Текст книги "Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица"

Город Сукромля. Масленица. Среда-Лакомка

Ближе к вечеру Белян на взмыленном коне вскочил в распахнутые ворота княжьей усадьбы в городке Сукромля. Не сразу, только после лихого соскока с коня Стрелка и окрика: «Помогай, коня загубим!» – Из конюшни выбежали сонный парнишка и конюх с тряпками и попоной.

– Снимай седло, – скомандовал конюх парнишке. – Я сам коня оботру и накрою.

Несмотря на сумерки, по двору бегали бабы с корзинами полными блинов, передавали их женщинам, зашедших за помощью. Из овчарни, к заднему крыльцу хором, повариха Усатенькая Куня несла в корзине сычужные желудки в которых она делала сыр. Повариха Куня – обыкновенная вдовая баба средних лет, но с самого детства, что у неё, что у её матери и сестёр, под верхней губой росли тёмные усики и с возрастом они становились, гуще, хотя и седели. Так что всех в семье поварихи всех баб звали «усатенькими».

Две дочери удачно вышли замуж и обзывания их не волновали.

В поварню из коровника доярка тащила ведро парного молока, птичница Тихоня поставила на крыльцо птичника корзину только что забитых петушков.

Мужики тоже не сидели без дела. Кто складывал в корзину связки верёвок для монахов-строителей, кто сидел на крыльце конюшни и строгал широкие втесневики, кто точил топоры о высокий серый камень у скотного двора.

Вышедшая из дома Гаяна поставила в сани берестяной короб.

– И приспичило им работать до вечера, – ворчала она. – Тут пироги, блины и варёная рыба для монахов. На общие столы не ставить, наши уже отпраздновали и разбрелись по домам.

– Гаяна! – Дворовый воротник-учётчик Турень вышел из-за хором, с бокового тёмного крыльца. – Ты посчитала корзины с пирогами? Мне для твоих подруг, которых ты привечаешь, не жалко, но князь обязан в светлый праздник накормить всех голодных горожан. Особенно обиженных дружинниками и пришедших из деревень гостей.

– Мои подружки честные, лишнего не возьмут, а считать мне не пристало, да и не умею я. – Гаяна отмахнулась. – И чего брать-то? Туесок пирожков с луком и яйцами или рыбные расстегаи?

– Зажралась ты, Гаяна, – пробурчала подошедшая дворовая тётка. Она поставила в сани глиняную корчагу с крепким пивом. – Пирожками с яйцами, тебя уже не удивить, а из дальних деревень за ними приходить с самого утра, ещё затемно.

– Так пускай работают больше, – хмыкнула Гаяна и пошла к дому-хоромам, по-хозяйски поглядывая на дворню.

На неё мало кто обращал внимания, не считая её княжьей большухой.

Наконец-то, мужики уселись в сани и выехали со двора.

Наблюдая, как обтирают его Стрелка и накидывают тёплую попону, Белян потягивался, разминая поясницу.

– Ты кто? – удивилась Гаяна, остановившись перед высоким и статным молодым мужиком с белой бородой и усами, одетым в тяжелые одежды для дальнего пути и в глубокую лисью шапку.

– Я от Умилы, сестры князя, с посланием. А ты кто, красавица такая? – Белян смотрел на деваху, разодетую не по дворовому обряду, а по хозяйскому, в юбки без понёвы, в соболиную душегрейку, и с тремя ожерельями из белых жемчугов с серебряными оберегами между бусин. – Дворовая девка или наложница?

– Наложница, – похвалилась Гаяна. – Я давно при князе, у нас дочка растёт, Цветаночка. Меня зовут Гаяна… Доброслав, Славодар, Ларик! – Неожиданно громко закричала Гаяна, в сторону мальчишек, играющих на деревянных мечах у длинного дома дружинников. – Вечерять!

Белян аж вздрогнул от её голоса.

– Ты меня так не пугай, – со смехом сказа он. – Почему я тебя раньше не видел? Всех в Сукромле знаю.

К хоромам подошли трое мальчишек-погодков с деревянными мечами в руках, приветственно улыбнулись гонцу.

– Будь здрав, дядя Белян! – радостно поздоровался старший Доброслав, которому в прошлом лете дали взрослое имя. – С хорошими новостями?

– Будьте здраве, княжичи. С хорошими, ждите в гости своих дядей. – Гонец оглядел подростков. – На отца становитесь похожи, будете такими же сильными.

Младший Ларик отвернулся. Он знал, что больше похож на мать и потому отец любил его меньше, чем двух старших сыновей.

За княжичами спешила девочка лет трёх в расшитом тулупчике и, подбежав к Гаяне, ткнулась ей в колени и хитро посмотрела на Беляна.

– Я тебя видела издалека. – Гаяна гладила девочку по голове, стараясь не перекосить праздничный платок. – Подходить стеснялась. В хоромах ты редко бывал, всё больше у дружинников в подклетях пиво пил.

– Кто тут гонец от моей сестры? – Князь вышел на крыльцо, увидел конюха и кивнул ему. – Здрав буде, Белян. Что за новости привёз? Хорошие?

– Не мне судить, – развёл руки Белян. – Все мужики с соседних деревень собираются в Явидово и поедут в поход за солью. Ни у кого её не осталось, будь она ладная. Приехал предупредить тебя, князь. Умила просила со мной передать ей хоть сколько-нибудь, хоть полмешка, хоть туесов парочку, чтобы мой конь довёз… И ещё есть отдельное дело…

– У нас тоже соли осталось мало, так что нечем сестре помочь. – Князь вытер пот под высокой бобровой шапкой. – А что ещё нужно от меня?

– Что ещё? – Белян снова развёл руки. – Приюта. Санный поезд поедет сразу после Масленицы. Ты можешь дать хотя бы двоих-троих дружинников для охраны?

– Это вряд ли. – С досады князь Белогор снял шапку и хлопнул ею по колену. – У нас тут смута. Крестили город, а не все согласны. Несчастье произошло. Ты проходи в поварню, небось проголодался с дороги.

– Благодарствую, князь.

В два прыжка Белян вспрыгнул на крыльцо.

Неожиданно раздался зычный голос Гаяны:

– Эй, бабы! Уберитесь с нашего двора! Не хрен здесь клянчить еду!

Князь и Белян обернулись на пышную молодуху.

– Красивая у тебя, князь, наложница, но голосистая… – со вздохом признал Белян и понизил голос. – А Умила с Граней хотят просватать за тебя Зореславу, сестру нашего соседнего княжича Милояра.

Мужчины шли по невысоким сеням, говорили негромко.

– Княжицу? То можно. Сестра мне плохую не подсунет. – Белогор потянул себя за бороду. – Ну, и какая та девка? Видная?

Пристроив тулуп на скамью в поварне, Белян поправил белые волосы, собранные в хвост, и пригладил усы.

– Если честно, Зореслава сильно видная, только властная. Привыкла командовать. – Скосив глаза на пожилую усатую повариху, ставившую с залавка на стол поднос пирогов и варёную телятину, гонец шепотом добавил. – Зоря ещё ходит в девицах, но статью в хорошую бабу и характер у неё… жуть.

Сделав вид, что её не интересует разговор, повариха вышла в сени и, встав на крыльцо, поманила Гаяну.

Увидев встревоженное лицо поварихи, Гаяна перестала орать на стоящих у скотного двора трёх испуганных деревенских баб и поспешила в дом.

– Что, Усатенькая Куня?

– Этот, гонец, который приехал, – зашептала повариха. – Он говорит про новую супругу для князя.

– Про супругу? – ахнула Гаяна. – Иду слушать.

Подойдя к поварне, наложница прислонилась всей грудью к косяку входа, подслушивала разговор и осторожно подглядывала.

– … Она тебе, такое хозяйство поднимет, что будешь самым богатым князем.

– Это хорошо, – рокотал Белогор. – Хозяйка мне нужна. А то моя Гаяна только верещит громко и целый день сидит с подружками на скамье у ворот, орехи щёлкает. – Князя аж передёрнуло при воспоминании о голосе наложницы. – И понять, сколько осталось припасов для семьи, а сколько для дружинников не может совсем. Пришлось к себе переселить воротника Туреня, а он человек новый, занимается пока только общими запасами для горожан и их долгами…

– Зореслава грамотная, – с удовольствием перебил князя Белян.

– А Гаяна – нет. И учиться не хочет. Красивая, но бестолковая. Но хочу оставить её при себе…

– Не потерпит Зореслава в доме соперницу. – Белян жадно ел хлеб с куриной грудкой. – Она, как твоя сестрица Умила. Умила ж спровадила первых трёх жен Переслава, старшую утопить обещала. Так что Гаяну она сразу ушлёт подальше… или отравит.

Как будто кто-то толкнул Гаяну в спину, и она уткнулась лбом в косяк входа. Следующие слова князя так ударили её в душу, что она чуть не упала.

– Новых наложниц я всегда найду. – Прикрыв рот ладонью от пивной отрыжки, Белогор снова наполнил свой бокал. – Белян, ты обратно поедешь, или своих дождёшься?

– Дождусь своих. Чего коня по гололёду мучать, если ты соли не дашь?.. И очень интересно посмотреть на приезд Зореславы, – признался Белян.

– До их приезда ты от скуки опухнешь, – решил князь. – А мне нужны работники на стройке церкви. Завтра пойдёшь, покрестишься, и на работу.

– … Я креститься не буду, – неожиданно тихо заявил гонец.

– Всё равно работать будешь, – властно приказа князь. – Все дружинники с утра до вечера при деле, пить и гулять тебе не с кем.

* * *

– Неужто князь прогонит тебя со двора? – испугалась стоящая рядом с наложницей Усатенькая Куня, но тут же заговорила по-иному. – К тебе я привыкла, а под новую хозяйку ещё подстраиваться надо. Не очень хочется.

Приняв слова поварихи близко к сердцу, Гаяна, вышла на улицу, внимательно посмотрела на пришедших со стройки новгородских дружинников. Больше всего ей нравился писарь Корень, но он, по словам дворовых девок, их на свою узкую лавку не таскал, скучал по супруге. Это дело безнадёжное, да и детей там уже двое, их не переплюнешь.

Так между кем ей выбирать – воевода Лихва или боярин Юлья? Нет, не поедет она никуда. Не может никто с ней соперничать красотой и ладным гладким телом. Она лучше сделает отворот на невесту князя.

Слухи о близком приезде младших братьев князя, мужиков со многих деревень и, особенно, невесты Белогора, взбудоражили всех дворовых людей.

Мальчишки, сыновья князя, перед сном смотрели друг на друга испуганными глазами, хотя при учениях в Малой дружине, если кто начинал разговор о будущей мачехе, с ходу били деревянным мечом по шапке.

* * *

За ужином Лихва задумчиво смотрел в стену поварни и нервно тёр большим правым пальцем костяшки левой руки.

– Гонец примчался из Явидово, говорил о походе за солью. Это ж сколько деревень без защиты останется, хотя какие из мужиков дружинники? В Явидово живёт Ведогор, вот он боец. Так он же сюда приедет… – Лихва сглотнул слюну ненависти. – С детства его ненавижу.

– Что он тебе сделал? – лениво спросил Юлья и прислонился спиной к брёвнам стены, держа в руке ребро барашка, с которого капал жирок на кожаные порты.

– Он княжич, а я сын купца-бедняка… – Лихва потянул воротник тёплой рубахи. – И ещё Ведогора любила княжица Умила, а мне было велено убираться из Сукромли… я одну купеческую дочку в мыльне прижал. Девка нажаловалась матери, та отцу, а он пошел к князю Славучу, отцу Белогора.

– А что с дочкой? – с напряжение спросил писец Корень, у которого подрастали две девочки.

– Девку замуж отдали в Ростов с хорошим приданым. Меня наши здешние дружинники побили, а воевода Горыня велел выпороть… Седмицу на лавке не сидел, только на животе лежал и на коня не садился. Я после с Новгородскими дружинниками сбежал. – Лихва ударил кулаком по скамье. – Надо ехать в Явидово. Там перекрестим всех.

– Так ведь если Ведогор из княжичей Торжка, он с рождения крещён, – осторожно заметил отец Николай, сыто ковыряя пальцами на блюде жареную стерлядь.

– Для него я здесь, когда он приедет, придумаю особое испытание, – со сжатым гневом прошептал Лихва.

Отец Николай огладил бороду и неожиданно громко заявил:

– Не на светлое дело ты пойдёшь, Лихва, не на праведное. Деревни далеко, в глуши стоят, им ещё рано креститься, не поймут они святости и только обозлятся.

– Ты, отец Николай на меня голос не повышай. – Лихва неприятно улыбнулся и поднял палец. – Я, между прочим, иду устанавливать Православие. Ты же сам говорил – духовный свет несу в тёмные языческие народы.

Отец Николай опустил взгляд на своё блюдо.

– Бог управит.

* * *

Ночью Лихва сидел на лавке в гостевой клети, смотрел в узкое оконце на звёзды. Сквозь мутный бычий пузырь было плохо видно, и он вынул ставень. Потянуло свежестью, но уже не зимней.

Вспоминая Ведогора, Лихва сжимал кулаки. Ненавидел… А ещё князя Белогора, давнишних соседей по малой дружине, живущих в конюшне, всех тёток, отца, сестёр отца и мачеху ненавидел, Волхва Ветра в Сукромле и Волхва Лагуна в Новгороде ненавидел. Никого не боялся, только остерегался.

С детства была воспитана в Лихве эта ненависть. Да и в той деревне, где он родился, особо добрых людей не было. Дома стояли на окраине Сукромли и мужики, и подростки каждую седмицу дрались с городскими. Деревенские бабы ругались на торжке при обменных столах, мужики бились в кровь, когда делили покосы хороших трав.

Правда, общие праздники и общие походы к великим чурам богов объединяли, особенно пьянки после них. Но Лихве больше нравились драки и ругань. Он рос крепче и сильнее ровесников и бил всех подряд, кто попадётся под руку. Песни и пляски не переносил.

Особенно нетерпение к чужой радости проснулась в нём поле смерти родной мамки и появления в доме мачехи, молодой Невены. Зависть. Зависть разъедала их всех. Что отца, что покойную матерь, и уж тем более мачеху. В семье нечем было баловать друг друга. Как же так? Отец жилы рвал на семейном хозяйстве, а прибытку получалось мало.

– Нужно продать твоего выпиздёныша и проглота в Малую дружину, а то он на нас волком сморит. Мы своих нарожаем. Ты же знаешь, я уже понесла[67]67
  Понесла – забеременела.


[Закрыть] первенца.

– Совсем по хозяйству не помогает, – согласился отец. – Бегает с пацанами, а ни дров нарубить, ни в коровнике перегородку поправить, ни на сенокосе постараться – не дождешься. Овцу за Лихву возьмём. – Решил отец. – В семье мальчишка бесполезный.

И, действительно, после ухода Лихвы в дружину, дела в отцовской семье пошли на лад. Поднялось хозяйство, появились ещё две коровы, ожеребились обе кобылы, появилось много овец и свиней, клетки с домашними зайцами не пустовали. Отец даже обменял для себя железные накладки для сохи и бороны, что были не в каждой семье в их деревне. Мачеха нарожала троих девок и двух мальчишек.

В Малой дружине Лихву прозвали «клюнутый петух». Он постоянно задирался, вызывал драки, воровал мясо и пиво, и свою вину сваливал на других. Был он в первые два лета выше и сильнее других и против него мало кто выступал. Только братья мальчишек из старшей дружины часто его били и Ведогор бился до последнего один на один.

Но потом ребята-дружинники подросли и, если в одиночку дать отпор заматеревшему Лихве не могли, то в вдвоём справлялись легко. Ведогор подмоги не просил, сам бил Лихву за очередную гадость до крови.

Вот его-то Лихва ненавидел больше всего. Особенно, когда сестра князя Белогора, Умила, повзрослев, перестала бегать с подружками на реку купаться или ходить в лес по грибы. Она, как и другие девицы, стала стесняться в разговорах и краснеть при виде молодых дружинников. Но встречая Ведогора Умила не краснела, а бледнела.

Он, Лихва, такой высокий, здоровый, сильный, даже перестал зажимать дворовых баб в тёмных углах, зашедших в клети дружины «по своим делам», они сами теперь к нему бегали. Но Умила в его сторону не смотрела.

Потом случились парочка неприятных историй, когда он польстился на девиц из богатых купеческих домов и пришлось бежать в Новгородскую дружину, опасаясь мести отцов и братьев. В новой дружине появились и новые враги. Но детская обида на Ведогора не просто осталась, а выросла до взрослой ненависти.

Он убьёт Ведогора. Будет убивать долго и больно. И тогда ненависть ко всем людям внутри него немного потухнет… Хотелось бы.

Деревня Явидово. Четверг-Разгуляй. Начало широкой Масленицы

Братья Годиславы, с вечера перепившие, утром размотали одеяла и свернули телячьи шкуры с пола. Тяжело встали, отряхиваясь от настеленного в сенях сена.

Войдя в комнату, они прислонились ладонями к печи, проговорив: «Дари тепло, кормилица», и кланялись полочке с семью божками:

– Мы с Годей уже пшённой каши на козьем молоке наварили, – копошилась у печи Снежана. – А девочки воды нанесли и в мыльне моются.

– Вовремя мы сена с дальнего поля привезли, хоть родственников не поморозили, – вздыхала Домослава, вставая с лавки, придерживая живот. – Мужики вы особо не топчитесь, нам ещё сено давать всей животине на скотном дворе. Вечером новое навалим.

– Ой, сколько мы сегодня за день нужных дел наделаем! – радостно причитала Снежана, вышедшая из-за печи и отряхивая передник от муки. – Сейчас гляну, как там снег и оттепель.

С крыльца она глянула на Снежную Бабу. Та была занесена ночным рыхлым снежком до половины нижнего кома. Значит, этим летом будет богатый урожай пшеницы.

С тёмного крыльца из дома вышел Ведогор, хотел набрать дров, но вспомнил о сегодняшнем особом дне примет. Поеживаясь от холода, в портах и в кожаной безрукавке на исподней рубахе, он протопал в носках за ворота и смотрел на дорогу, ожидая, кого увидит первым.

Повезло. Первой заметил Пчелу, идущую от колодца, бабу домовитую и с полными вёдрами воды, стоящими на салазках. Все носили вёдра на коромыслах, вода меньше плескается, но Пчеле было идти дальше остальных, и она набирала сразу четыре высоких ведра и закрывала их крышками. Днём за водой бегали младшие сыновья, но утром их было не добудиться.

– Сегодня день Велеса, чистый четверг. – напомнила зятю Снежана с крыльца. – Будем стричься, а после мужикам нужно идти в мыльню. Сегодня бабы моются впереди мужиков, чтобы не подбирать в комнате носками стриженные волосы с головы и бороды.

Ведогор, Сотя и оба брата Годиславы смирно сидели на скамейке посередине комнаты, устланной по полу старыми тряпками. Стригла мужчин Снежана, как предки наказывали – ровнять ножницами должна старшая женщина в семье.

– Бабушка! – В комнату ввалились внучатые племянники и племянницы. – А на улице оттепель, сосульки с крыш плачут!

– Девочки, быстро в мыльню, там уже тётки домываются, – приказала Снежана. – Вас покормили у Ясыни с Любашей?

За всех ответил старший Родя.

– Да у них там особо не наешься, мы ж видели, как мальчишки Кислень и Мотя пустой хлеб трескали, а бабка с дедом, только по кружке горячего взвара выпили с ломтём хлеба, ну мы и решили здесь позавтракать.

Девочки-племянницы и мальчишки согласно кивали.

– Какой же ты умница, – умилилась Снежана и поцеловала Родю в висок.

Послушно кивнув, Жива и Соня подхватили свои узлы с одеждой, сваленные у горячей печи и убежали в мыльню.

* * *

Надев глиняный горшок на голову Соти, закрывающим лоб и уши, Снежана ровно стригла овечьими ножницами его шелковые волосы. После внука она так же ровненько остригла племянников Хотю и Колыча. Со взрослыми мужчинами было проще. Их волосы до плеч пришлось только подравнять, так же, как бороду и усы.

Старший племянник Родя стричься «под горшок» отказался.

– Бабушка Снежана, ты братьев стриги, а мне уже пора растить волосы, скоро буду свататься.

– Тьфу ты, Велес светлый, – проворчал Ладимир. – У нас мамка ещё не нарожалась, а ты собрался тащить в дом новую бабу.

– Матери тяжело одной по хозяйству, а наши девки ещё маленькие. У дяди Ратимила хотя бы бабушка Людя. – Точно так же проворчал Родя. – Моя супруга будет помощница матери.

– Встаём, мужики, – громко заявила Снежана и стала собирать с пола старые тряпки. – Дел по дому много. А вы воды нанесите, у баб уже руки оттянулись.

Старые тряпки Снежана кинула в жаркую печь и в доме запахло старой крапивой и жженым волосом.

Пока мужчины и мальчики собирали в узлы чистое бельё, вернувшиеся из мыльни бабы и девочки быстро развязали платки, перекинули влажные косы на спину и уселись на скамьях, ожидая завтрака.

– Сейчас в кашу маслица кину. – Торопилась Снежана. – До общего обеда наедаться нельзя, вам ещё на площадь бежать, в снежки играть, хороводы водить и песни орать.

– Косы свои ровняйте! – вошла в комнату Годислава с полотенцем на голове. – А где моя Васенька?

– Стреляет из лука на заднем дворе, – ворчал Ведогор. – Готовится к соревнованиям, хочет выиграть железный поставец. – Ведогор сверкнул глазами на Домославу, широко рассевшуюся лавке. – Но я думаю, что лучше просить коня.

– Это с сырыми-то волосами она стреляет? – Пристыдила Годислава всех одновременно.

– А разве кто остановит твою дочку? – Лениво отозвалась Домослава. – Она не ты, она смолчит, но сделает по-своему. Братец мой, Богуслав, её так научил.

Развернувшись к невестке, Годислава прошипела:

– Не упоминай моего супруга всуе, и особенно, дочь. Я-то не смолчу, в глаза укажу, что ты меня и матерь свою работать много заставляешь и ворчишь с утра до вечера, всем недовольная.

– За стол садитесь, девочки, – прекратила назревшую ссору Снежана.

Позавтракав, четыре девицы остригли каждая кончик своей косы и сложили волосы в ладонь Снежаны, на старую тряпочку и она кинула их в печь.

– Мам, а ты? – Дива перекинула длинную тяжелую косу на спину.

– А мне нельзя стричь волосы, только ногти обтачивать о камень, – ответила дочери Домослава, оглаживая живот. – Ты позже будешь знать. Ничего нельзя: вязать, ткать, заматывать и стричь, иначе ребёнок может запутаться и удушиться в пуповине.

Снежана стояла у печи и согласно кивала.

– Бабуля, а нам что делать? – доверчиво спросила племянница Жива. – Работать-то сегодня нельзя, в праздник.

– Можно кур щипать. – Строго сказала Снежана. – Я уже и латки глиняные достала для жарки и овечий жир в них кинула. И пора в овчарню идти.

– Нитки, мама, не забудь. – Домослава кивнула на красный клубок на столе. – Я с тобой пойду.

– Да сиди уже, береги живот. Годиславу с собой возьму. Годя, надевай безрукавку!

Овцы спокойно разрешили состричь по клоку шерсти на лбу и повязать на шеи обережные красные нитки.

Стельная[68]68
  Стельная корова – беременная.


[Закрыть] корова Звёздочка, опытнее всех, скосила вишнёвые глаза, пока ей остригли кончика хвоста и душевно мычала. Зато она единственная дождалась кормовой моркови, хотя и подвядшей к концу зимы.

Обе козы поначалу отпрыгнули от Снежаны и Годиславы, но они поймали их и остригли чуточку бородки. Пяток свиноматок, кажется вообще не заметили стрижки и красных ниток. В птичнике женщины слегка подстригли перья у кур и уток.

Дома Снежана быстро напряла из красной нити, шерсти животных и перьев длинную верёвку и обмотала ею чур божка Велеса.

– Вот теперь, девочки, – обернулась она к внучкам. – Вы готовы веселиться. И больше всех! Орите песни, пейте брагу, целуйтесь с парнями. Сегодня нужно! Поросят копчёных прихватите, четырёх… нет, трёх. Такого богатство наша деревня много лет не забудет.

– А Оня-то не пришла ночевать, – расстроенно сказала вошедшая в комнату Василиса. – Не пустил её свёкор, сволочь мудёвый.

Племянницы стыдливо опустили головы от неприличного слова. Вздохнув, Годислава поддержала дочку:

– Да, достаётся девке. Но тоже думать нужно было – идти и просить своё приданое у последней сволочи, у Хомыча.

Василиса зло топнула ногой в поршне.

– Нужно быстрее её к нам забрать.

– Возьмём, – уверила Годислава.

– А пока идите в Священную Рощу, – Снежана достала из печи разогретую стопку вчерашних блинов. – Такой порядок на Масленицу и не нам его менять. – И бабушка шмыгнула носом, снова измазанном в саже.

* * *

В Священной Роще на голову чура Велеса Ведунья надела череп быка с рогами, а на выпирающий деревянный уд бычий рог. Вокруг уда волховица приклеила немного овечьей шерсти и сверху повесила жемчужные бусы. Входящие в Рощу жители и гости деревни замирали от такой красоты.

Свекровь ткачихи Славуньи, Ванда, сидела на ведре у ног чура Велеса и пела о нём длинную песню: «Охрани овечку, охрани козлёнка, охрани телёнка, охрани коня…»

Вставшие у чура люди наливали в кружку Ванде хмельного кваса, браги, реже медовухи, и она первый глоток брызгала к ногам Велеса, а остальное с удовольствием выпивала и закусывала блином. Ещё она не отказывалась от повязывания на руку плетёных оберегов. Правый рукав тулупа был ими обвязан от запястья до локтя.

Сегодня у Снежного городка, высотою в половину мужского роста, поставили Снеговиков и Снежных Баб. У Снеговиков на голове красовались рассохшиеся деревянные вёдра и треснувшие горшки, на Бабах – хоть и старые, но яркие платки. Носы желтели морковкой или синели свёклой, рот был сделан из засоленных трилистников кислицы, а глаза из угольков.

В круглые руки одной Снежной Бабы вставили старую прялку с шерстяной куделью, другой дали ухват[69]69
  Ухват – или рога́ч, – приспособление, представляющее собой длинную деревянную палку с металлической рогаткой на конце. Ухватом захватывали и ставили в русскую печь глиняные горшки и чугунки. Под каждый размер чугунка был свой ухват.


[Закрыть], в руки третьей ржавый серп для летних работ, найденный дедом Бакотой в подклети своего большого хозяйства. Дед истово верил в приметы и поэтому первым принёс серп для будущего урожая.

В руки Снеговиков вставили стрелу, топор и железный молоток, принесённые Честиком-Честиславом.

Оба старика уселись на скамейку при торговых столах, следя, чтобы хоть и ржавые, но всё-таки железные инструменты не своровали.

– Чего это вы сидите на площади целыми днями? – Удивлялась Ведунья. – Простудитесь.

– Не-е, нам тут интереснее. Хотя мы в молодости ещё и не так веселились, – отказывались уходить Бакота и Честик.

– Да, в молодости у нас было гораздо веселее, чем у вас, – ворчал и чесал голову, сидящий в сугробе на старом одеяле грязный дед Блоха.

Ведунья, не соглашаясь, весело хлопнула себя по юбке.

– Конечно! Вас послушать, так раньше вообще не жизнь была, а ягоды в сливках. Не работали, не умирали, только блины ели, песни голосили, да ржали конями от дурной радости.

* * *

Воздух приближения тепла с новым сильным солнцем бередил кровь всем, от мала до велика.

Девицы со всех деревень, бабы, что побойчее и даже молодки, кто уже не стеснялись свекровей со свёкрами, встали за снежную стену, рядом с девицами. Они от души хохотали и перемигиваясь между собой, вспоминая недавнее девичество. Все скатали себе снежные комы и стали складывать на них снежки, рядом прислонили короткие палки. Тут же стояли и Дива с Милой, радовались своей пригожести, лепили снежки.

Племянницы Годиславы, Жива и Соня и ещё с пяток девочек, которым рано было ещё стоять за снежной стеной и ждать поцелуев от мужиков и парней-победителей, отошли в сторонку и кидали на снег кусочки блинов. Вокруг них прыгали чёрные грачи, прилетевшие день назад. Птицы, приносящие оттепель, смешно хватали еду серыми клювами. Тут же к грачам подлетели чёрные вороны. Блинов девочки накидали много и драки между птицами не случилось.

Подойдя к стене Снежного Городка, чтобы встать рядом с сёстрами, Василиса оглянулась и увидела, как между матерью и бабушкой тяжело села на лавку Оня. Справа на всю скулу снова багровел синяк, и серый, не праздничный платок не закрывал его. В углу рта запеклась кровь. Тут же подбежав к подруге, Вася погладила её по голове.

– Ударил?

– Чуть не убил. – Оня всхлипнула. – Итира не видно?

– Бортники ещё не пришли. Больно тебе?

– Больно, – кивнула подруга и схватилась за щёку. – Ративой и Любим заступились, еле оттащили Хомыча. Хомычиха меня к себе на печь забрала, ночью к вам бежать не отпустила.

– Почему не отпустила?

– Побоялась, что Хомыч догонит меня на дороге, уволочёт в сугроб и забьёт до смерти. А всем скажет, что я сбежала в свою деревню и меня по дороге волки задрали.

Бабушка Снежана слушала, чуть не плача. Годислава сжимала кулаки.

– Плюнь на свои тряпки, Онюшка. Прямо сегодня и пойдёшь к нам. Без приданого не останешься. – Годислава гладила плечо молодой вдовушки. – Будешь свининки? Свеженькая, неделю всего, как братья закоптили.

– Буду. Я, не завтракая, из дома сбежала… и не ужинала вчера. – Дрожащей рукой Оня взяла протянутый ей кусок хлеба с нежной свининой. – Пойду я тогда к вам домой, помогу обед на всех сварить.

– И то верно, – согласилась Снежана. – Я хотя бы на день от печи отойду.

– Идём, я тебя провожу, – решительно сказала Василиса. – А если Хомыч выйдет, так я драться буду и орать. Дома дядья крышу стелют, услышат. Мы с тобой сегодня просо[70]70
  Просо – не отшелушенное пшено. Так оно дольше сохранялось.


[Закрыть] на пшено отшелушим, нам много нужно, полмешка. Два раза будем варить и добавлять всё, что осталось в житнице и на залавке – орехи, сушеную траву, обрезки оленины и баранины. Знаешь, какая получается вкуснятина! Бабуля называет эту кашу кондёра. Пробовала?

– Нет, – прошептала Оня.

– Тогда радуйся тому, что дают.

Взяв у мамы кусок хлеба с мясом, Василиса, легко толкнула подругу в плечо. Та, чуть не поперхнулась, укусив хлеб с мясом, но впервые за утро улыбнулась.

– Спасибо вам всем за приют. Я отработаю.

И девушки пошли по спуску от праздничной площади к дороге, жуя холодный завтрак. Обе спокойные, пока свободные от супругов и детей, радовались солнышку и прозрачным лужам на утоптанном снеге.

С реки на деревянный настил до высокого берега, перебирая крупными копытами, забрался толстый тёмный конь, таща за собой широкие сани.

– …Сорвала меня с работы, а я тропу по болоту пробивал, смотрел, где новый сруб для добычи железной руды ставить. Сейчас верхний снег подтаял, а лёд пока держит. Холмики руды изо мха видны. А летом хрен найдёшь место, зарастёт травой и завязнешь, – недовольно гудел молодой мужской голос.

– Через день поедешь домой. – Обещал женский голос, не менее густой, чему у мужика. – За нашу деревню в кулачном бою постоишь, денёк у моей сестры Славуньи попьёшь, и мы тебя обратно отвезём.

– Тогда лучше сразу напиться, – негромко ворчал молодой парень.

– Вот этого не надо! – Гудела взрослая баба. – На прошлого Купалу ты, ещё трезвый, руку горшечнику из Глин сломал и повредил ногу парню из Непорово, который тебе не понравился. А уж если напьёшься, то придётся тебя наказывать на конюшне за драку.

Конь по пологому сосновому настилу вытащил сани на берег. На снег вывалился толстый увалень, похожий на перекормленного кабана. Узкоплечий, но животастый и жопастый. Взяв коня под уздцы, потащил его за собой.

Оня и Василиса замерли у нагнутых к стылой воде замёрзших ивушек и стали слушать, что происходит между приезжими гостями.

– Кормить будут? – спросил парень сидящую в санях тётку.

– Будут! – из саней вылезла высокая баба и вытащила из-под волчьего одеяла подлучник и тул с двумя десятками стрел. – Сестрица моя нас ждёт. Не получилось у неё с охотой, как у меня, ткачихой стала. – Баба осудительно вздохнула. – Хотя, каждому своё. Завтра для себя и дочери у неё что-нибудь из рубах и юбок сменяю. Я же соревнования обязательно выиграю.

«Соревнования!», – напряглась Василиса. Эта верзильная баба тоже будет стрелять! Приехавшая тётка удивила тем, что под расстёгнутом тулупом не было видно юбок, зато под понёвами на ногах плотно сидели кожаные порты.

«Я завтра под юбку тоже надену охотничьи порты, а то могу упасть по сырому снегу», – решила Василиса.

– Оня, пойдём быстрее. Перетрём просо, и я буду стрелять на заднем дворе, иначе перестану ловить ветер для выстрелов.

Проходя мимо колодца, около которого сегодня не было ни одного человека, все перебрались на княжий холм, Василиса вспомнила о просьбе дядей.

– Потанья! Дубыня! – крикнула она, подойдя к плетню дома своих родственников, напротив колодца. Сестрица!