел стриптиз-клуб, – не удержался, ляпнул вслух.

– Ты что, с утра выпил? – подозрительно прищурился Фредди.

– Стаканчик джина «Победа». В нашем деле без джина никуда. Как иначе сочинять тот понос, что исторгает Пипетка?

– Не вздумай удрать – поставят прогул, – пригрозил Фредди и даже ухватил Уина за рукав, как будто тот собирался в самом деле сбежать. – Сразу останешься без премии, да еще штрафанут.

И он стал подталкивать Уина к ближайшему автобусу.

– А тебя как старшего штрафанут вдвойне, если я не поеду? – хмыкнул Уин, однако освободиться не пробовал.

– Ты поедешь или вылетишь из моей группы, – натужно выдавил Фредди, вид у него был такой, будто он сидел на толчке и мучился запором.

Хотелось дать по щекастой морде. Ну, очень хотелось. Остановило одно – смехотворность повода. Со стороны это будет выглядеть чертовски нелепо, и оттого ситуация сделалась еще более унизительной.

– Да я всю жизнь мечтал увидеть этого черного ангела, – фыркнул Уин. – Теперь прям дрожу от счастья.

Большой Брат ломал людей о колено так, что сразу перебивал позвоночник. С перебитым позвоночником не встанешь. Теперь иначе – жизнь сгибает тебя по миллиметру, власть – по два, и каждый раз ты полагаешь, что легче согнуться на этот миллиметрик, чем попытаться выпрямить спину. Так длится это многолетнее путешествие твоего лица к земле до той поры, когда ты не обнаружишь, что скорчился, уставившись носом в пол, и распрямиться уже не в силах.

Уин залез на заднее сиденье нижнего салона, уставился в окно. Автобус постепенно заполнялся. Блондинка с серо-желтыми волосами вместе с подругой-брюнеткой уселись на первом сиденье. Еще бы уселись на скамейку влюбленных наверху.

– Я уже видела Ангела, но с удовольствием поеду снова! – объявила блондинка на весь салон. – Я сто раз готова туда съездить. Зайка! – закричала она в телефон так, что слышно ее было на весь вместительный бас. – Нас везут смотреть Ангела! Вот счастье-то!

Плеер! Уин сунул руку в карман пальто. Обычно он брал плеер только на выходные в поезд – до работы ходил пешком, а слушать музыку во время работы в Министерстве запрещалось. Но тут он забыл вынуть плеер из кармана после поездки к отцу. Надо же, иногда ему везет. Уин спешно вставил наушники, включил музыку и прикрыл глаза.

Оказывается, не надо никаких лагерных вышек, колючей проволоки и расстрелов. Надо всего лишь создать серое, ни на что не способное стадо, дать им примитивную грошовую работенку, и при каждом удобном случае стращать потерей места. И люди будут покорно подчиняться, даже не пытаясь понять, что именно от них требуют и зачем. Но сначала должен был усердно поработать Большой Брат. Чтобы такое стадо появилось, Большому Брату пришлось помахать топором не один десяток лет, как посохом Фрасибула, выкосить всех мало-мальски способных держать голову прямо, всех, кто казался чуть-чуть выше прочих. Ныне нет ни пролов, ни членов внешней партии – одни простаки. И еще – власть. Ну да, та самая, которая исключительно сама для себя.

3

Строительная площадка Ангела мало отличалась от любой другой строительной площадки. Разве что размерами: забор из серых бетонных плит огораживал здоровенный кусок побережья. Рядом со стройкой была устроена небольшая эстакада. Автобусы оставались на стоянке, а экскурсанты поднимались наверх по длинному бетонному пандусу, и с деревянной обзорной площадки им рассказывали о грандиозной стройке.

– Какой он огромный и как подрос всего за несколько дней! Красавец! – принялась восторгаться блондинка.

– Итак, мы находимся на строительстве объекта под названием Ангел смерти, проект разработан нашими замечательными учеными и не имеет аналогов в мире, – выступила вперед миловидная женщина лет тридцати в белом кожаном пальто с широким поясом. Фразы у нее так и отскакивали от зубов: за день она наверняка произносила их раз по тридцать, а то и больше. – После экскурсии каждый из вас сможет пожертвовать определенную сумму на строительство объекта. Рекомендуемый размер пожертвований – сто кредитов. Вот там, – она указала куда-то вдаль, за пределы площадки, – также строится новый собор, где мы будем каждый день неустанно молиться, чтобы Ангел нас смог защитить. На собор пожертвования отдельно.

За забором земля была перемолота траками бульдозеров, изрыта канавами и завалена кучами щебня. В одном из углов высился целый городок из строительных вагончиков в три этажа. В другом углу была, судя по всему, силовая станция. Сам Ангел Смерти – вернее, будущий Ангел, располагался в центре – огромный шестиугольный фундамент, на котором только-только начали собирать первый уровень объекта – черные, совершенно одинаковые блоки, похожие на огромные кирпичи. Казалось, эти кирпичи поглощали каждый лучик света, все, до единого. Не кирпичи, а черные дыры.

– Когда Ангел будет достроен, его лучи способны будут пронзить любой объект на континенте, – доносился мелодичный голос экскурсовода. – Одно нажатие кнопки, Ангел Смерти метнет свое копье, и ураган смертоносного огня пролетит над Европой, выжигая ее язвы навсегда. Воистину Копье судьбы!

Экскурсовод закончила вещать. Все зааплодировали. Все, кроме Уина. Он стоял, демонстративно засунув руки в карманы пальто.

«Разве Британия больше не Европа?» – у него прямо язык чесался спросить это вслух.

Министерские тем временем подходили к стоявшему на эстакаде банкомату и сбрасывали в его электронное нутро кредиты с карт. Все послушно набирали рекомендуемую цифру «сто». Рядом на столике мутно поблескивал стеклами ящик с прорезью: туда запихивали бумажки те, кто предпочитал жертвовать наличными. Сквозь прозрачные стенки виднелись в основном всё те же сотенные банкноты.

Уин понаблюдал за картиной всеобщей щедрости, покачал головой и направился к пандусу.

– А вы, молодой человек! – окликнула его экскурсовод.

Он обернулся.

– У меня на карте ни кредоцента.

– Можно наличными.

– Увы, я на мели. Вчера все истратил на пиво в пабе.

Рядом возник Фредди. Ухватил за локоть.

– Уин, прекрати! Сделай взнос.

– Я же сказал: пустой. На кредитке ноль.

– А где премия в триста кредов? – Фредди так и впился в Уина взглядом.

– В стриптиз-клубе оставил. Знаешь, есть один клуб, девочки – шик. Адресок скинуть?

– Сделай взнос в кредит, – не отставал Фредди.

– Что?

– Можно сделать взнос в кредит, здесь это допускается.

– Если ты так обожаешь черного Ангела, отдай ему еще сто кредитов со своего счета, но только отвали. – Уин вырвал руку и слегка толкнул Фредди в грудь. – Отвали, ясно?

Самое смешное случилось потом. Фредди внезапно отступил на шаг, потом повернулся и зашагал к банкомату. Достал кредитку, передумал, сунул назад в карман брюк, вытащил две смятые бумажки и стал запихивать в ящик. Экскурсовод наблюдала за ним.

– Это вот за того парня, – засуетился Фредди и махнул в сторону Уина. – Он сейчас без денег, так что я плачу за него, потом долг отдаст.

Уин рассмеялся и показал Фредди средний палец.

Потом повернулся и двинулся по пандусу вниз.

– С тебя должок, – буркнул Фредди, нагоняя.

– Ты же так любишь Ангела, мог бы и триста кредитов списать, – отозвался Уин. – Или тысячу. Неужели жаль тысячу на смерть Европы?

– Вычту из премии, – пригрозил Фредди.

– Не получится. Не ты выписываешь, а Майкл, – огрызнулся Уин.

Хотя не был уверен, что Майкл его поддержит в борьбе за сто кредов. Но – как показалось Уину – Фредди тоже не был уверен, что креды вернутся.

О боги, боги, разве речь сейчас о деньгах? Ведь прямо у всех на глазах строится машина для уничтожения человечества. А мы тупо смотрим на эту стройку, кидаем в коробочку мелочь и не можем помешать происходящему, да еще кто-то молится за погибель. А самое ужасное, даже если бы захотели, даже если бы шкурой своей рискнули, то не смогли бы. Потому как привод работает только сверху вниз. А снизу вал не провернуть, как ни вращай колесо, слышен только треск проскакивающих без усилий зубьев. Только треск.

– Думаешь, у Минилюба нет силы прижать тебя к ногтю? – прошипел в спину Фредди. – Ошибаешься, есть. Ты еще пожалеешь об этом, глупый.

«А Пипетку он наверняка про себя называет как встарь Миниправом», – подумал Уин.

4

Он первым залез в автобус, уже приготовился отгородиться от всех остальных новой композицией сэра Пола, как звякнул сигнал: пришла голосовая послашка. Потом еще одна. Номер был незнакомый, и посланы сообщения еще вчера, а вот до адресата добрались только сегодня. Такое бывает. Уин включил звук и к своему изумлению услышал задыхающийся возглас Юлии. Ее хрипловатый низкий голос трудно не узнать. Уин прослушал запись и выключил звук. Вторую тему включать не стал – он и так знал, что там: просьба ничего не делать, никого не банить и все такое. Если честно, он бы удивился, если бы это было не так. Лициния-Юлия слишком горда, чтобы кого-то просить об одолжении. Он мысленно снял шляпу и отвесил своей загадочной знакомой галантный поклон.

Сама просьба его озадачила. Ее было совсем не так просто исполнить, как казалось многим со стороны, не ведающих тонкостей работы Пипетки. Забанить кого-то в Сети даже работник Министерства справедливой информации по своей воле не мог. Нужно было подавать служебную записку, писать обоснование, утверждать у начальства. Обоснование проверять не будут, но звучать оно должно убедительно хотя бы на первый взгляд, чтобы Майкл оставил резолюцию «одобряю».

И все же Юлия позвонила! Уину хотелось вскочить и подпрыгнуть высоко-высоко – прямо здесь в проходе автобуса. Гордая недоступная Лициния. Про себя он называл ее именем-паролем. В трудную минуту она вспомнила о нем. Значит… О, это многое значит!

Думай, Уин, думай: раз Юлия попросила – так в лепешку расшибись, но сделай. Если хочешь, чтобы она снова набрала твой номер.

Уин глянул на часы. До конца рабочего дня еще четыре часа, но час уйдет на дорогу. Как только их доставят обратно, все любители Ангела тараканами разбегутся по домам. А вот Уин никуда не побежит. В крайнем случае ему никто не запрещает задержаться в Министерстве сверхурочно. Всегда можно сказать, что его одолели новые идеи.