Текст книги "Не пролететь мимо Земли"

* * *

Эмиль услышал, как мобильник тихонько загудел и затрясся. Он поднялся и пошарил рукой по полу. На столе Рита не захотела, сказав, что всю эту экзотику они еще успеют. Но ни на одной из кроватей вдвоем они не поместились бы. Эмиль решил проблему просто – он стащил на пол два матраса, которые Рита держала для гостей. Одеял, белья и подушек в старом доме всегда было навалом. Простыня, хоть и была чистой, оказалась не самой новой – Эмиль отчетливо помнил треск, раздавшийся в самый ответственный момент.

Мобильник он не обнаружил, зато нашел спички и чуть не повалил подсвечник. Рикошет зажег свечу, увидел телефон, взял его и прочел сообщение.

Рита лежала рядом с ним. Ни на вибрацию мобильника, ни на свет она никак не отреагировала. Но когда Рикошет обнял ее, то почувствовал, как тело девушки содрогается. Ледяная игла пронзила его сердце – Эмиль подумал, что сделал ей больно. Он наклонился к ней.

Рита улыбалась.

Девушка открыла глаза и увидела его лицо.

Рита обхватила Эмиля руками за шею и прижала к себе.

– Прости, пожалуйста, – искренне раскаиваясь, сказала она. – Знала ведь, что нельзя смеяться в постели. Это я не о тебе, просто вспомнилось… Я не смогла удержаться…

– Что же ты вспомнила? – спросил Эмиль.

Голос его прозвучал глухо – он говорил, зарывшись лицом в распущенные волосы Риты.

Рита отпустила его и сказала смущенно:

– О других мужчинах в постели тоже лучше не упоминать.

Рикошет сел на пятки и спокойно посмотрел на нее.

– То, что сравниваешь меня с Гариком, вовсе не является для меня неожиданностью, – сказал Эмиль. – Из любых правил бывают исключения.

Рита смотрела на его обнаженную грудь, на мощные ноги. При всех своих габаритах, Эмиль обладал изумительной гибкостью и растяжкой. Гарик, например, несмотря на гораздо более скромные размеры, не мог вот так просто сесть на пятки, словно мусульманин на молитве. Рита, конечно, могла – сказывались занятия художественной гимнастикой в юности. Но девушка знала очень мало людей, которым было бы комфортно в этой позе. А судя по расслабленности мышц Рикошета, ему было именно удобно так сидеть. Пламя свечи чуть колебалось под неизвестно откуда тянувшим сквознячком, но даже в этом неровном свете тело Эмиля оставалось безумно красивым. «Совершенным», подумала Рита. – «Как у этих греческих богов, от которых до нас дошли лишь статуи».

– Просто мы когда препираемся… ну… по поводу этого, – сказала Рита. – Мне иногда хочется нежности, а он.. не грубый, нет, но…

– Слишком стремительный, – сказал Рикошет.

– Ну да, ты же знаешь, – обрадованно сказала девушка. – И Гарик всегда говорит: «Каждая женщина мечтает о ласковом и нежном любовнике. Но у всех ласковых и нежных мужчин уже есть любовники». И я поняла сейчас, что он говорил правду, а не прикалывался надо мной…

К своему восторгу Рита увидела, что Эмиль краснеет. Она тоже села и крепко обняла его.

– Да уж, – сказал Рикошет. – Много мне говорили всякого разного в таких ситуациях, но такой комплимент отвалили в первый раз.

Он обнял ее, неторопливо поцеловал в губы и сказал:

– Пойдем к Ване.

Рита вздрогнула и отшатнулась. Эмиль разжал руки. Она отодвинулась от парня, поджала колени к груди и натянула на них скомканную, влажную простыню.

– Давай лучше сейчас спать ляжем, – сказала девушка, стараясь, чтобы голос ее звучал непринужденно. – Утро вечера мудренее. Ты ведь устал очень. Если так хочешь, иди один.

Эмиль молчал и смотрел на Риту.

– Я не такая бесстрашная, как ты, – сказала Рита. – Как мне теперь Гарику в глаза смотреть? Да он, я думаю, этого не очень-то сейчас хочет. Назови мне хоть одну причину, зачем мне надо идти?

Рикошет задумчиво наклонил голову.

– Хочешь, я тебе куннилунгус еще раз сделаю? – сказал он.

Рита закусила губу, прищурилась и вдруг ударила его по лицу наотмашь так, что у Эмиля даже голова дернулась в сторону.

– Не понял, – сказал парень.

Рита посмотрела на расцветающее на его щеке алое пятно.

– Никогда не торгуй собой в любви, Эмиль! – со слезами в голосе закричала она. – Никогда!

Рикошет опустил глаза.

– Боюсь, мне уже поздно учиться такой «неторговле», Рита, – сказал он, но спохватился. Эмиль искоса посмотрел на девушку. По лицу Риты было видно, что в девушке идет мучительная работа мысли. Она знала, конечно, что деньги на поездку раздобыл именно Рикошет, что поэтому он и пропадал неизвестно где весь этот месяц, но сейчас до Риты начало доходить, откуда эти деньги. «Сейчас она меня выставит», подумал Эмиль.

Можно изменить своему парню.

Можно спать с бисексуалом.

Но спать с…

Он вздохнул и начал подниматься на ноги.

Рита всхлипнула, обхватила его руками и зарыдала.

– Боже мой, Эмиль, – воскликнула она. – Как они тебя изуродовали…

– Не плачь, – дрогнувшим голосом сказал Рикошет, тоже обнимая ее. – Я не могу смотреть, как ты плачешь…

Рите вспомнилось, как тоже самое говорил ей Рома.

– Да и изуродовали меня не «они», а я сам… – закончил Рикошет.

Рита глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она почувствовала, что рука у него влажная. Рита взяла Эмиля за руку и увидела кровь, и многочисленные темные полукруги на коже.

– Что это? – испуганно спросила Рита. – За плинтус задел? Хотя нет, это тебя кто-то кусал…

Эмиль отвел руку. Глаза его как-то слишком сильно блестели.

– Я сам себя кусал, – сказал он спокойно. – Недавно. А сейчас и правда за что-то задел, вот корочку и содрал…

Он увидел в глазах Риты ярость.

– Он тебя мучил, да?

Эмиль усмехнулся.

– Скорее, это я его, – неохотно ответил он. – Ему хотелось слышать мой голос… ну знаешь, чтобы я повторял его имя.

– Как когда ты меня целовал сейчас и говорил: «Рита, Риточка…»? – спросила девушка.

Рикошет взглянул на нее.

– Я думал, что ты уже не слышишь, – сказал он.

– Да я так, как сквозь сон, – ответила Рита. – А с ним, значит, ты молчал.

– Как партизан на допросе.

Рита вдруг наклонилась вперед, поймала его руку и поцеловала ее. Девушка ощутила на своих губах солоноватый привкус крови.

– Не надо, – пробормотал Эмиль.

Она выпрямилась.

– Рита, – сказал Эмиль. – Надо идти. Чем дольше ты будешь откладывать разговор, тем сложнее тебе будет его начать. А там и обстоятельства могут измениться, и будет уже поздно. Гарику сейчас очень плохо. Если мы не вернемся… или вернется только кто-то один из нас… Гарик перегорит, он сломается. А я не хочу, чтобы он озлобился, стал таким…

Рикошет запнулся.

– Как ты сам, – закончила Рита.

– Да.

Девушка закусила губу и задумчиво уставилась в темноту перед собой. Рикошет наблюдал за ней. Рита смотрела на старый радиоприемник с проигрывателем, Rigonda. Полированный гроб еще в прошлом году не только ловил согнал во всех диапазонах, но и мог крутить пластинки. Да только виниловых дисков с такой скоростью воспроизведения уже не выпускали. На проигрывателе стояла старинная, облупленная статуэтка. Девушка в платье дореволюционного покроя боком сидела на лошади, разметав по крупу пышную юбку. Одной рукой фигурка натягивала поводья, заставляя лошадь приподняться на задние ноги. С передних, кстати сказать, давно отвалился гипс, и ниже колен торчали только проволочные штырьки. После выхода второго «Терминатора» Рита часто шутила, что дескать, и по части робототехники мы впереди планеты всей. Ну что такое железный мужик? А вот советскими учеными уже давно была разработана лошадь-терминатор. На другой руке всадницы, на специальной грубой перчатке, сидела птица с расправленными крыльями. Сокол, надо думать. Готовый взлететь.

Рите вдруг вспомнилось, как в детстве, совсем еще маленькой девочкой, она часто спрашивала бабушку: «А почему птичка не улетает?». «Ее девочка не отпускает», отвечала обычно бабушка. «Но почему?», сердилась внучка. – «Ведь птичке хочется летать, она уже и крылышки развела!». «Потому что», отвечала бабушка. – «Девочка боится, что птичка не вернется к ней».

– Будем надеяться, – пробормотала Рита. – Что эта птичка вернется…

Она криво усмехнулась и отбросила простыню.

– Да уж, – сказала девушка. – Это действительно причина. Ладно, пойдем.

Рикошет выудил из вороха валявшейся на полу одежды свою футболку и Ритин лифчик. Он протянул бюстгальтер девушке и стал натягивать футболку. Рита с большим удовольствием отметила себе, что оделись они гораздо быстрее, чем раздевались. Обычно было наоборот. «Быстрей-быстрей, сама-сама…». Когда Рита полезла в шкаф за полотенцем – ей очень хотелось принять душ, и она собирала вещи с собой на случай, если Ваня разрешит ей воспользоваться своей ванной – гитара выпала оттуда, и Эмиль решил взять ее с собой.

В коридоре Рита чуть не споткнулась о кошку. Мурка шарахнулась у нее из-под ног с обиженным мявом и ловко взобралась на обалдевшего от неожиданности Рикошета, как на дерево. Парень даже через одежду почувствовал, как острые коготки впиваются ему в кожу.

– Нет, Мурка, – сказала Рита. – Тебе придется вернуться…

Эмиль вынес кошку и держал ее на руках, пока Рита закрывала дверь. Потом опустил на землю. Кошка потерлась ему об ноги, задрала хвост и направилась к девушке. Рита покачала головой.

– Уходи, – сказала она кошке.

Но Мурка проводила их через двор, при этом старательно делая вид, что она «свободная кошка и гуляет сама по себе». Когда они вышли на улицу, кошка тихонько мяукнула, словно прощаясь, и дальше не пошла.

Некоторое время они шли по темной улице молча. Они держались за руки, Эмиль нес на плече Гарикову гитару. Парочка прошла мимо «Невода», очень хорошего рыбного ресторана. Рита, еще будучи студенткой, часто обедала там. В отличие от вечернего меню, комплексный обед здесь стоил сущие копейки, а ресторанную кухню нельзя было сравнить со студенческой столовой.

– Он тебе не простит, – сказал Рита шепотом.

Эмиль пожал плечами. Парень уже заметил, что по мере приближения к Ваниному дому Ритина решительность тает, как снег под весенним дождем.

– Меня больше заботит, чтобы Гарик простил это тебе, – сказал он.

– Да не об этом я, – сердито сказала девушка. – Он не простит тебе того мужчину, который дал тебе денег. Меня-то ты любишь.

– Нет, об этом мне Гарик и слова не скажет, – небрежно ответил Рикошет.

– Это почему же?

Они свернули с улицы во двор и сейчас шли через арку, украшенную хрестоматийными надписями. Рита увидела слова «Экклезиаст – это круто» и поняло, что они почти уже пришли.

– Как бы тебе объяснить, – сказал Эмиль. – Если бы я не сломал свою жизнь в одночасье, я бы сейчас стал, я думаю, уже довольно известным пианистом. Не Рихтером, но все же. Играл бы в каком-нибудь симфоническом оркестре, на зарубежные гастроли бы ездил.

– Так ты на самом деле пианист? – спросила Рита. Девушка вспомнила, как давным-давно, горюя над покалеченной рукой, на ее вопрос: «На чем ты хочешь играть?» Рикошет ответил: «Хотя бы на гитаре…»

– У меня в консерватории Римского-Корсакова аспирантура по специальности «сольное фортепиано» закончена, – сказал Эмиль. – Была.

Во дворе какой-то садовод-любитель вырастил настоящий миниатюрный парк, через который к домам можно было пройти только по тропинке. Впрочем, народная тропа была хорошо утоптана – парень с девушкой спокойно могли идти по ней рядом.

– Мне всегда казалось, кстати, что проблема современного рока не в спаде интереса публики и не в засилье попсы, – сказала Рита задумчиво, отводя от лица ветку пронзительно пахнущей черной смородины. – А в том, что не каждый из музыкантов хотя бы в музыкальной школе-то отучился. Но как же тогда ты мог слушать «Нирвану»? Ты же так ими фанател…

– Правильно понимаешь вопрос, – сказал Эмиль. – А «Нирвана», ну, … Это же безумие и бесконечная боль, выраженная при помощи музыки.

– Ну да, – сказала Рита. – Кобейн же чем-то болел непрерывно, и очень мучался.

– Мне это одно время было созвучно. А что до моей музыки… Я всегда знал, что хорошо играю. И меня все эти призы, фестивали как-то не очень возбуждают.

– Не тот масштаб, – сказала Рита понимающе. – Не тот уровень. Два притопа, три прихлопа.

Они вышли на усыпанную песком детскую площадку. Слева от песочницы стоял турник, в темноте напоминающий виселицу, а справа находилась какая-то малопонятная бетонная коробка почти в рост человека. Верхушка у нее была не плоская, а вроде тех крыш, что рисуют дети на избушках бабы Яги. В целом бетонный грибок напоминал те изображения фаллосов, которые любили ставить повсюду древние греки. Когда они проходили мимо, чтобы выбраться на асфальтированную дорожку перед домами, Рита увидела на стенках коробки что-то вроде огромных железных жабр. Назначение сооружения так и осталось для нее полной загадкой.

– В общем, да, – согласился Эмиль. – А наш Гарик – он очень честолюбивый парень. Он бредил этим концертом.

– Это точно, – сказала Рита. – Он мне все уши прожужжал…

– Конечно, Гарик отдал деньги на лечение Орешка, – продолжал Рикошет. – Но если бы мы не попали в Веслогорск, Гарик вспомнил бы, что и контракт-то с «КБ» не продлили потому, что он принял меня в свою группу… Я это для него сделал, не для себя и не в силу собственной развратности.

– Если у вас такой расклад в отношениях, тогда, конечно, да, – сказала Рита. – Гарик будет молчать, но мучиться будет несказанно. Ему, видишь ли, сам факт физической измены причиняет очень сильную боль. Знаешь анекдот такой? «Если я с кем-то пересплю, это же мы их, а ты с кем-то мне изменишь – это ведь они нас». Гарик из-за этого расстался с девушкой, с которой жил до меня. Она ему изменила.

– Ну, чисто технически это все же было «мы их». И я думаю, – сказал Эмиль. – Что эта девушка не брала его группе вторые места на фестивалях, даже выступая экспромтом…

Парочка стала подниматься по ступенькам к двери подъезда, на которой висела черная коробочка домофона.

– Ваня здесь живет, что ли? – изумилась Рита. – В обкомовском доме? Говорят, тут даже бомбоубежище под домом есть, а какие тут квартиры, я вообще молчу…

– Бомбоубежище здесь точно есть, – сказал Рикошет, набирая номер Ваниной квартиры. – Вон вентиляционная шахта, около песочницы.

Рита изумленно уставилась на так заинтриговавший ее бетонный грибок.

– Да и квартира у Вани действительно очень даже очень, – сообщил парень.

– Круто, – сказала Рита. – А говорят, что рок – это музыка подростков голодных окраин…

В подъезде лежал порядком потрепанный ковер, на подоконниках стояли горшки с ухоженными цветами. Когда они поднималась по лестнице, девушка сказала:

– Я вот сейчас подумала, насколько все было бы проще, если бы я тогда, когда ты предлагал мне… ну…

– Когда ты хотела позвонить Анечке, – сказал Рикошет.

– Да. Если бы я тогда не испугалась и приняла твое предложение!

– Возможно, – ответил Эмиль. – Я тогда не заслуживал такого счастья.

Рита вздохнула.

– Или я.

* * *

Эмиль Шмидт купил фортепьяно для того, чтобы его дети, Марта и Александр, могли разучивать гаммы. Потом на фоно играли ученики Марты Эмильевны, но после смерти мужа Марта Эмильевна долго не вела частных уроков. Инструмент стоял, пылился, и хозяйка уже начала подумывать о том, чтобы продать фортепьяно. Но когда внезапно объявился ее любимый племянник, Марта Эмильевна обрадовалась, что не рассталась с инструментом вопреки судьбе. Эмиль играл постоянно. А он ведь успела забыть, насколько одаренным пианистом был Эмиль. Если внешностью племянник пошел в немецкую родню, в отличие от своего отца, то талант Александра внук германского инженера унаследовал в полном, если не большем, объеме. За месяц, что племянника не было, Марта Эмильевна поняла, как сильно она привыкла к тому, что в ее доме, как и прежде, постоянно звучит музыка.

Марта Эмильевна замерла в тряпкой в руках, присела на пуфик. Она стирала пыль со старомодного, еще дискового телефона, когда Эмиль заиграл, и уже не смогла продолжать. Марта Эмильевна слушала, по ее морщинистому лицу катились слезы. Эмиль впервые сел за инструмент после своего возвращения из Питера. Он исполнял «Полет шмеля» из оперы «Сказка о царе Салтане», ту самую вещь, за которую в США получил премию Международного конкурса пианистов имени Рахманинова. Сейчас, конечно, в руках Эмиля был не концертный «стейнвей», а всего лишь старый инструмент советского производства. Но исполнял племянник ничуть не хуже, чем три года назад в Сивик Аудиториум, за это Марта Эмильевна могла поручиться. А слово заслуженного педагога что-нибудь да значит.

Телефон зазвонил. Марта Эмильевна вздрогнула от неожиданности и сняла трубку.

– Здравствуйте, – сказал приятный женский голос. – А Витя дома?

Ни разу за весь этот год Эмилю девушки не звонили. При его – Марта Эмильевна до сих пор краснела, не зная, как это назвать – сексуальных предпочтениях это было вполне естественно. Эмиль рассказал тете если не все, то большую часть событий, приведших его в Хириши. Он объяснил, что живет по чужому паспорту и пока возвращать себе имя не хочет. Помимо юридической волокиты, возвращение Эмиля неизбежно вызвало бы массу вопросов у правоохранительных органов. Ведь если в машине Махмутдинова вместе с авторитетом взорвался не Эмиль Шмидт, то кто же? И почему неизвестный оказался там вместе со всеми документами Эмиля? Уж не сам ли любовник организовал убийство Махмутдинова? И так далее. А Эмиль на все эти вопросы отвечать тогда не мог и не хотел. Но Марта Эмильевна, оказавшись перед выбором – погубить свою репутацию или отказать в приюте племяннику, выбрала первое. По счастливому стечению обстоятельств, соседи, помнившие белобрысого подростка, умерли или разъехались. Тяжело было выносить смешки и косые взгляды, шепоток: «Да ведь она ему в матери годится» и бешеную зависть коллег по музыкальной школе. Но, как любил говорить Эмиль, трудно плыть в серной кислоте только первые сто метров, пока кости не обуглятся. А потом все как-то устоялось. Люди привыкли.

Но и парни звонили Эмилю нечасто. Однако у Марты Эмильевны сложилось стойкое ощущение, что с личной жизнью у племянника, несмотря на все ее своебразие, все в порядке. Тем сильнее удивилась Марта Эмильевна, услышав девичий голос. Но все же не настолько, чтобы не осведомиться:

– А кто его спрашивает?

На том конце провода возникла пауза. Марте Эмильевне показалось, что девушка сейчас бросит трубку, но та все же представилась:

– Лена.

– Подождите, я посмотрю, – сказала Марта Эмильевна, положила трубку на тумбочку и прошла в гостиную.

– Эмиль, – окликнула она племянника. – Там тебе Лена звонит. Будешь говорить?

Музыка стихла, резко, разом. Эмиль поднялся и прошел в комнату.

– Я на аборт записалась, – выпалила Лена, едва он взял трубку. – Пожалуйста, Витя, сходи со мной… Хотя бы до клиники проводи. Это в вашем районе, на Германа…

– Что-то поздно, – сказал Эмиль. – Уже ведь конец рабочего дня.

– Я в частную клинику пошла, – ответила Лена. – Там ведь все те же самые врачи, что и в консультациях, они после работы туда приходят… Очень прошу тебя!

– Ладно, – сказал Эмиль.

– Минут через сорок выходи на перекресток, – сказала Лена. – Я как раз доберусь.

Девушка повесила трубку, не давая ему возможности передумать, отказать.

Эмиль положил трубку на рычаг. Марта Эмильевна вопросительно посмотрела на племянника.

– Пойдем, погуляем немножко, – сказал он.

– Знаю я твое немножко, – вздохнула Марта Эмильевна. – Никогда не забуду, как ты тогда, на последних школьных каникулах, приехал, в первый день же крикнул в дверях: «Я в библиотеку» и вернулся в два часа ночи следующего дня…

Эмиль засмеялся.

– Я вернусь сегодня к ужину, – сказал он. – Молодость кончилась… Кстати, тетя. Я чего-то забываю все время, ты какую икру больше любишь, черную или красную?

– Я черной и не ела никогда, – честно призналась Марта Эмильевна. – А чего ты вдруг заинтересовался?

– Почему бы нам не устроить праздничный ужин. Отпраздновать возвращение блудного племянника? – сказал Эмиль. – Восполнить пробел в твоих гастрономических познаниях, попробовать черной икры?

– Давай, а что же. Я тортик могу спечь, – обрадованно сказала Марта Эмильевна.

Эмиль подошел к ней, взял ее сухую руку и поцеловал.

– Мы не будем мучать эти чудесные музыкальные руки изготовлением тортиков, – сказал он. – Я сейчас пойду в магазин на перекрестке и все куплю…

– Я с тобой прогуляюсь, – сказала Марта Эмильевна.

– Одевайся, – сказал он.

* * *

Эмиль увидел потрепанный милицейский «уазик» у дома тети как раз в тот момент, когда Марта Эмильевна рассказывала ему последние новости. За месяц, что он отсутствовал, в городе объявился страшный маньяк-педофил. Пропали три девочки-школьницы, три подружки, симпатичные и рано созревшие, головная боль классной руководительницы. Родители подали заявления, на что в милиции им сказали в том плане, а чего же вы хотите, переходный период. Протрезвеют, натрахаются и вернутся. А через два дня отец одной из девушек, заядлый рыбак, нашел ее в тело в карьерах. Двух подруг дочери подняли со дна водолазы. Эмиль слушал, сокрушенно кивал головой. Но при виде милицейской машины трагическая судьба школьниц совершенно перестала его интересовать.

* * *

Валера сказал:

– Блин, уже без двадцати. Чего он не выходит?

Миша лениво пожал плечами:

– Не выйдет до без десяти, сами пойдем.

И тут он заметил высокого парня, внешность которого в точности совпадала с ориентировкой. Объект шел не от своего дома, а, наоборот, к нему. Рядом с ним семенила пожилая женщина. Парень тащил в руках набитые продуктами сумки. «Эту Ленку можно понять», подумал Миша. – «Здоровый парень, видный…». Миша взял наручники.

– Да вот же он! – сказал он, указывая напарнику.

Валера толкнул дверцу «уазика». Миша выпрыгнул вслед за ним.

* * *

Эмиль все понял сразу, когда увидел двух выпрыгнувших из «уазика» ментов.

– Сержант Давыдов, проверка документов, – сказал тот из них, что был пониже.

Рикошет поставил сумку и поднял руку, чтобы достать паспорт из внутреннего кармана куртки. Второй мент хлестко ударил его по руке резиновой дубинкой. Марта Эмильевна вскрикнула. Давыдов ловко застегнул браслет на руке согнувшегося парня, замкнул второй железный круг на своем запястье. Эмиль выпрямился. На него смотрел пистолет из рук Валеры.

Марта Эмильевна подняла руки к лицу, словно сдерживая крик.

– Ты арестован, – сказал Миша. – По обвинению в тройном убийстве и изнасиловании.

– Сумки дайте донести, – прохрипел Рикошет.

Напарники переглянулись.

– Ребята, да что же это… – пробормотала Марта Эмильевна, и сержант сжалился над старой женщиной.

– Неси, – сказал Миша. – Только без фокусов.

– Я в воздух стрелять не буду, имей в виду, – сказал Валера.

Эмиль взял сумку, и они все вчетвером двинулись к дому.

– А что до того, о чем мы говорили, – произнес Рикошет, пристально глядя на бледную, ничего не понимающую тетю. – Вот много вы левшей выучили, пока в музыкальной школе работали? Так что совсем не такое уж распространенное явление.

Марта Эмильевна посмотрела на него диким взглядом.

Давыдов дернул Эмиля за руку.

– Не разговаривать, – сказал он.

Только когда дверь «уазика» захлопнулась, и машина тронулась с места, разбрызгивая воду из луж, женщина поверила в происходящее. Марта Эмильевна обвела взглядом прихожую. Глаза ее задержались на прозрачной коробке с тортом. Эмиль купил бисквит, покрытый глазурью, украшенный забавной фигуркой из разноцветного сахара – кошелек, из которого торчали купюры, женская головка, устрашающий бюст и стройные ноги. Поперек торта шла надпись: «Жизнь удалась». Эмиль долго смеялся, увидев торт на витрине, и Марта Эмильевна согласилась купить его, хотя не любила бисквит и пошлые слоганы. Эмиль поставил сумку неровно, и банка с черной икрой, ударившись об упаковку, сломала фигурку.

«Надо позвонить», подумала Марта Эмильевна. – «Кому-то из его друзей…»

Но никого из друзей племянника она не знала. Глаза женщины расширились. Марта Эмильевна вспомнила своего единственного ученика, который был левшой.

Всхлипнув, Марта Эмильевна поспешно начала рыться в карманах спортивной куртки племянника, в которой он вернулся из Питера. Записная книжка – мягкий блокнотик на спирали – оказался там. Марта Эмильевна открыла букву «Б». Там шел длинный список женских имен. Торопливо перелистывая страницы, испещренные вкривь и вкось пометками, обрывками нотных записей и многозначными телефонами, Марта Эмильевна нашла букву «И». Но телефона Игоря Бабаева не оказалось и там.

– Господи, – воскликнула Марта Эмильевна. – Куда же он его записал?

Страницы тихо перевернулись в ее руках. «Рита», увидела Марта Эмильевна надпись в самом верху странички с буквой «Л». А чуть ниже – «Гарик».

Она бросилась к телефону.

* * *

Как и ожидал Рикошет, «уазик» поехал вовсе не к опорному пункту милиции их района и не в центр, где находилась КПЗ. Менты везли его за город.

В гараж.

– Сержант, хочешь я подарю тебе раскрытое дело? – сказал Рикошет.

Миша, усмехаясь, посмотрел на него и сказал:

– Давай-давай. Помощь следствию учитывается при вынесении приговора…

– Убийца – Андрей Свистунов, – сказал Рикошет. – Убитый – Виктор Решетников, мотив – ревность…

– Да ладно тебе, – вполне добродушно сказал Миша. – Убить он тебя не убьет, не дурак.

– Но охоту зариться на наших баб надолго отобьет, – заметил Валера и гнусно, меленько захихикал. – Вместе с возможностью…

– Заявление потом не вздумай приходить подавать, – сказал Миша. – Как другу советую.

Рикошет усмехнулся:

– А броники-то вы зря не одели.

– Это почему еще? – лениво спросил Миша.

– На меня-то одну пулю потратит, прямо в голову, – сказал Рикошет и вдруг вспомнил что-то. – Хотя нет. Две минимум.

– Ну, так в стволе-то их шесть, – закончил Эмиль, глядя прямо в глаза сержанту.

Миша криво усмехнулся.

– Восемь, – сказал он.

* * *

Лена выбежала на перекресток и увидела удаляющийся ментовский «уазик». Машина падала на волну очередной лужи, словно катер. Ни на какой аборт девушка, конечно, не собиралась. По крайней мере, сегодня. Она прибежала предупредить Рикошета, но опоздала. Лена стояла на перекрестке, всхлипывая, и в голове у нее сами собой всплывали события вчерашнего вечера.

Когда отзвучал последний проигрыш из «Чистого беса», Рита сказала, смеясь:

– Хоть играешь ты лучше.

У Лены потемнело в глазах. Такой прыти она не ожидала. Рикошет закусил губу. Гарик, чуть наклонив голову вбок, спросил:

– А что я делаю хуже?

Рита смутилась.

– Раскручиваешься ты хуже Бутусова, – сказал Орешек.

– Да, я это и имела в виду, – сказала Рита.

– Пойду покурю, – сказал Гарик, вставая.

Рита увязалась за ним.

– На голову что-нибудь одень, – сказал Гарик. – Только менингита нам не хватало.

Девушка навертела полотенце на голову наподобие чалмы, и они вышли на балкон.

– Ты неправильно спел, – сказала Лена Рикошету. – Не «тяжесть обломанных крыльев», а «тяжесть их кованных крыльев». Там имелись в виду жуки. И не «белая птица», а черная.

Рикошет пожал плечами.

– Ну, я же говорил, что не фанат Наутилуса, – ответил он.

– Так даже лучше, – сказал Ваня. – Получается, что это поет сам бес, заглянувший на огонек.

Андрей достал сигареты, но Ваня мягко попросил его выйти на площадку. И Лена пошла с гитаристом, хотя курить не хотела. Дверь они закрывать не стали, и было слышно, как Рикошет поет «Падшего ангела», песню, которую его упросила спеть Катя. Мрачная неформалка оказалась чувствительна и сентиментальна, как все девушки.

– Я не помню паденья, я помню только глухой удар о холодные камни…

– И как таких земля носит, – сказала Лена. – Ведь сволочь, мразь…

Андрей затянулся. Не нравилась Свисту песня, которую спели Рикошет и Гарик, не нравилось то, как они ее поют, глядя друг на друга влюбленными глазами, почти соприкасаясь грифами гитар, не понравился восторг публики.

– Надо бы с ним поговорить, – сказал Свист. – По душам. Объяснить, что к чему. Что он не в Питере у себя… В гараже, с демократизатором, чтобы прочувствовал. Да только ко мне Рикошет не придет. Сволочь-то он сволочь, но не дурак.

Андрей посмотрел на Лену. Прежде чем девушка решилась на ответ, Рикошет успел спеть почти весь следующий куплет:

 
Я пытался быть справедливым и добрым
И мне не казалось ни страшным, ни странным
Что внизу, на Земле, собираются толпы,
Пришедших смотреть, как падает ангел…
 

«А это идея. Дурь-то он всю из Витька выбьет», подумала девушка. – «Если Гарик и Риту ему простил, то почему я должна это терпеть? Мало того, что я его любовника терпела, как Рикошет мне объяснил это… мол, ревновать к человеку противоположного пола – это моветон… Хватит! Ну что за наглость! Мало того, что пидорас, или, как это, бисексуал, так и не скрывает этого! И не то что не скрывает, а прямо-таки демонстрирует это всем! Врешь, придется жить как все… Устроили тут, понимаешь, благословенную Швецию…»

– Я позвоню ему, скажу, что надо встретиться, – сказала Лена. – Когда в Хириши вернемся…

Но когда Лена сорок минут назад повесила трубку, по коже у девушки побежали мурашки. В глазах сидевшего рядом Андрея горело безумие самой чистой пробы. Девушка вдруг поняла, что в разговоре в ход пойдут аргументы и потяжелее резиновой дубинки.

Табельный пистолет, например.

Лена вытерла слезы и вытащила мобильник.

* * *

В отличие от мрачных внутренних шахт землянских лифтов Веслогорска, этот лифт представлял собой серебристо-прозрачную трубу на фасаде здания Корпорации. Рома ехал на лифте первый раз, и надо было воспользоваться возможностью осмотреть город. Тем более, что спуск происходил медленно, лифт то и дело останавливался, пассажиры входили и выходили. Но Рома весьма рассеянно смотрел на открывшийся перед ним вид. Мастер Генрих вызвал его к себе, и Грин размышлял, зачем это вдруг понадобился наставнику. Самой очевидной и неприятной мыслью было то, что он где-то не справился с тестами. Не оправдал ожиданий. Подвел мастера…

Впрочем, пока лифт опускался, Рома успел переволноваться, успокоиться и соскучиться. Пятеро из пассажиров, вошедшие или одновременно с Грином, и на одном из последующих этажей, явно собирались добраться до самой поверхности планеты, поэтому заняли место в дальнем от входа углу, чтобы не мешать входившим и выходившим людям, которым надо было проехать этажа два-три. Рома встал рядом с ними – мастер Генрих жил на одном из первых этажей. Ромик уже достаточно разбирался в здешней форме, чтобы определить – двое из попутчиков были вольнонаемными служащими Корпорации. Черные мундиры двоих громко разговаривающих мужчин сообщали, что перед землянином пилоты космических истребителей, а черноглазый парень, судя по всему, ровесник Грина, или не имел никакого отношения к Корпорации, или эта форма одежды Роме раньше не встречалась. В руках парень держал небольшой сверток из яркого пластика. Стекло рядом с лицом Ромы запотело от дыхания парня. Грин начал рисовать пальцем на стекле простенькую пассивную цепь, вспомнил, как на спалил резистор на одном из последних занятий в лицее, и мысли его снова вернулись к Мастеру Генриху. Вдруг Грин почувствовал, как его несильно толкнули в плечо. Рома обернулся. Это оказался тот самый молодой парень в форме неизвестного образца.