Текст книги "Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II"

Беспокоила меня и нога. Мне было трудно ходить, но из-за многочисленных забот я не думала о ней. Хорошо, что друзья заметили мою хромоту и отвезли к врачам. Тамошние доктора дружно предлагали мне сделать операцию. Смирившись, я решила делать операцию в Нью-Йорке. Помимо всего прочего, операция означала шесть недель передышки. Через несколько дней после того, как приняла решение, я легла в больницу.

Никогда в жизни я не видела столько доброты, сколько оказали мне в те дни в больнице, и потом, во время выздоровления; я не подозревала, что возможно такое великодушие. Мое выздоровление проходило в доме, где исполняли все мои желания.

В начале апреля еще одна моя подруга, которая знала о существовании рукописи, предложила показать ее человеку, говорившему по-французски. У нее были обширные связи, и она все устроила. Рукопись послали редактору, который должен был высказать свое о ней мнение. Но я ни на что не надеялась и не ждала благоприятного отзыва. 18 апреля, накануне дня моего рождения, я получила толстое письмо от того самого редактора. Вскрыв конверт, я увидела, что письмо сопровождается комментариями по отдельным страницам рукописи, но мне не хватило смелости их прочесть; слишком многое было поставлено на карту. Дождавшись, когда моя хозяйка вернется домой, я протянула ей письмо:

– Бетти, прочти, пожалуйста, я просто не могу читать это сама.

Она достала листки из конверта и начала с письма. Я лежала на диване; нога моя была в гипсе. Вскоре она подняла голову и серьезно посмотрела на меня. Сердце у меня упало.

– Знаешь, отзыв великолепный! – воскликнула она. – Слушай.

Она прочла письмо вслух; в нем содержался благоприятный отзыв. Потом мы изучили комментарии; редактор понял все, что я хотела сказать своими воспоминаниями. Еще несколько дней я боялась: вдруг проснусь, и окажется, что все было лишь сном.

Редактор назначил мне встречу. Он настоял, чтобы я продолжала писать, считая, что я без труда найду издателя. Подруга, которая нашла его, занялась всеми деловыми приготовлениями. Мне оставалось лишь одно: писать. Как раз в то время мое выздоровление замедлилось из-за осложнений, вынудивших меня вернуться в постель, где я провела больше месяца. Но я нисколько не была против. Тогда я не думала о проблемах и пребывала в состоянии блаженства. С утра до вечера, а иногда и ночью, я писала. Я работала лихорадочно; руки мои часто дрожали от волнения. Я дошла до военного периода моих воспоминаний, самого важного в моем развитии, и мне хотелось завершить мою «книгу», как назвал сочинение редактор, как можно скорее. Теперь я писала по-русски, поскольку выражать свои мысли на русском языке мне было легче, чем на любом другом.

Я снова начала строить планы. Казалось, первая волна удачи влечет за собой другие. В мае я получила несколько предложений, в том числе от главы крупной компании по пошиву дамской одежды. Он предлагал мне занять пост консультанта по стилю и модельера. С трудностями было покончено! Я решила поехать в Европу, разобраться с делами и вернуться в Америку. Пост даст мне желанную независимость, я смогу влиться в американскую жизнь. Я смогу зарабатывать и одновременно искать издателя для моей книги! Больше я пока ни о чем не думала, довольствуясь тем, что есть.

Моя хозяйка уехала в Европу, а поскольку я еще недостаточно окрепла для путешествия, она оставила мне свою квартиру, где я пробыла до середины июня. Потом, проведя полгода в Америке, я наконец вернулась в Париж. В сентябре мне предстояло выйти на новое место работы в Нью-Йорке. За лето я должна была покончить с делами в Париже и Лондоне.

Шли недели; мне приходилось разрывать связи и вырывать корни, выросшие в Европе; оказалось, что они гораздо многочисленнее и гораздо крепче, чем я ожидала. Я оставляла брата и все, к чему была привязана. Пришлось продать свой домик, отдать вещи на хранение, найти новых хозяев для собак и кошки. Друзья, не знавшие, каково мое положение, всячески отговаривали меня от переезда в Америку; хотя повлиять на мое решение они не могли, их слова тем не менее подрывали мой дух. Вернувшись в Париж, я узнала, что у мачехи рецидив рака. Операцию сочли бесполезной; по всей вероятности, жить ей оставалось несколько месяцев.

Шаг, который я собиралась сделать, был окончательным, но в тот раз я хотя бы представляла себе последствия своего поступка. Я понимала, как сильно рискую: почти в сорок лет я собиралась в корне переменить свою жизнь. Я достаточно повидала Америку и понимала, что моя жизнь там будет совершенно иной, но ничего другого я не желала. Иногда меня охватывал страх. Хватит ли мне выносливости, чтобы все выдержать? Не свидетельствуют ли мои постоянные прошлые неудачи о том, как мало я подготовлена к встрече с голыми фактами? Тем не менее я знала: если не поеду, я потеряю самоуважение.

Поездка была запланирована на начало августа; мне предстояло в Марселе сесть на итальянское судно. Начались расставания. Самым мучительным стало прощание с княгиней Палей. Она оставалась последней ниточкой, которая связывала меня с прошлым поколением, и я знала, что больше никогда ее не увижу. Сама она не догадывалась о тяжести своего состояния и по-прежнему ходила без особого труда, но ее внешний вид говорил сам за себя. Струсив, я не поехала прощаться с ней в Наташином доме в Сен-Клу, где она тогда жила. Мы встретились в кабинете Наташи в модном доме Лелонга в Париже. Сама Наташа, которая обещала присутствовать при встрече, вынуждена была уйти, чтобы мать не заметила слезы, которые она не в силах была сдержать. Мачеха умерла в начале ноября 1929 года. Хотя она все эти годы мечтала о смерти, когда пришло ее время, она с присущей ей силой отчаянно боролась за жизнь. Шаг за шагом, дюйм за дюймом она сдавала позиции, но уступила лишь в последний момент, когда ее энергия совершенно иссякла.

Когда я уезжала, почти никого из знакомых в Париже не было, провожать меня на вокзал пришли только моя сводная сестра Наташа, ее муж и несколько русских друзей. На сей раз я не позволяла себе никакой роскоши, я ехала без горничной и взяла с собой очень мало багажа. В кармане у меня было триста долларов, все мои деньги, помимо долгов. В руке я несла пишущую машинку. Пойдя на единственную уступку, я взяла с собой русскую гитару. Когда я покидала Париж, на сердце было тяжело от грусти и тревоги, но внешне мне удавалось держаться. Лишь когда я потеряла из виду Наташу, оставшуюся на платформе, и осталась одна в купе, я разрыдалась.

В Марселе мне сообщили, что корабль задерживается, и я обрадовалась отсрочке, благодаря которой провела во Франции еще несколько часов. Только тогда я поняла, как страстно привязана к стране своего изгнания. Но наконец настала пора подниматься на борт. Я увидела, как французский берег исчезает вдали. Кто мог сказать, увижу ли я его снова?

В пути я усердно трудилась за пишущей машинкой, она стала моим единственным спасением и прибежищем. Однажды вечером, когда я стояла у иллюминатора своей каюты и смотрела на заходящее солнце, мимо нас прошел другой корабль; он находился так близко, что я различала фигуры на палубе. Мне вдруг безумно захотелось прыгнуть за борт и подплыть к нему. Он увезет меня назад, в Европу!

Это маленькое происшествие снова привело меня в чувство. Я внушала себе, что струсила, что я не имею права ни оглядываться назад, ни напрасно тратить силы на тщетные сожаления. Я собираюсь построить для себя новое будущее. На сей раз я должна добиться успеха.